ПЯТАЯ КАРТИНА

ПЯТАЯ КАРТИНА

И ещё три дня минуло.

Всё тот же грязный снег ползет от дороги, тая, ползет в лес, обнажая грязную землю, будто кожу с земли снимает, ползет и там где-то, в гнилой листве, в чаще – прячется и тает.

Машины стоят на переезде, ждут поезд. Красные фонари мигают. Звонок звенит.

Виктор идет по дороге к шиномонтажке, идет босиком, без куртки, он в спортивных штанах с белой полосой сбоку, до пояса голый. Идет, падает, пачкается в грязи, падает, поднимается, снова идет. Мужички из машин выглядывают, посмеиваются, на него глядя – мол, загулял парень. Виктор идет, оглядывается, будто ищет дорогу.

Подошел к шиномонтажке, под ковриком нашел ключ, открыл дверь, вошёл, лёг на топчан, фуфайкой грязной закрывается, его трясёт.

Люба стояла у мойки под «грибком», курила. Увидела Виктора, пошла к Ире в магазин, позвала её. Вместе бегут к Виктору в шиномонтажку. Вошли. Встали у порога, смотрят.

ТЁТЯ ЛЮБА. Что, пацан?

ВИКТОР. Будда там. Будда.

ТЁТЯ ЛЮБА. Воды дать тебе? Заболел?

ВИКТОР. Будда там.

ТЁТЯ ЛЮБА. Согрей ему чаю, давай быстро.

ИРА. А что он? Витя, что?

ВИКТОР. Там такой праздничный ковер большой ... Много народу, и я сбежал. Они все в цветной одежде. Все с цветами, поют и идут вперед, а в центре сидит Будда, огромный такой ... Он на телеге. Его везут все и пляшут вокруг него, он улыбается, у него веточки зеленые в руках, он ими машет, но он слепой, он не видит ничего, и они идут на меня, двигаются, ковром этим меня накрывают, и красиво и страшно, и я убежал, всё меня закрывает, они пляшут, Будда там, я убежал, убежал …

Ира суетится, электрочайник включила, чайник шумит, стоят обе, смотрят на Виктора.

Молчание.

ИРА. Витя, что случилось? Ты заболел, что ли?

ТЁТЯ ЛЮБА. Ты не видишь, что ли, дура?

ИРА. А что видеть?

ТЁТЯ ЛЮБА.Ширанулся или таблеток наглотался. Вот его и колоёбит. У меня с сыном так было всегда. Ты что пил, Витя, ну? Таблетки, уколы?

ВИКТОР. Он идёт сюда, Будда.

ТЁТЯ ЛЮБА. Идёт, идёт. Ты лежи, лежи. Сейчас горячего чаю тебе.

ВИКТОР. Ира, ты? Ты держи меня за руки, сядь рядом, мне не так страшно, держи за руки меня …

ТЁТЯ ЛЮБА.Давай, сядь, это долго будет, держи его, я полотенце намочу, снега принесу … Постой, у меня сонники есть, пусть выпьет, на, запей водой …

ИРА. Что ты ему даёшь?

ТЁТЯ ЛЮБА. Таблеточки. Я на них давно сижу. Давно на них сижу. Успокаивают, в сон тянут, может, и он уснёт.

ИРА. Он уже наглотался таблеточек …

ТЁТЯ ЛЮБА. Да не лезь, что ты понимаешь, что ты знаешь? Сколько раз было, что я со своим так … Ты сиди и держи его за руки, раз ему страшно, а я повешу там табличку, что не работает …

Тетя Люба вышла, табличку повесила. Ира плотнее накрыла Виктора одеялом. Взяла тряпку, ноги ему обтёрла. Села рядом, за руки его держит, Виктор трясётся.

ИРА.Дак что делать, тётя Люба?

ТЁТЯ ЛЮБА.Что, что. Змея золотая дала ему попробовать другую жизнь. Вот сука, своротила парня. Не знает, как к своему хвосту его привязать. Ну, это конец, Ирка. Ничего ты не сделаешь теперь, раз он попробовал один раз. Поколотит его, а потом снова возьмётся за то же самое. Как мой. Если змея золотая заползла – пиши пропало. Упали, понимаешь, монетки золотые на донышко, звякнули, а змея золотая по ним хвостом золотым прошурстела – это конец, значит.

ИРА. Слушай ты, дедушка Бажов, бабушка Арина, хорош уже, а?! Сказочница херова. Ты скажи, что делать теперь? Что ты тут запела русские народные сказки?

ТЁТЯ ЛЮБА. Сиди вот так. Он сейчас уснёт. Держи его за руку.

ИРА. У него на руке кольцо золотое. Не моё.

ТЁТЯ ЛЮБА. И что? Держи его. А то он может, что хочешь сделать – под поезд броситься или под машину. Он не в себе. Сиди и держи его, как соломинку.

Молчат, сидят. Виктор глаза закрыл, что-то бормочет. Тетя Люба закурила.

ИРА. Как ребенок маленький, Господи, какой …

ТЁТЯ ЛЮБА. Тихо ты.

Молчат.

Заметила, что она, Света эта, всегда в штанах ходит. И в пир, и в мир. Всегда. Знаешь, почему?

ИРА. Ты к чему это?

ТЁТЯ ЛЮБА. К тому. Вены свои набухшие, старые прячет. Морду-то можно еще поддуть, накачать, а руки и ноги не спрячешь: видно, что старая. Штаны одела, придушилась - и стала чистотел.

Молчание. Ира плачет.

ИРА. Вот ведь всё у них уже есть. Чего только нету. Атомной бомбы только нету. И то есть, поди. И всё сидят и злобой наливаются. И всё злее и злее становятся. А отчего, почему? Ну, вот у вас же всё уже есть - так радуйтесь. Дома, дворцы трехэтажные построили себе. Самолеты, корабли у вас – ну, радуйтесь. Сидят, надуваются, как лягушка через соломинку надутая. Потому что всё делали, чтобы им завидовали, чтобы рабствовали перед ними, чтобы спину клонили, чтобы за спиной шуршали, сплетничали. А никто не завидует. Никому не надо их богатство. Всем насрать большую кучу на их богатство. А они всё думают: «Ну, почему не завидуют, почему презирают, почему посмеиваются? Они что, больше нашего знают о чем-то? О чем они смеются? И почему смеются? Почему не стоят у нашего дворца, не заглядывают в окна, не смотрят на нашу красивую жизнь, не стоят толпами у дверей, не ждут? Почему? Им что там, в темноте, интереснее, чем у нас на свету за окнами?».

ТЁТЯ ЛЮБА. Сама говорила: надо свадьбу такую, чтоб подружки завидовали.

ИРА. Говорила. Дура была.

ТЁТЯ ЛЮБА. Вдруг поумнела?

ИРА. Поумнела.

ТЁТЯ ЛЮБА. Эх, Витя. Знаешь, а ведь через десять лет на тебя никто и не посмотрит. Ну, на улице – никто и не обернётся. Это ты сейчас красивый, машины останавливаются, бабы за тебя дерутся. А что будет через десять лет? Никто не посмотрит. Всё уйдёт …

ИРА. Ты что это говоришь? Ты откуда это взяла? Ты почему моё говоришь?

ТЁТЯ ЛЮБА.Твоё? Я говорю: коготок увяз – всей птичке пропасть.

ИРА. Не каркай тут.

ТЁТЯ ЛЮБА. Не каркаю здесь.

ИРА. Я его вытащу.

ТЁТЯ ЛЮБА. Ага.

ИРА. Я его наручниками к батарее прикую, так делают, я слышала.

ТЁТЯ ЛЮБА. Ага.

ИРА. Не агакай. Вытащу.

ТЁТЯ ЛЮБА. Ты ему клетку золотую сделай. И не выпускай. Только чтоб по рукам походил, погулял, а потом опять запирай.

ИРА. Не выпущу. Он муж мне.

ТЁТЯ ЛЮБА. А, у тебя же штамп в паспорте стоит.

ИРА. И что? И штамп.

ТЁТЯ ЛЮБА. Видишь, наширяный, а пришел сюда. Витя-Витя, никогда не возвращайся туда, где уже был, где было хорошо, и где уже всё отжил. Нечего вспоминать, если уже выжжено. Не вертайся. Вот, с меня бери пример. Я вот бродяга. Посижу тут еще немножко и уйду. Всю жизнь гуляю, хожу, счастья ищу …

ИРА. Да хватит тебя причитать и умничать! Бродяга ты! Ага. Учит чего-то. Всё байки рассказывает какие-то. Всё с улыбочкой такой, будто она что-то такое знает, чего никто не знает. Чего ты знаешь? Знает она. Всё она знает. Дура старая. Просрала жизнь. И не признаешься себе, что это ты, ты, ты сына, ты сама и больше никто!

ТЁТЯ ЛЮБА. Чего?

ИРА. А того. А кто ещё? Любила ты его? Ага. Любовь – это поступки, а ты что для него сделала? Богатство твоё он из дома вытянул? Сука ты сама и больше никто. Улыбаешься, добренькая такая бабушка, бабулька. Змея ты золотая сама и есть. Укокошила сына, сына укокошила, не следила за ним, проворонила, проморгала, а теперь ходит всех, поучает, учит, как жить. Ты вообще, что в жизни понимаешь? Мудрая такая, что-то квакает сидит. У тебя вот, итог жизни: сын в могиле. Вот и вали со своей философией крысячей. Уйди или молоток возьму и зашибу тебя. Ползи в свою нору, в свою клетку, сказала?!

ТЁТЯ ЛЮБА. Как скажешь. Жираф большой, ему видней.

Ушла, хлопнула дверью. Ира держит Виктора за руку.

ИРА. Ничего, ничего, потихоньку. Я буду просто что-то говорить, говорить вслух, чтобы тебе не страшно было, чтобы ты слышал мой голос и знал бы, что я рядом. Ты засыпай, я буду говорить что-нибудь, я рядом. Ты спи.

Смотрит в окно, вытирает одной рукой слезы, а другой рукой гладит по красному байковому одеялу, которым закрыт Виктор.

Вот – весна пришла. До травки дожили. Самое главное – это. До травки дожить. Снег, смотри, какой черный, с черной грязной корочкой, он ползёт от дороги в лес, там прячется под деревьями, в гнилую листву уходит, исчезает. И грязь, и чистое тает, растворяется, исчезает и больше не будет его, не увидим. Снег был такой белый когда-то, так падал красиво, красивый падал, а потом долго шла и шла зима, и снег стал черный, всё поменялось. Почему – никто не знает. Но всегда белое становится чёрным и редко когда чёрное белым. Вот – дорога наша, машины стоят в очереди на переезд, вот поезд мимо проходит. Там люди в вагонах сидят, они смотрят на нас, на нашу жизнь, на наш переезд, на нашу шиномонтажу и мойку, на магазин запчастей, на автомойку, смотрят секунду и исчезают, поезд уносит их дальше, они улетают. И только секунду они думают про нас: ага, там кто-то живет, что-то делают, чем-то занимаются и что-то там происходит, но им в поезде не до нас, а нам не до ихней жизни – проезжайте. Будто весь мир мимо нас едет, смотрят на нас с интересом, как на кроликов или крыс в зоопарке, только секунду смотрят и прочь. Кто мы им и зачем мы им нужны? Не нужны. Они не нас видят, а какую-то декорацию в театре, которая к их красивой жизни не имеет отношения. Мы что-то такое нарисованное за окном, посредине России, да, Витя? Горит огонёчек в избушке: а кто там сидит, что он думает, что он делает, что он ест – картошку или мясо? Плевать им на нас. Им не интересно. Из жизни червей, как сказала одна артистка по телику, я слышала. Едут и едут, жуют свои бич-пакеты, курицу жаренную – кто поедет в таком поезде, такие же, как мы, бичуганы, только они думают, что им хорошо, а этим за окном - плохо. Вот по вагонам идут цыганки с пуховыми платками, немые порнуху продают, тетки с одеждой – торгуют. Мимо, мимо. Пролетели. Тихо. Переезд открылся, машины проезжают, а в машинах тоже люди, они тоже смотрят на нас, видят: вот шиномонтажка, автомагазин, автомойка. Какие-то там люди едут, а мы на них смотрим – глазами встретились, отвернулись. Спи, спи, мой хороший. Я всё для тебя сделаю. И никому тебя не отдам. Я люблю тебя. Всякое в жизни бывает, но так бывает один раз в жизни.

Пошарила по карманам штанов Виктора, нашла пачку денег.

Молчит. Долго считает деньги, шевеля губами, улыбается.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒