Странный разговор

5. Утро

Тарас учел совет полицейского. Он проснулся затемно, поел предложенную хозяйкой пшенную кашу, запивая ее взваром из сухих груш с ломтиками сахарной свеклы, и начал сейчас же готовиться в дорогу. Хлопец казался вялым, грустным, на вопросы хозяйки отвечал неохотно, рассеянно. Шутить, как вечером, уже не пытался. Его словно тяготила какая-то непосильная забота, мысль о чем-то неприятном, возможно, мысль о своей невеселой, горькой судьбе, заставляющей так вот бродить зимой от села к селу, ночевать в чужих хатах, вскакивать от окриков полицейских

И только когда наступила пора уходить, на лице Тараса снова появилось веселое, плутоватое выражение.

– Спасибо, тетя, за кашу. Пузо, как бубен. Могу любой марш отбарабанить.

– Ты, хлопец, не спеши ехать на работу в Германию, – сочла нужным сделать наставление Ольга. – Там тебя с калачами встречать не будут, не думай…

Тарас лукаво взглянул на Ольгу.

– Увидим, тетя, как оно обернется… Чего вперед загадывать. Желаю вам… В общем, в семействе у вас недостача, – хлопец покосился на висевшую на стене большую застекленную рамку с фотографиями, – так, чтобы вернулись целыми и здоровыми те, кого вы ждете.

– За это тебе спасибо, сынок, – прослезилась Ольга. Она вспомнила мужа, сына, ушедших в армию в первые же дни войны. – А ты, хлопец, – засмеялась сквозь слезы женщина, – как кончится война, приезжай к нам – оженим. Понравился ты мне, веселый, хозяйственный, мастер на все руки. Наша старшая велика для тебя, а Галя подрастет, будет как раз…

Младшая дочь Ольги шмыгнула за спину матери, Надя улыбалась, хлопец покраснел до ушей, засмеялся.

– Вы скажете, тетя, – такое придумали… Не поминайте лихом!

Все еще смущенный, Тарас поклонился и вышел из хаты, неловко задев ногой о порог.

На дворе только начинало светать, но на улицах уже виднелись люди. Сгорбившись, брели мешочники. С ведрами на коромыслах спешили женщины к колодцу.

Проехали сани с несколькими тепло, но разношерстна одетыми полицейскими. У многих из них на рукавах были грязноватые белые повязки с трафаретом “Полицай”. За санями осталась в морозном воздухе струя вонючего сивушного перегара.

Тарас шел не спеша, позевывая, вздрагивая и поеживаясь от холода. Возле столба, ощетинившегося желтыми, с немецкими надписями, стрелками-указателями, хлопец свернул в проулок и остановился, чтобы перевязать ослабшие веревочки на калошах. Он долго копался, распутывая неподатливые узелки.

В переулке показалась девушка в плюшевом пальто, несшая большой узел с выстиранным и отглаженным бельем.

– Сестрица! – не подымая головы, окликнул ее Тарас, – а где здесь дорога на хутор?

– Вон на указателе написано.

– Там по-немецки, не разбираюсь я.

– У полицейских спроси. Они у школы пропуска проверяют.

Девушка прошла мимо, не замедляя шага. Она даже не взглянула на хлопца. Красивое лицо ее с грубо накрашенными бровями было равнодушным. Навстречу ей попалась женщина с пустыми ведрами. Она посторонилась, уступая девушке дорогу, но как только та отошла подальше, оглянулась и проговорила тихо, с ненавистью:

– Шкура гитлеровская! Белье своему коменданту понесла. Я бы ему нагладила, накрахмалила… веревку на шею.

– Доброе утро, тетя, – сказал Тарас, выпрямляясь и притоптывая ногой.

– Ой! – вздрогнула женщина, поворачиваясь к подростку. – Испугал…

– Вы здешняя, тетя?

– Здешняя, сынок. А что тебе?

– Да вот, как мне дорогу на хутор найти?

– Выходи на улицу и – прямо.

– Говорят, какая-то дорога покороче есть.

– Это через лес, по просеке. Выйдешь вот из села, маленькая балочка будет. Подымешься из нее – увидишь впереди скирду соломы. До скирды не доходи, а сворачивай по стежке влево, там лесок и просека. Четыре километра к хутору по ней, больше не будет.

Женщина хотела было идти дальше, но хлопец задержал ее. Он вытянул из-за пазухи стельки.

– Вот какая вещица есть у меня; тетя. Не нужно? Хочу пшена на кашу выменять. Они еще добрячие стельки, даже за подметки могут сойти. Особенно по женской линии. Может, у вас, тетя, пшено есть? Или гречка?

– Какое там пшено, – отмахнулась женщина.

– А то бы сменяла тетя, а? – не отставал хлопец, просительно заглядывая в глаза женщине. – Чтобы мне на хутор не заглядывать. Неохота крюк давать. Я много не прошу… А, тетя? Вон какие стельки – железо. Гляньте только на товар! – Он как бы с усилием сгибал, мял руками стельки, с треском хлопал ими по коленям и вообще старался показать товар лицом. – Им сносу не будет. Ей-богу, не брешу! Я без обмана, по совести.

– Вот пристал, как цыган на ярмарке… – усмехнулась, разглядывая навязчивого хлопца, женщина. – Что мне глядеть?

– Так товар же какой! С гарантией. Пожалеете…

– Нет пшена! – рассердилась женщина. – Сами картошку едим, да и та кончается. Эти идолы начисто гребут, а что оставалось, припрятали, то уже сменяли, поделились. – Она смягчилась. – Разве ты один ходишь? Тысячи! Голодно в городе?

– Не говорите, тетя, беда, – сказал Тарас, пряча за пазуху стельки. – Что будет – не знаю… Значит, до скирды не доходить и – влево? Так ближе?

– Намного ближе, – женщина увидела свернувших в проулок трех немецких солдат и заспешила. – Вон они, черти, идут. Дай хоть им с порожними ведрами дорогу перейду.

Тарас отступил в глубокий снег, чтобы дать дорогу солдатам. Два из них были высокими. Они шли впереди, в ногу, просунув руки в рукава шинели, широко расставляя длинные ноги в сапогах и больших соломенных ботах. За ними спешил третий – маленький, низенький солдатик с обвязанной платком головой, поверх которого была одета пилотка. Тарас вытащил на всякий случай свой документ. Высокие прошли, только покосившись на хлопца, но солдатик подскочил к нему.

– Руки ферх! – негромко скомандовал он, наставляя на подростка автомат и свирепо вращая глазами. – Пуф-пуф!!

Тарас испуганно и удивленно поднял руки. В пальцах правой руки у него была зажата бумажка.

Молоденький солдат (он был ростом чуть выше Тараса) нахлобучил хлопцу шапку на глаза и, довольно рассмеявшись, побежал догонять товарищей.

– Во какие… шутники. Ха! – в веселом изумлении пробормотал Тарас, поправляя шапку. – На пропуск даже не глядят. А что им какой-то Тарас… Без внимания!

Хмыкая и улыбаясь, Тарас зашагал по улице в том направлении, какое ему указала женщина.

Через несколько минут он уже был на краю села. Тут хлопец увидел стоявшего на дороге маленького человека в синей чумарке, с парабеллумом в деревянной кобуре. Это был Сокуренко. Начальник полиции внимательно оглядел хлопца, но не остановил его и даже не окликнул.

Оксана постучала в кабинет обер-лейтенанта Шварца.

– Войдите!

Девушка вошла с узлом белья. Она уже была без пальто и платка, в темной из какого-то линючего материала кофточке и черной, плохо сшитой юбке, спускавшейся на голенища сапог и делавшей ее фигуру плоской. Каштановые волосы были зачесаны назад без пробора и схвачены на затылке в маленький узел. Грубо, неумело накрашенные брови, наведенный краской выделяющийся пятнами на щеках румянец уродовали ее красивое свежее лицо, делали его неприятным, отталкивающим.

– Доброе утро, господин обер-лейтенант, – кладя узел на стол и развязывая концы платка, сказала Оксана. – Не знаю, угодила ли я вам на этот раз. Манжеты крахмалила. Будьте любезны, посмотрите и проверьте по списку.

– Я помню так… – обер-лейтенант быстро пересчитал белье в стопке.

– Горячая вода ждет вас на кухне, – продолжала девушка. – Это – как дождевая вода – я растопила чистый снег. Если захотите помыть голову, так лучше нет: волосы делаются мягкими, пушистыми, как шелк.

– Прекрасно! – офицер со снисходительной усмешкой взглянул на девушку. – А какие новости, Оксана?

– Пока нет никаких особенных, – виновато пожала плечами Оксана. – Вчера господин фельдфебель не провожал меня… Ночью была облава, но у соседей никто не ночевал. За семьей Колесника я слежу… только трудно. От меня люди все скрывают. Ненавидят. В разговор не вступают. Не здороваются даже, отворачиваются. Мать, и та…

– А ты мне напиши, кто не здоровается. Поняла?

– Хорошо, завтра я принесу список. Он будет длинный…

Оксана невесело усмехнулась.

– Ничего, – многозначительно кивнул головой Шварц. – Мы можем сократить его… вычеркнем кого-нибудь, да так, что и воспоминаний не останется… С тобой кто-нибудь из наших солдат заговаривал по-русски?

– Фельдфебель, как я вам уже сообщала.

– Нет, кроме Штиллера…

Океана задумалась и покачала головой.

– Нет, не припоминаю…

Шварц отобрал пару белья, все остальное сложил в чемодан и закрыл его на ключ. Проверил, заперты ли ящики стола.

– Затопи здесь печку. Нужно нагреть хорошенько.

– Господин обер-лейтенант, может быть, немного позже?

– Почему? – удивился Шварц. – Ты чем-то занята?

– Нет, – Оксана смущенно опустила голову. – Я не люблю здесь оставаться одна… Тут телефон и… Ну, я не хочу.

– А-а, – улыбнулся обер-лейтенант. – Ты боишься даже тени подозрения?

– Береженого бог бережет… – еще ниже склонила голову девушка.

– А смелость города берет, – засмеялся Шварц. Он никогда не упускал случая показать, что знает “язык местного населения” в совершенстве. – Ты думаешь, меня можно обмануть? Если бы я что-нибудь заметил…

Глаза офицера холодно блеснули. Пружиня крепкие, мускулистые ноги, он несколько раз прошелся по комнате, высоко подняв голову. В эту минуту у Шварца был такой вид, точно он шагал перед полком, выстроенным на смотр, и не в чине обер-лейтенанта, а, по меньшей мере, полковника.

– Хорошо, – сказал он Оксане, начавшей колоть лучины. – Если ты беспокоишься, я пришлю сюда солдата.

Шварц захватил белье и направился к двери.

– Господин обер-лейтенант, – торопливо и тревожно окликнула его Оксана. – На столе какие-то бумаги… Вы забыли.

Обер-лейтенант вынужден был еще раз снисходительна улыбнуться: осторожность этой девушки умиляла его.

– Я ничего не забываю, Оксана, – сказал он с порога. – Это ненужные бумажки. Брось их в печку.

6. Странный разговор

Почему обер-лейтенант Густав Шварц доверял украинской девушке Оксане Стожар?

Не только фельдфебель Штиллер, но и начальник кустовой полиции Сокуренко не раз задавали себе этот вопрос.

Штиллер, наконец, понял, в чем дело… Сокуренко продолжал оставаться в неведении.

Как выяснил начальник полиции, Оксана – бывшая студентка педагогического института – явилась в ее родное село Ракитное за два дня до отхода советских войск. В Ракитном жили ее мать и два старших брата. Был еще один, самый старший брат, но он погиб в стычке с японцами у озера Хасан. Братья Оксаны, один – кандидат партии, другой – комсомолец, с первых же дней войны были мобилизованы в армию. Оксана тоже была комсомолка. Впрочем, она не скрывала этого.

Не менее интересные сведения получил Сокуренко о родителях девушки. Отец Оксаны – Трофим Стожар – был организатором и первым председателем колхоза. Председательствовать Трофиму долго не пришлось. Как-то ночью перед весенним севом загорелся амбар с колхозным зерном. Трофим первым бросился тушить пожар. Тут-то его и сразила неведомо кем выпущенная пуля… Мать девушки, по мнению Сокуренко, была заклятой большевичкой, и ее следовало бы повесить без всяких разговоров на первом попавшемся столбе. Ему не раз доносили, что старуха в открытую честит и немцев и полицаев, а его, начальника кустовой полиции, иначе не называет, как “крысой”, “скаженым псом”.

Правда, Сокуренко знал также, что сейчас в хате у Стожаров нет согласия. Старуха прокляла дочь, как только узнала, что Оксана пошла работать в комендатуру. Ссоры между матерью и дочерью продолжались и по сей день. Стожариха ходила по соседям, плакала, убивалась и обзывала дочь самыми последними словами. Но это еще ничего не доказывало.

Когда Сокуренко был назначен в Ракитное, Оксана уже работала в комендатуре. Лейтенант, предшественник Шварца, молодой и легкомысленный офицерик, попавший после истории с Эрлихом в штрафную роту, был хорошего мнения о девушке. Как она втерлась к нему в доверие, что говорила о себе – неизвестно. Почему новый комендант, обер-лейтенант Шварц, эта умная, хитрая, тонкая немецкая стерва, явно покровительтвует Оксане, для Скуренко также было полной загадкой.

Как только стало известно об исчезновении ящиков с боеприпасами, начальник полиции счел нужным сообщить новому командиру роты все сведения об уборщице комендатуры. Обер-лейтенант немедленно приказал, чтобы ночью девушку арестовали и привели в комендатуру. И вдруг вечером он отменил этот приказ, накричал на Сокуренко, обозвал его идиотом, тупицей, болваном, не видящим, что творится под носом. Сокуренко и в самом деле был виноват – как раз в ту ночь из села убежали к партизанам полицейский Нечипорчук и еще два молодых хлопца, которых Нечипорчук за несколько дней перед тем рекомендовал принять в полицию.

Что говорить, вина Сокуренко была большой и тяжелой. Однако почему обер-лейтенант не счел нужным арестовать и допросить Оксану? Этого Сокуренко понять не мог, так как не знал всех событий той злополучной для него, беспокойней ночи.

…Когда стемнело, Оксана сама прибежала к обер-лейтенанту, запыхавшаяся, бледная, перепуганная на смерть. Она показала кусок желтой провощенной бумаги и обломок тонкой доски с гвоздями и обрывком проволоки. При одном взгляде на эти предметы обер-лейтенант понял, что они означают…

– Где нашла? – спросил он хрипло, впиваясь глазами в лицо Оксаны.

– Отняла у собаки, таскала по улице в зубах.

– Чья собака, знаешь?

– Тех хлопцев, что у них полицейский Нечипорчук живет. Это по нашей улице. Ой, скорее! Туда люди какие-то с огородов пошли… Свет в хате зажгли. Скорее! Увидите, там что-то затевают.

Но Шварца торопить не нужно было. Он сам руководил операцией. Как на зло, Сокуренко где-то запропал, и розыски начальника полиции задержали обер-лейтенанта на шесть минут. Хату Нечипорчука окружили в два кольца: первое – полицейские, второе – солдаты. На окна навели пулеметы.

И тут обер-лейтенанта ожидало жестокое разочарование. Хата оказалась пустой. По многим приметам можно было определить, что люди покинули ее всего лишь несколько минут назад. На столе была приклеена листовка со сводкой Совинформбюро, в сенцах валялись обломки ящиков из-под гранат и патронов, провощенная бумага, несколько оброненных патронов к автоматам немецкого производства.

Гнев Шварца обрушился на начальника полиции.

С тех пор Оксана сделалась секретным осведомителем обер-лейтенанта. Девушка была очень исполнительной, наивной и преданной. Она восхищалась всем немецким, любовно рассматривала иллюстрированные журналы и, как узнал Шварц, мечтала выйти замуж за немецкого офицера, уехать в Германию.

Доверял ли ей обер-лейтенант полностью? Нет. Два восклицательных знака, поставленные его рукой на карте возле села Ракитного, обозначали два события – происшествие с Эрлихом и исчезновение Нечипорчука. Третий знак – вопросительный – касался Оксаны… Где-то в душе у осторожного Шварца все еще таилось сомнение.

Оставшись одна в кабинете, Оксана разожгла дрова в печи и быстро подошла к дверям. В коридоре было тихо. Девушка приоткрыла дверь, взяла тряпку, щетку и, напевая песенку, принялась за уборку. Прежде всего она старательно стряхнула пыль с занавески, закрывающей карту на стене, потянула за шнурок, проверила, хорошо ли держат кнопки, и мельком, равнодушно скользнула взглядом по новым отметкам, сделанным Шварцем вчера вечером.

В коридоре по-прежнему было тихо.

Оксана переложила на край стола оставленные обер-лейтенантом бумажки, осторожно отодвинула телефонный аппарат и, косясь на приоткрытую дверь, начала шлифовать сухой бархаткой лакированную поверхность стола.

За дверями послышались неторопливые тяжелые шаги. Оксана отбросила тряпку и замерла, прислушиваясь.

В дверях показался солдат. Он читал письмо.

Оксана, словно застигнутая врасплох, ударила рукой по ящику, как если бы торопливо задвигала его на место и, схватив со стола бумаги, спрятала их за спину.

Солдат вздрогнул и посмотрел на девушку. Оксана стояла за столом, лицо ее взялось красными пятнами, глаза лихорадочно блестели, она улыбалась кривой, растерянной, вызывающей и в то же время льстивой улыбкой. В глазах солдата мелькнул испуг. Он быстро прикрыл дверь.

– Спокойно, Оксана, – тихо, стараясь как можно четче выговаривать русские слова, сказал он. – Я ничего не видель… Не бойся.

– А чего мне бояться? – с наигранным удивлением спросила девушка.

– Виселица, – солдат поднял на Оксану свои печальные, умные, усталые глаза. – С этим не шутки. Хорошо, что обер-лейтенант послал меня, а не другой сольдат.

– Господин Курт, что вы мелете?

– Не надо лишних слов, – досадливо поморщился солдат. – Я слежу давно. Очень давно. Я знаю, кто ты есть.

– Кто?

– Лишний слова…

– А все-таки, кто же я такая, по-вашему? – губы Оксаны растянулись в насмешливой улыбке. Она смотрела на солдата враждебно.

– Ты… Ты отважная советская девушка, – твердо глядя ей в глаза, произнес солдат. Худое суровое лицо его вдруг изменилось, точно на него упал мягкий свет. – Ты ходишь так… – он расставил руки и сделал осторожный шаг вперед, точно балансируя на протянутом канате. – Упадешь – смерть! Я не враг, Оксана, я друг.

Оксана звонко рассмеялась, но смех ее прозвучал как-то искусственно.

– Какой вы смешной, господин Курт, – сказала она, выходя из-за стола и все еще продолжая держать руку за спиной. – Долго думали, пока придумали?

– Очень дольго, очень много, – хмуро кивнул головой солдат. – Я видел тебя с Гансом Эрлихом. Ночью стояла, разговаривала. Я думал – зачем? Потом – нет патрон и гранат. Потом Эрлих попадает в фельдгестапо. Он умер, но не выдал тебя.

Оксана посмотрела на Курта с сожалением. Так смотрят на людей, одержимых нелепой, навязчивой идеей.

– Зачем же вы мне это говорите? Вы бы взяли и доложили обо всем этом господину обер-лейтенанту.

Курт только грустно усмехнулся.

– Неделю назад, – сказал он, – я незаметно положил тебе в карман пальто записку: “Фельдфебель Штиллер – провокатор…”

– Ага! – раскрыла рот от удивления Оксана. – Это, значит, сделали вы? Не беспокойтесь, в тот же день я передала записку господину обер-лейтенанту.

– Не верю, – покачал головой солдат. – Тогда бы Штиллер не стал провожать тебя второй и третий раз.

Оксана смутилась, но тут же перешла в наступление.

– А почему вы, господин Курт, скрываете от своих, что знаете наш язык? – спросила она, прищурившись.

– По той же самой причине, которой ты скрываешь, что знаешь наш, немецкий язык.

– Я?! – Оксана даже отступила назад, пораженная таким подозрением.

Курт не обратил внимания на ее удивление. Он снова развел руки, как бы удерживаясь на канате.

– Оксана, я тоже хожу так… Я получиль письмо, очень пльохое письмо…

– Интересно… – не дала ему договорить девушка, скептически разглядывая солдата, и тут же добавила с угрозой: – Не мне, а господину обер-лейтенанту будет интересно, когда я расскажу ему об этом разговоре с вами.

– Да, ему было бы интересно… – с невеселой улыбкой согласился солдат. – Но ты не скажешь.

– Почему? – подняла брови девушка.

– Почему раньше не сказала?

– Я жалела вас, я думала – вы шутник, – вскипела девушка. – А вы сумасшедший. Мелете бог знает что.

Солдат сделал знак замолчать. Он прислушался.

– Идут! – тревожно зашептал он, отходя к стене. – Спрячь документы!

– Какие? – Оксана озорно усмехнулась.

– Те, что взяла в столе и держишь за спиной. Оксана небрежно бросила на стол смятые бумажки и рассмеялась в лицо солдату.

В комнату вошли расчесывающий мокрые волосы обер-лейтенант и взволнованный начальник полиции. Курт вытянулся, он был бледен.

– Вы понимаете, я сразу… – говорил на ходу Сокуренко, но, увидев Оксану, осекся.

– Господин обер-лейтенант, – торопливо произнесла Оксана, показывая на бумаги. – Вы приказали мне выбросить эти бумажки, а солдат… он смотрит строго и говорит что-то… – девушка взглянула на глотавшего приоткрытым ртом воздух Курта Мюллера, – по-немецки…

Шварц со злостью скомкал бумаги, швырнул их в печку.

– Уходите! – крикнул он солдату по-немецки и, презрительно искривив лицо, повернулся к Сокуренко. – Ну, ну, рассказывайте. Только спокойно, толком, членораздельно. Кто шел, куда шел, с кем шел?

Начальник полиции указал глазами на девушку, давая понять, что он не хотел бы при ней вести этот разговор. В то же мгновение Оксана обратилась к Шварцу:

– Дрова разгорелись, господин обер-лейтенант, сейчас поставлю кофе и потом зайду подбросить в печку.

И Оксана вышла из комнаты вслед за солдатом.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒