how soon is now 3 страница

И, не нуждаясь в ответе, жадно целовал его одним из своих самых голодных поцелуев, заставляя быть жалким и нуждающимся, заставляя расти и злиться, заставляя дышать чаще и громче, путаясь в собственном сжавшемся до считанных сантиметров мире, в которых время рушится карточным домиком.

Бэкхён пробовал свою беспечность на вкус. Перекладывал ответственность и бежал прочь. Выхватывал из его рук камеру и ввязывался в игру с тенями, играючи уворачиваясь от искушенных взглядов Чанёля, обуреваемого собственными воспоминания о прошлом, в котором он навсегда остался шальным и веселым, прогуливающим частную школу и убегающим из дома с единственной целью: рваться за собственной мечтой. Бэкхён пробуждал в нем усыпленное чувство полета, раскапывал то кристальное девственное вдохновение, похороненное под гнетом чужих глаз и собственного самолюбования.

Сехун никогда не понимал его тягу к искусству; своим рациональным, скользким существом он считал, что Чанёль должен работать лишь на имя, что приносило ему чеки. Чанёль любил жить красиво, и однажды его ориентиры действительно сбились. Вместе с глянцем к нему пришло безличие и безостановочный секс. Так проще, когда нет ни знакомых лиц, ни силы, вложенной в чувства.

Но затем с ним случился Бэкхён. И летаргия ослабила оковы.

Чанёль понял, что хочет свободы – стать нормальным, совершенно обычным. Решение окончательно переехать в Нью-Йорк крепло в нем с каждым новым поцелуем, с каждой улыбкой, адресованной ему Бэкхёном. Он бы мог тысячу раз развернуться и навсегда уйти, но он понимал, что впервые в жизни вопреки собственным убеждениям он хочет остаться.

Его глаза, его губы, каждый сантиметр души и тела заставляли Чанёля с замиранием перебирать страницы такой чуждой, такой далекой прошлой жизни.

Он целовал Бэкхёна на ледяном осеннем ветру. Лунная дорожка уходила в самое небо. Чанёль чувствовал в себе неимоверную силу ждать. Бэкхён был угловат, неуклюж и очаровательно неопытен. Учить его искусству быть желанным, дарить ласку, мучить и снисходить до удовольствия – высшая степень доверия.

Ладони ласкали искусную талию; легкими кусами вниз по шее – Бэкхён слабо стонал, отпуская свое напускное смятие, и Чанёль бередил собственные натянутые вены запахом розы, распускающей с каждым следующим прикосновением. Щеки – спелый румянец, и Чанёлю казалось, что губами он прикасался к прохладе лепестков.

Он до предела возбужден; но Бэкхён еще кротко дрожал, еще слегка зажимал коленки и отталкивал его своими выпущенными шипами. И Чанёль целовал его волосы, погибал под запахами еще по-утреннему свежей, еще не сорванной розы. И только когда Бэкхён потянул его за мягкость кашемира обратно внутрь, Чанёль позволил себе отпустить их обоюдное неуверенное.

Он раздевал его до сладкой муки медленно; запоминал помутившимся взглядом искривленную линию приоткрытых в немом крике губ, его алые щеки, его округлые пышные бедра и мягкий живот. Он никогда не дразнил его за, быть может, излишнюю стеснительность, он упивался его удивительным плавным телом. Он преодолевал собственные барьеры, мягким поцелуями лаская нежную кожу тазовых косточек, заглядывая в затянутое душным маревом наслаждения лицо и понимая, что между ними – бесконечность, но она не принадлежит им.

Дыхание Бэкхёна неровное, несмелое; он – в позе эмбриона; на его теле – луна в облаке. Подушечками пальцев Бэкхён наигрывал колыбельную, а Чанёль смотрел на крылья его кротко вздрагивающих лопаток и думал о том, что это была их первая сцепка. Это был первый раз, когда Чанёль собственноручно открыл себя в обмен на доверие.

Но Нью-Йорку плевать на голые души.

Чанёль хотел спросить его о маленьком шраме на предплечье, но боялся бередить потаенное. В эту самую секунду Бэкхён улыбнулся и прошептал устало:

– Мой отец не вовремя зашел в комнату, – его улыбка становилась шире, и Чанёль в очередной раз поразился его красоте. – И испортил мой первый поцелуй.

Бэкхён стал вторым после Сехуна, которому он позволил остаться в своей постели на ночь. Бэкхён был теплый и миниатюрный. Он тихо сопел на его груди, прижимаясь к обвитой вокруг талии руке. Чанёль давно не спал настолько спокойным и мирным сном.

Утром Чанёль не мог от него оторваться; теперь он знал, что касание губ к скулам – его приглушенные мягкие стоны; что пальцами вдоль по внутренней стороне бедра заставляли Бэкхёна мгновенно становится мокрым; что Бэкхён любил целоваться чувственно и долго, чтобы дышать становилось невозможно. Но самым удивительным было то, как Бэкхён краснел и огрызался на мимолетные комплименты, как пытался убежать и затонуть в бесконечном одеяле, как брыкался и хохотал, его заглушая.

Они провели бесконечные часы в постели, играя друг с другом в любовь; любя друг друга. Чанёль набрался смелости и рассказал ему о Сехуне, а в ответ услышал немного о Чунмёне. Бэкхёну словно наждачкой прошлись по внутреннему, когда Чанёль с легкой улыбкой рассказывал ему об их играх на чердаке в доме отчима; как Сехун отдал ему свою девственность, как позволял над своим телом ставить любые эксперименты.

Каждое слово, проникшее в его сознание, закрепляло шаткий пазл. Это было абсурдом, это было издевательством. Бэкхён знал, что Чанёль должен улететь в Гонконг на съемки, и до самого отъезда в аэропорт они не покинули двери этого номера на двадцатом этаже Ritz-Carlton.

– Ты заставил меня чувствовать счастливо и неловко, – улыбнулся Чанёль, целуя его в макушку.

Бэкхён выглянул в окно, где огни аэропорта имени Кеннеди слепили его осоловелые глаза. Он улыбнулся Чанёлю в ответ и сильнее сжал его пальцы, закрывая глаза.

По аэропорту эхом разнесся голос, призывающий пройти на посадку; горло драло невысказанным.

– Не уходи, – одними губами, полосуя их обоих. Вот только крови нет.

Чанёль впился в его губы с такой яростью, что Бэкхён едва устоял на дрожащих ногах. А затем закинул на плечо сумку и ушел, ни разу не обернувшись.

Сеул, 2015.

Бэкхён склоняется над раковиной, ополаскивая горячее красное лицо ледяной водой. Его размытое искаженное отражение в зеркале вновь напоминает ему о собственной угловатой непривлекательности. Усталые и раздраженные глаза не спеша очертили собственное лицо, замечая свежее нервное высыпание на лбу, опухший нос и засечки на щеках.

Он замученно выдыхает, когда замечает на пороге Чанёля, медленно приближающегося к нему. Перехватив его поперек груди, Чанёль касается губами красного уха, осторожно поглаживая покатую обнаженную спину, где из каждой мышцы торчит игла толщиной в палец.

Чанёль режет руки в кровь, но не отпускает его; держит, пока Бэкхён давится остатком злых слез; держит, пока Бэкхён смачивает полотенце и утирает уже засохшие остатки смазки; держит, пока ведет его обратно в спальню.

Бэкхён не противится, когда его укладывают на простыни, когда ложатся рядом – лицом к лицу; когда укрывают их обоих теплым одеялом. На его лице – усталость и отпущение. Чанёль целует его медленно, губами лаская чужие сухие губы, заставляя невольно жаться ближе и вновь переплетать пальцы. И до спасительной дрёмы осталось одно лишь мгновение, когда:

– Перестань травить себя глушителями, – губами по холодному лбу. – Я все равно тебя чувствую. Все еще.

Его слова – горечь; его слова – жизнь.

– Раньше ты всегда бежал от меня, от этого запаха.

Бэкхён утробно стонет, чувствуя на шее его горячие губы; пальцами вдоль по коже – тянущимся мёдом в кровь, и пульс заведен. Под ногами вновь влажно; Чанёль с улыбкой облизывается и тянется ниже, но Бэкхён сдвигает ноги.

– Но теперь я здесь. Нашел тебя в этом огромном городе. Пришел к тебе.

И Бэкхён тихо застонал, когда Чанёль коснулся своими жесткими пальцами его члена. Каждое движение стягивает невыносимой сладостью; член Чанёля твердый и крупный, сквозь ткань белья жмется к его бедру.

– Чертов манипулятор, – горячо шепчет ему в ухо Бэкхён.

– Я учу тебя чувствовать, – его голос срывается; Бэкхён стонет громче, мелко, часто, душно толкаясь в его раскрытый кулак. Капли пота стекают по его лбу, и они чертовски сладкие на вкус.

– Продолжай врать себе, что тебе наплевать, – грудью к груди, и нутро пылает; Чанёль раздвигает ему ноги.

Рукой вдоль по взмокшим волосам; Бэкхён чувствует его совсем близко, совсем как когда-то. И зажимает меж пальцев клок волос, тянет на себя, вызывая из напряженной груди болезненный стон.

Чанёль едва не попал на его крюк.

– Любишь меня, все еще любишь. И знаешь, что я тебя тоже.

Бэкхён закрывает глаза; в сознании всплывает тот день, когда он впервые принес в квартиру его фото.

– Единственное, что было важно, – игра теней, которая тебе всегда удавалась лучше всего.

Чанёль смеется ему в лицо; собирает пальцами смазку и заставляет Бэкхёна задушенно стонать, позволяя вновь стать единым целым.

– Всегда, Бэкхён, всегда, когда я был с ним, ты был рядом со мной, ты был во мне, – Чанёль касается уголка его губ язык; Бэкхён на вкус – роза в сентябре, почти опавшая, отбросившая шипы. – И он всегда об этом знал.

Бэкхён истерично смеется, когда Чанёль в него резко входит:

– Нет необходимости оправдываться.

Толчки резкие, обрывочные; комната наполняется уксусным привкусом пота и смазки.

– Знаешь, он называет тебя уродливым.

Лицо Бэкхёна искажается задушенным наслаждением; он сипло вскрикивает, чувствуя его в себе полностью.

– Конечно, так обычно ведут себя дети, когда у них отбирают любимую игрушку.

И Чанёль во власти ярости. Он падает ему на грудь и ведет носом по влажной впадине ключицы, оттягивая зубами кожу, чувствуя, как крепче его обхватывает ногами Бэкхён.

– Хватит прятаться, – сквозь болезненное марево Чанёль поднимает на него мутные глаза, замедляя темп. Бэкхён жалобно скулит, побуждая его продолжить.

– Сегодня… ты мой, – каждое слово отдавалось колющей болью внутри, где все стянуто спешно, неумело. – Но ты должен наконец остановиться.

Чанёль лихорадочно смеется и прижимает его к изголовью кровати, лишая последней возможности двигаться. Гневные, яростные поцелуи ожогами горят на коже; Бэкхён под ним лихорадит, с каждым следующим толчком вновь и вновь погибая. Один лишь образ Сехуна, такого же развязного, такого же мокрого и открытого, заставляет его сильнее сжиматься в Чанёле, обнимать его крепче, не отпускать никогда.

Не влюбляйся в него, не позволяй себе любить того, кто тебе не принадлежит и никогда не будет, – он вспоминает свои слова, выпущенные в небо вместе с тем самолетом, что увез Чанёля от него в Китай.

Бэкхён хватает его за плечи и тянет на себя, меняя местами. Возвышаясь над его телом, Бэкхён умело его седлает, не выпуская из себя. И блаженное чувство контроля заливает его – через край. Он раскачивается на нем, опережая секунды, невесомо, едва слышно выкрикивая в воздух его имя – чувствуя, как внутри набухает узел. И бежать теперь некуда. Время вышло.

Чанёль не пытается прервать сцепку; он подтягивает его ближе и обнимает, укладывая мокрую горячую голову себе на грудь.

– Будь моим, – шепчет Бэкхён ему в губы, когда Чанёль впервые в нем вздрагивает. – Только моим.

– Все, что угодно. Все, что попросишь.

Бэкхён хохочет, но смеха не слышно; потому что в свободном падании всегда глухо, всегда пусто.

Сеул, 2016 год.

– Я под глубоким впечатлением, – Чунмён обменивается прощальным рукопожатием с Ким Минсоком – молодым психотерапевтом, имеющий частную практику в Японии. – Бэкхён-щии, вот увидите, ваша книга спасет не одну разбитую душу.

Бэкхён следом пожимает ему руку и делает глоток вина из лунного бокала.

– О, не сомневаюсь, – улыбается Чунмён и смотрит на Бэкхёна. – Работа над ошибками успешно завершена, да?

Бэкхён смотрит на них обоих и салютует бокалом:

– Особенно, когда тебе за это отлично платят.

Бэкхён оставил альф ради нового бокала вина, отходя в другой угол зала.

Приглушенный зимний свет струится через стекольные рамы, придавая этому месту налет необходимой интимности. Приглашенные гости, в основе своей уважаемые врачи и журналисты, не позволяют себе излишне повышать голос, за что Бэкхён был им по-человечески благодарен.

– Может, нам стоит поговорить о твоем мальчике с камерой, чтобы ты хотя бы долю своего внимания обратил на твоих гостей?

– Да брось, – усмехается Бэкхён словно иглой по стеклу. – Сейчас я стою здесь с тобой, а не с ним. Ты все же сорвал свой куш.

– Бэкхён, – Чунмён заставляет его посмотреть на себя. – Возможно, сейчас не лучшее время, но я бы хотел попросить у тебя прощения.

Бэкхён с интересом заглянул ему в глаза, где от прошлой усмешки не осталось и следа:

– Неужели и до тебя добралось чувство вины?

– Возможно, это возвратное, – Чунмён попытался приобнять его за плечи, но Бэкхён вовремя отступил назад.

– Это был твой выбор, и я его полностью поддержал, – с легкой улыбкой отвечает Бэкхён, но делает слишком глубокий глоток. – Зато теперь ты стал уважаемым врачом. Кто знает, что бы с нами стало, если бы ты не уехал тогда учиться в Европу.

– Ты прав… – мягко улыбается Чунмён, и его глаза мгновенно наливаются мальчишеским интересом. – И все же, неужели ты и Пак Чанёль? Я слышал, что вы даже переехали из Нью-Йорка, чтобы жить вместе в Сеуле.

Бэкхён не чувствует под ногами опоры.

– Поверь, Чунмён, это абсолютно не твое дело.

Понимая, что перехватил инициативу, Чунмён продолжает:

– С такими персонажами, как Пак Чанёль, все тайное рано или поздно станет явным. Но, похоже, между вами все конечно? Недавно я читал, что он много времени проводит в компании актёра О Сехуна. А ребенок, Бэкхён, он его?

Бэкхён вздрагивает и смотрит в пол-оборота на вошедшую в ресторан пару. Чанёль помогает Сехуну снять с плеч пальто, а затем поправляет забившуюся складку на белоснежной рубашке. Бэкхён невольно заглядывается: стройность и длина красивых ног подчеркнута темно-синими брюками и дорогими кожаными ботинками; глядя на его грудь в плотно застегнутой под горло рубашке, Бэкхён невольно замечает, что за тот год, что он его изредка видел лишь в глянце, Сехун повзрослел – стал крупнее. Из фриковатой модели он превратился в удивительно красивого молодого человека с присущей ему породой, отраженной в каждом движении, в мимолетно брошенном взгляде.

Чанёль приобнял его за плечо, с улыбкой здороваясь с кем-то из журналистов, а Бэкхён смотрит на него и понимает, как же он прекрасен в своем строгом черном костюме. Он смотрит на них, как на пару, и мысль, что они идеально смотрятся рядом друг с другом, сродни яду черной мамбы.

– Пак Чанёль определенно знает толк в омегах, – усмехается на фоне Чунмён, заставляя Бэкхёна невольно обхватить себя свободной рукой.

– Невзрачный Бэкхённи как единственная стабильность этого мира, – Сехун забирает свой бокал шампанского, из-под опущенной осветленной челки вглядываясь в Бэкхёна, несмело улыбающегося какому-то пожилому человеку. – И все же твои ориентиры слишком неоднозначны, Ёлли.

Чанёль прикусил губу, осматривая фотографии, которыми стилизован зал:

– Смотри, как бы и твой радар не пришел в непригодность.

– Это угроза? – его темные глаза нехорошо блеснули; Чанёль не может не отметить, каким желанным он выглядит сейчас.

– Это пожелание наконец закрыть свой рот, – огромное полотно реки Хан затмило его сознание; размытые серые линии словно не тронутой рукой человека воды – проводник в душевное и потаенное. В одинокое и правильное. В то, что помогло Бэкхёну в этот день презентовать свою первую книгу.

– И я не совсем понимаю, какого черта ты здесь вообще делаешь.

Сехун довольно рассмеялся:

– Для начала посмотри вон в тот угол, – Чанёль оборачивается следом за ним и видит серию тех самых фотографий Сехуна, сделанных Бэкхёном полтора года назад. – Его агент выслал мне приглашение в благодарность на разрешение использовать фотографии. О, и подписанный экземпляр его сопливых советов для течных омег.

– Эта книга слишком помята и побита для той, к которой ни разу не притрагивались, – ведет бровью Чанёль, заставляя Сехуна зардеться.

– Она все равно не дотягивает до твоего уровня, как и сам он, – Сехун одним глотком допивает свой первый бокал шампанского.

– Ты слишком себе льстишь.

– Продолжай повторять это каждый день, и, возможно, однажды это станет твоей правдой, – и с веселой ухмылкой Сехун кивком приветствует Бэкхёна, поднявшего в их сторону глаза.

Чанёль видит рядом с ним Ким Чунмёна; эту самовлюбленную скотину, оставившего восемнадцатилетнего Бэкхёна совсем одного в Нью-Йорке, в первый год его учебы в университете. Бэкхён мелко подрагивает, сжимая в руке явно не первый бокал вина. Будь Чанёль лет на пять моложе, он бы без сомнения размазал этого урода по стене, но, заглядывая назад в свое покошенное прошлое, Чанёль лишь продолжает смотреть, горячим затылком чувствуя, что он у Сехуна на мушке.

– Ты посмотри-ка, какого красавца Бэкхённи удалось подцепить, – Сехун едва заметно указывает на нахально смеющегося рядом с Бэкхёном мужчину. – И как ему это только удается? Должно быть, он действительно неплох в постели, раз сначала привлек тебя, но решил не останавливаться.

Наплевав на контингент с налетом благородного пафоса вокруг, Чанёль хватает его пальцами за подбородок и до красных отметин сжимает худое лицо. Меж их губ – пара сантиметров; от Сехуна пахнет спиртным и душным одеколоном.

– Когда-нибудь ты сможешь уяснить своей тупой башкой, что Бэкхён только мой. И он намного большее, чем просто секс. Всегда был и всегда будет.

Понимая, что слишком многое себе позволил, Чанёль резко выпускает Сехуна, видя его искаженные болью губы. Сехун смеется ему в лицо. Чанёль оборачивается туда, где оставил полный надежды взгляд Бэкхёна, но все, что он увидел, – его быстро удаляющуюся спину.

Чунмён абсолютно спокойно допивает свое вино, обмениваясь с гостями мимолетными приветствиями.

Когда Чанёль выбегает на улицу, такси уже трогается с места.

Чонин спит беспокойно; он тяжело сопит и постоянно крутится в своей кроватке, заставляя Бэкхёна бессонно дежурить возле.

Но когда первое рассветное солнце полосует его красные больные глаза, он сдается и переносит сына в пустую безразмерную кровать, позволяя себе несколько утренних часов дрёмы.

Чанёль ушел ночью; без лишних слов. Понял, что Бэкхёну нужно его личное время, не отнятое ничьим чужим вниманием. Любовь, тело, секс – Чанёль имеет сполна каждую составляющую его личного успокоения, кроме веры. Ее Бэкхён никогда ему не обещал, себе – не мог позволить отдать даже теперь, когда у них общий годовалый сын.

Чанёль вернулся поздним вечером и нашел его с Чонином в гостиной; Бэкхён тихо напевал детскую песню, убаюкивая их обоих. На Бэкхёне все еще была надета дневная бежевая рубашка, на поджатых ногах топорщились клетчатые брюки, волосы пухом бились на макушке. Бэкхён был очаровательно растрепан, и Чанёль сказал ему, что он ужасно красивый.

Следующее, что сделал Бэкхён, – ушел в ванную, где выплеснул на лицо ледяную воду, размазавшую остатки легкого макияжа по щекам. В разводах Бэкхён напоминал Пьеро.

Чонин на руках Чанёля быстро уснул, и, прикрыв за ними обоими дверь в детскую, Бэкхён попросил его уйти на некоторое время. Им невозможно быть рядом друг с другом, когда жизни обоих находят необходимое равновесие.

Чанёль не хотел уходить; единственное, чего он хотел – сжать Бэкхёна в объятиях, прижать к себе и спросить, умолять рассказать ему, что произошло, почему он вновь стал несчастен. После того, как родился Чонин, Бэкхён превратился в сгусток страха с примесью настоящего человеческого счастья. Бэкхён словно встал на последнюю ступень поиска счастья, и каждую свою маленькую победу, каждое разочарование он отражал на бумаге. Его книга – пробы и ошибки, подытоженные многоточием.

Идти было некуда; таксист вез его по адресу Сехуна.

Брат встретил его в нижнем белье с совершенно отвратительным выражением победы на лице; в гостиной Чанёль замечает чужое присутствие. Ким Чунмён в расстегнутых брюках и без рубашки.

– Тебе действительно абсолютно плевать, кто тебя трахает, а? – взревел Чанёль, хлопая дверью. – Им ты кому мстишь? Бэкхёну или мне?

Сехун скрещивает руки на груди:

– Ты такой непостоянный, – усмехается. – Сначала ты орешь, что тебе абсолютно плевать, затем заявляешься сюда и предъявляешь свои абсурдные претензии. Чунмён мой гость сегодня, а гостей заставлять ждать невежливо. Так что будь любезен…

– О, муж Бён Бэкхёна, – в дверях спальни появляется Чунмён, с ног до головы оглядывая разъяренного, растрепанного Чанёля, – так какое тебе дело до того, кто трахает твоего брата?

– Свали отсюда, – выплевывает ему в лицо Чанёль.

Чунмён собирается возразить, но Сехун поджимает губы и взглядом просит уйти. Через пару минут за ним закрывается дверь.

– Какого хрена ты это делаешь? – его лицо сереет от злости.

– Трахаюсь, – улыбается Сехун, переступая с ноги на ногу на холодно полу. – То, что я омега, не лишает меня права выбирать партнеров.

Не чувствуя под ногами опоры, Чанёль в едином порыве хватает его за плечи и прижимает к пустой стене – до хруста. Когда Сехун начинает дрожать, Чанёль понимает, что для него это слишком. Несмотря на свой рост, Сехун легкий, слабый.

– Убери от меня руки.

Чанёль отпускает.

– Почему он, Сехун? Потому что Бэкхён? Решил трахнуть его назло?

Сехун закатывает глаза, цокая языком:

– Ответь мне на один вопрос: почему ты, а не твоя омега пытается залезть в мое грязное белье?

– Потому что я честен с ним, как и он со мной. Я чертовски устал от твоей лжи и этих поганых интриг. Оставь его в покое.

– О боже, Чанёль, – Сехун смеется с показным криком ему в лицо, – Чунмён никогда с ним не встречался. Трахая его девственную задницу, он делал ему одолжение.

Чанёль скрипит зубами, натягивая нервы обоих до самых высоких нот.

– И как он, хорош? Молоко обсохнуть успело?

– Он одного с Бэкхёном возраста.

– Бэкхён омега, это другое.

Сехун ведет плечом, приближаясь:

– Знаешь, как он меня трахает? Как будто сдает свой итоговый экзамен, пытаясь впечатлить приемную комиссию своей излишней эрудированностью. Он отличный ученик, он обожает пробовать новое, он открыт для любых экспериментов. А мне чертовски приятно его обучать.

Пальцами Сехун ведет от плеч к ключицам; пальцы теплые, мягкие – у Бэкхёна они чуть жестче, в них больше силы.

– Ты никогда не мог и сможешь почувствовать себя так же, как он. Я слишком хорош в постели, а Бэкхён перестал боготворить тебя в ту самую секунду, когда у него родился ребёнок.

Чанёль выпутался из его рук, хватаясь за косяк:

– То есть, тебе не хватало хорошего члена? Как долго твоя кровать пустовала? День? Два? Ты кончил, Сехун? Сколько раз он доводил тебя? Или всякий раз спускал на простынь?

– Я сбился со счета.

– Тебе хватило?

– Хватило.

Чанёль обессилено прикрывает глаза; он не понимает за кого спрашивает, за себя или за Бэкхёна.

– Думаю, Бэкхён не смог довести его даже до одного оргазма, – опять смеется; Чанёлю кажется, он видит кровь между его идеальных зубов.

– Он был лучше меня?

– Он другой. У тебя больше, он выносливее, – Сехун на пару шагов отошел внутрь, впервые в жизни понимая, что ярость Чанёль переросла из игры в реальность.

В поисках реальной боли Чанёль швырнул открытую бутылку вина в стену, чувствуя в ладони мелкие осколки:

– ОН БЫЛ ЛУЧШЕ МЕНЯ?

Хитрая, довольная улыбка искажает лицо Сехуна:

– Нет, Чанёль. Ты всегда был лучше, ты мужчина, он – мальчишка. Он сыплет всяким пафосным мусором, пока вдалбливает меня в кровать. Скажи, а ты говорил Бэкхёну, что любишь его, пока трахал? Даю сто тысяч за то, что он течет от этих слов. Жаль, что он так и не понял, где его место.

– Задай этот вопрос себе.

– Где мое место? Тогда сначала ответь на вопрос, почему ты сейчас здесь, Пак Чанёль, а не в супружеском ложе вместе со своим уродливым мужем и вашим спиногрызом? Ах да, наверное потому, что ты всегда был и будешь принадлежать только мне. И мы всегда будем вместе.

Чанёль смотрит в его абсолютно безжизненные глаза и ищет ответ на свой единственный вопрос:

– Почему именно Ким Чунмён?

Сехун лижет губы с той же скоростью, что вино течет по обоям.

– Потому что я знал, что ты взбесишься и приползешь сюда.

Чанёль взглянув на свою кровоточащую ладонь, открывает дверь и смотрит через плечо:

– Оставь меня в покое, гребаная сука.

Играя с собственной тенью на опережение, Чанёль возвращается домой следующим вечером, но квартира освещена темнотой. Чанёль глубоко дышит закупорившимся воздухом, но не чувствует присутствия Бэкхёна. Желание прижать его к себе, вдохнуть никогда не увядающую розу, что своим ароматом обязательно бы смыла все ту страшное, извращенное естество Сехуна, бередившее его вены все эти бездарно потраченные годы.

Чанёль зажег свет в спальне, и первое, что он увидел, – пустая детская кроватка, пустая тумба, что всегда была уставлена бутылочками, игрушками и книгами Бэкхёна; взгляд невольно обводит стену, заостряется на шкафах, в которых такие же пустые дыры, наполненные лишь парой его рубашек и пиджаков.

Пропало, абсолютно все пропало.

Чанёль гонит за двести, ведомый собственной тенью, рвется в прежнюю квартиру Бэкхёна, что тот снимал полтора года назад. Но когда спустя десять минут ему никто не открывает, когда среди теней под дверной щелью зияет пустота, а сонный мальчишка с сигаретой между зубов, что вышел покурить в проем, сообщает ему, что эту квартиру снимают молодожены, которые сейчас в отпуске, Чанёль чувствует тошнотворный ком в горле.

Сеул, 2014 г.

– Чанёль… Чанёль-а…

Цепкие когти глубокого сна вонзились в его ноющую голову, когда Чанёль открыл глаза, болезненно вглядываясь в густую темноту.

– Чанёль-а, пожалуйста, пожалуйста, проснись…

Чанёль заставил себя сфокусироваться на размытой реальности и резко распахнул глаза, видя рядом с собой сжатого и тихо стонущего Бэкхёна.

– Бэкхённи, – Чанёль мгновенно сел на постели, касаясь ладонью его мокрой насквозь пижамной рубашки. – Бэкхённи, что случилось? Где болит?

– Живот… – Бэкхён лихорадочно горел, истекая мелким липким потом. – Малыш… Чанёлли, мой малыш… принеси воды, скорее… – рука, прижатая к его животу, мелко дрожала.

Отбросив остатки душной ночи, Чанёль откинул одеяло и с неподдельным ужасом увидел темные разводы на простыне.

– Сейчас, маленький, потерпи, потерпи, Бэкхённи, я сейчас.

Чанёль схватил с тумбы телефон и выбежал из спальни; в два длинных шага он оказался на кухне. Руки – расшатанные шарниры; он хватает стакан, второй, откупоривает бутылку и льет мимо – огромная лужа под ногами, такая же черная, и Чанёлю кажется, что кровь льет по его ногам.

Чанёль побелел и вслепую набрал номер скорой – рефлексы, отравленные страхом.

– Первая беременность, тридцать первая неделя, кровотечение. Ему очень больно, пожалуйста, скорее.

Когда он вернулся в комнату, Бэкхён тихо плакал, словно в бреду, словно самую девственную, самую чистую, единственную мантру, в которую он верил, одними губами шептал:

– Пожалуйста, не забирай его у меня, еще и его…

Чонин родился на свет поздним июльским вечером, своим пронзительным яростным криком оповещая весь мир о своей первой и, возможно, самой главной победе – обманом неизбежной фатальности, которая была неподвластна ни врачам, ни самому Бэкхёну, давно потерявшему связь с реальностью.

Чанёль смотрел на него, слишком маленького, но, как говорили врачи, совершенно здорового и ужасно везучего. Чанёль держал крошечный теплый сморщенный комочек в своих огромных руках и не смог поверить, насколько этот бойкий малыш прекрасен. Сидя в мягком больничном кресле, невесомо прижимая к пропускающей удары раненой, абсолютно чистой любовью груди сверток, Чанёль абсолютно точно понимал лишь одну простую истину: он готов подарить ему свою жизнь, если понадобится; теперь он будет жить так, словно Чонин всегда будет смотреть на него с высоты своего крошечного роста, заглядывая в самую душу.

Измученный Бэкхён мирно дышал в спокойном сне, и Чанёль в очередной раз поразился его удивительной естественной красоте. Бэкхён был олицетворением того, что ищет каждый: уютное сердце, распахнутая душа и невероятные глаза, в которых заключен весь их маленький мир, который теперь они разделят на троих, если только Бэкхён захочет.

Но, возможно, Чанёль просто слишком сильно сжал собственные яйца; спустя полтора часа забвения на руках с сыном он положил его в кроватку и вышел из палаты, чтобы покурить в больничном дворе.

Почуяв острый тошнотворный запах сигарет, дежурившая сестра не позволила ему вернуться обратно, отправив отсыпаться домой.

Сил менять простыни у него не осталось, поэтому упав на кожаный диван в гостиной, Чанёль счастливо прикрыл глаза, воображая их будущую жизнь, сюжет которой он неумело украл из рекламы нового семейного коттеджного поселка: вот они с Бэкхёном с валиками стоят на стремянках и перекрашивают стены в небесно голубой; на Бэкхёне – одна из его клетчатых рубашек и гетры, на Чанёле – просторная старая футболка и джинсы, спадающие с бедер. Вот Чонину уже три года, и они решаются завести добродушного лабрадора, с которым каждое утро гуляют в парке «Ханыль» и весело хохочут, когда неуклюжий щенок путается в своем поводке и заваливается на бок. По вечерам, когда Чанёль будет возвращаться с достойной семейного альфы работы в каком-нибудь журнале, с порога он будет слышать заливистый детский смех и шутливое ворчание Бэкхёна, а в квартире будет пахнуть корицей и обновившей лепестки розой. Со временем они переедут в пригород и поселятся в частном доме с кирпичным камином, будут жарить зефир в огне и пить горячий шоколад из огромных чашек. Они обязательно будут счастливы.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒