Часть вторая 4 страница

Затем Кэмерон заметил, что в комнате стало тихо — абсолютно тихо — и большинство других постояльцев замерли на месте. Это вызвало у него ощущение, что звук смеха Джона был для них таким же чужим, как для него. Один за одним, остальные начали улыбаться, хихикать и усмехаться, будто если косвенно разделят этот момент, то смогут коротко взглянуть на удовольствие Джона, прикоснуться к нему и принять в себя. Когда смех прекратился, они все угасли и посерели, возвращаясь к своему беспросветному существованию.

— Поверь мне, меня не так легко обидеть, — сказал Джона, вытирая слёзы радости с глаз. — Так что означает «Т» в имени Кэмерон Т. Фокс?

— О нет, этого я тебе не скажу.

— А я подпишу тебе несколько книг…

Тяжело вздохнув, Кэмерон понял, что его раскроют. Он очень хотел эти книги.

— Моя мама… она была огромной фанаткой «Звёздного пути». Просто огромной.

Очередной головокружительный смешок от Джона, и повернулось ещё несколько голов.

— Тиберий?

— Ты знаешь. Она любила Кирка.

— Она была фанаткой Шетнера или предпочитала Кирка в исполнении Пайна?

Сердце Кэма оборвалось при упоминании наименее любимой им темы. Он задумался, сможет ли когда-нибудь думать о своей маме и не чувствовать этой ноющей пропасти потери глубоко внутри. Он прижал руку к животу, будто чтобы отогнать это чувство.

— К сожалению, мы потеряли её задолго до того, как Пайн сыграл Кирка.

Лицо Джона мгновенно стало серьёзнее, но вместо жалости, которую он обычно видел у людей после этих слов, он увидел нечто другое. Он увидел не только сочувствие, но и сходство. Джона точно знал, что чувствует Кэмерон. Затем он вспомнил, как Рохан говорил, что мать Джона умерла в Ривербенде.

— Чёрт, прости, — говорил Джона. — Я тоже потерял мать, — в его глазах снова появился этот далёкий, загнанный взгляд, отслеживающий в комнате что-то, чего не было, или чего не видел никто другой. — Так что я хочу, чтобы она просто оставила меня в покое, чёрт возьми.

***

Прокрутившись несколько часов, Кэмерон наконец отказался от мысли заснуть. Автобус из Ривербенда появится перед его крохотной квартирой на первом этаже менее чем через четыре часа, а сна у него ещё не было ни в одном глазу. Предыдущий день был беспокойным, мягко говоря. Между необычными разговорами с Джона и очередным приёмом у доктора Шелдона, Кэмерон остался с чувством смятения.

Доктор Шелдон не брался сразу говорить то, что думает — Кэмерон не был уверен, что мозгоправы так вообще делают — но этот мужчина ясно дал понять, что в меню будет депрессия. Кэмерон не до конца справился со смертью матери, от этого и потеря единственного собеседника насчёт ориентации. Его воспоминания о ней всё уменьшались, не оставляя ничего, кроме прозрачной киноплёнки, которая будет мерцать и тормозить в его разуме. Казалось, одиночество с каждым днём обхватывает его всё крепче.

И вот, он околачивался в каком-то сонном городке посреди гор неизвестности, даже без машины и прав, чтобы её водить. Он едва говорил со своей семьёй с тех пор, как приехал в Северную Каролину — он полагал, что они избегают неловких разговоров так же, как и он. Единственными людьми, с которыми он как-то контактировал, были сотрудники и постояльцы Ривербенда. Джона.

И эта была нить мыслей, за которой он не должен был следовать. Кэмерон прекратил попытки заснуть, практически со злостью сбрасывая с тела одеяло, а затем задрожал, когда прохладный воздух коснулся его почти обнажённой кожи. Он потянулся за своей фланелевой пижамой, лениво накинутой на стул, и натянул её, пытаясь не давать зубам стучать. Затем он в несколько щелчков поправил терморегулятор. Ему нужно было, чтобы к его возвращению было тепло.

Когда «Чейз и Слоан» закончилось, и образовалась группа, семья Кэма собрала вещи и переехала из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк, войдя в музыкальную индустрию Манхэттена. Кэмерон любил Нью-Йорк, заряженную электричеством атмосферу, еду, людей; он любил там всё. Возможно, по этому он скучал больше всего после вынужденного переезда в Северную Каролину, может, даже больше, чем по своей семье.

От чего он не мог отказаться, так это от образа жизни, который был у многих жителей Нью-Йорка. Кэмерон называл это «культурой патио», рождённой из необходимости максимизировать функциональность маленьких пространств, которые так часто были стиснуты городом — коллективный обычай растягивать окружающую среду, устраивать вечеринки на крышах и пожарных лестницах. В таком духе, Кэмерон превратил маленький бетонный дворик своей студии в городской оазис, несмотря на все открытые пространства, которые окружали карликовый город Фолли-Крик, штат Северная Каролина.

Взяв толстый шерстяной плед со своего футона, Кэмерон открыл раздвижную стеклянную дверь и вышел на свой крохотный островок одиночества. Он свесил с выступа балкона пластиковые панели, такие, как используют для укрытия лодок от непогоды, но оставил одну расстёгнутой и поднял вверх, чтобы выпустить дым из своей маленькой трубы.

Рядом с терракотовым камином он держал стопку дров и корзину щепок для розжига. Иногда он использовал газету, но ничто не могло сравниться с треском огня, рождающегося от кедровых щепок и испанского мха. Много лет назад, до Лос-Анджелеса — сейчас казалось, будто это было сто лет назад — Кэмерон был обычным ребёнком из Болдер, Колорадо, и отец водил его в поход и разрешил присоединиться к скаутам. Время от времени, оставаясь один в темноте, Кэмерон хотел, чтобы этого никогда не было — Калифорнии, «Чейз и Слоан», Нью-Йорка, «Фоксфаер» — но затем он думал обо всём хорошем, что при этом произошло, и чувствовал себя ужасно виноватым.

Кэмерон хохотнул сам себе.

— Может, мне стоит рассказать об этом Мозгоправу Шелдону. Он, наверное, обделается от восторга, — сказал он в пустоту ночи.

Укутав плотнее одеялом своё скрытое под фланелью тело, Кэмерон наклонился развести огонь, плавными ровными движениями. Он не был уверен, что в доме разрешено устраивать на террасе камин, или что это вообще законно, но в Нью-Йорке это никогда их не останавливало. Кроме того, он проснулся с внезапной, необъяснимой необходимостью оказаться на улице, сбежать за пределы своей микроквартиры с её удушающей пустотой.

Как только огонь заревел внутри круглого, как живот Будды, камина, и ароматный дым радостно повалил из трубы и клубился в личной, скрытой за пластиком пещере Кэма, он устроился на мягком шезлонге. Он с запозданием пожалел, что не сделал себе чашку кофе или горячего какао, но он ни за что не собирался вставать, когда закрытый балкон начинало заполнять приятное тепло.

Кэмерон вздохнул и откинулся назад, глядя в тёмную-тёмную ночь. Он никогда не видел такой темноты, как минимум с детства в Болдере, и даже с того времени он не помнил ничего подобного. Холодный воздух щипал, густой и статически заряженный, но тяжёлый от обещания свежего снега. Лунный свет отражался от свежей пудры, уже покрывающей землю, создавая дезориентирующую иллюзию дня, контрастируя с давящей темнотой леса и неба. От этого Кэмерон сбивался с равновесия, чувствуя себя далёким… одиноким. Или, может быть, он уже испытывал такое, и ясная кристальная ночь издевалась над ним, отражая его внутреннее беспокойство.

Кэмерон чувствовал, как на него опустился давящий вес, отвратительный, но в целом знакомый, а затем он как всегда почувствовал невыносимую тяжесть того, что жив. То, что чувствуешь, когда не спишь в три часа ночи, зная, что нужно вставать в шесть и повторять всё заново, эту бесконечную ленту Мёбиуса, ленту существования. Иногда оно просто подкрадывалось к нему и готово было раздавить.

Крепче укутавшись в одеяло, Кэмерон уткнулся носом в подушки на шезлонге и отключился от бессмысленного мира. Если он и чувствовал тёплую влагу на щеках, и как его лёгкие содрогаются и дёргаются от рыданий, что ж, всем вокруг было плевать.

Глава 6

Наступил день стервы. Джона был назначен приём с доктором Ив Каллоуэй. Он был довольно уверен, что его ненависть к ней увеличивается его психозом, но это не меняло слабой ярости, которая жгла его желудок каждый раз, когда он смотрел на её худое лицо.

Доктор Шелдон настаивал, чтобы Джона ходил ко всем трём докторам Ривербенда, раз никто не мог согласиться насчёт его диагноза. По его словам, один из них мог уловить что-то, что упускали другие. Но методы Кэллоуэй провоцировали Джона; она ковыряла и беспокоила его разум, будто он был каким-то образцом в лаборатории или существом в зоопарке. «Приходите посмотреть на сумасшедшего человека в его естественной середе обитания». У него никогда не было ощущения, что её это действительно волнует. Она искала объект для доклада, который прославит её как психотерапевта, но этого не будет — потому что она была стервой.

Они всегда встречались в её кабинете. Джона нравилось верить, что это потому, что она любит хвастаться своим кабинетом, который был больше, чем у Шелдона, и с окном. Стены были окрашены в глубокий бордовый цвет, с белой каёмкой. Огромный дубовый книжный шкаф занимал целую стену, переполненный журналами и книгами, опубликованными психологическими исследованиями и медицинскими справочниками. Возможно, это должно было подчёркивать её ум, но Джона считал это хвастовством.

Конечно, её стол был гигантским двойником шкафа, возвышаясь между женщиной на мягком чёрном кожаном кресле и Джона, замкнувшимся на стуле с твёрдой спинкой. Её светлые волосы были убраны с лица назад в тугой хвост, покрытые дюймом лака. Конечно же, ни один волосок не должен был выбиться. Её птичьи черты лица были доведены до совершенства точным макияжем, хотя результат был привлекательным скорее по-мужски, чем по-женски, и глядя на неё Джона чувствовал, что его слегка подташнивает. Но он был уверен, что это какой-то рефлекс Павлова на её стервозность.

Доктор Кэллоуэй устроила показуху, кладя свой диктофон перед Джона и включая его. Затем она слегка фыркнула и чопорно сложила руки на записной книжке на столе.

— Итак… мы снова здесь, Джона.

— Да, мы здесь, — повторил Джона, копируя её позу. Он делал так только с Кэллоуэй, потому что знал, что ей от этого некомфортно. Затем он наклонил голову и уставился на неё, своими широко раскрытыми от бессонницы глазами, что было обычным эффектом в начале приступа и неизбежным в конце. — Что вы хотели обсудить, доктор?

Её сильно накрашенные глаза максимально сузились, а губы сжались. Джона знал, как она к нему относится, хотел, чтобы она просто уже призналась и сказала это, чёрт возьми. Притворство он ненавидел больше всего. Если она собиралась быть стервой, то по меньшей мере могла бы отвечать за это. Вздохнув и слегка покачав головой, она откинулась на спинку кресла, со скрипом кожи и пружин.

— Как обстоят дела с тех пор, как мы виделись последний раз?

Фальш, фальш, фальш. Как ей удавалось звучать так искренне со своей сжатой челюстью, когда Джона знал, что она хочет только уничтожить его? Он отдёрнулся дальше от неё, сжимаясь на своём месте. Этот её лазерный взгляд сосредоточился на нём, её глаза перещёлкнулись на его лицо как хлыст.

— Что происходит в этой твоей голове? Ты считаешь, что я снова замышляю что-то против тебя?

Идея отношения. Снова. Она считала так, но на самом деле он просто знал. Она с самого начала пыталась убедить других докторов, что у него шизотипическое расстройство личности. Поначалу она считала, что это шизофрения, но у него не было достаточно признаков, чтобы подтвердить диагноз. Будто её зло, её стервозность были только в его голове. Он мог признать, что, может быть, отчасти это было так, но он не ошибался на её счёт. Он видел, как другие доктора, медсёстры, чёрт, даже другие постояльцы смотрят на неё, будто на кобру, которая сбежала из клетки в зоопарке.

— Тогда ладно, — сказала она на его молчание. — Может, мы начнём так: этот приступ как-то отличается от последнего раза, когда ты был здесь с нами?

Джона действительно задумался над этим, серьёзно задумался. На этот раз кошмары намного быстрее перешли в бессонницу. Его разрыв связи с внешним миром казался более абсолютным, парил он всё дальше.

— Да, — сказал он и рассказал ей то, что пришло ему в голову.

Она нахмурилась, будто обдумывая его слова. Уставшие глаза Джона дёргались и теряли фокус, зрительные мышцы слабли от отсутствия отдыха. Вскоре бордовые стены перетекли в сырые серые камни потолка по краям. Он следил за изменением глазами, которые болезненно крутились в глазницах, пока больше не смог разобрать, где верх.

— У тебя видения, да? Прямо сейчас.

Горло Джона сжалось. У него было весёлое, провокационное желание не говорить ей — комната взрывалась призраками, а стерва не могла увидеть ни капли. Доктор Кэллоуэй не теряла решимости от его тишины. Разве хороший терапевт не должен держать свою варежку на замке, пока он разбирается со своими мыслями?

— Видишь ли, когда у тебя галлюцинации, ты делаешь глазами конкретную вещь. Это ясно как день.

Джона не нравилась эта мысль, так что он опустил веки, прикрывая окна в свою душу — или в психику — густым чёрным рядом длинных ресниц. Кэллоуэй хохотнула, будто знала, что он делает, и её это смешило. Джона хотелось что-нибудь в неё кинуть, хотя он никогда особо не был склонен к жестокости. В конце концов, это была ниша его отца.

— Почему ты мне так не доверяешь, Джона?

— Потому что вы считаете меня сумасшедшим. И не просто сумасшедшим, а стопроцентным, неисправимым и слетевшим с катушек, — Джона чувствовал это каждой клеткой своего естества.

— Я никогда ничего такого не говорила, — отмахнулась она. Она сжала губы. Её приторно сладкий парфюм парил между ними вездесущим облаком, отчего Джона тошнило. — Расскажи мне о своём отказе от лечения. Ты не хочешь поправиться, Джона?

Вопрос выбил его из колеи. Первым ему на ум пришёл ответ: «Конечно, я хочу поправиться, что за вопрос?» Но когда он подумал больше, этот аргумент оказался весомым. Он приезжал в Ривербенд во время парения, чтобы держать себя и всех остальных в безопасности, но отказывался от лекарств, сопротивлялся терапии при каждом возможном шансе и редко следовал правилам. Хотел ли он поправиться? Даже если он сам задавал этот вопрос, ему казалось, что стерва действительно эффективно промывает ему мозг. Чудеса никогда не прекратятся?

— Я… я хочу поправиться, но…

— Но что?

— Я думаю, может быть… Я не думаю, что это возможно. В смысле, может быть, я здесь просто топчусь на месте. Потому что то, что я вижу — вы называете это галлюцинациями — настоящее, как я и вы. Они рядом с тех пор, как… ну, долгое время. Полагаю, я просто не могу представить мир, где у меня другая реальность.

Кэллоуэй мычала, держа во рту ластик от карандаша, и смотрела на него своими проницательными и блестящими птичьими глазами.

— Я хочу, чтобы ты подумал над этим к нашему следующему приёму. Какой тебе будет казаться жизнь без галлюцинаций и иллюзий, без твоих мыслей о том, что люди охотятся на тебя или возвращаются из могилы, чтобы тебя забрать? Попробуй представить, как будет выглядеть день, полный «нормальности». Мы обсудим это, когда ты придёшь в следующий раз. Хорошо?

— Х-хорошо, — вяло ответил Джона, его брови опустились ниже на глазницы. Казалось, время прошло слишком быстро, и он задумался, как долго она разрешила ему просто сидеть и плавать среди своих призраков. Ещё он был дезориентирован тем, какой оборот принял приём. Он ожидал, что она будет тыкать и колоть его, как всегда, а он ускользнёт и разозлит её, как всегда. Вместо этого она заставила его задуматься, и ему было не совсем комфортно от этой идеи.

***

Джона смотрел на свою ладонь, прикреплённую к его руке, которая предположительно была прикреплена к его телу. Она выглядела как рука и, по всем правилам, принадлежала ему, но он не чувствовал связи с ней. Это было почти как протез или, точнее, будто кто-то совсем отрубил ему руку, а затем попытался пришить обратно, только перекрутил все нервы и прочее. Иногда всё тело Джона казалось таким, и это было ближе к концу приступа, но на этот раз дело было только в его левой руке.

Это приводило в замешательство, мягко говоря, будто физическое зеркало его эмоциональной отдалённости с окружающим миром. И он был всё ещё сбит с толку после приёма у доктора Кэллоуэй. Он был так уверен в своём мнении о ней — что она хочет только навязать ему свои смутные диагнозы и прилепить их, чтобы издать какой-нибудь изумительный доклад — но то, как она вела себя сегодня утром… Она заставляла его думать, что он всё это выдумал. Это был жестокий трюк для того, кто едва мог отличить реальность от психоза.

Джона был взвинчен, глубокий настойчивый зуд под его кожей вызывал ощущение, будто тысяча песчаных крабов ползают в попытках найти выход. Он редко чувствовал себя в Ривербенде как в ловушке, но в этот день стены сжимались вокруг него. Они набухали, расширяясь в его сторону, затем содрогались жутким живым пульсом, заполняя его уши повторяющимся: «убирайсяубирайсяубирайся». Но он не мог, так ведь? Он никогда не спрашивал о правилах, касающихся земель за пределами здания, потому что никогда не выходил на улицу. Слишком опасно.

Он уловил взглядом Кэмерона, который сидел в кресле рядом с плоским телевизором, показывающим яркое пламя в каменном очаге — единственный огонь, который допускался для постояльцев. Очевидно, пользуясь перерывом, юноша что-то читал, и когда Джона приблизился, это оказался один из его собственных романов. В голове Джона возникла гениальная идея. «Я попрошу новичка отвести меня на улицу», — подумал он. Может, этот новичок будет не совсем в курсе насчёт правил выхода на улицу.

Решительно шагая по общей комнате, Джона старался излучать ауру уверенности, будто имеет все права выходить на улицу. Он остановился перед креслом Кэмерона и улыбнулся победной, как он надеялся, улыбкой, но это наверняка была жуткая гримаса.

— Хочешь прогуляться, новичок?

Кэмерон уставился на него, затем опустил книгу, его бледная кожа порозовела, будто он смутился, что его застукал сам автор. Затем он слегка покачал головой и сузил глаза.

— Что ты сказал?

— Я сказал… Хочешь… Прогуляться? — Джона знал, что кажется придурком, но если он в течение пары минут не выберется из здания, то начнёт срывать с себя кожу, просто чтобы избавиться от жутких ползучих гадов. — Мне очень нужно выйти на улицу. Пожалуйста.

Кэмерон посмотрел на внешний вид Джона: фланелевые пижамные штаны — без шнурка — и потрёпанная майка с эмблемой Оксфорда.

— Ты ведь не особо одет для зимней прогулки, а?

Джона приподнялся на носочках, перемещая вес с одной ноги на другую. Он начал царапать руки, поначалу мягко, чтобы не привлечь внимания.

— В прихожей есть большая корзина, полная зимней ерунды. Нужно просто покопаться там, чтобы найти подходящий размер.

Кэмерон распутал своё длинное стройное тело и встал, кладя книгу на столик рядом с креслом.

— Ну, я в игре, только нужно спросить Рохана. Я не запомнил, кому что разрешено.

Джона чуть не сорвался, ведь просто закричать посреди комнаты было бы чертовски приятно, минут пять. Он коротко кивнул и показал, что подождёт на месте, пока Кэмерон спрашивает.

— Пожалуйста, поторопись, — прошептал он. Он намеревался сказать это еле слышно, но напряжение стрельнуло по спине Кэмерона, и он пошёл чуть быстрее.

Через несколько мгновений приглушённого разговора с Роханом, который бросил несколько настороженных взглядов в сторону Джона, Кэмерон вернулся, улыбаясь своей блестящей улыбкой Кайла Чейза и показывая ему большие пальцы. Сердце Джона дёрнулось от облегчения, и он не смог сдержать знакомый поток нежности, охвативший его. В конце концов, Кайл Чейз был его первой любовью.

Джона провёл Кэмерона по короткому коридору, который заканчивался тупиком в виде двери с кодовым замком. Видимо, Кэмерону дали все коды, потому что он быстро набрал какие-то цифры, и замок открылся с тяжёлым щелчком. Дверь открылась в маленькую прихожую, с одним из многих наборов стиральных машин и различными другими принадлежностями для стирки. В стены были вмонтированы две доски, обе с крючками, на которых висело несколько тяжёлых зимних пальто. Под ними стояло три пластмассовые корзины, полные зимней одежды.

Кэмерон покопался в вещах, пока не нашёл парку и зимний комбинезон. Он выбрал пару прорезиненных ботинок из ряда на полу и перчатки из маленькой корзины.

Джона перебирал вещи равнодушно.

— Значит, полагаю, нам можно выходить на улицу.

— Ну, Рохан сказал, что вся территория огорожена, так что… — голос Кэмерона прервался, и он поморщился. — Прости, приятель. Не хотел, чтобы это прозвучало как в тюрьме.

Зуд усилился так быстро, что Джона коротко кивнул и начал как попало одеваться.

— Всё в порядке. Всё так, как есть; мы все знаем, почему мы здесь.

В прихожей было прохладно, так как она не была утеплена, как внутренние комнаты, так что Джона погрузился в приятное тепло найденного пальто с высоким воротником. Из его горла вырвался истерический смешок, пока он натягивал старый шарф-трубу до своих скул.

— Готов? — произнёс он, приглушённым из-за хлопка голосом.

— Конечно, — Кэмерон набрал очередной код — скорее всего другой — для наружной двери, и она распахнулась на сладкий, морозный воздух.

Джона врезался в Кэмерона, суетясь, чтобы поторопить его выйти за дверь, вызывая у него весёлый смех.

— Где пожар, приятель?

Джона был благодарен за почти балаклаву, потому что она не дала Кэмерону увидеть, что он мертвецки побледнел. Пожар. Нет. Не сейчас.

— Просто нужен свежий воздух, как вчера. Идём, в той стороне есть тропа. Я каждый день вижу её через окна общей комнаты, когда садовник убирает снег.

Начиная с бойкой походки через метр снега, с которым ещё никто не разобрался, Джона повёл путь. У него не было в голове никакого пункта назначения, так как то, от чего он бежал, находилось в его голове. Он заглянул в лес, который окружал другую половину двора, присоединяясь к зданию в форме полумесяца и создавая полный круг. Укреплённый забор находился где-то в роще — за пределами поля зрения, за пределами мыслей.

Из леса за ними что-то наблюдало. Это могли быть животные или обычные феи, в которых большинство людей не верят; они не были угрозой. Ещё это могли быть монстры, звери, которые преследовали закоулки разума Джона, которые никогда его не отпустят. Он думал, что внешний мир поможет, и отчасти помог — он не чувствовал этой терзающей необходимости выпрыгнуть из собственной кожи, как раньше — но они преследовали его. Прямо за спиной и сбоку. Онор, те девушки с пустыми глазницами, Джона из детства и огонь… Он никогда не видел призрак Ангуса, никогда не видел его потому, что Ангус всё ещё был жив — если его отец появлялся, Джона понимал, что это галлюцинация. Может, поэтому Джона был сумасшедшим. Может, как только Ангус отправится в ад, как истинное дьявольское отродье, разум Джона освободится.

Джона… они звали его, порицая его своими укоризненными выражениями лиц, и тянулись к нему своими длинными костлявыми пальцами. Джона… Он отдёрнулся от них, ускоряясь. Чужой, но уж очень знакомый голос пробрался в его манию.

— Джона! Что происходит? Мне нужно за кем-то сходить?

Очень испуганное и озадаченное лицо Кэмерона вдруг появилось перед ним, их носы оказались в дюймах друг от друга. С опаской, крепкие руки опустились на плечи Джона, и он почувствовал, как тепло просачивается даже через вязаные перчатки. Кэмерон пару раз встряхнул его.

— Серьёзно, Джона, мне тебя ударить? Потому что я действительно не хочу это делать.

— Да, всё в порядке. Прости, прости, прости, — ответил Джона, мягко отталкивая руки Кэмерона. — Не хотел тебя напугать, просто ненадолго ушёл в себя. Со мной иногда так бывает. Приходится привыкать к такому, когда тусуешься с сумасшедшим человеком.

Вместо того, чтобы рассмеяться, как задумывал Джона, Кэмерон наклонил голову, из-за чего его лохматые светлые волосы упали на лоб. Казалось, он рассматривал что-то прямо между глазами Джона — может, пытался заглянуть в его голову.

— Почему ты здесь, Джона? Не думаю, что ты сумасшедший.

— Слушай, Кэмерон, ты кажешься хорошим парнем…

— Кэм.

— А?

— Можешь звать меня Кэм, если хочешь. Семья называет так.

— Да, ладно. Кэм. Так вот, ты хороший парень, и ты мне нравишься, но… ты не доктор. Я могу заверить тебя, что я совершенно определённо сумасшедший.

— Я думал, сумасшедшие люди не знают, что они сумасшедшие.

— Это миф, чувак.

Кэмерон хохотнул и повернулся, чтобы пойти дальше. Джона ценил то, что он не заостряет внимание на его мини-срыве. Привлечение внимания к его симптомам только всё ухудшит.

Подстроившись под его ритм, Джона краем глаза посмотрел на Кэмерона.

— Так ты расскажешь мне, что сделал, чтобы оказаться одним из парней Рохана?

— Все постояльцы знают о программе общественных работ? — спросил Кэмерон. Его веки опустились. Ему было стыдно, что к работе его приговорил суд.

— Нет, я так не думаю. Просто я… замечаю то, что не видят другие люди. Я как бы на другой волне, чем все остальные. Мы с Роханом обсуждали это, но только потому, что он знает, что я буду молчать. А теперь хватит менять тему, — сказал Джона, мягко толкая его плечом.

Широкие плечи Кэма поднялись от усталого вздоха.

— Я слишком сильно веселился. Полагаю, меня поймали.

— Чепуха.

Светлые волосы метнулись так быстро, что Джона почувствовал на лбу ветерок. От этого он мысленно улыбнулся.

— Какого чёрта?

— Какая настоящая история? Здесь только ты и я. Кроме того, если я кому-нибудь расскажу, можешь просто валить это на бредни сумасшедшего, — подмигнул Джона, чтобы скрыть укол правды.

— Мне не особо нравится об этом говорить. После смерти матери я вроде как пошёл по наклонной. Она была единственной, кто знал, что я гей — единственной, кто говорил, что мне позволено быть геем — а затем она вдруг исчезла. Я много пил, много тусовался с пустоголовыми женщинами, как заставлял отец. В конце концов, это на мне сказалось. Однажды я пытался доехать до дома и в итоге устроил аварию.

Джона резко вдохнул. Он так и думал, что будет что-то подобное, раз Кэмерон бывший актёр и всё такое, но всё равно слышать это было больно.

— Кто-нибудь…

— Никто не пострадал. Только пару ушибов и синяков. Но этого было достаточно. Моему отцу пришлось любо дать кому-то на лапу, либо пообещать что-то, чтобы устроить меня на общественные работы, так что я не могу облажаться, иначе вернусь прямо к тому, с чего начал.

— Ты не облажаешься. У тебя отлично получается. Все постояльцы тебя любят, — не уверенный почему, Джона вдруг застеснялся. Все постояльцы? Это была правда, он чувствовал необъяснимую привязанность к Кэмерону, которую никогда не испытывал ни к кому в Ривербенде — ладно, вообще ни к кому. Из-за природы его заболевания было крайне сложно общаться на социальном уровне, не важно, как сильно ему нравился человек. Он просто был так устроен. Из-за того, что Кэмерон был связан с Кайлом Чейзом, когда «Чейз и Слоан» были словно безопасным укрытием во время его… восстановления, Джона чувствовал особую близость с ним.

Он не хотел обдумывать это слишком тщательно, ему просто хотелось хоть раз в своей чёртовой жизни насладиться лёгкой компанией. Они продолжали идти в приятной тишине неизвестное количество времени, пока холод не начал просачиваться через их одежду и морозить конечности. По какому-то молчаливому согласию, они завершили прогулку и направились обратно, глубоко вдыхая прохладный и сухой горный воздух.

Наконец, Кэмерон нарушил тишину.

— Ты так и не ответил на мой вопрос.

— Хмм?

— Почему ты здесь? С тобой что-то случилось, или ты всегда был таким?

***

Тьма. Она всегда переполняла Джона, совершенное отсутствие света в подвале Ангуса каждый раз, когда он открывал ночью глаза. Даже когда был день, въевшаяся грязь на маленьком, почти заставленном окне особо не пропускала солнечный свет.

Он сбился со счёта, как много дней, может недель, он там пробыл. Ангус говорил, что они просто пойдут за угол купить мороженое.

— Это будет наш маленький секрет, — сказал он, так как Джона нельзя было есть сладкое. Они и правда купили мороженое, хотя у шоколадного мороженого с орехами и зефиром был слегка кислотный привкус с горьким послевкусием. Вскоре после того, как доел, Джона отключился. Когда он очнулся, он был в фургоне, а затем в подвале, и с тех пор едва ли видел дневной свет.

По полу над ним стучали тяжёлые шаги, из-за чего каскадом падала пыль между щелями древних досок. Джона быстро моргал в тщетной попытке убрать пыль из глаз. Как всегда, он проследил за тропой шагов, используя свой острый слух, который компенсировал его ухудшившееся зрение. Шум приближался к расшатанной лестнице вдоль дальней стены подвала, и дверь со скрипом открылась, заполняя комнату светом. Джона прищурился и поднял руку к глазам, чтобы закрыть их, потому что они стали очень чувствительными из-за проведённого им времени в темноте.

Появился силуэт, освещённый со спины светом с лестницы, низкий по росту и широкий в плечах. К фигуре присоединилась форма поменьше, пока что-то тяжёлое не свалилось вниз по лестнице. Дверь захлопнулась. Свет исчез. Джона забился в угол, не зная, с какой новой опасностью ему придётся столкнуться.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒