Часть вторая 5 страница

Казалось, прошло несколько часов, во время которых он дрожал в тёмном углу между старым ящиком с инструментами и полками, когда Джона начал что-то слышать. Поначалу это было слабое мяуканье, что-то похожее на рыдания, но более животные. Это превратилось в низкий вой, который набирал силу и громкость, пока не превратился в истерику.

Джона сидя прополз по холодному цементу, пока не преодолел ящик с инструментами и не увидел противоположный угол, где съёжилось воющее существо. Это была женщина. Слегка тощая на вид, она была обнажена, в грязи и царапинах, из-за крови её волосы прилипли к голове. Она дрожала так сильно, что со своего места он слышал, как стучат её зубы.

Хоть и открыл рот, будто чтобы заговорить, Джона не мог выдавить ни единого звука. Он не хотел знать, кто эта женщина, или что Ангус делал с ней наверху. Он определённо не хотел знать, что она сделала, чтобы её швырнули к нему в эту импровизированную темницу.

Отодвинувшись обратно к стене, он пытался отвести глаза, но продолжал бросать взгляды на жалкое существо. Гадкое хныканье вырвалось раньше, чем он успел остановить его, закрыв рот рукой. Это было бесполезно. Осунувшееся лицо женщины поднялось, и она невидяще, грубо посмотрела в сторону Джона. У неё не было глаз.

Её глазницы были пустыми, не считая кровавого гноя, который из них вытекал. Казалось, она не испытывала ужасной боли, но определённо была в замешательстве. Её опухший рот раскрылся, может, в попытке заговорить, но она не сказала ни слова. В голову Джона пришла ужасающая мысль о том, что, может быть, у неё нет и языка.

Он закусил губы, чтобы не заплакать. Как бы он ни боялся вида сломленной женщины, привлечь внимание Ангуса было намного страшнее. Так он и сидел, молча, в сыром погребе, пока бедная, страшная женщина медленно истекала кровью.

Когда Джона пришёл в себя, его увозили на каталке крупные санитары, и за этим в шоке наблюдал бледный Кэмерон. Джона хотелось позвать его, сказать, что это не его вина, что приступы просто случаются. Но его язык казался распухшим, будто рот был забит ватой, так что он не мог произнести внятные звуки. Каталка двигалась слишком быстро, и лицо Кэма быстро исчезло. Больше не имея этой привязки к реальности или желания привязываться, Джона отпустил нить воздушного шара и позволил себе улететь.

Он смотрел на своё тело на каталке откуда-то из-под потолка. Кто-то снял с него верхнюю одежду и привязал к металлическим перилам толстыми кожаными ремешками. Его лицо было расслабленным, безразличным, а глаза превратились в пустые пропасти. На какое-то время его запрут, попытаются уговорить принять седативные препараты, но он не позволит этого. В его медицинской карте было предварительное распоряжение, которое однозначно запрещало лекарственное вмешательство, пока ситуация не перерастала в жестокость — отсюда и ремешки. Безопасность прежде всего и всё такое.

Доктора будут приходить и уходить, раскалывая его оболочку, надеясь добраться до липкого рычага внутри. Им же хуже; рычага никакого не было, только уродливая закаменевшая косточка, которую легко можно было достать и выбросить, как из авокадо. По какой-то причине, это сравнение показалось Джона забавным, так что он рассмеялся. Когда он засмеялся, существо в виде Джона на каталке засмеялось тоже. До тех пор, пока этот смех не превратился в сумасшедший хохот. До тех пор, пока он не превратился в крик.

Глава 7

— Это не твоя вина, Кэмерон.

Голос доктора Шелдона едва ли проникал через туман беспокойства, которое испытывал Кэмерон с тех пор, как приключился этот инцидент с Джона. В одну минуту они разговаривали, а в следующую… ну, сначала глаза Джона расширились, а рот приоткрылся. Он стоял так какое-то время, практически незаметно раскачиваясь. Его губы начали двигаться, будто он с кем-то разговаривал, но не произносил ни слова.

Затем он начал сильно дрожать, настолько, что Кэмерону казалось, будто он слышит, как стучат друг о друга его кости. Его глаза закатились, и он рухнул в снег. Кэмерон отчаянно писал Рохану, пытаясь поднять тело Джона со снега, чтобы он не замёрз. А затем ждал. Их разделяли мучительные, горькие, холодные мгновения, как только медсёстры пришли забрать Джона. Пока они возились с ним, доктор Шелдон поспешно пригласил Кэмерона в свой кабинет, и с тех пор они сидели там.

Парализованный страхом, шоком и даже виной, Кэмерон с трудом дышал, пока Шелдон не заставил его сесть в кресло и опустить голову между коленями. Когда начальная паника улеглась, он смог выпрямиться обратно, хотя с благодарностью принял маленький бумажный пакет, чтобы дышать в него.

— Я не могу… — вздох, глоток. — Я не… — вздох, ик. — Что… произошло?

Доктор Шелдон подвинул к Кэмерону ещё один стул и сел лицом к нему, так близко, что их колени соприкасались.

— Кэмерон. У мистера Рэдли случился психический приступ, к которым он склонен во время своих кратких пребываний с нами.

— Но я… но я вызвал это. Я спросил его, почему он приехал сюда.

— Это не твоя вина. Джона здесь для того, чтобы лечить нейробиологическое расстройство. Теоретически, если бы он был совершенно здоровым человеком — в случае чего ему вовсе не нужно было бы находиться здесь — тогда такой вопрос его не побеспокоил бы. Но он не совсем здоров. Ты делал свою работу санитара, сопровождал постояльца на одобренной прогулке. У него случился приступ, ты позвал на помощь. Ты сделал всё правильно.

Разбегающиеся мысли Кэмерона пытались ухватиться за слова Шелдона, принять их и осознать как правду. Он слегка успокоился, но глубоко внутри всё ещё чувствовал, что виноват в этом. Было ужасно наблюдать, как Джона кладут на носилки, пристёгивая как бешеного пса, а затем он приходит в себя, сбитый с толку и дезориентированный. Кэмерон хотел остаться с ним, но Шелдон его увёл, и его догнал звук сумасшедшего смеха Джона.

— Зачем его пришлось привязать?

— Джона был не в себе во время своего приступа. Когда охрана и медсёстры попытались ему помочь, он стал физически неуправляемым. Он мог травмировать себя или кого-то другого. Так как Джона отказывается от химических ограничений, нам пришлось использовать четырёхточечное ограничение, ради всеобщей безопасности.

— Химические ограничения?

— Седативные препараты или транквилизаторы. Одно из условий добровольного пребывания Джона — подписанное соглашение о том, что ему не будут давать никаких седативных препаратов, пока он не проявляет жестокость и есть другие способы разобраться с ситуацией. У нас есть его выраженное разрешение ограничивать его физически любыми необходимыми средствами, прежде чем прибегать к лекарствам.

— Значит, он не принимает никакие лекарства.

— Нет, не принимает.

— Но почему? — спросил Кэмерон, не особо ожидая ответа.

Шелдон с грустью покачал головой.

— Честно, я не знаю, но он непреклонен, несмотря на природу его расстройства. Моя личная теория заключается в том, что в его прошлом случилось что-то связанное с медикаментами или наркотиками. Может, его насильно заставляли что-то принимать… Тяжело сказать, потому что он отказывается говорить о своём детстве.

Брови Кэма нахмурились, пока он крутил это в голове. Джона определённо намекал на какое-то травмирующее событие, но замолкал, как только его спрашивали об этом.

Затем пришла мысль:

— Подождите, зачем говорить мне всё это? Я думал, существует… конфиденциальность.

— Обычно, да. Видишь ли, Джона особый случай, он ходит ко всем трём докторам, потому что его расстройство очень… необычное. Оно проявляется разнообразными признаками. Каждый доктор работает с разной группой медсестёр и санитаров. Может быть сложновато ходить ко всем троим, так что Джона обеспечил всем сотрудникам Ривербенда доступ к своей медицинской карте, за исключением временных или испытуемых сотрудников…

— Но я испытуемый, во всех смыслах этого слова.

— Да, ну, это самая необычная часть. Джона попросил добавить тебя в список сотрудников, имеющих доступ к информации по его делу.

Для Кэма это стало шоком. Он знал, что нравится Джона, по сравнению с тем, как он обычно вёл себя с сотрудниками, и у них возникло взаимопонимание, но это было… ну, странно.

— Зачем ему это делать, доктор Шелдон?

— На этот вопрос может ответить только Джона, а он отказался это делать. Я доверяю тебе сохранение крайней секретности этого знания.

— Конечно, но я всё равно не понимаю.

— Кажется, Джона привязался к тебе, что для него очень необычно, как ты явно слышал. Однако, думаю, за этим кроется что-то большее. Что-то в тебе вызывает воспоминания о моменте из его прошлого, когда он был либо счастлив, либо в безопасности, или что-то в таком духе. Из-за этого он запечатлён на тебе.

Кэмерон думал над этим, пока не вспомнил разговор с Джона.

— Он говорил, что в детстве смотрел моё шоу, в смысле постоянно. Сказал, что это делало его счастливым после… чего-то. Он не говорил, после чего именно.

Шелдон решительно хлопнул себя ладонями по коленям.

— Тогда, должно быть, это оно. Он не столько запечатлён на тебе, Кэмерон Фокс, сколько на твоём персонаже… — он махнул рукой в сторону Кэма.

— Кайл, — подсказал Кэмерон. — Кайл Чейз из «Чейз и Слоан». Но у меня определённо сложилось впечатление, что он осознаёт разницу. Он понял, что я не такой же, как мой персонаж.

— Люди с нейробиологическими расстройствами могут идти на обман, чтобы заполучить желаемое. Конечно, мы предоставим Джона кредит доверия. Я хочу, чтобы ты продолжал проводить время с Джона, так много или так мало, как он предпочтёт. Я бы хотел наблюдать за его взаимодействием с тобой. Это может как раз дать нам с ним необходимый прорыв.

Взгляд доктора стал острее, на мгновение он почти напомнил хищника, а затем вернулось его обычное приветливое поведение. Что это было? Он не просил Кэмерона сделать что-то плохое или даже что-то, что он не планировал делать и так. И всё же, глубоко внутри у него появилось беспокойное ощущение. Что-то в плане Шелдона казалось неправильным, обманным. Но если это могло помочь Джона с лечением, Кэмерон должен был попытаться.

***

На следующий день, около полудня, Кэмерона позвали в комнату Джона. Его внутренности дрожали от тревоги, пока он шёл по длинному коридору жилых комнат. Он работал в этом блоке каждый день, выполняя свою долю обязанностей и помогая медсёстрам заботиться о лежачих постояльцах. К тому времени даже запах был для него знакомым — смесь характерного освежителя для воздуха, антисептик, тальк и хлорка. Запах напоминал больничный, только со слабой попыткой его скрыть.

Потянувшись к двери, Кэмерон постучал и услышал с другой стороны слабое «входите». Он вошёл, не отрывая глаз от пола. Он закрыл дверь и прижался к ней спиной, прежде чем медленно поднять взгляд. Джона скрутился под горой одеял и выглядел невероятно маленьким и хрупким. Его глаза всё ещё блестели, как и всегда, даже почти поглощённые тёмными кляксами. Кэмерону всегда казалось, что эти зеленовато-золотистые глаза какие-то неземные, что они видят то, что больше не может никто. Может быть, сумасшедшими были те, кто ничего не видит.

— Привет, — вяло произнёс Кэмерон. Его тело было так напряжено, что плечи находились где-то около ушей.

— Привет, — Джона говорил так, будто по его голосовым связкам прошлись наждачкой. — Я рад, что ты пришёл.

Осторожничая, Кэмерон подошёл к единственному стулу в комнате и сел рядом с кроватью.

— Я был не особо уверен, что ты захочешь меня видеть после вчерашнего. Я не должен был тебя расспрашивать.

Джона удивлённо моргнул, и даже этот простой жест, казалось, высосал из него силу.

— Они так говорят?

Кэмерон выпрямился.

— Нет, это я говорю. Я не должен был лезть. Мы просто гуляли, и ты был в порядке, пока…

— Я не был в порядке, — вмешался Джона. — Кэмерон, я никогда не бывал в порядке, — прохрипел Джона, глухо хохотнув. — Каким бы ты ни был милым, ничего из этого тебя не касается. Это продолжалось долгое время до того, как ты сюда приехал, и будет продолжаться долгое время после. Возможно, вечно.

Кэмерон судорожно выдохнул и поёрзал на стуле. В каком-то смысле он надеялся, что сделал что-то не так, потому что тогда мог бы что-то исправить. Что угодно было бы предпочтительнее этого бессильного напряжения, которое он постоянно чувствовал.

Глаза Джона лениво поднялись к потолку, затем метнулись к ванной. Он видел призраков? Вздохнув, он повернулся обратно к Кэму.

— Я отвечу на твой вопрос. Во всяком случае, обходными путями.

— Эм? — пробормотал Кэмерон, совершенно забыв, какой вопрос только что задал.

Джона улыбнулся, краткой загнанной улыбкой, будто колибри приземлилась на цветок прямо перед тем, как её прогнал ветер.

— Не сегодняшний. Тот, который ты задал перед тем, как я отключился. О том, почему я здесь.

— Оу. Это. Пожалуйста, это действительно не обязательно.

— Но я хочу. Ну, по крайней мере, в какой-то степени… — его голос стих, будто на мгновение он отвлёкся. — Будучи ребёнком, я прошёл через вещи, о которых не буду говорить, но из-за этого я был очень испорчен. Были только Онория — моя мама — и я, и… она старалась как могла, наверное, — он вздохнул и на мгновение закрыл глаза, будто пытался собрать энергию для продолжения. — Она любила меня, но… она была старомодной пуэрториканкой, хоть и не жила там с детства, и она не верила «во всю эту психологическую чепуху». Когда у меня начали проявляться симптомы, когда я начал видеть и слышать разные вещи, я умолял её отвести меня к любому доктору, но она не слушала. «Мы Рэдли, — говорила она. — Мы справляемся со всем сами». Когда-нибудь слышал песню Миранды Ламберт «Разбитое мамино сердце»? — спросил он, затем продолжил, не дожидаясь ответа. — Там есть строчка: «Беги и прячь своё сумасшествие»… ну, мама говорила примерно так же. На самом деле, её любимой поговоркой было: «Ты можешь быть сумасшедшим, если нужно, но только внутри». Кроме того, она не верила, что со мной действительно что-то не так. Она говорила, что я просто одержим lossustos — страхами — из-за… того, что со мной случилось. Оно возвращалось и преследовало меня.

— Господи, — всё, что пришло на ум Кэмерону. Как мать могла не добиться помощи для своего ребёнка, когда он просил об этом?

— Не суди её слишком строго, — сказал Джона, будто читая его мысли. — Поверь мне, она старалась, как знала. Никто не стал бы… Нет руководства для таких вещей, через которые мы прошли.

Кэмерону хотелось узнать от него больше, просто спросить, что — что что что — случилось, чтобы вызвать такой сдвиг в психике человека, но он видел, как в глазах мужчины захлопнулся стальной занавес.

— Это… — что на такое вообще говорить? — …тяжело.

Джона слабо пожал плечами.

— Мы справились, держа всё склеенным слюной и жвачкой. Спустя какое-то время мои приступы ослабли и стали реже, пока я не смог вести какое-то подобие нормальной жизни. Я закончил старшую школу, нехотя стал жить один и справлялся нормально… какое-то время.

— Так почему ты начал приезжать в Ривербенд? — спросил Кэмерон.

— Ах, это, — Джона застенчиво хохотнул. — Помнишь об этом, да? Ну, я жил один около года, когда вышла моя первая книга. Вскоре после этого мама начала забывать вещи. Ранний Альцгеймер. Когда ей стало хуже, мои симптомы вернулись, но они цикличные — эпизоды случаются пару раз в год, а в остальное время отступают — не полностью, конечно. Спустя три года и один сердечный приступ, мама умерла, а я начал просыпаться в крови из-за жестоких снов. Я не был склонен к суициду, но начал переживать, что неосознанно раню себя во время ночных ужасов и приступов, так что стал приезжать в Ривербенд каждый раз, когда случался эпизод — моя мама жила там во время своей болезни, так что я был знаком с этим местом — и с тех пор провожу их здесь.

Кэмерон думал об этом несколько мгновений, размышляя, как можно приезжать в больницу два раза в год, бессрочно, и не получить помощи. Почему он не поправлялся? Может, было невозможно поправиться от нейро… нейробо… психического расстройства. Почему-то эта мысль пугала ещё больше.

— Почему врачи не могут это исправить? Они ведь этим здесь занимаются, верно?

Чёрные как смоль ресницы Джона опустились, и Кэмерону показалось, что он увидел слабый румянец на оливковой коже.

— Я не самый покладистый пациент, — его взгляд метнулся вверх в его обычной манере, затем переместился из стороны в сторону, будто наблюдая, как что-то ползает по потолку. — Я не верю, что они могут мне помочь, — рассеянно произнёс он, всё ещё наблюдая. — Кроме того, хоть доктора не могут согласиться насчёт моих диагнозов, они согласны в одном — им нужно знать, что со мной произошло.

— Разве это так неоправданно? — спросил Кэмерон, в замешательстве поднимая взгляд к потолочной плитке. Он ничего там не видел.

— Конечно нет. Но я не пойду… я не могу пойти туда. Я могу тебе гарантировать, что потеряю все остатки своего здравомыслия. Я больше не буду собой… я буду существом, которым становлюсь, когда я не в себе, только так будет всегда. Я не хочу быть этим существом, потому что уж точно в итоге буду жить до ста пяти лет и превращусь в какого-то безумного, старого поехавшего лунатика. Честно, я лучше умру, чем так жить.

— Я не уверен, что понимаю, — сказал Кэмерон, почёсывая челюсть. — Что за… существо? Куда пойти?

Джона покачал головой, несколько быстрых раз, будто чтобы сказать: «Не бери в голову». Его взгляд метнулся к двери в ванную, и он резко вдохнул. Страх в комнате был таким ощутимым, что Кэмерон чувствовал, как Джона дрожит, хоть и никак не прикасался к нему. Что-то его пугало, нет, ужасало, но в комнате они были совершенно одни.

— Ты веришь в демонов, Кэмерон? В настоящее зло? — он всё ещё смотрел на дверь ванной, широко раскрытыми глазами, и не моргал. Каре-зелёная радужка почти полностью поглотила его зрачки.

— Демоны… в смысле «ангелы и…»? Я бы не подумал, что ты религиозный.

Тогда Джона посмотрел на него, будто ему не хватало одной карты до полной колоды.

— Это не имеет никакого отношения к религии. Это просто нелепые суеверия. Зло — это такое атавистическое, уродливое существо, которое появляется и исчезает во времени. Оно более случайное и реальное, чем человеческое объяснение вселенной. Наверное, это первое, что возникло на свете, задолго до того, как кто-то появился и изобрёл религию, — его брови нахмурились, будто он пытался найти слова. — Оно проявляется по-разному — природные катастрофы, вроде ураганов, гигантских метеоритов… пожаров. В животных, когда они разрывают друг друга на части ради интереса, а не ради выживания. В людях… Каждый раз, когда ты с этим сталкиваешься, какая-то часть остаётся на тебе. Это как пятно, и оно растёт и растёт, до тех пор, пока ты больше не может никуда от него деться. Поэтому я приезжаю в Ривербенд, Кэмерон, — потому что не могу отделаться от пятен, оставшихся в моём разуме.

***

Когда Кэмерон захлопнул за собой дверь в свою квартиру, оказавшись в её безопасности, его всё ещё морозило от слова Джона. Он чувствовал одновременное отторжение и опустошение, пока Джона рассказывал свою историю. Его сердце разбивалось из-за того, через что прошёл Джона — через что по-прежнему проходил. От этого Кэмерон чувствовал себя полным придурком из-за сопротивления собственной терапии. Если худшим для него была маленькая депрессия с толикой алкоголизма, что ж, он должен был чувствовать себя везунчиком по сравнению с Джона. Но от осознания, что этот мужчина видел, слышал и, может быть, даже чувствовал то, что не мог больше никто, Кэмерон чувствовал слегка тошнотворное головокружение. Даже воспоминание об этом вызывало привкус ржавчины в его горле.

Несмотря на эти сильные и противоречивые эмоции, или отчасти из-за них, Кэмерон чувствовал несомненную тягу к Джона, будто магнитную. Кэму хотелось обвить его руками и забрать домой, чтобы больше ничто никогда не могло причинить ему боль — даже если он не знал, что причинило ему боль. Но Кэмерон знал, что у него нет возможностей, чтобы справиться с болезнью Джона.

Ещё он просто наслаждался компанией этого парня. Кэмерон понял бы, что он романист, просто по разговорам с ним. Джона говорил как писатель, будто всё, что слетало с его языка, было сначала записано в его голове. У Кэма было не так; всё, что он думал, обычно вырывалось поневоле. И на заднем плане всегда было сожаление.

Судя по тому, что всё ещё дышал, Джона явно был силой, с которой стоило считаться. Кэмерон где-то прочёл поговорку: «Раненные люди опасны; они знают, как выжить». В случае Джона, Кэмерон был уверен, что это правда.

И всё же, он был заинтригован. Ему хотелось быть тем, кому Джона откроется, кого впустит во все тёмные уголки своего разума. Это пугало Кэмерона больше всего, и всё же, он уснул с изображением лица Джона, которое мелькало на коре его головного мозга.

Глава 8

У Джона случился очередной приступ. Он начался в присутствии Кэмерона. Комната снова загорелась. Этот неистовый шёпот вернулся, пробираясь сквозь пламя, чтобы бесконечно его колоть. Ему удалось держать себя в руках во время последних реплик их разговора — едва ли — потому что он не вынес бы, если бы выставил себя сумасшедшим лунатиком перед Кэмом… снова.

Стены начали выпирать и вздыматься с губительным пульсом. Гвозди трещали, на выкрашенном в бежевый цвет гипсокартоне появлялись тонкие трещины, окна шатались. Всё это было из-за дрожащего, туберкулёзного дыхания. Дыхания с терпкой сладостью, как от дыма сигар. Дыхания Ангуса. Но это было нелепо, так ведь? Просто бред сумасшедшего.

Он мог вычислить точный момент, когда Кэмерон начал смотреть на него новым взглядом, когда в его глазах отразилась сдержанность. Джона видел это раньше, этот взгляд означал, что человек говорит с настоящим сумасшедшим, и это не просто домысел. Отсюда недалеко было до жалости или страха и до отвращения. Джона не мог вынести мысль о том, что Кэмерон будет чувствовать к нему нечто подобное. Ему следовало держаться подальше, спугнуть этого парня. Но каждый дюйм его кожи болел от желания быть рядом с ним. Он не мог представить, почему именно, потому что настоящее всё смешалось с прошлым, иллюзии с реальностью. Он знал только то, что его тянет к Кэмерону.

В голове Джона идеально во всём разобрался — нашёл место для всего и расставил всё по этим местам. Это были сумасшедшие, невозможные вещи, но он знал, что это такое, и как разбить это на категории. Воспоминание, галлюцинация, призрак, идея, иллюзия — его болезненный мозг был смесью кружащейся активности.

Сегодня был день доктора Драри. Сэм Драри был абсолютно незаинтересованным героем на этой стадии жизни. Ему было почти пятьдесят, он носил двухфокусные очки и начинал терять волосы. Его стандартной формой были брюки и белая рубашка, натянутая на лёгкое брюхо. На галстуке, который висел вялой макарониной на его шее, обычно было пятно, а на его бледном лбу почти всегда виднелась испарина.

Джона боялся его. В то время как Шелдон был совершенно идеальным, а Кэллоуэй стервозной карьеристкой, Драри был подозрительно безобидным. Судя по опыту Джона, люди, которые казались безвредными, всегда ужасали больше всего.

Он не мог вспомнить, как вышел из своей комнаты в жилом блоке и дошёл до двери в кабинет доктора Драри. Такое иногда бывало, он терял отрывки времени, пока его разум заплывал в омут воспоминаний или какие-то психические зыбучие пески, отказываясь его отпускать. Когда дверь распахнулась, рука Джона всё ещё была сжала в кулак, готовая к стуку, хоть он и не осознавал, что вообще стучал.

Слегка хитрое лицо Драри появилось в серебристом свете от открытой двери.

— А, Джона. Проходи, — средним пальцем он поправил очки на носу и отошёл назад, давая Джона возможность проскользнуть в открытую дверь.

Стол Драри был крохотным и стоял в углу комнаты, его ноутбук ненадёжно лежал на стопке лишних бумаг. Было несколько шкафчиков для документов и фикус, и больше ничего в плане личных вещей. По комнате у него было расставлено много различных стульев с барахолки. Он всегда говорил, что хочет, чтобы пациент чувствовал себя комфортно, так что предоставлял большой выбор.

Джона уселся в глубокое кресло с плотной обивкой, устраиваясь в его кожаных складках. Драри занял место в чёрном стуле на колёсиках напротив него. Он не достал диктофон или блокнот. Джона знал, что он не станет этого делать, потому что его кабинет был оснащён камерами и микрофонами. Если верить словам доктора, это создавало меньше давления на пациента.

Доктор Драри посмотрел на Джона долгим внимательным взглядом, из-за чего обвисли его щёки, и он стал напоминать одного из этих английских бульдогов. Затем он привёл черты своего лица обратно в спокойное, кроткое выражение.

— На этот раз всё хуже, да?

Джона коротко кивнул.

— Да.

Не было смысла врать этому мужчине.

Драри приподнял свои густые брови.

— Я удивлён, что ты готов признать, что твои симптомы двигаются по дегенеративной траектории. Это прогресс. Значит ли это, что ты наконец готов поговорить о событиях своего детства?

Джона позволил своей гробовой тишине ответить за него. Он серьёзно имел в виду то, что говорил Кэмерону. Ни за что он не станет открывать ту дверь; это только впустит внутрь всех злодеев. Но впервые за долгое время, его губам хотелось начать двигаться, просто чтобы выпустить всё это и сдаться сумасшествию. Ведь каким он уже был, если не сумасшедшим? Он заставил своё горло сжаться вокруг слов, которые жаждали выскользнуть. Эта трухлявая дверь должна была остаться запертой.

Его вежливость перекрыло разочарование, но так же быстро оно и исчезло. Его взгляд стал острее.

— Тогда ладно. Можешь рассказать мне, как они начинаются, эти твои приступы? И, может быть, побольше о том, что происходит во время них? Чем больше подробностей ты мне предоставишь, тем лучше.

Сделав глубокий вдох, Джона забрался в собственную голову, пытаясь мысленно вернуться в то место, где верх взяло сумасшествие.

— Ну, иногда это адский, настойчивый скрип в моём черепе — будто кот скребётся в дверь. Он просто хочет, чтобы его впустили — «покорми меня, погладь меня, ПОСМОТРИ НА МЕНЯ» — пока ты наконец не сдашься, — сказал он, вздрогнув. — В других случаях оно просто давит на меня силой, распахивает дверь и запускает в меня свои когти, вплетаясь в мой костный мозг до тех пор, пока не можешь сломать меня, кусочек за кусочком, превращая в кричащего маньяка. В такие времена я улетаю. Я просто покидаю своё тело, потому что оно становится враждебным. Непригодным для жизни.

Драри стал мёртвенно-бледным, мышцы на его лице застыли в маске омерзения. Не важно, как много раз кто-то это делал, встреча лицом к лицу с сумасшествием всегда казалась шоком.

— И что именно такое это «оно»?

— Я не знаю, — ответил Джона, ненавидя слегка скулящую нотку, которая вплелась в его голос. — Вы не думаете, что если бы я знал, то смог бы что-то с этим сделать?

— Тогда что происходит? Что ты видишь?

— Просто… воспоминания. Обычно они начинаются как воспоминания. Я вижу призраков — не как медиум или ещё что-то, я знаю, что на самом деле их нет. По большей части. Я вижу свою мёртвую мать, своего… отца. Пожар. Всегда пожар.

— Как ты считаешь, какое значение имеет пожар?

Он не думал, он знал, но если он расскажет об этом доктору, это опасно сдвинет границы его худшего кошмара. Он опустил глаза и уставился на свои руки. Затем потёр запястье, незаметно привлекая внимание к ожогам на нём. Дело было за доктором, выяснит он это или нет.

На щеке доктора Драри дёрнулся мускул. Он устало выдохнул, скрещивая, а затем опуская руки.

— Послушай, Джона, здесь я с тобой поспорю. Я уверен, что тебе абсолютно необходимо начать говорить о том, что с тобой произошло, когда ты был маленьким. Даже не обязательно говорить со мной или другими докторами. Это может быть родственник или друг, кто-то, кому ты доверяешь. Чёрт, даже вести дневник лучше, чем держать всё под таким замком.

— Нет, — каждой фиброй своей души Джона был настроен серьёзно. Хоть он и знал, что док, наверное, прав, он не мог это вынести. Даже при мысли об этом в уголках его сознания растягивалась бездна, пытаясь заставить его улететь. Может, он просто откинется назад, позволит своему разуму стать буйком. Уйдёт. В конце будет не так больно, верно ведь?

— Я очень рекомендую тебе передумать. Не думаю, что ты когда-либо восстановишься, пока не сможешь поговорить о том, что произошло, разобраться со своими чувствами и двигаться дальше. Я работаю над теорией о твоём расстройстве… Пока не буду вдаваться в подробности, потому что хочу понаблюдать за тобой чуть дольше. Но даже если верить доктору Кэллоуэй, и у тебя личностное расстройство, сопутствующие симптомы очевидно ухудшаются тем, о чём ты отказываешься говорить.

Драри снял свои очки и потёр уставшие на вид глаза.

— Вывод? Думаю, у тебя будут происходить эти цикличные приступы, пока ты не разберёшься со своим прошлым. Они могут даже ухудшиться или длиться дольше. Боже, Джона, в итоге ты можешь остаться жить здесь! Я тебя умоляю, хотя бы подумай об этом немного…

Желудок Джона дёргался внутри его тела, как рыба на суше в ожидании того, когда её либо поджарят, либо закинут обратно в море. Он кивнул Драри и натянуто улыбнулся, не в силах что-то сказать. Он не хотел об этом думать, но складывалось страшное ощущение, что доктор не далёк от правды.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒