ЧАСТЬ ВТОРАЯ 9 страница

— Не обижайся, папа, я должна идти. А то Шамхал узнает. Завтра в полдень я опять буду здесь ждать тебя. Собери все белье и принеси, я постираю. Приготовлю вам и еду. Слышишь?

— Не трудись, дочка, ничего нам не надо.

— Я на тебя обижусь навсегда, если ты откажешься. Завтра обязательно приходи. Я скажу тебе кое-что и другое.

Годжа не хотел обижать дочь:

— Ладно, посмотрим.

— Не посмотрим, а обязательно приходи.

Гюльасер встала, встал и Годжа. Поднял с земли свою папаху и отряхнул ее. Гюльасер, вытерев слезы, хотела побежать к Салатын, стоявшей около кувшинов. Годжа, вдруг растрогавшись, как ребенок, преградил дочери путь:

- Дай я еще раз поцелую тебя, дитя мое. На мир нет надежды.

Гюльасер, едва сдерживая плач, поцеловала отца. Заплакала и Салатыи.

1 Дан и тебя поцелую, дитя мое. Пусть бог даст тебе все, что желаешь.

2 Спасибо, дядя Годжа.

После того, как девушки ушли, Годжа долго смотрел на пенящиеся воды Куры, кружащиеся вокруг островков, на волны и водовороты, засасывающие даже целые деревья. Затем он перевел взгляд на скалу, вершина которой чуть не касалась облаков. Под этой скалой его ожидала лодка, которая вот уже пятьдесят лет делит с ним многие невзгоды, ныряя по бурным пенистым водам могучей реки..

В полдень на проселочную дорогу около Горькой долины выехали казаки на конях. Вслед за ними поднялся на бугор фаэтон с колокольчиками. За фаэтоном показались двумя рядами всадники. Зацокали подковы по камням, чуть поднялась пыль. Кони были, как на подбор, высокие, сытые. В лохматых папахах длиннобородые казаки приседали в седлах, припшорявая коней. Гейтепинцы в тревоге наблюдали за подъехавшими к деревне. Мальчишки забрались на крыши. Сверкали на солнце рукоятки длинных сабель, стволы винтовок. Черный лаковый фаэтон тоже блестел на солнце. Да и сидящие в нем как будто были одеты в золото: сверкали их плечи и груди. Казаки проехали мимо села, и гейтепинцы, решив, что они направляются в Тифлис, успокоились. Но всадники неожиданно остановились перед заезжим домом.

Ахмед, увидев вооруженных казаков, вспомнил Петербург, и недобрый холодок пронзил его. Не зная, зачем появились здесь казаки, он насторожился в ожидании неприятностей. Длиннобородый, широкоплечи с плеткой в руке казак сошел с коня, подошел к Ахмеду, неожиданно закричал:

— Эй, татар, яхши-яман, клади карман. Ни бильмез, ни бум-бум!

Оскорбительные слова встряхнули Ахмеда. Он подтянулся и на чистом русском языке спросил:

— Что изволите?

Казак смутился. Ахмед заметил его растерянность и еще решительнее сказал:

— Пожалуйста, я вас слушаю.

Казаку пришлось сменить тон.

— Покажи комнаты. Разве не видишь, приехал пристав.

Ахмед повел их в дом. Они внимательно осмотрели все комнаты. Тот же казак, увидев скамейки, черную доску и карту, опять спросил:

— Что это такое?

— Вы сами видите.

— Здесь заезжий дом или школа?

— Заезжий дом.

— Тогда зачем эти вещи?

— Нужно.

— «Нужно, нужно»... Разве трудно ответить? Убери отсюда все эти скамейки.

Между тем казаки взяли себе стулья и расселись на веранде. Пристав и его сопровождающие расстегнули кители, вытирали платками потные шеи. Пристав вытер пот и с бритой своей головы. Ветерок, долетающий с Куры, едва шевелил травы и цветы.

Казаки, не спрашивая ничего у Ахмеда, забрали скошенную им вчера траву и отдали ее своим лошадям.

Пристав спокойно разглядывал лес на той стороне Куры... Привлекли его внимание пастбища, деревья и цветы, дети, игравшие на лугу. Он улыбнулся. Видимо, деревня ему понравилась.

Тот казак, что разговаривал с Ахмедом, наклонился и что-то шепнул приставу на ухо, после чего пристав велел привести Ахмеда. И следа не осталось на его лице от улыбки.

— Кто ты такой? — спросил пристав, когда Ахмед пришел.

— Почтовый работник.

— Где научился говорить по-русски?

— В Петербурге.

Под приставом заскрипел стул.

— Ты что, был студентом?

— Да.

— Потом тебя выгнали, не так ли?

— Так.

— За что?

— Читал кое-какие книги.

— Гм. Так, так. А сюда как попал?

— Послали.

— И здесь читаешь те самые «кое-какие» книги?

— Можете проверить, господин пристав.

— А почему этот дом ты превратил в школу?

— Господин пристав, иногда ребята заходят ко мне, и от скуки я их учу письму... Вы сами знаете, что в наших деревнях нет школ...

— Ты их учишь писать по-татарски?

— Нет, по-русски.

Пристав смягчился:

— Да, ну что же... Так. Ты мне нравишься. У вас нельзя попить чаю?

— Для гостя все найдем.

— Если так, давайте самовар.

Ахмед побежал в комнату и вынес самовар. Стал наливать в него воду.

— Ты один? Разве у тебя нет семьи?

— Нет, господин пристав.

— Ладно, иди сюда. Они сами поставят.

Казаки тут же взяли самовар и нащепали лучины. Пристав все обмахивал лицо. Затем стал прохаживаться по веранде. Потом сел на свое место и, обращаясь к Ахмеду, тихо сказал:

— Надо собрать народ. Есть важный разговор. Ты пойди с казаками и позови всех мужчин. Сам будешь у нас переводчиком.

Казаки ринулись в деревню. Увидев чужих, псы зазвенели цепями, захрипели. Поднялась дорожная пыль и, как туман, опеленала деревню. Стоял знойный день, слышно было только стрекотание кузнечиков и гул Куры. Казаки почувствовали эту гнетущую тишину и спросили у Ахмеда:

— Где народ? Перекочевал?

— Нет.

— Почему же никого не видно?

— Боятся вас.

— Съедим мы их, что ли?

— От вас добра не ждут.

Всадники остановились у ворот Джахандар-аги. Ахмед окликнул хозяина. Как только Джахандар-ага услышал его голос, вскочил на ноги, взял винтовку и спустился с крыши соломника. Прикрикнул на рвавшихся цепных псов. Раньше слуг он вышел за ворота. Увидел вооруженных казаков и Ахмеда.

— К добру ли, сынок?

— Пристав зовет в заезжий дом.

— Одного меня?

— Нет, всех мужчин.

Джахандар-ага успокоился, обернулся и крикнул слугам:

— Оседлайте коня!

Казаки отъехали. Джахандар-ага вернулся в дом, переоделся, нацепил кинжал и проверил винтовку. Таптыг ждал его во дворе, держа оседланного коня. Джахандар-ага сам проверил подпругу, затянул ее еще туже и, перед тем как вдеть ногу в стремя, повернулся к Таптыгу:

— И вы седлайте коней. Вооружитесь и оповестите всех наших. Приезжайте вслед за нами к «Заежу».

— Что случилось, хозяин?

— Ничего не случилось. Но мать осторожного сына не будет плакать. Им верить нельзя.

Джахандар-ага вскочил на коня. Гнедой вылетел на дорогу.

Во дворе «Заежа» было полно пароду. Все гейтепинцы-мужчины пришли сюда. Они держались большими группами вокруг старейшин своего рода. Слуги, держа коней на поводу, стояли в стороне. Все были возбуждены. Каждый по-своему толковал приезд пристава, каждый хотел, чтобы беда прошла мимо. Что касается пристава, то он спокойно пил чай на веранде, исподлобья поглядывая на собравшихся.

Наконец он встал и, спустившись по ступенькам, подошел к народу. Казаки поставили стулья посреди двора, нашелся и стол. Пристав пригласил крестьян подойти поближе и велел им сесть. Все полукругом уселись на зеленую траву, скрестив ноги. Не сели только Джахандар-ага, который стоял, прислонившись к дереву, молла Садых, перебирающий четки, да еще несколько мужчин.

На стол перед приставом положили большую папку, из которой тот достал какую-то бумагу с печатью. Но прежде чем читать ее, подозвал Ахмеда.

— Кто такой Джахандар-ага? — громко спросил он.

Все обернулись и посмотрели на Джахандар-агу. Родичи Джахандар-аги вскочили на ноги. Слуги, держащие коней, насторожились. Джахандар-ага на мгновение растерялся, словно его внезапно ударили. Земля качнулась у него под ногами. «Предчувствие не обманывает», — подумал он.

Между тем пристав знаком подозвал его к себе. Джахандар-ага снял с плеча винтовку и тяжелыми шагами пошел к столу. Казаки невольно сплотились вокруг пристава, потому что в самом виде этого мужчины с густыми бровями, нависшими на глаза, таилась угроза.

«Чистый Шамиль», — подумал пристав про себя и указал на стул. Но Джахандар-ага не захотел сесть. Пристав обернулся к Ахмеду:

— Объясни ему, пусть он сядет.

После этого Джахандар-ага сел, но поодаль. Пристав спросил снова:

— Кто молла Садых? Подойди и ты.

Молла Садых поправил абу и подошел к столу, но только с другой стороны, он боялся, что его заставят сесть рядом с Джахандар-агой. Родичи Джахандар-аги все еще стояли настороже.

— Почему они не садятся, скажите им.

Джахандар-ага кивком головы разрешил сесть своим родичам. Пристав был из тех умных царских чиновников, которые, общаясь по долгу службы с окраинными народами Российской империи, стараются учитывать и уважать местные обычаи и порядки. Он знал, что в обычаях каждого народа есть свои слабые и свои сильные стороны. Надо их узнать, чтобы вовремя и умело ими пользоваться. Он знал, например, что в деревнях здесь существуют своеобразные кланы, роды. Члены каждого рода беспрекословно подчиняются своим старейшинам, аксакалам. Между родами время от времени возникают распри, вражда или даже кровавые столкновения. Эту вражду родов одной и той же деревни тоже нужно иметь в виду.

Перед тем, как приехать в Гейтепе, пристав выяснил, кто у них тут пользуется влиянием. Держа в руках нескольких влиятельных человек, можно держать в руках всю деревню, весь остальной народ.

О силе и влиятельности Джахандар-аги пристав понял уже по тому, сколько крестьян вскочило на ноги, когда было произнесено имя этого аксакала.

Теперь пристав глядел на крестьян, сидящих перед ним, а те ждали, что же он им скажет.

— Люди! С этого дня лес на той стороне Куры объявляется казенным заповедником. Запрещается охотиться в этом лесу и даже заходить туда. Я вас предупреждаю: кто нарушит запрет и будет охотиться там, тот будет очень строго наказан. Всякого нарушителя мы будем задерживать и судить, а те, кто окажет сопротивление при задержании, может быть застрелен на месте.

Пристав сделал паузу, чтобы посмотреть, какое действие возымели на людей его слова. Люди сидели как опущенные в воду. Аксакалы опустили головы. Джахандар-ага без конца двигал своей папиросой в мундштуке, молла Садых перебирал четки. Однако после того, как Ахмед перевел последние слова пристава, молла первый собрался с духом. Он поправил на плечах абу и дважды откашлялся, словно собираясь читать Коран.

— Господин пристав, этот лес всегда принадлежал нашей деревне. Наш скот жив благодаря ему. А что остается нам делать теперь?

Пристав не сразу нашелся что ответить. Он замешкался и повысил голос:

— Все, что было до сих пор, меня не касается. С этого дня никто не должен заходить в этот лес.

— Выходит так, что мы вам должны, — начал спокойным голосом Джахандар-ага. — Как понимать ваши слова, господин пристав? Чужой пришел, хозяин убирайся, не так ли?

— Джахандар-ага, я считал вас умным человеком, что за слова вы говорите? Это не мой каприз, а распоряжение губернатора. Я пришел не для того, чтобы спрашивать у вас разрешения,

— Тогда зачем же нас сюда собрали?

— Если бы вы вели себя спокойно, я не приезжал бы и не собирал бы вас здесь.

— А что такого мы сделали?

— Сейчас узнаете. — Пристав снова повысил голос: — Кто из вашей деревни учится в семинарии?

Люди молчали и переглядывались. Гейтепинцы поняли, что пристав ищет Ашрафа и, может быть, он привел сюда казаков для того, чтобы арестовать его и увезти. Джахандар-ага тоже понял, на что намекает пристав и к чему приведет этот разговор. Незаметно посмотрел он на своих людей, на Шамхала и Ашрафа, стоящих в стороне. Не упустил из вида и взволнованного Таптыга. Никто из гейтепинцев не выдаст его и не назовет имени Ашрафа. Джахандар-ага осмелел. А пристав еще раз повторил свой вопрос:

— Я спрашиваю, есть ли кто-нибудь в вашей деревне, кто учится в семинарии?

— Есть?

— Кто?

— Мой сын.

Пристав от неожиданности несколько опешил.

— А ты знаешь, что он натворил?

— Что мог натворить смирный юноша?

— Он поднял руку на казаков.

— Может быть, казаки на него?

— Казаки не разбойники.

— И мой сын не разбойник.

Пристав ждал, что Джахандар-ага будет просить прощения за провинность сына. Теперь он не знал, как себя вести.

— Значит, он не виноват?

— Виноватого я наказал бы сам.

До сих пор только переводивший и не вмешивающийся в разговор Ахмед не стерпел:

— Господин пристав, земля — корм крестьянина. Отнять крестьянскую землю — это большое преступление. Лес принадлежит крестьянам, живущим на берегу Куры, и они живут только благодаря этому лесу.

— Ты не вмешивайся не в свои дела.

— Да ведь невозможно. Вы поставили на лугах дозоры, закрыли дороги. А что же народу делать, по небу, что ли, летать?

Лицо у пристава покраснело, жилы на шее вздулись, но в его голосе было больше насмешки, нежели гнева.

— И что же вы предлагаете, господин петербургский студент?

— А вы, господин пристав?

— Мое предложение яснее дня. С этого момента никто ногой не ступит на ту сторону.

— Это невозможно...

— Вы что, хотите спорить с властями, бунтовать? Хотите в Сибирь? Хотите, чтобы ваши дети остались сиротами?

— Угрожать не нужно, господин пристав. Нельзя отнять у крестьян землю только ради того, чтобы наместник в кои-то веки раз выехал на охоту. Это несправедливо. Если царь узнает об этом, он вас же и накажет.

Когда пристав ехал в Гейтепе, он думал, что все будет гораздо проще, он прикрикнет на крестьян, те испугаются. Казаки арестуют виновных и отправят их в каземат. Но теперь дело приняло неожиданный оборот.

— Господин студент, может быть, позвать царя сюда, чтобы государь лично выслушал ваши соображения?

— Ну что же, заботиться о своих подданных и выслушивать их — долг царя.

— Молчать! Сейчас прикажу связать тебя.

Ахмед улыбнулся. В его глазах появилась насмешка. Но он быстро взял себя в руки.

— Вы мне не угрожайте, господин пристав, я немало видел таких, как вы.

— Нет, мало видел. Если бы в свое время тебя образумили, сейчас ты разговаривал бы по-другому.

— Вы неправильно поступаете, господин пристав. Нельзя сидеть на пароходе и ссориться с хозяином.

Пристав понимал, что пререкаться при всех с Ахмедом — значит уронить себя в глазах этого народа. Но нельзя было и отступить.

Гейтепинцы удивились смелости Ахмеда. До сих пор они смотрели на него, как на бедного пришельца, на беднягу, которому лишь бы прокормиться. А теперь он в глазах гейтепинцев внезапно вырос. Пристав понял и это.

— Что ты хочешь сказать в конце концов?

— Не обижайте нас, вот и все, что мы просим.

Пристав что-то соображал, оглядывая Ахмеда. С самого начала ему не понравился этот студент, и про себя пристав решил, что, как только вернется в город, включит его имя в список сомнительных людей, заведет на него дело и возьмет под наблюдение. Если хочешь, чтобы у тебя в округе были порядок и спокойствие, нельзя сводить глаз со студентов, а особенно исключенных, а особенно петербургских студентов. Но, кажется, на этот раз придется действовать более решительно и сурово.

Он бросил взгляд на казаков. Вперед вышел рослый казак в мохнатой папахе.

— Связать его!

Джахандар-ага вскочил. Гейтепинцы, словно только и ждали знака, повскакали на ноги и сомкнулись. Джахандар-ага встал перед казаком. Оба насупились.

— Мы его вам не дадим.

— Как это так не дадите? — закричал пристав. — Сейчас возьму и твоего сына. Не задирайтесь!

— М ы не задираемся, но у народа есть свои обычаи и порядки.

— Вы меня порядку хотите учить?

— Я хочу, чтобы без ссоры, без скандала мы поняли друг друга. А если каждый будет тянуть в свою сторону и упрямиться, будет хуже. Ты не гляди, что мы в чарыках...

Пристав хрустнул за спиной руками и покачался с пяток на носки. Медали и кресты у него на груди зазвенели. Засверкала на солнце золотистая окантовка погон.

— Что же нам делать, Джахандар-ага?

Посоветуемся и найдем общий язык.

— Хорошо, оставьте его, — сказал пристав казакам.

Казаки отступили.

Джахандар-аге не спалось. Уже перевалило за полночь, а он все ворочался с боку на бок. Что делать, как действовать, как жить дальше?

Джахандар-ага был, по сути дела, неграмотным человеком. Умел нацарапать несколько слов, и только. Он никак не мог понять, какой смысл в грамотности, что она может дать человеку, если у него нет мужества, силы, богатства, если он не умеет скакать на коне, метко стрелять, владеть кинжалом? Джахандар-ага жил по деревенским правилам. Честь и независимость были для него главнее всего.

А теперь, как видно, времена начинают меняться. Приходится все больше считаться с властями. Раньше из государственных людей никто не показывал сюда носа годами, а теперь, что бы ни случилось, казаки тут как тут. Если и дальше так будет продолжаться, они совсем сядут нам на голову, будут вмешиваться во все дела. Каждую неделю будет приезжать пристав, собирать и ругать нас, как малых детей. А мы, как овцы, будем глядеть ему в рот и хлопать глазами. Нет, для мужчины это дело не годится.

А что же делать? Как правильно сказал пристав, не спорить же с властями, не бунтовать? Это тоже нам не под силу. Меняются времена. Выигрывают не те, которые бегут от власти, а те, которые сближаются с властями. На этот раз кое-как обошлось. Дали слово приставу, что больше не повторится. Убедили его, что ребята по глупости напали на казаков. Пристав простил нас на этот раз. Но что же это значит? Мы у него остались в долгу. Значит, теперь мы должны вести себя так, как хочет он, пристав. Эх, время, время!

Джахандар-ага снова повернулся на другой бок, поудобнее укрылся одеялом. Надо бы уснуть хоть часок. На рассвете ведь трогаться в путь. Он долго мял подушку, делая в середине ее удобную ямку, но голове все было неудобно и жестко. А кто такой Ахмед? Безродный бродяга, перекати-поле. Может быть, он даже ни разу не стрелял из винтовки. Но зато как ловко он разговаривал с приставом. Ничего не боялся. И Ашраф изменился. Проходит время гарцевать на коне да играть винтовкой. Умные слова оказываются сильнее пули и кинжала.

От этой мысли все похолодело в груди Джахандар-аги. Куда же идет все? Чем кончится? В какую пропасть катится безнадежный мир?

Чтобы отогнать мрачные мысли, Джахандар-ага стал думать о завтрашнем кочевье. Ашраф и Салатын едут с ним. Поднимется в горы и Шамхал. Вся семья соберется там, никого не останется внизу. Только вот сестра... Джахандар-агу окинуло потом. Словно только сейчас он понял, что натворил тогда сгоряча. Скорее укрылся он одеялом с головой. Поворочался еще, помял подушку, повздыхал, начал затихать. Вдруг сестра как живая появилась на пороге.

Шахнияр была задумчива и грустна. Тихо, словно боясь кого-нибудь разбудить, она спросила:

— Отчего грустен, мой брат? Собираетесь в горы? А что же меня оставляете одну внизу? Лето будет очень жаркое. Или думаете, что в земле прохладно?

Джахандар-ага хотел бы что-нибудь сказать сестре, но язык его не ворочался. Вдруг Шахнияр, попристальнее вгляделась в брата, запричитала:

— Боже, как ты осунулся. Что с тобой? Ты побледнел, а глаза твои покраснели. Ты не можешь уснуть? Я знаю, Шамхал неправ. Но и на тебе, брат, есть доля вины. Да разве можно из-за чужой женщины, из-за бабы топтать родных детей и родной очаг? А родную жену разлучить и с детьми и с домом? Зарнигяр-ханум ни в чем ведь не виновата. На ее месте и я устроила бы скандал. Сколько лет вы клали голову на одну подушку. Ты был первой добычей ее глаз и первым цветком ее души. А что ей делать теперь? Только ты себя не терзай, брат. Пусть бог наградит тебя терпением. Когда ты злишься, ты перестаешь думать. Никак ты обижаешься на мои слова? Не обижайся. Пусть все твои беды перейдут на меня. Я знаю, ты печалишься обо мне, все время думаешь, была ли виновата Шахнияр, осквернила ли ее рука мюридов? Клянусь тобой, я чиста, брат. Да разве это возможно, чтобы сестра такого мужчины, как ты, могла стать на плохой путь? Не казни себя, ничего подобного со мной не случилось. Разве ты не знаешь меня? Я с детства любила поболтать, посмеяться. Что делать, если бог дал мне такой характер... А жизнь у меня сложилась неважно. Если бы бог так скоро не отнял у меня мужа, может быть, ничего этого не случилось бы. Ты раскаиваешься, и тебя мучает моя смерть. Не думай об этом, брат. Кто же у меня есть, кроме тебя? Могу ли я на тебя обижаться? Если бы ты разрезал меня кинжалом на куски, я и то не пикнула бы. А ты прикончил меня одной пулей. Не думай об этом. Сестра всегда говорит: да буду жертвой своему брату! Если бы у меня было сто жизней, я все их отдала бы ради тебя. Я не обиделась на тебя, но ты все же очень нетерпелив и безжалостен. Когда колючки начали вонзаться в мои босые ноги, ты не остановил коня и не пожалел меня. Никак ты плачешь, родной мой? Ну хорошо, хватит. Не делай, чтобы заплакала и я...

Джахандар-ага силился приподнять голову и посмотреть на сестру.

— Прости мою вину, Шахнияр. Прости меня.

Сестра ничего не ответила на это.

Джахандар-ага как будто увидел на мгновение ее как лед холодные, ничего не выражающие глаза. Он протянул руку, чтобы обнять сестру, но Шахнияр отступила к двери и недовольно покачала головой:

— Нет, нет, нельзя целоваться с покойниками.

Ему стало душно, он не мог сбросить с себя одеяло и закричал:

— Шахнияр, не уходи, остановись. Я хочу тебе сказать...

Но когда он наконец открыл глаза, то увидел около себя Мелек, смотрящую на него с тревогой.

— Что с тобой случилось? Успокойся.

Джахандар-ага в недоумении оглянулся вокруг, испуганными глазами посмотрел на дверь. Ему казалось, что кто-то там стоит и дышит. Мелек вывернула фитиль лампы. Комната осветилась. Только теперь Джахандар-ага пришел в себя и успокоился.

— Зачем ты прибавила света? — разозлился он на жену.

— Ты бредил во сне.

— Не говори глупостей, ложись, спи.

На окраине села закричал петух. Его пронзительный голос разбудил всех петухов в селе. Тут и там захлопали крылья.

Джахандар-ага раздвинул ставни. Уже рассветало. Он сбросил с себя одеяло и оделся. Ополоснув лицо водой, вышел во двор. Вся деревня уже проснулась. Крестьяне запрягали арбы и трогались в путь. Громко переговаривались люди, блеяли овцы. Кочевье на эйлаг началось.

На исходе второго дня гейтепинцы остановились в живописном месте, называемом Чайговушан. Среди зеленого луга распрягли арбы. Рядом шумела и пенилась светлая горная река. Буйволы, истомленные жарой и дорогой, как только освободились от ярма, так и побежали к воде, погрузились в нее, блаженно сопя и фыркая. Ребятишки, которым наскучила дорожная тряска, резвились на травке. Женщины расстелили в тени арб паласы, разложили подушечки. Мужчины, вооружившись топорами, отправились в лес рубить дрова. Загорелись костры, засверкали самовары. Некоторые месили тесто и укрепляли над огнем саджи[14] для того, чтобы печь хлеб, некоторые подвешивали казаны. Над долиной начал распространяться запах жареного лука.

Арбы Джахандар-аги и моллы Садыха расположились в разных концах долины. Джахандар-ага выбрал себе место под огромным дубом, единственным деревом на всю долину.

Ашраф, накинув пиджак на плечи, пошел прогуляться по тропинке. Около родника он услышал, что его кто-то догоняет. Обернулся — сестра Салатын. Медный кувшин на плече, запыхалась.

— И я с тобой.

Обычно в дорогу она надевала платье из красного атласа и белый келагай. Выходило очень нарядно и ярко. А сегодня на ней простая серая кофта, а келагай черный, весь в складках от долгого лежания в сундуке. Ашраф догадался, что она носит траур по тете Шахнияр. Они пошли рядом.

Светлая вода родника струилась среди зеленой травы. Крепко пахло ярпызом — душистой, съедобной травой. Пчелы старательно работали на лиловых цветах.

Ашраф уже промочил ноги, но, не обращая на это внимания, собирал ярпыз. Салатын не отставала от брата.

— Хочешь, я угощу тебя довгой, брат?

— Конечно, хочу.

— Ладно. Как только приедем в горы, я сама приготовлю тебе вкусную довгу. Я умею ее готовить.

Нарвав ярпыза, они пошли дальше по узкой тропинке, Ашраф — впереди, Салатын за ним.

— Слушай, брат...

Ашраф обернулся. Лицо ее раскраснелось от ходьбы и от чистого воздуха, глаза горели.

— Нy что?

— А девушки учатся вместе с вами?

— Вообще-то они учатся, но у них отдельная школа.

Ашраф взял сестру заруку и, сойдя с тропинки, пошел с ней рядом. Некоторое время они молчали. Салатын ждала, что скажет брат, Ашрафу же хотелось рассказать сестре о Горийской учительской семинарии, о своих учителях — Семенове, Черняевском, Кипиани, о том, как они открыли для девушек гимназию и бесплатно их учат. Он хотел рассказать сестре о концертах, которые совместно устраивают ученики двух школ — женской и мужской, как девушки вместе с парнями выходят на сцену, читают стихи, разыгрывают небольшие спектакли. Но, подумав, что это все трудно будет понять Салатын, оставил разговор на другое время.

— Знаешь, Салатын, учеба — хорошее дело. Многое узнает человек, меняется даже его характер. Я видел образованных девушек. Они одеваются по-другому и сами выглядят по-другому. Когда они говорят, приятно их слушать. Если наши девушки будут учиться, они будут еще красивее, чем теперь.

— Возможно ли это, брат?

— Почему невозможно?

Мысли уносили девушку вдаль, и она то улыбалась чему-то, как ребенок во сне, а то вдруг хмурила брови и становилась суровой.

Вдруг Салатын тихо вздохнула:

— Как думаешь, я могла бы учиться?

— А ты хочешь?

Девушке казалось, что она только подумала про себя, а не произнесла вслух затаенной мечты. Но, вздрогнув от голоса Ашрафа, спохватилась: брат услышал ее слова.

— Почему же не сможешь?

— У меня не было бы на свете горя, если бы я научилась писать твое и свое имя.

— Да это легче всего! Как только приедем на эйлаг, я начну учить тебя писать все буквы, и, возвратившись в деревню, ты будешь писать не только наши с тобой имена, но и всех, кого захочешь. Только уговор: за это ты будешь каждый день готовить мне вкусную довгу.

Брат и сестра рука об руку подошли к ручью. Как раз в это время из-за поворота со стороны леса показались две девушки. Одну из них Ашраф тут же узнал. Девушка тоже увидела его и быстро поправила келагай. Она хотела было пройти мимо них, но Ашраф окликнул ее:

— Пакизе!

Девушка остановилась, дожидаясь, что скажет Ашраф.

Салатын нахмурилась.

— Дай кружку воды.

Пакизе покраснела. Ее подруга делала ей знаки, звала за собой. Салатын разозлилась окончательно.

— Брат, не задерживай людей. Мы рядом с родником, разве тебе лень наклониться?

— Я хочу напиться из кувшина Пакизе.

Тогда Пакизе улыбнулась. Сверкнули белые, ровные зубы. Келагай сполз с головы. Показались золотые серьги в ушах и бусы на груди в два ряда.

— Хорошо, напою, подставляй кружку.

Ашраф взял кружку у Салатын. Пакизе наклонилась, вынула пробку из горлышка кувшина, и в кружку со стуком посыпалась мелкая красная алыча. Несколько штук упало и на землю...

Хотя Салатын была недружелюбна к Пакизе, но, когда вместо воды из кувшина посыпалась алыча, она не удержалась от смеха.

— Вот так угощение. Как это ты придумала?

— За родником есть дерево, все в ягодах. Хотите, и вы тоже собирайте.

Перед тем, как уйти, Пакизе незаметно, быстрым взглядом окинула Ашрафа. Ему показалось, что она еще хочет что-то сказать.

— Не обиделась ты на меня?

— За что?

— Тогда на берегу Куры я тебя испугал.

— Не только меня — всех. Разве можно так ездить на коне.

— Долго ругали нас?

— Обиделся на мои слова?

— Нет, я так просто спрашиваю.

— Я-то не обиделась на тебя, а ты — как хочешь.

Пакизе смело посмотрела в глаза Ашрафу и, словно уверившись в своей полной победе, повернулась и побежала к подруге. Та начала за что-то ругать Пакизе, наверно за шутку с алычой. Ашраф услышал слова:

— А что такого я сделала? Он попросил воды, а где я возьму. Я дала ему то, что у меня было.

Обратный путь брат и сестра проделали молча... Наступил вечер, но гейтепинцы в этот день не тронулись со стоянки. Они решили отдохнуть здесь, в красивой привольной долине. Да и дороги в горы были запружены в эти дни скотом и обозами. Все деревни тронулись на эйлаги. Над дорогами стояли облака пыли, поднимаемые отарами овец, табунами лошадей, стадами скота, конными и пешими людьми. Лучше было переждать, пока освободятся дороги.

Около арб загорелись костры. Искры летели в черное небо и, казалось, перемешивались со звездами. Языки пламени лизали ночную темноту, словно закоптелое днище огромного казана. Длинные тени людей, ходивших вокруг очагов, удлинялись и скользили по земле, бегущая речная вода заиграла красноватыми отблесками костров. А если бы посмотреть издалека — над кочевьем стояло розоватое зарево.

Джахандар-ага запретил разводить костры около своих арб, понимая, что если кому-нибудь понадобилось бы, то из темноты будет при свете костров видно все, как на ладони. Ничего не стоит прицелиться и выстрелить. Стада его отдыхали поодаль, там и разожгли костры. А сам Джахандар-ага устроился в темноте под дубом. Ашраф сел рядом с ним.

⇐ Предыдущая 16 17 18 19 202122 23 24 25 Следующая ⇒