Допрос. Голубая полоска

8. Допрос

Результаты обыска очень обнадежили обер-лейтенанта. Паренек был одет тепло и искусно. Облезлая заячья шапка имела подкладку из лисьего меха. Под стареньким ватником оказался жилет из кроличьих шкурок. В сапоги были вложены овчинные стельки. Обмундирование паренька дополняло вязаное шерстяное белье, две пары толстых шерстяных носков и меховые, обшитые стареньким ситчиком рукавицы.

“Свободно мог ночевать где-нибудь, зарывшись в копну или скирду соломы”, – решил офицер. Эту догадку подтвердили несколько соломинок и колосок ржи, найденные в сапогах у подростка.

– Какая солома в скирде? – рассматривая колосок, спросил Шварц у Сокуренко.

– Ржаная.

– Чудесно! – Офицер осторожно положил колосок на край стола и осмотрел мешок. Мешок был сшит из белого рядна, и вверху его пересекала тоненькая голубая полоска, В мешке находилась ячменная мука.

– Вот что интересно, – морща свой маленький лоб, сказал вдруг Сокуренко. – По-моему, его мешок точь в точь похож на мешок того хлопца, что выходил из села. Даже вот эта полоска.

– Вы хорошо это заметили? – встрепенулся Шварц и остро посмотрел на начальника полиции: – Полоску?

– Да, кажется, была и полоска. Точно не скажу. По-моему, была и полоска…

– “По-моему!” – вскипел Шварц. – Вы никогда ничего точно не знаете, Сокуренко. Феноменально! Поразительная бестолковость. Учтите, я бы вас не только в полицейские, но и в дворники не принял бы.

Лицо Сокуренко потемнело от обиды. Сердито сопя маленьким носиком, он смотрел на носки своих сапог.

– Ну, хорошо… – смягчился Шварц. – Больше ничего не найдено?

Сокуренко подал небольшую помятую фотографию.

– Была зашита в куртке, на груди с левой стороны.

На фотографии была снята молодая девушка, в белой кофточке и с белым бантом в волосах. Тяжелая большая коса была перекинута на грудь, губы строго сжаты, в красивых умных глазах таилась добрая, чуть печальная улыбка. “Васе Ковалю на память о нашей большой дружбе. Помни “Песню о Соколе”… Нина В. 15.VII.41 г.”, – прочел Шварц на обороте надпись, сделанную четким, красивым девичьим почерком.

– Прекрасно! – не скрывая радости, офицер одобрительно хлопнул по плечу начальника полиции. – Вот что значит любовь: молодой человек оставил все документы в отряде, но фотографию любимой сохранил возле сердца. Итак, мы знаем имя и фамилию партизана. Кстати… – приложив указательный палец к носу и скосив глаза, обер-лейтенант вдруг замер, как легавая собака в “стойке”. – Коваль, Коваль… Эта фамилия ничего не говорит вам, господин Сокуренко?

Начальник полиции пожал плечами.

Шварц сорвался с места, открыл ящик стола, вынул оттуда лист бумаги и пробежал по нему глазами. Гитлеровцы не имели точных сведений о том, кто скрывается под кличкой командира партизанского отряда “Учитель”. Однако был составлен список нескольких педагогов, ушедших в партизанские отряды. Среди других фамилий Шварц нашел в списке Коваля Ивана Петровича. В примечании говорилось – член партии, за участие в войне против белофиннов награжден орденом Красного Знамени, охотник-спортсмен.

– Как вы проводили обыск? – с внезапным беспокойством спросил обер-лейтенант.

– Обыкновенно…

– И он видел, что вы нашли фотографию?

– Видел. Только глазом своим блеснул…

Обер-лейтенант стиснул зубы и застонал.

– Вы кретин, Сокуренко, – сказал он, снижая голос до шепота. – Болван! Дубина! Вы мне испортили все дело. Вам ничего нельзя поручить.

Сморщив, точно от боли, лицо, Шварц сокрушенно покачал головой и продолжал злым шепотом.

– Вы даже не понимаете, что вы наделали. Девяносто шансов против десяти за то, что в наших руках сын командира партизанского отряда. Родной сын! Как вам это нравится?

Сокуренко молчал, пораженный таким предположением. Офицер забегал по комнате.

– Но он подготовлен! Благодаря вашей глупости. Я не могу его ошарашить. Вы вырвали главный козырь из моих рук. Ему уже известно, что мы знаем его фамилию. Он не такой дурак, как вы, и знает, как себя вести на допросе. – Шварц остановился, вспомнив что-то. – Кто написал эту “Песню о Соколе”? Ну, конечно, вы не знаете. Вы, как всегда, ничего не знаете.

Подойдя к шкафу, обер-лейтенант вывалил на стол пачку книг (остаток школьной библиотеки) и начал торопливо просматривать оглавления. Начальник полиции не знал, зачем Шварцу потребовалась какая-то песня. Он пропустил также мимо ушей все оскорбительные замечания офицера и, торжествуя, думал только о том, что если немец не ошибся, то никто другой, а именно он, Сокуренко, захватил в плен сына командира партизанского отряда.

Обер-лейтенант уже нашел в подвернувшемся под руки томике Горького “Песню о Соколе” и углубился в чтение. И, странно, с первых же строк у него родилось чувство неясного страха. Как будто бы он читал чужую прекрасную молитву, нет, не молитву, а гимн, каждое слово которого говорило о беспримерном светлом мужестве и было убийственным для врага. Он прочитал до конца и, стараясь поскорее отделаться от неприятного чувства, отбросил книгу. “Ловко написанная белиберда, сентиментальная чушь. К делу отношения не имеет”, – решил Шварц и приказал:

– Приведите его. Не бить! Обращение вежливое.

Ожидая арестованного, обер-лейтенант убрал книгу в шкаф, сбросил с себя меховой жилет, поправил расческой волосы и уселся на краешке стола лицом к двери. На его лице застыла напряженно-равнодушная, чуть насмешливая улыбка.

Сокуренко и солдат ввели паренька. Он был босой, в суконных брюках, нижней сорочке с надорванным рукавом. Правый глаз закрывал вздувшийся лиловый синяк.

– Ага! Вот он какой, – небрежно рассматривая приведенного, сказал Шварц и притворно удивился. – А кто это его так разукрасил?

– Полицай Шило прикладом, – пояснил Сокуренко. – Пришлось стукнуть…

– Ничего, это бывает, – кивнул головой офицер. – Как звать?

Глаз паренька насмешливо скользнул по фигуре офицера.

– Желаете со мной поближе познакомиться? Так сказать, анкетные данные…

– Да! Желаю! – обер-лейтенант вытащил из портсигара третью за сегодняшний день внеочередную сигарету.

– А у меня, признаюсь, нет такого желания.

– Поговори мне! – зашипел Сокуренко, взмахивая кулаком перед лицом подростка. – Перед кем стоишь, сукин сын! Перед немецким офицером стоишь!

Паренек с подчеркнутым изумлением, словно на какого-то не в меру резвого щенка, покосился в сторону начальника полиции. Разбитые губы его тронула улыбка.

– Во какой сердитый! – все так же улыбаясь, он взглянул на офицера. – Вы им что, может, чтоб злее были, хвосты рубите?

– Я тебе, стерво! – заорал Сокуренко, выкатывая из орбит глаза.

Начальник полиции знал жестокий кулацкий обычай рубить своим собакам хвосты. От этого даже ленивые псы становились свирепыми и надежно берегли хозяйское добро.

– Спокойно, Сокуренко, – улыбнулся Шварц. – На него не действуют эти звуковые эффекты. Молодой человек нуждается в более существенном…

Паренек снова насмешливо взглянул на начальника полиции.

– Вот видишь, иудино рыло, обер-лейтенант хотя и немец, а сразу понял, что мне требуется…

Сокуренко ударил паренька по затылку. Тот покачнулся, но удержался на ногах.

– Спокойно, Сокуренко! – строго поднял руку Шварц и приблизился к арестованному. – Значит, партизан?

– А это вам решать…

– Конечно, отпираться нет смысла, – сладко улыбнулся, офицер. – Итак, папа сидит в теплой землянке, в Черном лесу, а несовершеннолетнего сына послал совершать подвиги. На мороз, на смерть… Так ведь?

Паренек ответил не сразу, но спокойно.

– Старики свое отвоевали. Били они немцев на Украине в восемнадцатом году. Теперь нам, молодым, пришла очередь.

“Какая все же свинья этот остолоп Сокуренко, – подумал Шварц с внезапной тоской. – Если бы партизанский выкормыш не знал, что фотография с надписью найдена, он бы у меня повел себя сейчас совсем по-другому”.

– Когда вышел из отряда? Сколько человек в группе? Какое задание?

Паренек молчал.

– Ничего, ничего, ты нам все расскажешь. Может быть, не сразу, а после небольшого массажа… Впрочем, мы уже кое-что знаем.

Обер-лейтенант лениво потянулся к лежащей на столе фотографии.

– Дама сердца… – сказал он, вертя в руках фотографию и иронически улыбаясь. – Первое юношеское увлечение. Бессонные лунные ночи, соловьи, трепет сердца, вздохи, первый робкий поцелуй. Как это все прекрасно и… как это?.. неповторимо. Заметьте, Сокуренко, – юноша отказался от всего, он даже свою жизнь ни во что не ставит, но с фотографией любимой расстаться не смог, зашил в куртку возле сердца. Какой романтизм!

– Лыцарь! – ухмыльнулся Сокуренко, показывая гнилые зубы.

– Да, – рассматривая фотографию, продолжал Шварц, – приятная мордашка у Ниночки. А сколько чистоты, невинности в этих глазах!

Но все это не достигало цели. Паренек стоял молча, одинокий глаз его не выражал ничего, кроме равнодушия и смертельной усталости.

И тут, к величайшей радости и изумлению обер-лейтенанта, Сокуренко проявил свои незаурядные полицейские качества.

– Дайте сюда карточку, – сказал начальник полиции и, морща свой невысокий лоб, начал внимательно разглядывать фотографию. – Где-то я видел эту личность. Ну видел, видел… Ага! – просиял он, – помните того лейтенанта, красивый такой, ну, как же его фамилия?.. Забыл! Так вот у него я видел такую карточку, ну, точь в точь. И подпись: “Милому Карлу – Нина”. Сказали тоже – “невинность”. Это же…

Но не успел начальник полиции произнести грязное слово, как паренек рывком подался вперед и сильным ударом снизу вверх трахнул его кулаком в скулу. Сокуренко, потеряв равновесие, беспомощно взмахнул руками, стукнулся спиной и головой об стену.

Солдат толкнул дулом автомата в спину паренька, так что тот едва удержался на ногах.

– Сокуренко, не трогать! – поспешно крикнул Шварц, останавливая кинувшегося с кулаками к арестованному рассвирепевшего начальника полиции. – Учитесь ценить такое благородное чувство, как любовь. Именно это-то чувство и выдало молодого человека. Итак, фотография несомненно подарена ему. Его фамилия – Коваль. Имя – Василий, отчество… Отчество – Иванович. Так, ведь, Иванович?

Налившийся кровью глаз паренька сверкал гневом. Он стоял, мучительно стиснув зубы, грудь его подымалась высоко и порывисто.

– Что ты переживаешь, дурак, – презрительно обратился к нему обер-лейтенант. – Ты же мужчина, хотя и несовершеннолетний. Стоит так расстраиваться из-за девчонки. Каждая ваша красавица считает за счастье хотя бы пройтись под руку с немецким офицером. – Шварц повернулся к Сокуренко. – Вы знаете, что вбила себе в голову наша уборщица Оксана? Мечтает выйти замуж за немецкого офицера. Какова! И не как-нибудь, а венчаться в кирхе, под звуки органа.

– Смотрите! – подобострастно удивился Сокуренко. – Губа не дура…

Обер-лейтенант взглянул на паренька.

– Вот ваш патриотизм! Студентка советского института, бывшая комсомолка мечтает выйти замуж за немецкого офицера.

Самообладание уже вернулось к пареньку. Слегка повернув голову, он косился глазом на большую, висевшую на стене карту Советского Союза, блуждая взглядом по просторам Родины, синим извилистым линиям могучих рек.

– Куда смотришь! – толкнул его в бок начальник полиции. – Стой прямо, по команде “смирно!”

– А ведь если нашу Оксану принарядить, – продолжал обер-лейтенант, – навести лоск, получилась бы элегантная женщина, в любом обществе не стыдно появиться. Как жаль, что не немка.

– Я сам жалею, что не немец, – с пафосом подхватил мотив Сокуренко. – Так жалею… Но душой я – сын Германии.

Шварц поморщился от слишком уж откровенной, назойливой лести начальника полиции.

– Что-то вроде незаконного сына… – сказал он насмешливо и щелкнул пальцами. – Как это по-вашему?

– Подкидыш, байстрюк! – не шелохнувшись, подсказал паренек.

– Сейчас я с тобой поговорю!! – накинулся на него Сокуренко. – Я тебя за ребра буду вешать, на сковородке поджарю! Разрешите, господин обер-лейтенант, направить его на первичную обработку?

– Да, да, Сокуренко, – разрешил Шварц. – Пусть ваш Чирва развяжет язык молодому человеку. Он это умеет. Массаж номер три с отдышкой.

Начальник полиции толкнул паренька к дверям.

“Какой фанатизм, – провожая взглядом паренька, с тревожным чувством подумал Шварц. – Дикари! Глаз, как уголь. Знает, что его ждет, и смеется в лицо смерти. Этот, пожалуй, ничего не расскажет. Посмотрим второго”.

Обер-лейтенант взглянул на часы. С того момента, как выслана машина, прошло два с половиной часа. Машина должна была уже давно вернуться. Шварц начал беспокоиться.

Но тут в приоткрытых дверях показалась голова возбужденного Сокуренко.

– Везут второго. Давать?

– Давайте. Только скажите своим людям – пусть этого Коваля не очень… Он мне еще нужен. Я сам с ним поработаю.

– Слушаюсь! – голова Сокуренко исчезла. Дверь захлопнулась.

9. Голубая полоска

С большим нетерпением ждал обер-лейтенант появления второго задержанного. Хотя обыск и предварительный допрос сына командира партизанского отряда (в том, что Василий Коваль был сыном “Учителя”, Шварц не сомневался) дал немало, смутное недовольство собой не исчезало, а усиливалось в душе гитлеровского офицера. “Неужели это вызвала вздорная басня о соколе и уже?” – подумал Шварц, кисло усмехнувшись, и приложил ладонь ко лбу. Ага, лоб горячий. Очевидно, он слегка простыл. Примет пару таблеток на ночь, и пройдет. Унывать нечего – пока что дело движется прямо-таки отлично. У него возникло чудесное предположение. Еще не совсем ясное и обоснованное, но вполне вероятное.

Шварц натер виски одеколоном, подошел к печке, прижался спиной к горячему кафелю. И вдруг в памяти всплыла история с Эрлихом. Он увидел бледное лицо солдата, услышал его голос: “Кто превратил нашу молодежь в убийц? Кто толкнул ее на гибель?” Чепуха! При чем тут этот сумасшедший? Просто, я болен”, – раздраженно думал гитлеровец. Но беспокойство нарастало, сердце билось сильнее обычного. Черт возьми, он волнуется, ожидая встречи с каким-то сопляком! Этого еще недоставало. Сейчас он задаст жару им обоим. Они у него заговорят.

В коридоре зашумели, затопали, и прежде чем дверь открылась, обер-лейтенант услышал взволнованный, обиженный, задиристый юношеский голос, в котором звенели слезы: “Вот начальство ваше разберется. Ха! Думаете, схватили так, за здоров живешь, и – все…”

В кабинет, стуча сапогами, ввалились фельдфебель, два солдата (один из них был Курт Мюллер), Сокуренко. Они подталкивали вперед подростка.

Это был Тарас. Красное от мороза, курносое лицо хлопца выражало злость, досаду, испуг. У него был вид человека, крайне встревоженного непонятными и опасными событиями, развернувшимися вокруг него, но твердо решившего доказать, что эти события не имеют к нему никакого отношения.

Едва переступив порог, хлопец торопливо снял шапку и учтиво поклонился офицеру.

– Здравствуйте, господин комендант! Вот, привели… Ваши! – Тарас дернул простуженным носом, шумно втягивая в него воздух, и, обиженно захлопав белобрысыми ресницами, добавил: – Ага! Не разберутся, к начальству ведут. А еще полицейскими называются...

И он сердито оглянулся на конвой.

Обстоятельства не располагали к смеху, но обер-лейтенант, взглянув на Тараса, едва сдержал улыбку. Трудно было определить, что именно в этом подростке вызывало желание улыбнуться. Казалось бы, он не отличался от сотни других, но что-то удивительно потешное таилось во всем его облике. Он словно обладал природным даром талантливого актера-комика, который, только выйдя на сцену и еще не успев ничего сказать, уже вызывает веселое оживление в зале. Однако это не имело никакого отношения к делу. Глаза обер-лейтенанта уже смотрели на Тараса холодно и пронзительно.

– Здравствуй, здравствуй, молодец, – произнес он, выдержав большую паузу. – Подойди-ка поближе.

Тарас смело шагнул вперед.

– На ковер не ступай! – крикнул Сокуренко.

Хлопец глянул под ноги и поспешно сошел с ковра. Он опасливо озирался на окружающие предметы. Сокуренко подбежал к Шварцу и что-то зашептал ему на ухо.

– Ага! – глаза офицера повеселели, и он снова смерил хлопца взглядом. – Как звать?

– Меня? – встрепенулся хлопец.

– Тебя, тебя.

– Тарас. Полностью – Шумко Тарас Петрович. Хлопец покосился на остановившегося возле него начальника полиции, облегченно вздохнул.

– Сколько лет?

– Мне? Четырнадцать полностью, пятнадцатый идет. – Он смутился и поспешно добавил: – Может, старше кажусь на лицо… Это от того, что без отца-матери вырастал. Среди людей, словом. Сирота я.

Он доверчиво смотрел в глаза Шварца.

– Казанская… – сквозь зубы произнес Сокуренко. Хлопец тотчас же с простодушным удивлением повернулся к начальнику полиции.

– Нет, я в Казани не бывал. Слышать – слышал, конечно. Я из Полтавы местожительством. Ага! А вы, что, может, из Казани?

– Каков гусь! А? – сказал офицер весело и протянул хлопцу раскрытый портсигар. – Куришь?

Тарас, как бы боясь обидеть немца, смущенно покосился на портсигар и конфузливо заулыбался.

– Благодарю. Так что не имею привычки. Не начинал еще этим баловаться…

– В твоем возрасте уже курят.

– Ого! – охотно согласился хлопец. – Сколько завгодно! Дуракам закон не писан! Есть такие – с десяти лет приучаются. А потом кашляет, чахотка у него, порок сердца.

– Ты о своем здоровье заботишься?

– Ага! Я на грудь слабый…

Часто хлопая ресницами и шумно шмыгая носом, Тарас доверчиво и чуточку самодовольно смотрел в холодные, колючие глаза обер-лейтенанта. “Вот я весь тут, без утайки, смотрите, щупайте, опрашивайте и отпускайте скорее…” – красноречиво говорил весь его простецкий, доверчивый вид.

– Та-ак… – протянул Шварц, пряча портсигар. – Ну, рассказывай. Что с тобой сегодня случилось, куда шел, зачем, может, встретил кого?.. Давай!

Обер-лейтенант сел на угол стола и скучающе посмотрел в окно. У него был такой вид, точно он заранее знал все, что скажет ему хлопец, однако ради формальности должен его выслушать.

– Значит, я менял, – облизав губы, бойко начал Тарас. – Ну, обыкновенно – всякое барахло на хлеб. Была у меня простыня – и сменял я ее на муку. Вечером прихожу сюда, в село Ракитное, и заночевал. Ночью будят – проверка документов. Пожалуйста! Документы в порядке, все хорошо. Теперь, утром просыпаюсь, уже светло совсем, и выхожу из села. Выхожу, тут солдаты, люди у колодца, полицейские, мешочники тоже встречаются, и я себе иду помаленьку…

– Куда идешь? – не глядя на подростка, спросил Шварц.

– Я куда иду? На хутор. У меня вот стельки еще остались, – хлопец торопливо вынул из-за пазухи стельки и показал их офицеру. – Дай, думаю, зайду на хутор, может, пшена какого для каши за них выменяю. Ну, значит, выхожу за село, а у крайней хаты стоит вот этот господин в чумарке… – Тарас показал грязным указательным пальцем на мрачного начальника полиции. – Вот они все видели и могут подтвердить… Я прохожу без внимания – пропуск у меня в кармане, а если стоит человек – мне что до того? Он по своему делу стоит. Теперь, сворачиваю я с дороги на стежку, к просеке.

– Почему ты свернул к просеке?

– Как так почему? – озадаченно взглянул на офицера Тарас, как бы не понимая, зачем немцу потребовалось задавать такой наивный вопрос. – Просекой на хутор ближе. А как же! Кого хотите спросите – намного ближе. Ну, вот и все.

Тарас развел руками, давая понять, что ему больше нечего рассказывать, но тут же спохватился.

– Нет, не все. Чуть было не забыл… Значит, там, на просеке, за елочкой встречаю какого-то хлопца. Так, может, на год меня старше, а может, и больше. “Куда идешь?” – спрашивает. “Это мое дело, – я ему говорю. – Я свое направление знаю”. – “А как там в селе?” – снова он мне вопрос забрасывает. “Стоит, – говорю, – село на месте”. Ну, я и пошел себе своей дорогой.

– Значит, ты пошел, а твой дружок остался?

– Какой такой дружок? – нахмурился Тарас. – Встречный этот? Ну да, он остался, а я пошел.

Хлопец закивал головой. Он был рад, что наконец-то его правильно поняли.

– Выстрелы ты слышал?

– А как же! – оживился хлопец, и глаза его заблестели. – Как забабахкали, как застрочили где-то тут, возле села. Чистый фронт!

– Ну, и что ты подумал? Почему стреляют?

– А я откуда знаю, почему? Стреляют, значит, надо. – Тарас пожал плечами. – Может, практика у солдат какая. На то они и солдаты, чтобы стрелять… Ну, только я теперь выхожу из леска: – “Стой! Руки вверх!” Окружили меня, на машину и сюда – пожалуйста! Я им говорю все как есть, пропуск показываю, а они сидят, шесть солдат и полицейских штук восемь, с автоматами наголо, и рта мне не дают раскрыть. Ха! Важную птицу поймали! Сами не разберутся – к начальству ведут. – Он подал офицеру сложенную^ вчетверо бумажку. – Вот мой пропуск, все по форме.

Обер-лейтенант, даже не взглянув на справку, положил ее на стол. Теперь он не спускал глаз с хлопца.

– Значит, решил дурачком прикинуться? Сиротой, если не казанской, так полтавской?

– Дураком, так чтоб настоящим, это я себя не считаю, – обиделся Тарас. – Звезд с неба, как говорят, не хватаю, конечно. А что сирота – это точно. Родителей нет.

– Хватит, слышал уже, – весело оборвал его Шварц и, потирая руки, заходил по комнате. – Теперь слушай, что я тебе расскажу. Вас – двое. Ты и тот, “незнакомый”, что встретил тебя в лесу. Вы прекрасно знаете друг друга. Да, да, да. Вы оба – бойцы партизанского отряда, и вас послали на диверсию. Для этой цели у вас есть мина. Такая маленькая, секретного устройства, штучка, которая взрывает поезда. Вы носите ее поочередно в мешках с мукой. Тот, чья очередь нести мину, в случае опасной обстановки, во избежание риска, не ночует в селе. Чтобы не замерзнуть, он одевает теплое белье, меховой жилет. У него же хранится пистолет, выданный вам на двоих. Сегодня была очередь твоего товарища… Вася – его зовут?.. И он ночевал в скирде соломы. Да, да, в соломе. Господин Сокуренко заметил его сегодня утром. Тебя тоже заметил господин Сокуренко. Вы знали, что были замечены, и опасались преследования. Поэтому твой дружок Вася Коваль – он назначен старшим в вашей диверсионной группе – приказал тебе взять мешок с миной и уходить по просеке в глубь леса, а сам с пистолетом остался… как это?.. на опушке, чтобы задержать солдат в случае преследования. Услышав стрельбу, ты должен был спрятать мину в лесу, что тобой и сделано.

Тарас слушал обер-лейтенанта с таким всепоглощающим вниманием, как слушают дети какую-нибудь необычайно увлекательную и в то же время очень страшную сказку. Он изумленно поднимал брови, затаивал дыхание. Рот его был приоткрыт, точно он, не доверяя ушам, хотел и ртом поймать каждое слово офицера. Хлопец только изредка, мельком поглядывал на стоящего рядом начальника полиции, и тогда в глазах его появлялось что-то тоскливое, тревожное, и он судорожно облизывал пересохшие губы.

– Ну вот… Видишь, мы уже все знаем, – обер-лейтенант весело подмигнул Тарасу и по-дружески хлопнул его по плечу. – Что же ты молчишь?

Хлопец очнулся. Он вздохнул, почесал затылок и простодушно, но с хитрецой улыбнулся, как если бы понял, что офицер подшучивает над ним.

– Это да! Здорово!.. И складно, как в книге, – сказал он, шумно вздыхая. – Нагнали страху. Такое придумать! – Тарас даже головой тряхнул. – За хлопца этого ручаться не буду. Кто его знает! Ну, а я здесь ни при чем. Я просто к этому делу “пришей кобыле хвост”, как у нас говорят, пятое колесо до воза. Я шел, чтобы менять…

– Я знаю ваши пословицы, – замораживая хлопца взглядом, строго сказал Шварц. – Не валяй дурака. Твой товарищ во всем сознался, все рассказал. Зачем тебе отпираться?

– Какой такой товарищ? – видя, что дело принимает серьезный оборот, хлопец обозлился. – Проходящий этот? Врет он, на меня вину сваливает. Ха! Поверили!..

– Слушай, я устрою очную ставку, и тогда… – многозначительно пригрозил пальцем Шварц у самого носа подростка.

Лицо Тараса было красным от кипевшего в нем негодования, он двинул головой и плечами, словно освобождая стесненную воротником шею, и стал похож на взъерошенного, драчливого молодого петуха.

– Давайте, я ему морду расковыряю, – хрипло крикнул он, распаляясь все больше и больше. – Ишь ты, какую моду взял: с больной головы на здоровую. Ловок! Давайте его сюда!

Хлопец задыхался от гнева и обиды, на его глазах закипели злые слезы.

Шварц понял, что его прием не оправдал себя. “Но каков мальчуган! – подумал он. – Неужели все это только маска? А что, если я ошибаюсь? Ведь бывают дикие судебные ошибки, основанные на случайном совпадении обстоятельств”. Гитлеровца мало трогало то, что он погубит этого подростка. Его испугало другое – сама возможность ошибки. Если этот подросток – случайная жертва и никак не причастен к Василию Ковалю, то вся так хорошо придуманная им версия о действиях двух партизан может разлететься, как мыльный пузырь. Ведь возможно, что сын командира партизанского отряда был послан на задание один и никого с ним не было. Он мог выполнять роль связного. Ага, полоска, о которой сказал Сокуренко. Но Сокуренко – болван: он точно не знает, была ли на мешке полоска. Ему “кажется”. И эта полоска, казавшаяся еще недавно Шварцу серьезной, неоспоримой уликой, представилась сейчас не имеющей веса деталью, чем-то вроде соломинки, за которую хватается утопающий.

Он вынул портсигар и медленно, щуря глаза, закурил “внеочередную” сигарету.

– Хорошо, предположим, что твой товарищ отпадает. Но ведь дело не в том. У нас есть другие доказательства, совершенно неоспоримые. – Обер-лейтенант подошел к подростку и, глядя на него в упор, быстро спросил: – За плечами у тебя чей мешок?

Если бы глаза могли стрелять, хлопец упал бы, сраженный наповал двумя холодными серыми пулями, – так пронзителен был взгляд обер-лейтенанта. Но ничего, кроме простого и искреннего недоумения, не появилось на лице Тараса.

– А чей же? Мой.

– Господин Сокуренко, вы хорошо помните, какой мешок был у него, когда он выходил из села? – продолжая смотреть в упор на подростка, спросил Шварц.

– Хорошо. Белый, сшитый из рядна, вверху – тоненькая голубая полоска.

– Сними мешок, – скомандовал офицер. – Живо!

Хлопец послушно снял мешок и удивленно оглядел его.

“Вот еще напасть, – говорил его озадаченный вид. – Какую-то новую штуку придумали на мою голову”. Полоски на мешке не было.

– Где полоска? – спросил обер-лейтенант и вытащил из-за стола другой мешок с успевшими порыжеть пятнами крови и тонкой голубой полоской. – Ну? Почему она оказалась на мешке у твоего товарища?

– Какой он мне товарищ, – слезливо запротестовал Тарас. – Волк ему в лесу товарищ.

– Хорошо, хорошо. Почему полоска перешла на его мешок? Что ты теперь скажешь?

– А что я скажу? – хлопец всхлипнул. – Это мой мешок. Десять килограммов муки. Хоть проверьте. Новую простыню за нее отдал. А мешками не менялся. С какой радости? А если кому с пьяных глаз померещилось, так чего я своим добром должен страдать? Вы проверяйте, как следует, по всей форме, а не так, как вздумается. Обрадовались! Поймали малолетку и давай фокусы над ним строить, стращать…

Тарас растирал грязным кулаком слезы на щеках.

Слезы хлопца показались Шварцу притворными. Гитлеровец обрадовался и снова уверовал в свою версию. Интуиция – большое дело!

– Ну, это совсем по-детски, дружок, – снисходительно улыбнулся офицер. – Утром была полоска, а теперь слиняла… – Шварц с наигранным равнодушием посмотрел в окно. – Тут не может быть никакого сомнения. Я бы и разговаривать с тобой не стал, но мне нужно узнать, где ты запрятал мину. Меня интересует эта секретная мина. Понимаешь? И я хочу уладить дело с тобой по-хорошему. – Он поднял вверх указательный палец и повторил многозначительно. – По-хоро-шему!

– Так что же мне делать? – в отчаянии развел руками Тарас. – Я не знаю никаких партизан, никакой мины в глаза не видел. Войдите тоже в мое положение, господин комендант. Я шел…

– Я уже слышал, куда ты шел! – потемнел Шварц. – Здесь не детский садик, и я с тобой не в кошки-мышки играю. Слушай внимательно: или ты покажешь, где спрятана мина, и я под слово немецкого офицера обещаю тебе сохранить жизнь, или…

Шварц сделал рукой выразительный жест, стремительно взмахнув ею снизу вверх.

– Так я не могу же эту мину из снега слепить, придумать ее, – взмолился Тарас, прижимая руки к груди. – Я ведь не изобретатель какой-то.

– Так, – негромко и зловеще произнес Шварц. – Ты, я вижу, сложнее, чем я думал. Ну, что ж, не мытьем, так катаньем, как у вас говорят… Штиллер, – по-немецки обратился он к стоявшему у стены фельдфебелю, – требуется, чтобы вы продемонстрировали один из ваших знаменитых ударов. Только осторожнее! Не убейте.

Штиллер ухмыльнулся. Скрестив руки на груди, он подошел к вопросительно и испуганно глядевшему на него хлопцу и неожиданно взмахнул левой рукой перед глазами Тараса. Хлопец инстинктивно закрыл лицо ладонью. В ту же секунду фельдфебель ударил его правой рукой в живот. Хлопец, не охнув, сел на пол. Он сидел на полу, прижав к животу руки, выпучив от боли глаза, судорожно хватая воздух открытым ртом.

Курт Мюллер стоял у дверей рядом с другим солдатом. Он смотрел на корчившегося от боли подростка, но его лицо казалось тупым и бесстрастным и не выражало ничего, кроме слепой солдатской готовности и повиновения начальству.

Прошло почти полминуты, а Тарас все еще сидел с мучительно искривленным ртом и не мог выдавить из себя ни звука.

– Учитесь, Сокуренко, – засмеялся обер-лейтенант. – Это легкий удар в солнечное сплетение или, другими словами, “под ложечку”. Ощущение такое, как будто человек проглотил тяжелый горячий утюг. Видите, он не может втянуть воздух в легкие и лицо начинает синеть, как при удушье, глаза закатываются.

Начальник полиции нагнулся к подростку, с холодным любопытством исследователя рассматривая его искаженное лицо.

– А-а-аа… – простонал, наконец, Тарас, из его глаз потекли крупные слезы. – Уб-б-иваете… За ч-что?

– Ладно, хватит притворяться! – крикнул Шварц, легонько толкая хлопца в бок носком сапога. – Подымайся! От этого еще не умирают. Я тебе говорил – здесь не детский садик. У нас еще получше угощение приготовлено.

Тарас с трудом поднялся на ноги. Полными слез глазами он посмотрел на своих мучителей, закрыл лицо шапкой и громко, по-детски зарыдал.

“Итак, в психике мальчугана наступил перелом. Воля его подавлена”, – решил Шварц. Он поставил позади Тараса стул и сказал примирительно.

– Садись! Ну, не дури! Рассказывай, где спрятана мина.

Наклонив голову ниже, хлопец продолжал плакать.

– Зачем плакать? – обер-лейтенант улыбнулся в сторону Сокуренко. – Москва слезам не верит, а уж наш Берлин тем более. Расскажи лучше, где спрятана мина, и я тебя отпущу.

Тарас пересилил рыдание, вытер шапкой красное, вспухшее от слез лицо.

– Вот и хорошо, – потирая руки, сказал обер-лейтенант. – Был дождик, а теперь солнышко. Садись и рассказывай. Ну?!

– Так я же рассказывал вам, что знал. – Тарас достал грязный платок и высморкался. – Больше ничего не знаю, а брехать не умею, с малолетства к этому не приучен. Вы за брехню по головке тоже не погладите.

– Почему же ты плакал?

– Понял, что моей жизни конец приходит… – глотая слезы, ответил хлопец убежденно. – Пятнадцать лет прожил – хватит. Разве вы истинной правде поверите? Ага! Да тут хоть в лепешку разбейся, а уж вы свое будете твердить: дай мину да дай. Черти ее выдумали, ту мину проклятую… Будто я в самом деле партизан или директор военного завода какой-то. Тут уж и говорить нечего. Такая моя доля сиротская выпала.

Слезы душили Тараса, он покусывал зубами распухшие, судорожно вздрагивающие губы. Сейчас нельзя было узнать в нем того разбитного, выросшего “на людях” хлопца, не унывающего в беде весельчака, хваткого в работе и не лезущего в карман за хлестким словом.

У обер-лейтенанта упало сердце. Конечно, он еще испробует и другие методы воздействия. Полицай Чирва довольно изобретателен в этом отношении… Однако, если человек ничего не знает, любые пытки бесполезны. Почувствовав заминку, Сокуренко сорвался с места.

– Разрешите мне? – глазки начальника полиции были налиты темной злобой. Он дернул подростка за рукав, поворачивая к себе, и поднялся на носки, стараясь быть выше подростка.

– Ты, большевистский щенок, кинокартин насмотрелся, героем хочешь быть? Расскажешь, стерво! Видали мы таких молчунов, шкуру сдерем! Вместе с языком, с потрохами вытащим. Что?! Партизанский гаденыш!!

И, стиснув зубы, Сокуренко влепил подростку звонкую пощечину.

Пощечина вернула Тарасу чувство юмора.

– Ну да, – горько качнул он головой. – Бей, лупи кого попало… Ведь вы-то видели, как я шел. Чего же не скажете, не вступитесь за правду? – Он потер пальцами ушибленную щеку и продолжал досадливо, без тени насмешки. – Немец – тот хоть бить умеет, а вы, господин, по морде ляпаете. Еще царапаться начнете, как девчонка…

За окном раздался звук автомобильной сирены и фырканье мотора.

– Погодите, Сокуренко, – сказал Шварц недовольно. – Эта ваша самодеятельность ничего не дает. Штиллер! Посмотрите, кто приехал. Бегом!

И, вынув зеркальце, обер-лейтенант занялся своей прической.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒