Германцы и скандинавы 4 страница

Ирландские сказания при описании едва ли не любой битвы называют женские имена. Так, когда Кормак, сын умершего короля Конхобара, в бою отстаивал свое право на трон, в списке его соратников упомянуты несколько женщин. Эти воинственные ирландки на равных бьются с мужчинами. «Кайндлех, дочь Гаймгелта, женщина‑воин, приемная мать Кормака, пала у Муйне Кайндлиге от руки Мане, сына Айлиля и Медб. Луан, сын Суанаха, пал у Ат Луайн, отчего и зовется так этот брод. Буйдех, дочь Форгемена, сразила Луана…»

Древняя столица племени уладов, жившего на севере Ирландии, Эмайн Маха, по преданию, была названа по имени воинственной королевы, завоевавшей власть с оружием в руках. Об этом рассказывается в саге «Сватовство к Эмер», входящей в уладский цикл ирландского эпоса. В самой саге речь идет о временах уже почти исторических – главный ее герой Кухулин жил примерно на рубеже эр. Но вставной рассказ, которым Кухулин развлекает своего возничего Лаэга, возвращаясь от невесты, переносит читателя в далекую древность.

Некогда Ирландией правили «три короля из уладов». Правили они по очереди, каждый по семь лет. Причем смена власти обеспечивалась поручителями: семь друидов связали королей магическими заклятиями, семь ученых‑филидов должны были в случае нарушения клятвы «возвести на них позор и поношение», семь вождей должны были «изранить и убить их, коли не оставит один из них власть через семь лет»… Короли, судя по всему, оказались долгожителями, поскольку к каждому из них бразды правления успели перейти трижды. Но потом один из королей, Аэд Руад, то есть Аэд Рыжий, все‑таки умер, сыновей у него не было, и когда пришла его очередь править, дочь усопшего властителя, носившая имя воинственной богини Махи и прозвище Рыжеволосая, пожелала занять его место. Другие короли возразили, ибо «не годится отдавать королевскую власть женщине». «И тогда случилось между ними сражение, и досталась в нем победа Махе. Семь лет после того правила она страной».

Между тем умер второй король, по имени Диторба. У него было пять сыновей, и они потребовали у Махи передать им власть, ибо положенные ей семь лет истекли. Но королева заявила, «что не отдаст власти, ибо не по поручительству добыла ее, но на поле битвы». Вопрос о престолонаследии был решен силой оружия, «и победила Маха, истребив многих». Впрочем, неудачливых принцев победительница пощадила и отослала «в пустынные места Коннахта» – государства на западе Ирландии, с которым улады вели непрерывные войны.

Укрепив свою власть, королева решила выйти замуж. Она выбрала в мужья третьего оставшегося в живых короля‑соправителя. Поскольку вся троица правила в общей сложности шестьдесят три года, а потом в течение семи лет трон удерживала сама Маха, то жениху было уже по крайней мере за восемьдесят. Но это не смутило рыжеволосую королеву: сага говорит, что она «взяла… в мужья Кимбаета, дабы стать предводительницей его войска».

После этого Маха отправилась в Коннахт проведать своих прежних противников, сыновей Диторба. Дела у опальных принцев, судя по всему, шли неважно, ибо королева, прикинувшаяся прокаженной старухой, и «покрыв лицо месивом из ржи и торфа», сумела тем не менее соблазнить всех пятерых. Насилия почтенной старушке, подсевшей к их очагу, принцы не чинили, они накормили ее мясом и готовы были решить дело «по любви». Но злокозненная королева не оценила порыва юношей. Она поочередно уводила их в лес и там почему‑то вступала с каждым из принцев не в любовную, а в боевую схватку. Чем именно не угодили бедные юноши рыжеволосой властительнице, авторы настоящей книги так и не поняли. Но она одолела их всех и, «связав одним ремнем, отвела к уладам». Улады предложили убить пленников, но усовестившаяся Маха сказала, что «это будет против правды короля». Она сделала принцев невольниками и заставила их построить стену вокруг крепости, которая с тех пор была столицей Улада и носила имя Эмайн Маха вплоть до ее разрушения в 323 году н. э.

Знаменитый герой Кухулин, рассказавший эту историю своему вознице, сам учился воинскому мастерству у женщины, сражаться с женщинами ему тоже приходилось. Причем первое столкновение героя с прекрасным полом окончилась весьма бесславно. Совсем еще юный Кухулин отправился в приграничные земли и убил своих первых врагов. Когда мальчик возвращался обратно, жители Эмайн Махи издали увидели колесницу с одиноким воином, везущим окровавленные головы. Король уладов, Конхобар, испугался, что ребенок еще не насытился битвой и может продолжить резню в родном Уладе. Правда, юному Кухулину еще не исполнилось и восьми лет, но у эпических героев свои законы. Для того чтобы нейтрализовать воинственного ребенка без кровопролития, король выслал ему навстречу «трижды пятьдесят обнаженных женщин… чтобы показали они ему свою наготу и срам». Юный воитель смутился и спрятал лицо, после чего его противницы «отняли его от колесницы и погрузили в три чана с ледяной водой, чтобы погасить его гнев».

Так Кухулин потерпел поражение от женщин. Впрочем, для героя ирландского эпоса это было не слишком постыдно. Ведь позднее Кухулин обучался военному делу именно у женщины – богатырши Скатах. Судя по всему, Скатах была лучшим мастером боевых искусств не только в Ирландии, но и в окрестных государствах. Кухулин еще до встречи с богатыршей «славился своими боевыми приемами». Однако некто Форгал заявил, что «если бы Кухулин отправился в Шотландию к Домналу Милдемалу, то от того возвеличилось бы его боевое искусство, а если бы довелось ему побывать у Скатах, дабы обучиться боевым приемам, то превзошел бы он великих бойцов всей Европы». Злокозненный Форгал мечтал спровадить героя из Ирландии, чтобы тот не женился на его дочери, однако наставников он назвал верно. Кухулин прошел школу у Домнала, который в том числе научил его «взбираться по воткнутому копью до самого наконечника и стоять на нем». Но и это еще не было вершиной мастерства: Домнал и сам признал, «что не закончено будет его обучение, если не побывает он на севере у Скатах».

Обучение военному делу было поставлено у богатырши на широкую ногу. Сага говорит о целом «лагере, где жили воспитанники Скатах». Стал постигать богатырскую науку и Кухулин. Когда его обучение уже подходило к концу, «случилась распря между Скатах и чужими племенами, что были под властью королевы по имени Айфе». Айфе тоже славилась своим воинским мастерством, «…не было в целом мире воительницы страшнее ее». Сначала добросердечная Скатах не хотела вмешивать своего юного ученика в военные разборки великих воительниц. Она «дала ему сонный напиток, дабы не вступал он в сражение и не случилось бы с ним беды». Но Кухулин быстро пробудился и вышел на бой рядом с сыновьями Скатах. После нескольких побед, одержанных героем в единоборстве с лучшими воинами Айфе, ему довелось сразиться с самой королевой. Собственно, Айфе вызвала на поединок Скатах, но Кухулин решил заменить свою наставницу. На честную победу он не надеялся и решил пойти на хитрость.

«Выступил Кухулин навстречу Айфе, но перед боем пожелал узнать, что для Айфе дороже всего на свете. И ответила ему Скатах:

– Больше всего любит она своих двух коней, колесницу и возничего.

Тогда сошлись на боевой тропе Кухулин и Айфе, и начался между ними поединок. Разлетелось от ударов Айфе оружие Кухулина, и меч обломился у рукояти. Вскричал тут Кухулин:

– Горе! Возничий Айфе опрокинул коней и колесницу в долине, и все они погибли!

Услышав это, обернулась Айфе, и тогда набросился на нее Кухулин, обхватил ее тело под грудями и, взвалив на себя, словно мешок, отнес к своему войску. Там опустил он ее на землю и занес над нею свой меч. И сказала тут Айфе:

– Жизнь за жизнь!

– Исполни за то три моих желания, – отвечал ей Кухулин.

– То, что ты пожелаешь, будет исполнено, – сказала Айфе.

– Вот каковы мои три желания, – молвил Кухулин, – поручись перед Скатах, что никогда больше не будешь ты с ней воевать, стань в эту же ночь моею перед входом в твою собственную крепость и, наконец, принеси мне сына.

– Обещаю тебе это, – сказала Айфе».

Знаменитая «амазонка» исполнила обещание, данное победителю. Не исключено, что она сделала это достаточно охотно. Ведь про Кухулина было известно, что «превыше всех прочих любили его женщины Улада за ловкость в играх, отвагу в прыжках, ясность ума, сладость речей, прелесть лица и ласковость взора. Семь зрачков было в глазах юноши – три в одном и четыре в другом, по семи пальцев на каждой ноге да по семи на каждой руке. Многим был славен Кухулин». Волосы у него были трех цветов: черные, кроваво‑красные и золотые. На щеках у него виднелись четыре ямочки: «желтая с зеленой да голубая с красной». Когда же герой «приходил в боевую ярость, один глаз его так глубоко уходил внутрь головы, что журавль не мог бы его достать, а другой выкатывался наружу, огромный, как котел, в котором варят целого теленка». Все это настолько поразило воображение уладских женщин и дев, что они не только влюблялись в него, но и «кривели на один глаз ради сходства с ним, из любви к нему…». Так что Айфе, хотя она и была побеждена, досталась завидная доля разделить любовь столь ослепительного героя, не рискуя во имя этой любви окриветь.

Другой знаменитой противницей Кухулина была королева Медб – владычица Коннахта, с которым родной Улад Кухулина находился в состоянии постоянного соперничества. Королева избрала себе в мужья некоего Айлиля, заявив: «Как бы жила я с супругом трусливым, коли всегда побеждаю в сражении, бою, поединке, где трус заслужил бы позор и насмешки». Впрочем, хотя королева и выбрала мужа, равного себе, но главенства в Коннахте она ему не уступила. Вместе с мужем, а иногда и лично она руководит боевыми действиями, а временами и сражается сама. Сага «Похищение быка из Куальнге» сообщает: «В ту же пору сразилась Медб против Дун Собайрхе с Финдмор, женой Келтхайра, убила ее и разорила Дун Собайрхе».

Когда королева Медб не поделила с жителями Улада знаменитого быка из Куальнге, она посылает против Кухулина шестерых своих бойцов, причем среди них были «трое мужчин и три женщины». «Вступил с ними в битву Кухулин и поразил всех до единого». Сама Медб на единоборство с Кухулином выйти не рискнула и посылала против него одного за другим своих лучших бойцов. Но в битвах королева участвовала. Воин Кетерн, вернувшись из сражения и показывая свои раны лекарю Фингину, рассказывал о ней: «Приблизилась ко мне женщина, высокая, прекрасная, длиннолицая, бледная, с золотистыми прядями волос. На ней был пурпурный плащ, а в нем на груди золотая заколка. Прямое остроконечное копье сверкало в ее руке. Нанесла она мне эту рану, да и я легко ранил ее».

Интересно, что воинская слава Медб оказалась недолговечна. Правда, саги сохранили рассказ о ее деяниях. Но в мифологии ирландцев воинственная Медб к семнадцатому веку превратилась в королеву Маб, повелительницу фей. Шекспир писал о том, как скромно завершилась ее карьера:

Она родоприемница у фей,

А по размерам – с камушек агата

В кольце у мэра. По ночам она

На шестерне пылинок цугом ездит

Вдоль по носам у нас, пока мы спим.

В колесах – спицы из паучьих лапок.

Каретный верх – из крыльев саранчи.

Ремни гужей – из ниток паутины,

И хомуты – из капелек росы.

На кость сверчка накручен хлыст из пены,

Комар на козлах – ростом с червячка,

Из тех, которые от сонной лени

Заводятся в ногтях у мастериц.

Ее возок – пустой лесной орешек.

Ей смастерили этот экипаж

Каретники волшебниц – жук и белка…

Она в конюшнях гривы заплетает

И волосы сбивает колтуном,

Который расплетать небезопасно.

Перевод Б. Пастернака

Ирландский эпос рассказывал не только о воинственных женщинах, но и о женщинах, которые, подобно амазонкам, жили вдали от мужчин. Но если амазонки, описанные античными авторами, нисколько этим не тяготились, то жительницы кельтской Страны Женщин, судя по сагам, регулярно появлялись в Ирландии и заманивали мужчин в свою замечательную, но однополую страну. Страна эта располагалась на островах, или на острове, далеко в море. Там была «неведома горесть и неведом обман», там можно было слушать «сладкую музыку» и пить «лучшее из вин», на лугах там паслись желто‑золотые, красные и небесно‑синие кони, а люди жили «без скорби, без печали, без смерти, без болезни, без дряхлости».

Радость вселяет страна эта

В сердце всякого, кто гуляет в ней,

Не найдешь ты там иных жителей,

Кроме одних женщин и девушек.

Но как ни была чудесна жизнь на волшебном острове, его истомившиеся жительницы регулярно появлялись в Ирландии и сладкими песнями манили мужчин за собой. И если Кондла Красный прыгнул в стеклянную ладью к прекрасной незнакомке один, то его последователи уже отправлялись в плавание целыми группами. Так, в саге «Плавание Брана, сына Фебала» рассказывается о том, как вдогонку за незнакомой красавицей отправился на Острова Женщин король Бран, прихватив с собой «трижды девять мужей». Правда, Бран и его спутники, погостив на острове, в конце концов пустились в обратное плавание. Но есть основания думать, что они заметно повлияли на демографическое состояние Страны Женщин, и после их визита быт кельтских островных «амазонок» претерпел заметные изменения.

Говоря об амазонках из кельтских легенд, нельзя не упомянуть знаменитую Кольну‑дону из одноименной поэмы Оссиана. Правда, давно установлено, что поэмы древнего кельтского певца Оссиана, сына Фингала, написал в девятнадцатом веке Джеймс Макферсон, который, будучи закоренелым сторонником романтизма, сделал таким же твердокаменным романтиком и ни в чем не повинного кельта. Но тем не менее хоть в какой‑то мере Макферсон на древние сказания опирался. В результате получился рассказ, замешенный на облачных чертогах, белоснежных персях и горных потоках. Но героиня этого рассказа носит кольчугу и щит, поэтому авторы настоящей книги предлагают историю Кольны‑доны вниманию читателей.

Дочь короля Кольна‑дона, чье имя означало «любовь героев», жила на берегах «мятежного потока Кол‑амона, мрачного скитальца далеких долин». «Очи ее были звезды блестящие, руки – белая пена потоков. Перси тихо вздымались, словно волна океана зыбучая». Некто Тоскар оказался в гостях у отца Кольна‑доны, увидел деву, «осененную длинными кудрями», и любовь «сошла на смятенную душу его, словно луч на океан мрачно‑бурный». Однако столь бурные чувства не подвигли героя на то, чтобы сделать предложение, и он покинул замок красавицы. Через некоторое время, когда Тоскар «устремился по следу косуль», т. е., говоря простым языком, отправился на охоту, ему повстречался «юноша со щитом и копьем без острия». Тоскар вспомнил свою любовь и поинтересовался у юноши о судьбе «прекрасной владычицы арф». Юноша ответил, что «теперь ее путь в пустынях с королевским сыном, с тем, кто сердцем ее завладел, когда блуждало оно в чертоге». Тоскар решил немедленно устремиться на битву с соперником, причем так торопился, что не стал заезжать за доспехами и выхватил у юноши щит, которым тот старательно прикрывался. Выяснилось, что незнакомцу было что прикрывать: Тоскар увидел, как «…дивно вздымались пред ним перси девы, белые, словно лебеди грудь, плывущей по быстро несущимся волнам». Оказалось, что это сама Кольна‑дона гуляет по лесу в полном боевом вооружении. Почему ее копье было «без острия» и что она собиралась с ним делать, авторам настоящей книги неизвестно. В остальном же случай с прекрасной королевной подтверждает обычай кельтских дев пользоваться оружием и доспехами.

Подтверждается воинственность кельтских женщин и более надежными источниками. Аммиан Марцеллин в четвертом веке н. э. не без юмора писал о галлах: «Когда один из них поссорится с другим и ему станет помогать его жена, которая сильнее его и голубоглаза, то целая толпа чужеземцев не справится с ними, особенно когда та, гневно откинув голову, скрежеща зубами и размахивая белоснежными и могучими руками, начнет наносить кулаками и ногами удары не слабее снарядов катапульты, выбрасываемых при помощи скрученных жил».

О королеве британского племени иценов Боудикке, в 61 году поднявшей восстание против римлян, писали историки Тацит и Дион Кассий. Наместником римской провинции Британия в это время был Гай Светоний Паулин, проводивший агрессивную завоевательную политику. Он, в частности, напал на остров Мону, где его встретило, по словам Тацита, стоявшее в полном вооружении вражеское войско, «среди которого бегали женщины; похожие на фурий, в траурных одеяниях, с распущенными волосами, они держали в руках горящие факелы; бывшие тут же друиды с воздетыми к небу руками возносили к богам молитвы и исторгали проклятия». «Новизна этого зрелища» потрясла римлян, которые сражаться с женщинами как‑то не привыкли. Наконец, «вняв увещаниям полководца и побуждая друг друга не страшиться этого исступленного, наполовину женского войска, они устремляются на противника, отбрасывают его и оттесняют сопротивляющихся в пламя их собственных факелов».

Но не успели римляне закрепить свою победу на острове Мону, как провинцию охватило новое возмущение. Король иценов Прасутаг, бывший союзником римлян, для того чтобы сохранить свой род, завешал королевство не только двум своим дочерям, но и римскому императору, назначив его сонаследником. Обычно римляне признавали такую практику и оставляли правителям‑наследникам по крайней мере некоторую независимость. Но за дочерьми Прасутага захватчики права наследования не признали. Тацит пишет, что «вышло наоборот, и царство стали грабить центурионы, а достояние – рабы прокуратора, как если бы и то, и другое было захвачено силой оружия. Прежде всего была высечена плетьми жена Прасутага Боудикка и обесчещены дочери; далее, у всех видных иценов отнимается унаследованное от предков имущество (словно вся эта область была подарена римлянам), а с родственниками царя начинают обращаться, как с рабами».

В отместку боги послали римлянам самые зловещие знамения, центром которых стал захваченный ими город Камулодун (современный Колчестер): «статуя Виктории в Камулодуне безо всякой явной причины рухнула со своего места и повернулась в противоположную сторону, как бы отступая перед врагами. И впавшие в исступление женщины стали пророчить близкую гибель; в курии камулодунцев раздавались какие‑то непонятные звуки, театр оглашался воплями, и на воде в устье Тамезы явилось изображение поверженной в прах колонии; Океан стал красным, как кровь, и на обнаженном отливом дне виднелись очертания человеческих трупов».

Тем временем Боудикка, ставшая предводителем и знаменем грядущего восстания, собирала племена британцев для борьбы с завоевателями. Тацит пишет:

«Боудикка, поместив на колеснице впереди себя дочерей, когда приближалась к тому или иному племени, восклицала, что британцы привыкли воевать под предводительством женщин, но теперь, рожденная от столь прославленных предков, она мстит не за потерянные царство и богатства, но как простая женщина за отнятую свободу, за свое избитое плетьми тело, за поруганное целомудрие дочерей. Разнузданность римлян дошла до того, что они не оставляют неоскверненным ни одного женского тела и не щадят ни старости, ни девственности. Но боги покровительствуют справедливому мщению: истреблен легион, осмелившийся на битву; остальные римляне либо прячутся в лагерях, либо помышляют о бегстве. Они не выдержат даже топота и кликов столь многих тысяч, не то что их натиска и ударов. И если британцы подумают, сколь могучи их вооруженные силы и за что они идут в бой, они убедятся, что в этом сражении нужно победить или пасть. Так решила для себя женщина; пусть же мужчины цепляются за жизнь, чтобы прозябать в рабстве».

Войска восставших разгромили Камулодун, сожгли недавно основанный римлянами Лондиниум (Лондон) и Веруламиум (Сент‑Олбанс). Всего в трех городах было убито около семнадцати тысяч человек. Боудикка не брала пленных и вела войну с исключительной жестокостью. Тацит пишет: «…Восставшие не знали ни взятия в плен, ни продажи в рабство, ни каких‑либо существующих на войне соглашений, но торопились резать, вешать, жечь, распинать, как бы в предвидении, что их не минует возмездие, и заранее отмщая себя». Впрочем, королеву иценов можно если не оправдать, то понять. Но ее триумф длился недолго. Римские легионы разгромили восставших, среди которых, по утверждению Тацита, было «больше женщин, чем боеспособных мужей». Сама Боудикка «лишила себя жизни ядом».

Интересно, что на территории Британии сражались не только местные женщины. К изумлению историков, раскопки в Бруэме (графство Камбрия) обнаружили останки двух вооруженных женщин, по‑видимому, воевавших в составе римских вспомогательных войск. Сами раскопки были проведены еще в 60‑х годах двадцатого века, но детальное изучение материала стало возможным только в начале века двадцать первого. Женщины были сожжены на погребальных кострах. Их возраст приблизительно оценивается между двадцатью и сорока пятью годами. Помимо обычных украшений и посуды, в одном из погребений были найдены кости лошади и в обоих – обкладки ножен. Захоронения датируются примерно между 220‑м и 300 годом. Историки предполагают, что воительницы пришли в Британию с берегов Дуная. Именно оттуда, судя по другим находкам и сохранившимся надписям, происходили сарматские нумерии – вспомогательные подразделения римской армии. А поскольку женщины сарматов славились независимым и воинственным нравом и, как мы уже упоминали в главе «Степь», сражались наравне со своими мужьями и братьями, нетрудно допустить, что сарматские «амазонки» могли завербоваться и в римскую армию.

Но таких женщин, конечно, были единицы (всего, по оценке современных историков, в Британию было переведено пять с половиной тысяч сарматов). Значительно больше воительниц на Британских островах входило в состав местных армий. Так, в Ирландии воинская повинность для женщин была уничтожена только в конце седьмого века стараниями монаха Адамнана (или Адомнана), впоследствии причисленного к лику святых.

Средневековый текст гласит, что однажды Адамнан и его мать Роннат путешествовали по Ирландии. Монах предложил матери понести ее на спине, но та отказалась от помощи, объяснив свой отказ тем, что Адамнан – непочтительный сын. «Кто может быть почтительнее меня! – возопил монах. – Я надел на грудь кушак, чтобы переносить тебя с места на место, оберегая от грязи и воды. Я не знаю долга, который мужчина мог бы выполнить для своей матери и который я не выполнил бы». Из дальнейшего разговора выяснилось, что единственное, чего Адамнан не делал для своей матери, – это не пел, ибо был полностью лишен голоса. Но для того чтобы компенсировать этот недостаток и ублажать свою родительницу музыкой, он завел губную гармошку. Однако Роннат была непреклонна: «Твоя исполнительность хороша, но это не тот долг, которого я жажду; ты должен для меня освободить женщин от боевых стычек и жизни в военных лагерях, от сражений и битв, от ран и убийств…»

Тем временем монах и его мать подошли к полю, где в это время как раз шла битва с участием женщин. Здесь они увидели «самое трогательное и жалостное: голову женщины, лежащую отдельно от тела, и ее маленького ребенка на груди у тела, по одной щеке у него текла струйка молока, а по другой – струйка крови». Опечаленный монах приложил голову женщины на место, сотворил крестное знамение, и незнакомка ожила. Сам же Адамнан, понукаемый матерью, написал закон, так называемый «закон Адамнана», освобождающий женщин от воинской службы и защищающий их, детей и монахов от произвола во время военных действий. Закон этот был принят на собрании кельтских и пиктских вождей в 697 году.

Германцы и скандинавы

Знаменитый датский летописец Саксон Грамматик, живший на рубеже двенадцатого и тринадцатого веков, в своей обширной хронике «Деяния данов» писал о том, что в былые времена среди его соотечественников нередко встречались женщины, которые «одевались, чтобы выглядеть, как мужчины, и посвящали почти все мгновения своих жизней поиску войны». Эти женщины «забыли о своем природном положении» и не были отравлены «инфекцией роскоши». Они «предпочитали войну объятиям, вкус крови предпочитали поцелуям и армию предпочитали амурам. Они посвящали копьям свои руки, созданные для ткацкого станка, они поражали своими пиками мужчин, которых могли бы смягчать своими взорами, они думали о смерти, а не о любви».

Летописцу, конечно, виднее, тем более что его отделяло от датских «амазонок» значительно меньше веков, чем авторов настоящей книги. И все же возьмем на себя смелость считать, что знаменитый датчанин несколько польстил (или наоборот?) своим соотечественницам. Женщины германо‑скандинавских народов воевали реже, чем, например, женщины кельтов. Для них война была исключением, а не правилом. Воинственные валькирии, конечно, носились по небу на своих боевых конях, но обычно германские дамы придерживались знаменитой формулы «трех „К“» – «Kinder, Küche, Kirche» – «дети, кухня, церковь». Формула эта, как вычитали авторы настоящей книги в «Энциклопедическом словаре крылатых слов и выражений», изначально включала в себя четвертую «К», «Kleider» – наряды. Авторство ее принадлежит, конечно, не Саксону Грамматику и даже не Бисмарку, которому ее обычно приписывают, а последнему германскому императору Вильгельму II Гогенцоллерну. Сформулировано знаменитое правило было примерно на полторы‑две тысячи лет позже тех времен, о которых ведут речь Саксон Грамматик и авторы настоящей книги. Неизвестно, насколько древние германки увлекались нарядами; церковь они в те времена посещать еще, конечно, не могли, хотя в религиозной жизни участвовали и даже нередко исполняли роль прорицательниц. Что же касается «детей», «кухни» и прочих семейных ценностей, то они для германских и скандинавских женщин, безусловно, всегда стояли во главе угла.

Правда, в древности при вступлении в брак германские невесты получали от своих мужей в подарок не кольца, не наряды и даже не кухонную утварь, а полный набор боевого вооружения. Но пользоваться этими подарками женщинам, как правило, не приходилось, и они имели значение чисто ритуальное. По крайней мере об этом с полной уверенностью пишет на рубеже первого и второго веков н. э. римский историк Тацит:

«Приданое предлагает не жена мужу, а муж жене. При этом присутствуют ее родственники и близкие и осматривают его подарки; и недопустимо, чтобы эти подарки состояли из женских украшений и уборов для новобрачной, но то должны быть быки, взнузданный конь и щит с фрамеей (дротик. – О. И.) и мечом. За эти подарки он получает жену, да и она взамен отдаривает мужа каким‑либо оружием; в их глазах это наиболее прочные узы, это – священные таинства, это – боги супружества. И чтобы женщина не считала себя непричастной к помыслам о доблестных подвигах, непричастной к превратностям войн, все, знаменующее собою ее вступление в брак, напоминает о том, что отныне она призвана разделять труды и опасности мужа и в мирное время, и в битве, претерпевать то же и отваживаться на то же, что он; это возвещает ей запряжка быков, это конь наготове, это – врученное ей оружие. Так подобает жить, так подобает погибнуть; она получает то, что в целости и сохранности отдаст сыновьям, что впоследствии получат ее невестки и что будет отдано, в свою очередь, ее внукам».

Германские жены сопровождали своих мужей на войну. Правда, в битву они, как правило, не шли, но их близость вдохновляла бойцов. Тацит пишет: «…K матерям, к женам несут они свои раны, и те не страшатся считать и осматривать их, и они же доставляют им, дерущимся с неприятелем, пищу и ободрение… Как рассказывают, неоднократно бывало, что их уже дрогнувшему и пришедшему в смятение войску не давали рассеяться женщины, неотступно молившие, ударяя себя в обнаженную грудь, не обрекать их на плен, мысль о котором, сколь бы его ни страшились для себя воины, для германцев еще нестерпимее, когда дело идет об их женах… Ведь германцы считают, что в женщинах есть нечто священное и что им присущ пророческий дар, и они не оставляют без внимания подаваемые ими советы и не пренебрегают их прорицаниями».

Впрочем, при необходимости германские женщины не ограничивались советами, но брали в руки оружие. Римский историк Флор в своей книге «Эпитомы» описывал решающую битву римского полководца Гая Мария с кимврами в 102 году до н. э. Вообще Флор, как и подобает римлянину, варваров не жаловал и некоторые действия противника объяснял «варварской глупостью». Но о женщинах кимвров даже он пишет с уважением:

«Битва с женами варваров была не менее жестокой, чем с ними самими. Они бились топорами и пиками, поставив телеги в круг и взобравшись на них. Их смерть была так же впечатляюща, как и само сражение. Когда отправленное к Марию посольство не добилось для них свободы и неприкосновенности – не было такого обычая, – они задушили своих детей или разорвали их на куски, сами же, нанося друг другу раны и сделав петли из своих же волос, повесились на деревьях или на оглоблях повозок».

Во второй половине третьего века римский император Аврелиан праздновал триумф, отмечавший его победы в нескольких войнах сразу. Это был, как писал примерно век спустя неизвестный автор книги «Жизнеописания Августов», триумф «над Востоком и над Западом». В том числе Аврелиан отмечал и свою победу над готами. Поэтому среди пленных «вели и десять женщин, которые сражались в мужской одежде среди готов и были взяты в плен, тогда как много других женщин было убито; надпись указывала, что они из рода амазонок: впереди несли надписи, указывавшие названия племен».

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒