how soon is now 4 страница

Чанёль спокойно заснул, отравленный извращенной американской мечтой, чтобы наутро проснуться в поганой сеульской действительности.

Сеул, 2015 г.

Телефон молчит третьи сутки; Чанёль пьет порядком остывший кофе и бездумно смотрит в пустоту под завязку забитого перекрестка, своими сонными красными глазами даже не надеясь на счастливую случайность увидеть его.

Он любит его; любит их маленького сына – свою семью. Но платить по счетам выходит непосильно дорого для его нынешнего положения, потому что оборачиваясь назад, он все еще видит призрачный дым, в котором победно скалится Сехун. Он всегда был за его спиной.

Чанёль же всегда знал, что ему нет равных в постели, но за ее пределами Чанёль чувствовал себя параноиком, посаженным на американские горки, которые рано или поздно сойдут с рельсов, а сам он допустит ошибку в жизни, которую обычные люди называют повседневной.

Выкинуть его из головы больше не кажется увлекательной головоломкой, над которой предстоит еще много работы; Бэкхён теперь навсегда в Чанёле, и его мимолетно брошенные слова, когда они вместе сидели у кроватки трехмесячного Чонина, когда его мучали детские боли, клеймом выжжены на загривке.

– «Я бы отдал весь свет, если бы мы могли стать настоящей семьей».

Чертов идиот, ведь он собственными руками вырывал между ними ров, что ни перепрыгнуть, ни перелезть теперь.

Чанёль заказывает еще один кофе, а когда возвращается, чувствует вибрацию телефона.

– Помнишь, ты как-то мне сказал, что иногда нужно уйти слишком далеко, чтобы попытаться догнать? – голос Бэкхён спокоен; в трубке слышится посторонний шум, и Чанёль понимает, что он на проезжей части.

– Да, но если чувствуешь в себе силы не задохнуться.

– Что же, тогда пора выбросить свою пачку сигарет, – Чанёль знает, что он улыбается. – Но в этот раз жертва не я.

Чанёль всегда знал ключевую проблему Бэкхёна: он никому не верил, даже себе – нет, никогда. Но именно Чанёль надломил его уверенность в абсолютной неспособности быть честным; Чанёль был прямой, грубый и сырой, но именно он целовал его сильнее всех, не подчиняя – убеждая. Чанёль никогда не делал одолжений, он всегда задавал правильные вопросы, на которые не существовало отрицательных ответов.

И если бы не его двойное дно, теперь Чанёль это понимает, Бэкхён бы наконец смог перебороть не только себя, но и залатать его собственную надменность и желание обладать.

– Чанёль, – его голос слегка дрогнул. – Я сделал это потому, что устал обманывать нас обоих. Мое место не рядом с тобой. Как и твое – не со мной.

Чанёль устал трет переносицу; груз его плеч едва ли подъемный.

– Почему ты просто не смог отпустить себя?

– Потому что я реалист, – Бэкхён прерывисто дышит, а Чанёль различает на фоне сигнал сирены в машине. – И ты всегда будешь спать в нагретой чьим-то телом постели.

Чанёль стискивает горькие от переизбытка кофеина зубы.

– Ты всегда был большим фантазером. А я в сотый раз говорю тебе, что хочу быть только с тобой. Всегда.

Тишина в ответ рвет перепонки.

– Не молчи.

Чанёль слышит тихий смех, от которого ему хочется пустить пулю в висок.

– Ну хорошо, предположим, я тебе сейчас снова поверю, развернусь и прибегу обратно. Но что мы будем делать дальше? Сделаем на заказ кровать для троих? И я имею в виду не для того, чтобы делить ее с нашим сыном.

Злость кутает его в свое полотно; если бы он мог, он бы швырнул эту чашку в стену, где чертовы часы крадут у него драгоценное время, отводя возможность лишь на нелепые оправдания.

– Перестань все сводить к чертову сексу! – рукой он зарывается в волосы и яростно тянет их. – У меня ничего с ним не было с того самого время, когда мы сцепились!

Чанёль знает: он не верит ему ни секунды; и Чанёль виноват в этом сам.

– Почему, Чанёль?

Необходимость отвечать бьет сжатым кулаком по легким; говорить о том, что он чувствовал, всегда казалось уделом омег, склонных к чрезмерной плаксивости и сентиментальности. Это было так трудно: преодолеть самого себя, свои собственные страхи, что из года в год становились фундаментом убеждений, опускавших его на дно.

– Потому что я тебя люблю, Бэкхён. Не уезжай от меня.

Чанёль закрывает глаза, чувствуя, как кровь растягивает вены; Чанёль дрожит. Он слышит учащенное отрывистое дыхание и едва удерживает себя за столом, чтобы не сорваться в заведомо проигранную погоню. Чанёль знает, что он еще не готов; его сердцу предстоит пройти подготовку, прежде чем попытаться поймать.

– У меня рейс сегодня вечером обратно в Нью-Йорк, а телефон вот-вот разрядится. Я возвращаюсь домой, Чанёль. А ты решай, на сколько тебя еще хватит вот так хвататься за пустоту.

Бэкхён сбрасывает звонок, а Чанёль видит на ладонях собственные слезы.

Нью-Джерси, 2016 г.

Бэкхён с улыбкой целует клокочущего Чонина, а затем ставит его на шатающиеся ножки, и они не спеша бредут по кирпичной дорожке к небольшому седану, припаркованному возле детского сада, куда Чонин ходит в ясли.

Прошло почти полгода после возвращения Бэкхёна домой. Когда после утомительного рейса, пытаясь успокоить уставшего и голодного Чонина, Бэкхён вошел в свою старую квартиру, он понял, что будто зашел в собственные раны, разодрав их голыми жесткими руками.

Бэкхён рыдал всю ночь, абсолютно не понимая, что ему делать дальше; убегая из Нью-Йорка двумя годами ранее, все, что желал он, – похоронить в этих стенах все свои страхи не справиться. Но в итоге все вышло по первому сценарию: побег, фантазии, забвение, травма.

Бэкхён всегда так отчаянно пытался отыскать рецепт человеческого счастья, но все, что получил он за годы поисков, – страшное чувство вины и рубцы по всей поверхности едва колышущегося сердца.

Решение уехать из Нью-Йорка пришло к нему с первыми лучами солнца, когда сопящий на соседней подушке Чонин жмурился едва пробившимся сквозь затянутые тучами лучи. Его Нью-Йорк теперь был мертв; в нем больше не было смысла, на него не осталось абсолютно никаких сил.

Спустя неделю Бэкхён выставил подаренную родителями квартиру на продажу и попросил временно пожить у них в Бостоне. Когда Бэкхён с маленьким Чонином показались на пороге, его папа долго обнимал сына и внука, с абсолютным ужасом задаваясь одним единственным вопросом: «Что стало с его лучезарным мальчиком? Что с ним сделала эта чертова взрослая жизнь?».

Позже, в первую же ночь, что Бэкхён провел в своей старой комнате, где прошла вся его светлая и по-настоящему влюбленная в жизнь юность, он понял самое главное: он больше не расценивает свое время как убежище от неизбежного; он свободен от вечных предчувствий снова быть брошенным, снова делить его на двое.

Отцы влюбились в Чонина с первого взгляда, давая Бэкхёну необходимую передышку; гонорар за книгу был внушительным, доход – солидным, поэтому одним октябрьским утром Бэкхён отправил письмо с отказом работать на расстоянии Чондэ. Глядя на проворно бегающего на заднем дворе за радужным мячом Чонина, он решил, что с него хватит погони за признанием.

Покупатели нашлись быстрее, чем ожидалось, и он продает свою студию Лу Ханю – выпускнику Йельского университета, у которого в глазах все то, что Бэкхён умудрился растерять; без сожаления, он ведь еще не разучился окончательно мечтать.

Он окончательно бросил курить, больше не притрагивался к вину, в котором так любил глушить бесчисленное количество образов, что всегда безвозмездно дарил ему Чанёль.

Чувствуя, что стесняет своих уже немолодых родителей, лишая их возможности проводить тихие вечера друг с другом, он решился на покупку небольшого дома в Нью-Джерси, где самые лучшие школы и парки. Где Чонин проведет хорошее спокойное детство, прежде чем оставить его ради покорения большого города. А если у него не выйдет, то дорога до дома получится короткой.

Бэкхён выбрал дом со светлыми стенами и просторной кухней, а в детскую комнату повесил ночник в виде созвездия Чонина и купил ему разноцветные кубики. Первое время Бэкхён проводил все время с сыном, читая ему сказки и обучая элементарным словам. И когда Чонин впервые сказал «папа», пусть не на родном языке пока что, Бэкхён счастливо улыбался, понимая, что поступил абсолютно правильно, пусть и след ботинка на собственном горле до сих пор не выцвел окончательно.

Он больше не видел огней большого города; он дышал полной грудью.

Но оглядываясь назад, Бэкхён понимал, что жизнь в Сеуле воспитала его; она сделал его решительным, она обучила его расчету. В Сеуле он понял, что значит – выживать.

Он до сих пор помнит то горькое чувство фатальности, когда в ночь, когда он выгнал Чанёля, ему позвонил Чунмён:

– Твой муж чокнутый псих, – со смехом выплюнул он. – Он едва не разнес квартиру своего братца, когда увидел меня в его постели.

Бэкхёну в ту секунду стало невообразимо жаль и Чанёля, и Сехуна. Если первый окончательно погряз в своем желании контроля, то второй был совершенно статичной шлюхой, зарабатывающей не своим ртом, а дешевыми спектаклями, на которые велись такие ослепленные собственники, которым был Чанёль.

Понимание того, что с клинической психологией покончено навсегда, пришло к нему в одночасье. Когда стены нового дома постепенно начали давить на него своей притягательной светлой пустотой, Бэкхён решился на поиск новой работы. Чонина взяли в ясли со словами, что он очень развитый и послушный мальчик, и Бэкхён с легким сердцем начал рассылать резюме.

Через пару недель состоялся его первый рабочий день в книжном издательстве.

С тех пор у Бэкхёна был свой небольшой уютный офис с кактусом и большим окном, безлимитный кофе в кофемашине и воспитанные коллеги, занятые исключительно своими делами.

Бэкхён готовил по утрам вкусные завтраки, затем вел совсем не сопротивляющегося сына на занятия, после ехал на свою работу, что приносила ему полное удовлетворение от каждодневной качественной литературы и неспешных диалогов с интеллигентными людьми. После пяти вечера он забирал Чонина из сада, они всегда выбирали самый длинный маршрут до дома, чтобы проехать мимо широкой безлюдной набережной и полюбоваться пастельной озерной красотой, которая всегда оставляла после себя легкое послевкусие приобретенного покоя. Дома они кутались в теплые пижамы возле телевизора, и, пока Чонин мастерил из своих кубиков всякие диковинные фигуры, Бэкхён уделял немного времени своему внутреннему, читая легкую литературу или неспешно переключая каналы с любимыми, возможно глупыми, но такими расслабляющими шоу. Перед сном Чонин принимал лавандовую ванну и сладко засыпал под колыбельные Бэкхёна.

И каждое новое утро Бэкхён открывал глаза, делая глубокий чистый вдох, будучи абсолютно уверенным, что его огненное кольцо наконец сомкнулось и было уничтожено до мелкого пыльного пепла.

Поэтому когда весенним ленивым утром у Бэкхёна зазвонил телефон, он сделал глоток горячего шоколада и не посмотрел на экран; а в следующее мгновение был парализован:

– Бэкхён? Это Чанёль. Я в Нью-Йорке.

Нью-Йорк, 2016 г.

Перешагнуть порог выставочного зала музея современных искусств – несомненный шаг в прошлое, которое осталось далеко позади. Бэкхён не чувствует тяжести до того мгновения, пока не оглядывает зал в приглушенном свете, выдержанном в холодных тонах. Бэкхён видит себя, и на его простуженном горле узлом вьется наждачный узел, и нечем дышать, и пространство вокруг – вакуум, Бэкхён в центре.

Он смотрит на свои фотографии, развешанные по периметру, и абсолютно не помнит и половины мгновений, запечатленных Чанёлем. Его улыбка, его смех и слезы; глаза – прикрыты, он сонный, спящий. Обнаженный, в его рубашках – в смокинге. На рассвете, в закатном солнце, ловящий снежинки ртом. Бэкхён в каждом кадре абсолютно разный; он удивительный.

И этот зал - словно исповедь, посвященная одну единственному человеку.

Бэкхён понимает, что плачет; плачет не по себе, не по ним – по течению, в мирном русле которого он забыл о таких исключительных моментах, что теперь навсегда на пленке, на бумаге. Боль и тоска, смех и счастье смешиваются в одну палитру, и Бэкхён видит себя в новом цвете. Их миллионы, и все – лишь для него.

Ему абсолютно не нужны слова Чанёля, чтобы понять лишь одно – выбор сделан, решение об одном конце бесповоротно.

Под каждой фотографией – маленькая лампочка, что подсвечивает раму; это не намек, это прямое побуждение смотреть лишь на него одного.

Бэкхён смотрит на рекламный щит возле входа в зал и видит название выставки: «В поиске счастья». И это финальный штрих, это та самая точка, завершающая их бесконечное, сводящее с ума многоточие.

То уважение, которое Чанёль оказал ему даже сейчас, спустя полгода абсолютной глухой разлуки, заставило сердце уже забыто, но так восхитительно трепетать. Официант с таинственной улыбкой передает Бэкхёну наскоро написанную записку с адресом кафе. Ни минуты не сомневаясь, Бэкхён выбегает на улицу, забыв застегнуть свою куртку и бежит через оживленный перекресток до тех пор, пока в висках не начинает стучать молотом.

Чанёль ждет его за столиком на крытой веранде – потягивает из чашки ароматный коричный чай; у него новая высокая стрижка и новый кирпичный цвет волос, что придает его карим глазах удивительное свечение. Он как никогда выдержан, выражение его лица олицетворяет благородное спокойствие.

Такой Чанёль отражается в Бэкхёне тысячами кружащих бабочек, что так и норовят разорвать часто вздымающуюся грудную клетку. Это самое теплое чувство, что может дарить альфа омеге.

Бэкхён нетерпеливо садится напротив; Чанёль с молчаливой улыбкой смотрит ему в глаза в ожидании его слов. Вот оно – то необходимое пространство, свобода выбора, о которой молча умолял его Бэкхён все прошлые годы.

– Ты… – подобрать правильные слова оказалось непосильной задачей; он подозвал официанта и заказал себе двойной эспрессо, предвкушая бессонную ночь вне зависимости от исхода их разговора, но в глубине души Бэкхён уже понимал абсолютно все. – Но как? Когда?

Улыбка на чистом лице Чанёля становится все шире, все ярче; Бэкхён знает, что задал по-детски глупый вопрос, ответ на который – в его сердце.

Чанёль очерчивает подушечками пальцев контур его мягких губ:

– Мне потребовалось время, чтобы отыскать все свои камеры и пленки и собрать эту коллекцию.

Бэкхён смотрит ему в глаза и понимает, что этот взгляд ему еще не знаком; на него смотрит остепенившийся взрослый мужчина, за плечами которого осталась яркая и буйная жизнь, от которой не осталось ни единого следа.

– А еще мне потребовался месяц, чтобы перевезти сюда все фотографии и оформить выставку, – его голос размерен и спокоен. – Когда вы с Чонином уехали из Сеула, я понял свою самую большую ошибку: я не действовал, прятался за бесконечными оправданиями и попытками найти решение в словах. Но теперь я здесь, Бэкхён, и я готов. Готов стать надежным партнером и любящим отцом. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы обеспечить нам спокойное и счастливое будущее. Больше не будет бесконечных командировок, левых денег и номеров в отеле за десятки тысяч. Я нашел стабильную работу, теперь у меня есть страховка и даже социальный пакет, – они вместе усмехаются, абсолютно не веря в ту реальность, в которой из вечных скитальцев по барам и клубам, вечно молодых и пьяных, они превратились в настоящих партнеров, которым предстоит воспитывать маленького человечка и платить по счетам за электричество и за бензин. – Если ты позволишь мне, то я готов, Бэкхён. Я готов создать семью.

Бэкхён смотрит на него и просто коротко кивает; ему ведь многого не надо.

Единственное, что он ждал от него все эти годы, он получил – первый шаг. Уезжая из Сеула, Бэкхён не придавал должное значение брошенным на прощание словам. Но сейчас они понимают, наконец вместе понимают, что у каждого поступка, у каждого слова своя уникальная цена, а будет ли минусовой она или уйдет в плюс – последствия, за которые каждый из них в ответе.

Бэкхён поднимается из-за стола и берет его за руку:

– Нам пора ехать, – говорит он, а Чанёль смотрит на него заинтересованно, неверяще. – Надо забрать нашего сына из сада. Сегодня на ужин мы планировали тыквенный пирог и твой любимый мультфильм про дракона.

Не забудьте оставить свой отзыв:https://ficbook.net/readfic/4746855

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒