Ефремов Е.А.

Кн. Г.Н.Трубецкой принадлежал

к редкому у нас типу высоко культурных

либеральных консерваторов.

Бердяев Н.А.[1]

Известнейший при жизни, да и теперь Василий Алексеевич Маклаков в двух блоках своих воспоминаний говорит о «знаменитых С.Н., Е.Н. и Г.Н. Трубецких»[2]. Кто он, этот последний из братьев? Выяснению этого вопроса я посветил с большими перерывами три последних года своей жизни.

Григорий Николаевич Трубецкой – младший из братьев - родился 17 сентября 1873 года[3]в имении Ахтырка[4] Дмитровского уезда Московской губернии, принадлежавшего представителю одного из старейших российских дворянских родов, который ведёт своё происхождение от Великого князя литовского Гедимина, правившего в четырнадцатом веке. Его внук, Дмитрий Ольгердович, носил титул князя брянского, стародубского и трубчевского, участвовал в Куликовской битве. Вскоре его потомки стали именоваться Трубецкими. В начале XVI века они перешли на службу к Ивану III.

Отец Трубецкого, Николай Петрович, дослужился до чина тайного советника, был известен как Председатель (1863-1876) Московского отделения Русского музыкального общества, самый действенный его содиректор (1862—1876) и, в этом качестве, главнейший помощник Н.Г. Рубинштейна по учреждению консерватории в Москве, а также один из двух главных меценатов при начале работы Московского отделения. Мать, Софья Алексеевна Лопухина, также принадлежала к старинному дворянскому роду, который сумел возвыситься благодаря браку Евдокии Лопухиной с царём Петром I.

У них родилось 9 детей, младше Григория была только одна из сестёр. Из-за материальных затруднений глава семейства был вынужден в 1876 году перебраться из Москвы в Калугу, чтобы занять там видный пост вице-губернатора. В части своих мемуаров под названием «Облики прошлого» Григорий Николаевич написал: «Мои первые более ясные воспоминания связаны с Калугой. Мне было 4 года, когда мы туда переехали <…> »в 1877 году[5]. Он так описывает отца, отмечая качества, которые незаметно впоследствии оказались присущи и ему:

«Мой отец был необыкновенной доброты и незлобивости. Он вечно за кого-нибудь хлопотал <…> При этом никогда никакое мелкое чувство и мелкая мысль не имели доступа в его чистое сердце. Ему органически чужды были тщеславие и зависть. Ему дана была простота от Бога»[6].

Больше места в своих воспоминаниях князь уделяет образу матери, а также её роли в личном становлении:

«<…> я чувствую, что каждым добрым своим движением, всем духовным содержанием обязан ей и наследственно своему отцу. Но Мама развивала в нас не только религиозные и нравственные стороны души, но и отзывчивость на все вопросы духа»[7].

Родители Григория Николаевича вообще достойны особого упоминания, они смогли воспитать сыновей, получивших всероссийское значение: объединившего всё дворянство страны П.Н. Трубецкого; выборного ректора Императорского Московского университета и философа С.Н. Трубецкого; богослова, политика и общественного деятеля Е.Н. Трубецкого.

Прожив немного в большом доме Квасникова, что был расположен в переулке недалеко от Воскресенской улицы; а затем в доме Сперанских; они переехали на улицу Загородную и поселились там уже окончательно, где заняли полностью дом Кологривова (теперь это ул. Академика Королёва, 25) со всеми флигелями и садом[8]. Обыкновенно с мая они переезжали в губернаторскую дачу, в здание постройки ещё екатерининского времени, которое стояло в Загородном саду (теперь это парк им. К.Э. Циолковского, а дача по свидетельству одного мемуариста сгорела в ране-советское время, возможно, из-за поджога, скрывавшего следы разграбления чужой собственности)[9]. Для субботних и воскресных служб семья посещала Георгиевскую церковь «за верхом», т.е. за оврагом[10]. В мемуарах князь подробно описывает губернский центр и калужское общество, выделяя в нём фигуру известного Н.С. Кашкина, бывшего петрашевца, а тогда товарища председателя окружного суда, отмечая, что этот «человек более высокой культуры и склада»[11].

«Большим событием в моей жизни было поступление в третий класс Гимназии осенью 1885 года.

Странно вспомнить, какой дореформенной стариной была в то время Калужская Гимназия. Директор Овсянников, как я потом только узнал, приезжал спрашивать моего отца, как он желает, чтобы меня звали: Ваше Сиятельство или только по фамилии. Сам он преподавал у нас в классе историю и числился нашим классным наставником»[12].

По прошествии одиннадцати лет служба отца в Калуге закончилась – он был назначен Почётным Опекуном по ведомству императрицы Марии Фёдоровны - и семья возвратилась летом 1887 года в Москву[13]. Они поселились в доме Николая Сергеевича Оболенского на Большой Кудринской улице, на втором этаже[14]. В старой столице подростка отдали «в одну из лучших классических гимназий - Пятую, которая была к нам ближе», в здании на углу Б.Молчановки и Поварской[15].

Университетская пора наступила осенью 1892 года. Под влиянием директора гимназии Александра Николаевича Шварца, преподававшего греческий язык, он выбрал историко-филологический факультет Московского университета[16]. К его окончанию в 1896 году защитил кандидатскую диссертацию о российской внутриполитической ситуации накануне освобождения крестьян в 1861 году[17].

По совету друга родителей, графа Дмитрия Алексеевича Капниста – директора Азиатского департамента – подал прошение о поступлении на службу в Министерство иностранных дел. Состоявшийся дипломат так вспоминал свои мотивы:

«Вступление в Азиатский Департамент связывалось для меня с перспективой службы в Константинополе и заграницей. Я имел об этом скорее смутное представление, но сама неизвестность казалась заманчивой, интересной»[18].

Константинополь, конечно, на самом деле назывался Стамбулом, но тогда у нас и в правительстве, и в обществе было принято такое переименование. Вот в этом они были едины. В октябре Трубецкой был принят на службу и переехал в Санкт-Петербург. Возможно, окружавшие его дипломаты знали, что он приходится троюродным братом дипломату и тогдашнему германскому канцлеру Хлодвигу цу Гогенлоэ[19]. В марте следующего года в стамбульском посольстве произошло служебное движение, и открылась должность секретаря консульства, - но с размещением в столице - на которую был назначен Трубецкой. Он получал 3 000 руб. в год, служебную квартиру и, по установившемуся обычаю, обедал у посла. По тогдашним ценам это было прекрасное жалование, вполне обеспечивающее существование, особенно в Стамбуле. Проведя Страстную и Пасху в Москве, собрав вещи, он отправился к новому месту дипломатической службы.

«Всего лучше, по мне, расположено наше посольство в [набережной] Буюк-Дере. Изящный дом с флигелями и двором, в который въезжают воротами с набережной. Сзади - роскошный сад с дорожками без конца, террасами и нагорными прогулками под тению каштанов и дубов исполинов. По соседству роскошный лес, служащий любимою прогулкою <…>

Там открывается широкий, привольный вид, и мы долго, пользуясь радушным гостеприимством уважаемого посла нашего И.А. Зиновьева, гуляли в чудном саду»[20].

Так началась его служба российским дипломатом под руководством нашего посла И.А. Зиновьева в Османской империи, где князю довелось провести более пяти лет. Вскорости в душу Григорию Трубецкому запала мысль о том, «что Проливы должны быть наши»[21]. Там к знаниям трёх основных европейских языков он добавил владение новогреческим и турецким, которые позже дополнил изучением сербского и болгарского[22]. Помимо службы он занимался к тому же поиском древностей Ближнего Востока. Его статьи по истории Константинопольской патриархии стали появляться на страницах журнала «Вестник Европы»[23]. Замечательными эпизодами оказались визиты к нему философа В.С. Соловьёва во время путешествия того в Каир весною 1898 года[24]. К 1900 году в посольстве в Стамбуле князь в чине титулярного советника занимал должность одного из двух помощников секретаря[25], а на следующий год был выдвинут на пост первого секретаря посольства.

В том же 1901 году 28 апреля состоялась его женитьба на Марии Константиновне Бутеневой. Венчание происходило в храме Московского Кремля - соборе Спаса Преображения на Бору, построенном в 1330 году к 1000-летию переноса столицы Римской империи в Константинополь (свадьба игралась и в день этого события, тогда – 10 мая). У них родились дети: Константин (1902), Николай (1903), Михаил (1905), Сергей (1906), Пётр (1910), Григорий (1912, умер в младенчестве).

В январе 1903 г. он уже занимал пост в нашем посольстве в Берлине[26], находясь в подчинении ещё более старого посла Н.Д. Остен-Сакена. Летом 1903 года помог в делах своему брату С.Н. Трубецкому, ординарному профессору Императорского Московского университета, в незнакомом ему Стамбуле во время организованной тем экскурсии в Грецию Историко-филологического студенческого общества, которое он возглавлял[27]. Задача Г.Н. Трубецкого заключалась в получении помощи от наших дипломатических представителей для беспрецедентной в России экскурсии московских студентов.

Возможно, он осенью ко 2–ому октября 1905 года успел прибыть на похороны брата Сергея Николаевича, как говорят об этом опубликованные в советское время мемуары писателя А. Белого[28]. В декабре того же года Григорий Николаевич оставил свою карьеру[29], чтобы присоединиться к усилиям Е.Н. Трубецкого по организации издания либерального общественно-политического журнала «Московский еженедельник», заменив горячо любимого ими старшего брата С.Н. Трубецкого. Так началась история неофициального органа «Партии мирного обновления». Шагом к её созданию в Москве явился «Клуб независимых». Собрание учредителей составило 200 человек, а уже на первом общем собрании, состоявшемся 5 февраля и прошедшем в Политехническом музее, присутствовало около 400. Председателем президиума клуба избрали В.М. Голицына, в президиум вошли такие либералы-центристы как: Е.Н. и Г.Н. Трубецкие, А.С. Вишняков, Н.И. Астров, Н.В. Давыдов, Н.Н. Баженов, Л.М. Лопатин, В.К. Рот, позднее присоединились С.А. Котляревский, Н.Н. Львов, И.Ф. Огнев[30]. В декабре 1905 года в журнале «Полярная звезда», которую издавал П.Б. Струве, появилась заметка князя о московском восстании[31]. С ним он начал сотрудничать ещё в октябре[32], после возвращения в конце того месяца Струве из эмиграции и очень похоже на то, что Трубецкой познакомился с ним в Германии как с редактором журнала «Освобождение» и был его сторонником уже тогда. Сама же новая партия продолжала формироваться и во время совещаний в Москве в сентябре и октябре 1906 года между бывшей фракцией мирнообновленцев в Первой Думе – П.А. Гейденом, Н.Н. Львовым, М.А. Стаховичем – и некоторыми московскими общественными деятелями, среди которых были Д.Н. Шипов, Е.Н. и Г.Н. Трубецкие, П.П. Рябушинский, С.И. Четвериков, А.И. Коновалов и другие[33]. Князь вступил в эту партию и выступал с разъяснениями её платформы, в том числе в Иванове-Вознесенске и Костроме[34].

На страницах совместного с братом еженедельника было опубликовано 53 статьи бывшего дипломата за период до 1910 года, когда Е.Н. Трубецкой по личным причинам прекратил его выход в свет. С этой трибуны его младший брат выступал с публицистическими статьями, особенно широко комментируя правительственную внешнюю политику. Близко касался он и политики внутренней: так в мае 1908 года их с братом еженедельник привлекли к суду за использование Григорием Николаевичем в своей статье оборота «зло самодержавия»[35]. Но состава преступления власти, видно, не нашли. Представляя «Московский еженедельник», с 1909 г. он участвовал в совещаниях журналистов, специализировавшихся на вопросах внешней политики.

Отметим, что в 1907 году с № 8 журнала в качестве второго редактора объявлялся Г.Н. Трубецкой и так по весь 1908 год. На самом деле он в том году оторвался от своих редакторских забот: «В 1908 г., частным человеком я объезжал Балканы. <…> я перевидел почти всех монархов и выдающихся деятелей на Балканском полуострове»[36]. Также он побывал и в Италии, и Турции[37]. Причина предпринятого вояжа – переход внимания общества от утомительной политической борьбы к событиям внешней политики, а также к славянскому вопросу[38]. Он выехал 20 марта от двух газет - петербургского «Слова» и московского «Русского слова», самой распространённой российской газеты - с условием присылки корреспонденций из стран, посещённых при этом 3-4 месячном путешествии[39]. Готовясь к поездке, он просил начальника отдела печати МИД А.А. Гирса: « <…> Окажите мне хорошую циркулярную протекцию по местам моего приблизительного маршрута: Константинополь, Афины, Крит, Смирна, Салоники, Укскюб, Белград, София, Бухарест и др.» Просьба была удовлетворена, и Трубецкой получил рекомендательное письмо за подписью товарища министра Н.В. Чарыкова. Наш посланник в Софии Д.К. Сементовский –Курилло докладывал ему о миссии нового корреспондента: «Кн. Трубецкой прибыл в Софию 7-го текущего мая и в течение десяти дней подробно изучал существующую здесь обстановку. Благодаря принятым мною мерам, он имел возможность войти в ближайшие отношения со всеми наиболее выдающимися политическими деятелями страны и с большинством дипломатического корпуса, помимо того, в распоряжении его были предоставлены сведения, коими располагает вверенное мне дипломатическое агенство по некоторым существенным вопросам»[40]. В свою очередь журналист сообщал Гирсу: «Моё путешествие протекает в самых благоприятных условиях благодаря исключительной любезности, которую я встречаю со стороны всех наших представителей, делающих действительно всё возможное, чтобы облегчить мою задачу»[41]. Он получил аудиенции у царя Болгарии Фердинанда I и сербского короля Петра I. Об этих беседах, не предназначавшихся для печати, он докладывал лично министру А.П. Извольскому. «Мне приходится быть очень осторожным и далеко не всё писать в корреспонденциях, чтобы не выдавать слишком большой осведомлённости, - делился он с А.А. Гирсом. – Осторожность диктуется также тем громадным интересом и подозрительностью, с которыми относятся к моей поездке во всех кругах, местных и иностранных»[42]. Дипломатический опыт и отличное знание балканских проблем позволили Трубецкому оправдать оказанное ему МИДом доверие. По мнению посланника в Софии корреспонденции князя вполне верно описывали политическую обстановку: «Широкое и беспристрастное осведомление общественного мнения в России о всём происходящем на Славянском Востоке имеет при существующих обстоятельствах первостепенное значение»[43]. В тот год на Балканы совершили поездки политики П.Н. Милюков, А.А. Стахович и В.А. Маклаков.

Группа общественности 31 октября в зале Литературно-художественного кружка собралась для обсуждения реферата, явившегося по результатам поездки Г.Н. Трубецкого. Он имел название «Основы русской политики на Ближнем Востоке и славянский вопрос». В дискуссии приняли участие Е.Н. Трубецкой, С.А. Котляревский, Л.А. Камаровский и Ф.Е. Корш. Было признано, что австрийской аннексией Боснии и Герцеговины Берлинский трактат был нарушен и требует полного пересмотра, истинная задача России — постановка славянского вопроса в полном объеме. Камаровский предложил провести плебисцит среди населения аннексированных провинций. Действия русской дипломатии были подвергнуты критике. Когда же Е.Н. Трубецкой связал проблему освобождения балканских славян с судьбой поляков в Российской империи, собрание было закрыто полицией[44].17 января 1909 г. рассказ В.А. Маклакова о посещении им Балкан слушали в Обществе славянской культуры. Собрание было представительным, с участием известных общественных деятелей и учёных: И.Х. Озерова, Д.Н. Шипова, С.А. Котляревского, Г.Н. Трубецкого и др. Председательствовал академик Ф.Е. Корш. К этому времени отделения общества возникли во многих провинциальных городах. Председатель Славянского вспомогательного общества А.И. Череп-Спиридович, также принимавший участие в заседании, попытался поднять вопрос о подготовке добровольцев на случай войны, но не встретил поддержки. Ему было сказано, что военные вопросы вне компетенции Общества славянской культуры. Зато оно на одном из ближайших своих заседаний поставило вопрос об обеспечении достоверной информацией о событиях, происходящих в славянском мире. Было предложено начать работу по созданию Славянского телеграфного агенства[45].

В период 1908-1910 гг., вероятно, по инициативе А.И. Коновалова, им с П.П. Рябушинским принадлежало начинание так называемых «экономических бесед». Они и их соратники понимали, что для обеспечения намеченных ими политических целей они нуждаются в содействии интеллектуалов, в первую очередь специалистов по экономике. В беседах принимал участие и опытный дипломат Г.Н. Трубецкой. Кстати, московские промышленники поддержали в своё время не только «Партию мирного обновления», но и курс «Московского еженедельника», где участвовал младший из братьев Трубецких. Эти собрания начались в апартаментах Коновалова на Поварской улице, а затем переместились в дом Рябушинского на Пречистенском бульваре. Среди ученых, регулярно принимавших участие в подобных мероприятиях, можно отметить экономиста и ректора Императорского Московского университета А.А. Мануйлова, экономиста П.Б. Струве, историка экономики М.М. Ковалевского, юристов П.И. Новгородцева и С.А. Котляревского, историка П. Г. Виноградова и богослова С.Н. Булгакова (получившего экономическое образование).

На этих совещаниях нередко ставились вопросы программного значения. В октябре 1910 г. в ходе одной из «экономических бесед» на квартире П.П. Рябушинского в качестве приоритетных тем будущих дискуссий были обозначены такие темы как рабочее законодательство, размеры земского налогообложения, формы государственного вмешательства в экономическую жизнь, организация мелкого кредита. По сведениям Трубецкого «резолюции» этих собраний были чрезвычайно авторитетны даже в Министерстве иностранных дел.

Важным итогом сотрудничества академиков и бизнесменов стал изданный в 1910 году В.П. Рябушинским (и при тесном содействии Трубецкого) двухтомник «Великая Россия: сборник статей по военным и общественным вопросам. Его авторы анализировали, в том числе и Тубецкой в статье «Россия как великая держава», проблемы страны в политической и экономической перспективе. Милитаристский, имперский пафос «Великой России» произвёл сильное впечатление на деловое сообщество, не привыкшее к тому, чтобы его воспринимали как фактор российской военной мощи[46]. В том же году статья князя вышла отдельным изданием, и даже появился её перевод в Германии в 1913 году, а затем в 1915 году в Италии и Болгарии.

После закрытия своего еженедельника Трубецкой продолжал жить в Москве на Поварской, 18 в доходном доме своего тестя графа К.А. Хрептович-Бутенева[47]и публиковался на страницах журнала «Русская мысль», самого живого российского ежемесячника, который издавался под редакцией П.Б. Струве. В редакционный кружок тогда входили: С.Л. Франк, А.П. Татаринова, А.С. Изгоев, A.M. Рыкачев, Н.Н. Львов, Е.Н. Трубецкой, Г.Н. Трубецкой, С.А. Котляревский, Г.Н. Штильман[48]. Отметим, что в своё время связь «Московского еженедельника» и «Русской мысли» была настолько тесной, что читателям оформлявшим подписку на оба издания, предоставлялась скидка.

В этот период он был одним из руководителей очень важной политической ориентации среди либерал-консерваторов, которые начали выражать своё несогласие с царём не только по вопросам политической свободы и реформ его власти, но и выступали на националистической почве с критикой внешней политики правительства. У Трубецкого она была удачным сочетанием его влечения к славянской идее и реалистических мнений о лучших способах по сохранению баланса между государствами, чтобы в конечном итоге избежать войн. Его контакты с товарищем министра иностранных дел Сазоновым можно проследить с 1909 года, с периода скандала в Бухлау, когда Трубецкой был близок последнему со своей критикой подхода наших представителей на местах к этой проблеме. Впрочем, он не терял связей с МИД с самого начала своей работы публициста, поддерживая отношения с А.П. Извольским, занявшим кресло министра в 1906 г.

Ещё в свою бытность на дипломатическом поприще Трубецкой заинтересовался историей российской политики на Востоке. Одним из итогов этих изысканий стала большая статья «Россия и вселенская патриархия после Крымской войны. 1856—1860 гг.», опубликованная в нескольких номерах журнала «Вестник Европы» в 1902 году. Внимание к этой теме продолжилось и годы позднее, результатом его стала книга «La politique Russe en orient le schisme Bulgare» (Paris: Typ. Plon-Nourrit et Cie, 1907). Спустя три года её перевод вышел в Болгарии[49].

Интерес к православию привёл Трубецкого в «Кружок ищущих христианского просвещения», десять лет просуществовавший в Москве (с 1907 примерно по 1917 гг.). Он возник вокруг M.A.Новоселова и издававшейся им с 1902 года «Религиозно-философской библиотеки». К 19 января 1907 года был разработан его устав, в параграфе 1 которого значилось: «Кружок имеет целью помогать своим членам, а также и посторонним лицам, которые будут к нему обращаться, в усвоении начал христианского просвещения. Кружок никаких политических целей не преследует и в обсуждение политических вопросов не входит». Членами-учредителями были Ф.Д. Самарин (председатель), M.A. Новоселов, В.А. Кожевников, П.Б. Мансуров, Н.Н. Мамонов[50]; в кружок входили А.А. Корнилов, А.И. Новгородцев, кн. Е.Н. Трубецкой, П.А. Флоренский, С.Н. Булгаков, В.Ф. Эрн, прот. И.И. Фудель, Л.А. Тихомиров, С.Н. Дурылин, Н.Д. Кузнецов, Н.С. Арсеньев и др[51]. Последний вспоминал много лет спустя об этих встречах, что часто проходили в особняке доктора Корнилова на Нижней Кисловке: «В небольшой зале вечером приблизительно раз в две недели собиралось человек 60-70, из них 15-20 члены кружка, а остальные слушатели, публика: дамы, молодёжь»[52]. Зимой 1913 года Трубецкой на внутрикружковой беседе - уже будучи снова в МИДе - рассказывал об устройстве монастырской жизни на горе Афон в настоящем и будущем[53]. Дело в том, что в это время русское правительство разрабатывало проект создания там автономной области под церковным управлением Константинопольского патриарха, т.к. в ходе Первой Балканской войны (1912–1913) Святая гора перешла к Греции и начались притеснения монахов других национальностей.

В начале 1910 года князь получил предложение возглавить Отдел печати МИДа, но не принял его. Министру С.Д. Сазонову он объяснил свое решение так:

«...У меня нет полной уверенности в том, что министр является полным и независимым от посторонних влияний распорядителем в своем деле. Быть может, в иных случаях и нельзя обойтись без компромиссов, но мои связи с общественной средой налагают на меня обязанности мнительной щепетильности в этом вопросе»[54].

Проводить свои взгляды, влиять на общество Трубецкой решил с думской трибуны, но его ждала неудача при выборах в Четвёртую Государственную Думу в 1912 г[55]. А приглашение вернуться в МИД в тот период возобновились. В «Обликах прошлого» он пишет, что считает обязанным своим возвращением Морицу Шиллингу, главе канцелярии МИДа. Он с ним был знаком с детских калужских лет. И отмечает, что М.Ф. Шиллинг из тех сверстников оказался самым близким знакомым во взрослой жизни. Усилия Шиллинга продолжились, и летом 1912 года последовало другое предложение министра: принять должность начальника Отдела Ближнего Востока, который отвечал за Балканы и османские дела. В августе Трубецкой согласился на него, объясняя этот свой шаг в частном письме:

«Может быть, это место даст мне возможность хоть частице своих интересов послужить больше, чем теперь, когда я могу только высказывать свои взгляды в печати перед довольно равнодушной к ним публикой»[56].

И дополняет в своих воспоминаниях:

«…его предложение тогда было для меня заманчиво и в то же время мне было очень не легко согласиться. Я отвык от служебной лямки, привык к независимости и меня смущала перспектива подчинения и чиновничества. – Я вернулся на службу как раз, когда началась Балканская передряга осенью 1912 года. Ежедневно, по нескольку раз в день, мне приходилось по долгу видеться с Сазоновым. Все дела, инструкции нашим представителям за границею, приходившия от них телеграммы, обсуждались втроём – Сазоновым, Нератовым [товарищем министра – Авт.] и мною»[57].

Вообще его влияние на внешнюю политику в последующие годы было значительно шире, чем это позволяет предположить название возглавляемого им отдела МИДа, что в значительной мере обусловлено глубоким уважением Сазонова к Трубецкому за мнения и опыт[58]. В какой-то степени Сазонов подчинялся более мощному интеллекту Трубецкого, который систематически укреплял славянофильские симпатии и инстинкты, жившие в глубине души министра иностранных дел. Трубецкой писал в своих мемуарах, что ему всегда казалось, что Сазонов переоценивает его[59]. Кандидатура князя была консенсусом, сформированным ключевыми фигурами в МИДе и основным вектором общественного мнения по краеугольным вопросам внешней политики. Необходимо добавить к сказанному, что в 1914 году в официальном письме Трубецкой настоятельно подчёркивал, что

«поступил на дипломатическую службу и вернулся в неё и всё время служил только с этой одной мыслью о том, что Проливы должны быть наши. Для меня в этом средоточие всех внешних задач России, смысл и завершение вековых усилий»[60].

Вообще, в основе взглядов Трубецкого на российскую внешнюю политику лежало представление о русском человеке, а также о достойном России её положения в мире. Это было вместе с тем уже прочно установившийся взгляд на российскую идентичность.

Здесь уместно сказать, что общая численность центрального аппарата министерства вместе с нештатными служащими составляла всего 150-160 человек – это было одно из самых малочисленных ведомств, а по требованиям доверительности - как бы одно посольство. Тот год возвращения в министерство отмечен получением князем звания камергера[61]. Портрет Григория Николаевича рисует в своих воспоминаниях Б.Э. Нольде, тогда начальник Юрисконсульской части МИДа:

« <…>его новая роль не вызвала ни малейшего удивления, настолько этот москвич, либерал и конституционалист, в котором не было никаких следов петербургского чиновника, казался призванным, по праву и справедливости, взять в свои руки важный рычаг русской государственной машины. Трубецкой знал, что машина эта сложна, что в ней нет места импровизации, что она сильнее индивидуального усилия, что в ней есть традиции и что без этих традиций она существовать не может. И в то же время он сознательно принёс в работу на государственном станке свои собственные, свободно выросшие мысли, своё собственное понимание русских государственных задач, мысли и понимание, которыми он никогда не поступился бы и которые ни при каких условиях он не принес бы в жертву никаким выгодам и никакой "карьере"»[62].

Министр Сазонов, продолжая линию своего предшественника, поддерживал тесные отношения с представителями обеих палат парламента, разъясняя на приёмах в МИДе внешнюю политику правительства. Иногда такие совещания проводил не министр, а другие чиновники ведомства, Трубецкой в том числе. Так, одно из таких собраний он провёл 3 апреля 1913 года на квартире графа Д.А. Олсуфьева, где вместе с ним присутствовали 17 членов Государственного совета[63]. Со стороны Трубецкого такие контакты осуществлялись с 1912 г., когда он познакомил главу кадетов П.Н. Милюкова с князем Н.А. Кудашевым, советником посольства в Вене[64].

С его участием в период с 21 января по 13 апреля 1914 г. в правительстве в Особом совещании решался вопрос о восстановлении военного союза с Черногорией и возобновлении военной субсидии, выдаваемой Петербургом и составлявшей почти две трети всех бюджетных поступлений страны. Трубецкой был «за» и даже выступил с предложением посылки в Черногорию сербских военных инструкторов наряду с русскими с тем, чтобы укрепить военные связи Черногории с Сербией, имея в виду в перспективе их государственное объединение. Военный союз, подкреплённый субсидией, был возобновлён на новых условиях, а предложение Трубецкого в части посылки наших инструкторов также прошло[65].

В июне 1914 года он получил предложение занять пост посланника в Персии, уехал в отпуск в тульское имение Васильевское и там обдумывал предложение. Оно диктовалось трудной задачей совместить защиту русских интересов в Персии с необходимостью сохранить англо-русское соглашение в отношении этой страны. Через несколько дней ему пришло из своего министерства письмо, в котором уже предлагалось место посланника в Сербии взамен выбывшего по смерти дипломата. Он ответил по телеграфу, что принимает, и на следующий день был вызван в министерство: был получен австрийский ультиматум Сербии. Сазонов задержал его в столице[66], весь предвоенный, а также военный период до конца ноября 1914 года круг ближайших его сотрудников составляли: товарищ министра А.А. Нератов, глава канцелярии М.Ф. Шиллинг и Г.Н. Трубецкой[67]. Таким образом, судьба распорядилась поставить его в центре русской дипломатии в критический период вступления России в войну, и его мемуары этого времени являются важным источником для изучения её начала.

Германия 18 июля объявила ультиматум России, а на следующий день вступила в войну с нашей страной. В один из последних дней того месяца Сазонов вызвал князя и сообщил, что в Совете министров обсуждался вопрос о желательности обращения к полякам с воззванием, в котором открывались бы некоторые перспективы: существовало опасение поддержки ими Германии. Трубецкой записал себе главные мотивы этого обращения: объединение польских земель, свобода веры, языка, школы и самоуправления. Всем им нашлось место в итоговом документе, который вышел из-под его пера 29 июля. После нескольких обсуждений у Государя и в Совете министров он увидел свет 2 августа как воззвание Верховного Главнокомандующего Великого князя Николая Николаевича и был перед тем одобрен Государем[68].

Член Государственного Совета от Минской губернии Э. Войнилович вспоминал впоследствии:

«Впечатление, вызванное манифестом, было ошеломляющим: никто уже давно так не обращался, даже думать подобным образом запрещалось. Все понимали, что такое обращение не могло быть принято без высшей санкции. Становилось очевидным, что решались жизненно важные вопросы»[69].

На деле, хотя администрация в лице министра внутренних дел Н.А. Маклакова игнорировала воззвание, оно одно поддерживало настроение и бодрость поляков, и с этой точки зрения оказалось чрезвычайно полезным, когда русскую армию постигли неудачи. Даже его действие проявилось и ранее: английский военный атташе А. Нокс, будучи при штабах армии генерала А.В. Самсонова, свидетельствует в своём дневнике, что польское население, при нашем наступлении по германской территории, оставалось на местах, а немцы уходили вслед своим войскам. И добавляет, что после воззвания "поляки относятся к нам как нельзя лучше"[70]. Хочется отметить и факт того, что 19 июля 1915 года на возобновлённых заседаниях Думы в годовщину начала войны премьер И.Л. Горемыкин заверил депутатов, что будущее Польши окончательно и бесповоротно предопределено этим документом. Совету министров был дан именной указ о подготовке проекта о предоставлении Польше по окончании войны национальной, культурной и хозяйственной автономии в рамках империи[71].

Несмотря на свои славянские чувства, Трубецкой был недоволен переименованием столицы в Петроград, что случилось в самом конце августа. А в связи с обновлением МИД 7 октября Трубецкой становится советником Второго политического отдела, заменившего Отдел Ближнего Востока[72]. В середине ноября перед отъездом в Сербию князь был принят Николаем II. Как непривычно сейчас звучит, но тогда мало кто ожидал длительного срока у начавшейся войны, это видно уже из того, что на прощальной аудиенции этого нового посланника Государь сказал ему: «Отпускаю Вас ненадолго; к Пасхе я Вас вызову, так как Вы уже нужны при выработке условий мира»[73].

Трубецкой вступил в управление миссией, которая месте с правительством ранее отступила в город Ниш, 25 ноября 1914 года[74], в период побед сербской армии над австро-венгерскими войсками. Встречавший его на станции 1-й секретарь миссии В.Н. Штрандтман отмечал много позднее, что князь по всем отзывам является человеком «осторожным и приятным в общении», а в другом месте добавлял, что «в его лице королевское правительство получает беспристрастного, умного и высоко лояльного русского дипломатического представителя, который всегда будет чуток ко всякому справедливому делу, какой бы области наших взаимоотношений оно ни касалось»[75].

Трубецкой прибыл на Балканы в связи с проблемой, которая к тому времени так и не была решена союзными дипломатами - это привлечение на свою сторону Болгарии для вступления в войну на стороне Антанты. Для этого требовалась уступка Сербией территории Македонии, и понятно было, что она осуществима только после окончания войны и получения компенсаций за счёт Австро-Венгрии. Вот для поиска подхода к неуступчивым сербам МИД и прислал Трубецкого[76]. Но этой, оказавшейся неразрешимой задаче, прибытие князя принесло ещё одно осложнение: в сербском руководстве его ошибочно считали болгарофилом[77]. Переговоры союзников с официальными лицами Болгарии и Сербии только немного приблизили их к привлечению Софии на свою сторону, а Трубецкой в мнении сербов так и остался сторонником коварных болгар, которые в конце концов даже стали на сторону Центральных держав, выступив на следующий год против Сербии.

В этом молодом государстве удивительно малоразвиты были общественные организации. Там не было ничего подобного нашему земству с его духом самоотверженного общественного служения, совсем не было сестёр милосердия. Когда Трубецкой приехал в Ниш, то в этом 23000-м городе одно время находилось 147000 человек. Это раненые, беженцы, а также пленные. За первыми был, хоть и плохо организованный, но уход; хуже дело было с заразными больными. Пришедшая же зима усилила распространение тифа.

«Обо всём этом я написал [официально – Авт.] в Петербург, а также в Москву моей жене, которая вскоре собиралась приехать ко мне в Ниш вместе со старшим сыном в то время 12 л. мальчиком. С дороги я ей послал проект воззвания о помощи сербам. Жена моя напечатала его, а также поместила в газетах небольшое письмо, в котором сообщала, что собирается в Сербию и принимает пожертвования. Успех обращения превзошёл все ожидания»[78].

Одно из этих писем было опубликовано и в популярном журнале «Нива», оно попало в №1 за 1915 г.:

«Из письма русского посла в Сербии.Княгиня Трубецкая прислала М.В. Челнокову, новому городскому голове г. Москвы, выдержки из письма своего мужа Г.Н. Трубецкого, нашего посланника в Белграде. «Сербы – пишет Г.Н. Трубецкой – побеждают по всей линии. Это удивительный народ. Нельзя перед ними не преклоняться. Ниш наполнен беженцами. Здесь обычно 25.000 населения, теперь – более ста. В Зайгарах, где работает русский госпиталь, доктор сказал мне, что рядом, в сербском госпитале на 650 раненых один доктор, и от переутомления обнаруживает признаки ненормальности. Громадное количество раненых толпится на станциях, ожидая эвакуации в давно переполненные госпитали. Беженцы полуодеты и полуобуты. Все сербы работают и по мере возможности помогают несчастным. Всё же ощущается острый недостаток в средствах. В Нише творится нечто неописуемое. Вместе с тем это такой терпеливый и всё сносящий народ… Я видел пленных австрийцев-солдат с радостными лицами. 2.000 пленных прошли по Нишу со славянскими песнями. Австрия неминуемо развалится с такими солдатами». Княгиня Трубецкая просит М.В. Челнокова содействовать посылке санитарного отряда в Сербию»[79].

Нужно сказать, что ещё до этого Мария Константиновна имела опыт организации помощи раненым: у себя в имении Васильевское она устроила лазарет для легкораненых солдат, которых набиралось до 50 человек (потом прибавился приют для детей, которые

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 67