Ефремов Е.А. 4 страница

Летом в Ростове-на Дону Трубецкой входил в группу, поддерживающую газету «Великая Россия», которую возглавлял В.В. Шульгин. Впрочем, группа эта, концентрировавшаяся вокруг «Великой России», была весьма аморфной и не имела какой-то четкой организационной структуры. «Киевская жизнь» характеризовала ее следующим образом: «Эта группа не имеет пока никакого официального названия, и состав ее членов очень разнороден. В нее входит и бывший националист В.В. Шульгин, и бывший мирнообновленец князь Г.Н. Трубецкой, и бывший член Госуд[арственной] думы Н.Н. Львов, одно время лидер думской фракции мирнообновленцев, а затем левый октябрист, и, наконец, П.Б. Струве, когда-то ярый с[оциал]-д[емократ], автор первого манифеста российской с[оциал]-д[емократической] рабочей партии, а затем кадет. Эта группа играет чрезвычайно важную роль в направлении деятельности Особого совещания. Хотя она не имеет большинства в Особом совещании (большинство это принадлежит скорее к[онституционным] д[емократам]), но с нею весьма считаются и при разного рода назначениях проходят сплошь и рядом ее кандидаты. В области внешней политики эта группа стоит за соглашение с союзниками, а в области внутренней политики она является сторонницей сильной власти, аграрной реформы по образцу столыпинской и т.д. Большинство ее членов, если не все, по своим убеждениям – монархисты. Будучи противниками созыва Учредительного собрания, большинство ее членов, однако, считают, что вопрос этот должен быть разрешен носителем высшей военной власти, в зависимости от условий политического момента и от международной обстановки»[155].

В Екатеринодаре в ноябре 1918 г. с окончанием Великой войны для разработки вопросов будущего мира был создан Совет по делам внешней политики под председательством начальника управления иностранных дел в Особом Совещании С.Д. Сазонова. В состав Совета также должны были войти А.А. Нератов, М.М. Винавер, П.И. Новгородцев, Г.Н. Трубецкой, Г.А. Казаков[156].

А ранее в октябре белые армии юга перешли к отступлению, а в декабре, после того как были оставлены Киев и Харьков, оно превратилось в бегство. 30 декабря Особое совещание было упразднено, учреждалось более компактное Правительство при Главнокомандующем, причём личных перемен почти не произошло. Так, Трубецкой оставался на своей должности, подчиняясь правительству, но не входя в его состав[157]. Во время ужасной зимы 1920 года в Новороссийске князь похоронил умершего 23 января единственного оставшегося брата – Е.Н. Трубецкого, которого свёл в могилу сыпной тиф.

«Когда гроб скрылся в могиле, Григорий Николаевич поклонился в землю и перекрестил брата. Ни одного слова не было сказано. Молчание объединило всех поклонившихся усопшему, и оно же надолго сковало им уста. И кругом над городом и заливом стояла тишина, бесприютность, виднелись оледеневшие дороги и космы седого норд-оста, тяжело неотвратимо переваливавшего через Мар[к]хот»[158].

Той тяжелейшей зимой генерал А.И. Деникин своим приказом от 21 января 1920 г. назначил Трубецкого на должность Главноуполномоченного по устройству российских беженцев в Королевстве СХС и выделил необходимые денежные средства.[159]Погрузившись на корабль вместе с семьёй, спасая редчайшей возможностью своих родных и знакомых (там были Писаревы, Толстые, Балашёвы), он смог выйти 7 февраля в Константинополь на этом английском судне «Капуртала», у которого не было отопления. До места назначения тот смог добраться из-за снежной бури только по прошествии 16 суток[160].

«На несколько дней нас поместили в очень удобных комнатах Русского Посольства. Из Константинополя мы поездом поехали в Белград через Софию (Болгария), где опять останавливались в Русском посольстве на несколько дней. После чего, наконец, мы добрались до Белграда (Сербия) и поселились в гостинице, пока не нашли подходящую квартиру»[161].

Там, в нашей миссии, он одно время ведал и обменом деникинских денег на сербские динары, который был очень ограниченным[162]. Однако план организации помощи соотечественникам был нарушен падением Одессы и прибытием из неё в Королевство больших партий беженцев до приезда Управления главноуполномоченного[163].

Новороссийск был захвачен красными в марте 1920 года. А Трубецкого мы видим 18 апреля уже в Севастополе. Князь в тот же день написал жене:

« <…> Сегодня я сюда приехал по вызову Врангеля и здесь узнал, что случилось с нашим Костей. Он участвовал в сражении при Перекопе <…> Костя был ранен в ногу, и тем не менее уступил свою лошадь раненому солдату. Дальнейшее не ясно. Считают его погибшим, как Федю Булгакова. Мать последнего ездила на место и Струве получил от нея письмо, что Федя повидимому попал в плен, а Костя был изрублен. Но на чём основаны эти известия пока нельзя установить <…> Со слов ротмистра Попова бывшаго в бою <…> «убит, или пропал, тело не найдено <…>»

Не могу сказать, как мне тоскливо. Я чувствую что из меня что то ушло и я действую как то механически, но неутомимая жизнь требует всё время сует. Сегодня был у Врангеля. Он настаивает на моей поездке в Польшу через Париж во всяком случае я сделаю это через Белград»[164].

Выбор, павший на князя, объясняется тем, что в Польше он был известен, как сторонник законных польских интересов в России. Врангель хотел договориться с поляками, чтобы иметь в их лице союзников в борьбе с большевиками. Спустя почти месяц Трубецкой начал замещать Струве на посту начальника Управления иностранных сношений во время командировки того в Европу для переговоров с союзниками, в которую он отправился между 12 и 14 мая[165]. Биограф Струве, замечательный американский историк Ричард Пайпс отмечает, что тот пригласил на это место «по-видимому, самого близкого политического единомышленника»[166]. Штат управления в Севастополе оказался небольшим: заместитель начальника Б.А. Татищев, заведующий хозяйственной частью и персоналом М.И. Догель и ещё семь сотрудников[167]. Изменение принципа руководства ведомством, а также слабость центрального аппарата в Севастополе, где из опытных дипломатов работали лишь князь Трубецкой и Б.А.Татищев, привели к серьезному смещению центра тяжести в управлении дипломатическим корпусом в пользу Парижа. В новых условиях, сообщая А.А. Нератову об одобрении общих принципов задуманной им реорганизации представительства в Константинополе, и. о. начальника Управления иностранных сношений в Севастополе князь Трубецкой прямо советует ему связаться с Парижем, прося лишь уведомить о результатах

Уже 17 мая 1920 г. Трубецкой писал, по поручению Врангеля, официальному представителю французской миссии на Юге России генералу Манжену, что поскольку единственной целью ВСЮР является вооружённая борьба с большевиками, то главнокомандующий готов воспользоваться всякой помощью, а также готов согласовать свои действия с польскими и украинскими силами. С целью эффективного проведения операций Врангель предложил разграничить район действий борющихся армий. Причём Трубецкой особенно подчеркнул, что правитель Юга России «благожелательно расположен ко всем силам, действующим против большевиков, и готов входить с каждой из них в соглашение чисто военного характера, не затрагивая до окончания борьбы никаких щекотливых политических вопросов». Генерал Манжен, как писал Трубецкой, находившемуся в Париже Струве, не удовлетворился этими разъяснениями и продолжал настаивать на постановке вопроса о едином командовании. Считая, что вопрос о едином командовании — дело далёкого будущего, и возражая в принципе против иностранного командования, Врангель полагал, что первоочередной является согласованность в ведении боевых действий с тем, чтобы ВСЮР вышли на территорию, которую поляки «определяли в качестве будущей Украины». Врангель, будучи «расположен признать за Малороссией самую широкую автономию в пределах будущего Российского государства», не мог поступиться принципами[168].

Трубецкой письменно излагал, что для Крыма представляется всё более и более важным заинтересованность Америки в его делах. Возрождение России не может осуществляться без широкого привлечения иностранного капитала и предприимчивости. В этом отношении он выступал за готовность предоставить всевозможные преимущества американской инициативе, не опасаясь политических последствий, кои могли бы быть сопряжены с привлечением в наши пределы иных государств. Еще в апреле 1920 г. пароходы «Честер-Вальси» и «Сангомон» доставили в Крым американское снаряжение: свыше 40 тыс. ящиков шрапнели, 6 тыс. ящиков взрывчатки, 46 ящиков винтовок с запасными частями к ним. В конце августа военный агент сообщал об отправке пароходом «Фараби» из Нью-Йорка 436 пулеметов Кольта, 2 миллиона 479 тысяч 600 ружейных патронов, 456 кусков стали, 3130 винтовок, инструментов и материалов. В сентябре пароходом «Истерн-Виктор» из Сиэтла отправлено было в Севастополь 2124 кипы подошвенной кожи, 210 тысяч пар брезентовых краг и других товаров общим весом 6623 тонны. Красная Армия, овладев Крымом, захватила 10 новых американских паровозов в еще не собранном виде, а также много снаряжения и обмундирования американского происхождения.

Именно Трубецкой оказался изображён на известной серии фотографий, сделанных 4 августа и запечатлевших для истории участников подписания соглашения между П.Н. Врангелем и атаманами и правительствами Дона, Кубани, Терека и Астрахани. Из дел управления следует отметить юридические коллизии отношений с Польшей и Финляндией. Дело в том, что они хотели иметь своих представителей в Крыму для защиты интересов своих подданных. Был учтён печальный деникинский опыт, и если они не находились на военной службе, то могли немедленно отправляться к себе на родину. Сложнее обстояло дело с балтийскими государствами – Эстонией, Латвией и Литвой. Они не были включены в официальный консульский лист и именовались «представителями латышских (или иных) интересов»[169]. Военнообязанные из этих стран, например, могли отправиться домой только в исключительных случаях. Врангель в этих отношениях особенно благоволил полякам: ведь они являлись фактически его союзниками, ведя войну против Красной армии (например, с 7 мая по 10 июня они владели Киевом). Наступление Врангеля в Северной Таврии, начавшееся 6 июня, повлекло за собой резкую обструкцию англичан: это грозило прервать их деликатные торговые переговоры с Москвой, которая таким образом могла нажать на них из-за их помощи Крыму. Врангель послал дипломатическую ноту союзникам, в которой объяснял свои действия[170]. После этого отношения союзников резко меняются: англичане решительно предупреждают его относительно последствий дальнейших военных действий за Перекопом, а французы, напротив, говорят о посильной помощи. В конце концов это вылилось в признании Францией de facto правительства Врангеля, которое состоялось 10-12 августа 1920 года[171]. Этот успех был достигнут дипломатическими усилиями П.Б. Струве. Он вернулся в Крым 27-29 августа и Трубецкой сдал ему должность[172]. Вскорости князь полностью отстранился от дел и в октябре уехал из Крыма[173]. Путь его лежал в Париж через Белград, семья же пока оставалась в сербском Брдо. 1 ноября она перебралась в Вену. Трубецкой присоединился к ней позже в Австрии, он выбрал для неё г. Баден (Baden bei Wien), где уже поселилась его сестра М.Н. Гагарина и была русская церковь. Так они стали жить в этом городе на Мarchetstrasse, 78. Вскоре к ним приехали родители жены. Известие о трагедии исхода из Крыма последней белой армии и гражданского населения застало Трубецкого ранее, в Париже. Он, вместе со всем дипломатическим корпусом Врангеля, был причастен к тому, что многочисленные беженцы оказались обязаны спасением своей жизни не только доблестному нашему флоту, совершавшему эвакуацию под защитой французского флага. Они обязаны ею и уже упоминавшемуся дипломатическому успеху. Кстати будет сказать, что Григорий Николаевич оказался единственным членом всех главных правительств белого Юга России: Донского гражданского совета, Особого совещания при А.И. Деникине и правительства Юга России при П.Н. Врангеле.

В эмиграции на новом месте жительства Трубецкой организовал православный приход. Шагом к нему явилась его встреча с митрополитом Евлогием, управляющим всеми западноевропейскими русскими церквями, на которой он просил архиерея выделить священника для пасхальной службы[174]. Возможно, тогда Григорий Николаевич научился управлять церковным хором – быть регентом. В следующем году он был членом Карловацкого всезаграничного церковного собора, но в заседаниях участия не принимал: он туда не поехал, всё уже шло к расколу.

Явился основателем книгоиздательства «Русь» в Вене для выпуска на русском языке книги П. Жильяра, воспитателя наследника последнего царя, «Император Николай II и его семья»[175]. В том же 1921 году его издательство выпустило книгу И.Ф. Наживина «Записки о революции» - автора, который в эмиграции, впоследствии из бытописателя вырос в крупного литератора и публициста. На следующий год для взрослых вышли «Семейная хроника» С.Т. Аксакова, а для детей - книги К.В. Лукашевич «Славная Севастопольская оборона» и «Один из многих и другие рассказы» - популярные ещё с начала века (из советских библиотек её сочинения были изъяты в 1923 г.). В том году этим издательством были переизданы – уже не только для семьи, а для широкого общества - воспоминания его брата, Е.Н. Трубецкого под названием «Из прошлого». В 1922 году Григорий Николаевич написал книгу о судьбе веры и Церкви в это нынешнее время и опубликовал её во французском католическом журнале, проникнутую стремлением к соединению церквей (под названием «Красная Россия и Святая Русь» она увидела своего читателя в 1931 году). Его сын Сергей позже напишет об этом периоде:

«В Бадене собрались многие русские, бывшие купцы Прохоровы (чай), Смирновы (водка), Алексеевы и другие. Изредка мы все ездили в Вену на концерты и в оперу. Папа и Мама очень любили музыку, и думаю, мы все восприняли эту любовь от них»[176].

Дома у себя он принимал своего знаменитого племянника филолога Н.С. Трубецкого, и часто ещё к хозяину по почте приходили письма на имя родственника, пока тот прочно не обосновался в Вене.

Лето 1922 года принесло усиление материальных трудностей для семьи:

«До начала минувшего лета здесь было сравнительно дешево жить на валюту, но теперь положение радикально изменилось. Настолько, что лично очень подумываю отсюда уехать, ибо дороговизна не оправдывает дальнейшего пребывания в Австрии»[177].

Постоянный доход, валюту, которая падала в цене к растущей австрийской кроне, приносило семье поместье тестя в Польше, которое носило название «Щорсы». В его состав, чрезвычайно урезанный поляками после завоевания независимости, входили 250 гектаров пашни и 10 тысяч гектаров леса[178]. Те же материальные лишения отразились и на судьбе соотечественников в Австрии. Семейную картину забот Трубецкого даёт сентябрьское письмо его сестры А.Н. Чертковой, в нём она отмечает, что брат

«…все же тяготится и несколько изводится, тут и тоска по России и вынужденное безделие, которое он старается оправдать уроками с детьми, на которые уходит до 5-ти часов в день и которые его утомляют, особенно уроки с Мишей. В общем, они бы хотели переселиться, но трудно сняться с якоря»[179].

Трубецкой предполагал, что С.Н. Булгаков, уже выслан из Крыма, находится в очень бедственном положении в Константинополе, и Григорий Николаевич хотел устроить его настоятелем в Вену. 1 апреля 1923, должно быть, предполагая, что Булгаков может разделить его обозначившийся в публичных и частных выступлениях дрейф в сторону частичного соглашения с католичеством, он делился планами со Струве: «Я теперь со дня на день поджидаю С.Н. Булгакова по дороге в наши края. Вот бы Вам тут съехаться. <...> С Булгаковым я в переписке по вопросу: издавать или нет церковный журнал». Трубецкой надеялся убедить собеседника в необходимости такого издания: «Вот о чем надеюсь говорить с Булгаковым. По его письмам вижу, что он чувствует себя одиноким». Можно предположить, что путь Булгакова из Константинополя в Прагу вполне пройдёт через Вену. 25 апреля 1923 (возможно, старого стиля) Трубецкой сообщал на пражский адрес Струве: «Жду Булгакова завтра или в пятницу». В Дневнике Булгаков делает запись 5 мая: «Уже третий день здесь в гостях у Гр.Н. Трубецкого, и новая волна впечатлений, сведений, мыслей!»[180]. В Праге Булгаков получил место в Русском Юридическом Факультете при Карловом университете — очевидно стараниями близкого к президенту Чехословакии Карелу Крамаржу (он субсидировал факультет), Струве и создателя и главы факультета Новгородцева[181].

В 1923 году для семьи Трубецкого возникло ещё одно осложнение: функции защиты интересов беженцев были переданы представителю Верховного комиссариата Лиги Наций Л. Реймонду. До этого дипломатическая защита русских лежала ранее на испанском посольстве. Вот урегулирование этих трудностей легло на плечи князя. Вся ситуация усугублялась непозитивным отношением лично Реймонда и вообще австрийских властей к представителю «Делегации по защите интересов русских в Австрии» К.П. Шабельскому. Ещё приходилось отстаивать от посягательств большевиков здание русского посольства, а также два храма и православное кладбище при одном из них. 24 июля Трубецкой получил благодарность от Врангеля за все его усилия в поддержке русских беженцев в Зарубежье. В том же 1923 г. молодой священник о. Димитрий Барсов приехал к ним из Франции, куда попал из России через Сибирь с русскими войсками, посланными на помощь Франции ещё в 1915-1916 году. Его жена и дети были тоже вывезены уже из СССР в прошлом году благодаря помощи четы Трубецких. Этот священнослужитель возглавил приход их маленького храма.

«В нашем доме проводились по вечерам спевки. На эти службы собиралась вся русская баденская колония. Нас было в это время 70-80 русских… Папа [Г.Н.Трубецкой] через кардинала Мерсье в Лувене, Бельгия, устроил прием многих русских студентов в знаменитый Католический Лувенский университет. Также через кардинала Д'Эрбени во Франции он добился приема в Лильский Католический университет некоторых русских студентов…

В самом начале лета иконостас нашей церкви был разобран и перевезён в сарай и бывшую конюшню при нашем доме, где и была устроена заново наша церковь. Службы там продолжались до нашего окончательного отъезда из Австрии»[182].

Они поселились недалеко от столицы Франции в городке Кламар. Место первой выбрала Мария Константиновна, жена Трубецкого:

«...Тут действительно очаровательно, самая настоящая деревня. Вокруг поля - снятый клевер, сжатые хлеба в снопах, лес молодой, с оставленными при рубке дубами, со старыми глубокими колеями, поросшими травой, все так живо остро напоминает русскую деревню, Васильевское. Вечером сидела в саду: звездное небо, тишина, лягушки с пруда, столько прогулок...»[183].

В том, что Трубецкие для воспитания оставшихся четырёх сыновей осенью 1923 г.[184]перебрались именно во Францию, сыграла свою роль и настоятельная просьба Великого князя Николая Николаевича. О ней пишет жена Григория Николаевича в июньском письме из Парижа:

«… главное Н.Н., который вызвал Гришу сюда, настаивает и просит его далеко от него не уезжать, т.к. он ему нужен»[185].

Здесь большую роль сыграла инициатива генерала А.П. Кутепова. Он навестил Николая Николаевича на вилле Антиб на побережье ещё в марте 1923 г. О том, как происходила их встреча нам неизвестно, но некоторое время спустя Великий князь согласился именоваться «лидером» эмиграции. Через два месяца он перебрался в небольшое поместье Шуани в 25 км от Парижа, откуда мог поддерживать непосредственный контакт с эмигрантскими политиками. За связь с русским Зарубежьем стал отвечать Трубецкой, сделавшийся его личным секретарём[186]и советником. Консультировал окружение Великого князя по вопросам церковной и политической жизни. В новые обязанности он погрузился всем своим существом. Также в Париже он начал участвовать в заседаниях «Российского торгово-промышленного и финансового союза»[187]. Для установления связи с патриотично настроенными соотечественниками в середине сентября вошёл в состав «Инициативной группы по объединению русских общественных организаций»[188]. Приложил старания, чтобы группа теснее вошла во взаимодействие с Великим князем, заявила о своём существовании и намерениях. Также ему с декабря 1923 г. предстояло налаживать работу осведомительного отдела в организации[189].

Принимал деятельное участие в церковной жизни: выступал с докладами в обществе «Вера и жизнь», участвовал в «Беседах о церкви», в религиозных собеседованиях. В своих статьях и лекционных турне по европейским университетам активно обсуждал тему соединения православной католической церквей. Зимой следующего года князь стал одним из 13 членов-учредителей зарубежного Православного Братства во имя святой Софии-Премудрости Божией. Эта инициатива берёт начало на первом съезде Русского студенческого христианского движения в Пшерове (Чехословакия) в сентябре 1923 года. В его работе активное участие принимали видные религиозные деятели русского Зарубежья: С.Н. Булгаков, В.Ф. Марцинковский, Н.Н. Афанасьев, А.В. Карташёв и другие. По-видимому, именно последний предложил перенести за границу созданное в России Братство святой Софии; это тем более было уместно, что как раз среди участников собрания большая часть уже принадлежала к нему. Мысль эта была принята, решено было пригласить всех русских религиозных мыслителей и писателей, не включили только И.А. Ильина и Л.П. Карсавина.

Настроение Трубецкого можно найти в его письме от 23 декабря:

«И то, что происходит, заставляет отрекаться от личных и национальных соображений, и побуждает искать единение в глубинах веры. "Да будут едино, как и Мы едино" - эта молитва Христа звучит бесконечно близко»[190].

Протоиерей С. Булгаков записал в дневнике:

«Вчера, 26-го [сентября], в день апостола Иоанна Богослова, собравшиеся у меня А.В. Карташев, П.И. Новгородцев, П.Б. Струве, В.В. Зеньковский, С.С. Безобразов и Г.В. Флоровский постановили учредить православное братство имени Божественной Софии и признать это собрание учредительным (при условии утверждения церковной властью), на мою долю выпадает быть главою этого братства»[191].

Членами-учредителями на заседании 31 января 1924 г. явились: о. С. Булгаков (Прага), Н.С. Арсеньев (Кенигсберг), Н.А. Бердяев (Берлин), С.С. Безобразов (Белград), Г.В. Вернадский (Прага), А.В. Ельчанинов (Ницца), В.В. Зеньковский (Прага), А.В. Карташев (Париж), П.И. Новгородцев (Прага), П.Б. Струве (Прага), кн. Г.Н. Трубецкой (Париж), C.Л. Франк (Берлин), Г.В. Флоровский (Прага). Тогда же был принят устав, отредактированный А.В. Карташёвым совместно с Трубецким. Он надеялся, что Братство станет продолжением того духовного переворота, который он связывал с Поместным Собором Православной российской церкви (1917—1918) и Патриархом Тихоном, который в России утверждал Устав Братства святой Софии. Но надежды князя не сбылись. Неудачная попытка расширить это сообщество (1924) за счет деятелей евразийства, а затем и ожесточенная полемика между Струве и Бердяевым в 1925–26 гг. фактически раскололи Братство. Это с одной стороны. С другой - дела в своих руках сосредоточил Булгаков – автор учения о Софии Премудрости Божией. В письме к последнему князь 19 ноября 1925 г. это констатирует и предлагает Братство закрыть.

«Я высказал Н.А. Бердяеву искреннее сожаление по поводу его заявления об уходе из Братства. Братство по существу такое учреждение, в котором не может иметь обычного значения вопрос о большинстве и меньшинстве, и которое требует установления внутреннего единогласия по самым коренным истокам веры и убеждения, что, в свою очередь, вполне согласимо с различием и разнообразием взглядов в области приложения этих начал<…>

Ведь не было случая, чтобы один из братьев, в вопросах церковного и религиозного сознания, ощутил потребность предварительно поделиться и проверить свои взгляды в общей среде. Никто же ведь не накладывает дисциплины подчинения своих взглядов, но если и самая предварительная проверка ни одному из братьев не нужна, то для чего же существует Братство? Еще хуже, когда разногласия между членами Братства выносятся на публичное суждение без малейшей попытки предварительно в своей среде их обсудить.

По всем этим причинам, кратко мною здесь излагаемым, я считаю возможным один из двух выходов: или чистосердечное признание, что все мы без исключения погрешили против идеи Братства, и всячески дорожим формой общения людей, которых связывает православная вера, общность уклада известного поколения, потребность дорожить связующими нитями, когда кругом столько разложения, наконец, взаимное уважение и симпатия. Если на это будет дан положительный ответ, то он обязывает к общению более деятельному и действительному.

Если же констатируем, что честно не в состоянии осуществлять Братство, то лучше честно же его закрыть. Выход отдельных лиц не решает вопроса прямо, но наносит удар идее Братства, и я предпочитаю общее решение»[192].

Такой жёсткой критике Братство ещё не подвергалось. Трубецкой язвой русской религиозности считал Раскол, возможно, поэтому он явится одним из членов-учредителей общества «Икона» (L’Association “l’Icône”), основанного в 1927 году в Париже по инициативе старообрядца В.П. Рябушинского. Однако Братство явилось живым и активным церковно-идеологическим центром русского Зарубежья. Арсеньев, один из членов Братства, оставил такой портрет Трубецкого:

«Огромная доброта, живое пылание духа и чувство культурно-общественной ответственности кн. Григория Николаевича питали духовную энергию многих и сыграли большую роль в жизни Парижской русской эмиграции»[193].

В католическом Кламаре, недалеко от столицы рядом с Трубецкими поселились родители его жены. Они жили в старом доме постройки ещё XVIII века. В 1924 году по инициативе К.А. Хрептович-Бутенева – тестя Г.Н. Трубецкого – общими силами семей они сделали у себя на участке из капитальной беседки в саду православный храм, освящённый в честь Святых Константина и Елены и прозванный тамошними русскими «трубецкой церковью». Настоятелем храма был о. А. Калашников - лидер русской христианской молодёжи в Лютеции[194].

"В парижском предместье Кламаре, у самой опушки леса, на улице, которая так и называется «Лесной» <…> - некое миниатюрное воскрешение за рубежом русской помещичьей усадьбы. Беседка в саду была оборудована под домовую церковь, в которую сходятся русские обитатели Кламара, а гостеприимный дом его [Г.Н. Трубецкого. – Авт.] был местом, куда стекалось множество представителей русской мысли и русской общественности в Париже, каким-то зарубежным оазисом русской культуры и лучших традиций русского быта»[195].

У себя в Кламаре в 1924 г. князь помог найти жильё переезжавшему из Берлина Н.А. Бердяеву. Приходящие к Трубецкому письма полны вопросов, как получить визу из Совдепии и на переезды из одной страны Европы в другую, а также как отослать посылку помощи в СССР. Из письма Г.Н. Трубецкого, откомментированного его сыном Сергеем:

« <…> В России идут аресты. Сначала арестовали Владимира [Cергеевича] Труб.[ецкого] – брата Мани. Теперь его выпустили, но арестовали Георгия [Михайловича] Осоргина. Ужасно там жить, чем может кончиться, а семья остаётся без средства. Тётю Ольгу [Николаевну Трубецкую] не выпускают, она надеется что к лету поездка окажется более возможной». Папа прибавляет, что не очень хорошо себя чувствует. «Доктор нашёл расширение сердца, велел сидеть дома <…> »[196].

В начале 1924 года племяннику князя М.М. Осоргину после бесед с митрополитом Евлогием запала мысль послужить делу Божию: найти место для организации второго православного храма в Париже, т.к. единственный на rue Daru не вмещал всех молящихся. Впоследствии он обратился за помощью к Трубецкому, его тестю графу К.А. Хрептович-Бутеневу и С.Д. Сазонову, бывшему главе МИДа.

«Все трое с полным сочувствием отнеслись к задуманному мною делу и оказали мне содействие своими связями и знакомствами среди иностранцев. Так все вышеупомянутые прошения были подписаны нами четырьмя, в качестве прихожан rue Daru»[197].

18 июля на торгах Осоргин приобрёл усадьбу на rue de Crimée, 93. При этом он отмечает, что рискнул выйти за рамки 300 000 франков, предоставленных митрополитом Евлогием. Разница была вскорости покрыта переводом из фонда Д. Мотта – главы Всемирной ассоциации христианских студентов (WCCF). Необходимо отметить, что эти средства были выделены на учреждение Богословского института, по следам инициативы П.Б. Струве в 1922 году, и составили 8 000 долларов (100 000 франков).

«К 14 августа секретарем Епархиального управления Т.А.Аметистовым было выработано "Положение о Комитете по сооружению Сергиевского Подворья в Париже". Первоначальный состав этого комитета был таков: архимандрит Иоанн (Леончуков), протоиерей Георгий Спасский, князь Г.Н. Трубецкой, Г.Г. Кульман (как представитель доктора Мотта), А.В. Карташев, князь Б.А. Васильчиков, граф[198] А.К. Бутенев. Л.Н. Липеровский и я. Комитет этот состоял из трех комиссий: строительной, финансовой и учебно-богословской»[199].

Освящение храма Сергиевского подворья состоялось 1 марта в Прощёное воскресенье, а учебные занятия первых десяти студентов начались после Пасхи — 30 апреля 1925 года. Это дата стала официальным началом работы Богословского института, созданного как средство передачи православного знания другим поколениям и ставшего одним из центров русской культуры.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 Следующая ⇒