Ефремов Е.А. 2 страница

Член Государственного Совета от Минской губернии Э. Войнилович вспоминал впоследствии:

«Впечатление, вызванное манифестом, было ошеломляющим: никто уже давно так не обращался, даже думать подобным образом запрещалось. Все понимали, что такое обращение не могло быть принято без высшей санкции. Становилось очевидным, что решались жизненно важные вопросы»[69].

На деле, хотя администрация в лице министра внутренних дел Н.А. Маклакова игнорировала воззвание, оно одно поддерживало настроение и бодрость поляков, и с этой точки зрения оказалось чрезвычайно полезным, когда русскую армию постигли неудачи. Даже его действие проявилось и ранее: английский военный атташе А. Нокс, будучи при штабах армии генерала А.В. Самсонова, свидетельствует в своём дневнике, что польское население, при нашем наступлении по германской территории, оставалось на местах, а немцы уходили вслед своим войскам. И добавляет, что после воззвания "поляки относятся к нам как нельзя лучше"[70]. Хочется отметить и факт того, что 19 июля 1915 года на возобновлённых заседаниях Думы в годовщину начала войны премьер И.Л. Горемыкин заверил депутатов, что будущее Польши окончательно и бесповоротно предопределено этим документом. Совету министров был дан именной указ о подготовке проекта о предоставлении Польше по окончании войны национальной, культурной и хозяйственной автономии в рамках империи[71].

Несмотря на свои славянские чувства, Трубецкой был недоволен переименованием столицы в Петроград, что случилось в самом конце августа. А в связи с обновлением МИД 7 октября Трубецкой становится советником Второго политического отдела, заменившего Отдел Ближнего Востока[72]. В середине ноября перед отъездом в Сербию князь был принят Николаем II. Как непривычно сейчас звучит, но тогда мало кто ожидал длительного срока у начавшейся войны, это видно уже из того, что на прощальной аудиенции этого нового посланника Государь сказал ему: «Отпускаю Вас ненадолго; к Пасхе я Вас вызову, так как Вы уже нужны при выработке условий мира»[73].

Трубецкой вступил в управление миссией, которая месте с правительством ранее отступила в город Ниш, 25 ноября 1914 года[74], в период побед сербской армии над австро-венгерскими войсками. Встречавший его на станции 1-й секретарь миссии В.Н. Штрандтман отмечал много позднее, что князь по всем отзывам является человеком «осторожным и приятным в общении», а в другом месте добавлял, что «в его лице королевское правительство получает беспристрастного, умного и высоко лояльного русского дипломатического представителя, который всегда будет чуток ко всякому справедливому делу, какой бы области наших взаимоотношений оно ни касалось»[75].

Трубецкой прибыл на Балканы в связи с проблемой, которая к тому времени так и не была решена союзными дипломатами - это привлечение на свою сторону Болгарии для вступления в войну на стороне Антанты. Для этого требовалась уступка Сербией территории Македонии, и понятно было, что она осуществима только после окончания войны и получения компенсаций за счёт Австро-Венгрии. Вот для поиска подхода к неуступчивым сербам МИД и прислал Трубецкого[76]. Но этой, оказавшейся неразрешимой задаче, прибытие князя принесло ещё одно осложнение: в сербском руководстве его ошибочно считали болгарофилом[77]. Переговоры союзников с официальными лицами Болгарии и Сербии только немного приблизили их к привлечению Софии на свою сторону, а Трубецкой в мнении сербов так и остался сторонником коварных болгар, которые в конце концов даже стали на сторону Центральных держав, выступив на следующий год против Сербии.

В этом молодом государстве удивительно малоразвиты были общественные организации. Там не было ничего подобного нашему земству с его духом самоотверженного общественного служения, совсем не было сестёр милосердия. Когда Трубецкой приехал в Ниш, то в этом 23000-м городе одно время находилось 147000 человек. Это раненые, беженцы, а также пленные. За первыми был, хоть и плохо организованный, но уход; хуже дело было с заразными больными. Пришедшая же зима усилила распространение тифа.

«Обо всём этом я написал [официально – Авт.] в Петербург, а также в Москву моей жене, которая вскоре собиралась приехать ко мне в Ниш вместе со старшим сыном в то время 12 л. мальчиком. С дороги я ей послал проект воззвания о помощи сербам. Жена моя напечатала его, а также поместила в газетах небольшое письмо, в котором сообщала, что собирается в Сербию и принимает пожертвования. Успех обращения превзошёл все ожидания»[78].

Одно из этих писем было опубликовано и в популярном журнале «Нива», оно попало в №1 за 1915 г.:

«Из письма русского посла в Сербии.Княгиня Трубецкая прислала М.В. Челнокову, новому городскому голове г. Москвы, выдержки из письма своего мужа Г.Н. Трубецкого, нашего посланника в Белграде. «Сербы – пишет Г.Н. Трубецкой – побеждают по всей линии. Это удивительный народ. Нельзя перед ними не преклоняться. Ниш наполнен беженцами. Здесь обычно 25.000 населения, теперь – более ста. В Зайгарах, где работает русский госпиталь, доктор сказал мне, что рядом, в сербском госпитале на 650 раненых один доктор, и от переутомления обнаруживает признаки ненормальности. Громадное количество раненых толпится на станциях, ожидая эвакуации в давно переполненные госпитали. Беженцы полуодеты и полуобуты. Все сербы работают и по мере возможности помогают несчастным. Всё же ощущается острый недостаток в средствах. В Нише творится нечто неописуемое. Вместе с тем это такой терпеливый и всё сносящий народ… Я видел пленных австрийцев-солдат с радостными лицами. 2.000 пленных прошли по Нишу со славянскими песнями. Австрия неминуемо развалится с такими солдатами». Княгиня Трубецкая просит М.В. Челнокова содействовать посылке санитарного отряда в Сербию»[79].

Нужно сказать, что ещё до этого Мария Константиновна имела опыт организации помощи раненым: у себя в имении Васильевское она устроила лазарет для легкораненых солдат, которых набиралось до 50 человек (потом прибавился приют для детей, которые в беженстве потеряли родителей). За короткий срок после своего обращения княгиня Трубецкая собрала 14 987 рублей 76 копеек. Кроме того, ею была получена часть сборов от Сербских дней, которые прошли 11–12 января 1915 года в Москве. Московская городская дума передала 50 тысяч рублей. Все эти пожертвования позволили в короткий срок сформировать санитарный отряд на две сотни кроватей, это 35 человек персонала: с 4-мя врачами, а также сёстрами и санитарами. Отряд был прекрасно оборудован, у него даже имелся рентгеновский кабинет.

Его прибытие в Ниш состоялось 25 января 1915 года, в разгар эпидемии тифа в стране[80]. Он получил название «Московского», им руководил хирург С.И. Сиротин. Сербское правительство предоставило для лазарета, который в случае необходимости мог принять до 250 раненых, большое здание сербской королевской гимназии. Несмотря на принятые меры, только в Нише, по данным Трубецкого, за первые четыре месяца эпидемии умерло 35 тыс. чел., причем из них больше трети приходится на пленных, которые, по словам дипломата, пользовались полной свободой. Практически сразу из состава Московского госпиталя был выделен эпидемиологический отряд Надежды Марцинкевич. Сербское правительство предложило для госпиталя пять бараков за городом. Один был приспособлен под амбулаторию, аптеку и кухню, два больших барака – для стационара по 50 коек в каждом, два маленьких – для медицинского и обслуживающего персонала. Во всей Сербии было 445 врачей – включая стариков и недоучившихся лекарей - многие из которых заболевали и умирали при исполнении своего долга. «Без помощи извне Сербия очутится в критическом положении», — сообщал русский посланник 26 января в МИД[81].

Координирующую роль в распределении помощи российской общественности оказывал наш МИД через созданный Трубецким, примерно в начале февраля, Комитет помощи Сербии и Черногории при российской миссии. Его возглавила княгиня Трубецкая. В комитет вошли епископ Нишский Досифей, супруга сербского премьера Джюрджина Пашич, секретарь миссии В.Н. Штрандтман, советник миссии Б.П. Пелехин, хозяйственной частью ведал подполковник Новиков, медицинской частью приват-доцент С.К. Софотеров. Для планирования и распределения расходов в Русско-Азиатском банке в Петрограде был открыт счет Комитета, на который поступали средства на его деятельность. Часть средств, по просьбе Трубецкого, хранилась в Сербской королевской миссии в Петрограде. Комитет имел целью объединить и ввести стройную планомерность в деятельность всех русских санитарных и благотворительных учреждений, работающих в настоящее время в пределах Сербии, а также оказать посильную помощь черногорцам. По мере накопления средств и ознакомления с положением вещей на местах, работа Комитета развертывалась все шире. Надо сказать, что, судя по воспоминаниям сербского королевича Георгия, основная помощь пришла от англичан и французов, но мы развернули свою гуманитарную деятельность первыми.

«Почти одновременно с образованием этого Комитета чрез который из России чрез Дунайскую флотилию под управлением адмирала [М.М.] Весёлкина стали поступать санитарные материалы, бельё, медикаменты не только вагонами, а целыми пароходами (я получил в октябре 1915 г. вторую партию медицинского материала в количестве 15 вагонов), в Нише образовался Международный санитарный отдел, и стали прибывать иностранные санитарные организации, русский госпиталь на 400 заразных больных под управлением пр[иват]-доц[ента] Н.[С.] Спасского, отряд русских врачей, затем отряды французский, английский и американский»[82].

Русские медики пытались координировать усилия на этом гуманитарном фронте, для чего на объединенные совещания приглашались главные врачи всех медицинских учреждений, представители сербских властей. Г.Н. Трубецкой предложил и добился назначения приват-доцента С.К. Софотерова начальником санитарной организации г. Ниша и консультантом всех русских отрядов в Сербии. Больных было очень много, мест в больницах не хватало. Тогда было решено открыть бесплатный амбулаторный прием. Г.Н. Трубецкой свидетельствует о том, что такой способ медицинской помощи был внове для Сербии. Ежедневно приходили люди из окрестных деревень за советом и лекарством. Только Н.В. Марцинкевич принимала ежедневно до 100 человек.

Один из ведущих врачей амбулатория Русского общества Красного Креста, доктор А. А. Солонский, воспроизводя по памяти картины того времени, писал: «Вблизи амбулатории создался целый беженский лагерь на территории трамвайного парка. Здесь беженцы помещались как могли: одни под крышей трамвайных сараев, другие в палатках, а некоторые просто под открытым небом. Тут можно было найти офицеров, генералов, простых солдат, врачей, бывших судей, инженеров; женщины, дети, подростки, потерявшие своих родителей, — все было перемешано. По темпу жизни и обстановке это помещение получило название «Дома чудес». В амбулатории лечились, получали свидетельства и пособия. Склад Красного Креста выдавал продукты питания и бесплатные чаи»[83].

Не ограничиваясь лечением больных, Комитет счел своим долгом содействовать широкой и решительной борьбе с эпидемией. Г.Н. Трубецкой поручил С.К. Софотерову разработать план мероприятий для улучшения санитарного состояния Ниша и его окрестностей (приблизительно 60 км.), который был представлен 8 февраля 1915г. для обсуждения правительству Сербии. Было решено разделить город на четыре участка, поручив каждый надзору особого врача с помощником. Каждый из них обладал соответствующими полномочиями и был усилен бригадой дезинфекторов с дезинфекционными аппаратами.

По соглашению с сербским правительством в Нише был создан особый городской Совет из пяти лиц, куда вошли представители военных и гражданских властей, епископ Нишский Досифей, председатель городской общины и приват-доцент С.К. Софотеров. Совет был наделен обширными полномочиями и в его функции входил надзор за проведением санитарных мероприятий в рамках намеченного плана. Этот Совет находился в тесной связи с Комитетом при миссии, ведающим всеми русскими учреждениями. На санитарную организацию города российский посланник предполагал выделить 20 тысяч рублей.

Российскому медицинскому персоналу приходилось работать в тяжёлых условиях. Поэтому Трубецкой по совету Софотерова 16 февраля обратился в ГУ РОКК с просьбой застраховать персонал Московского санитарного отряда и членов другого небольшого отряда, доставленного в начале войны супругой покойного посланника А.П. Гартвиг. 26 марта ГУ РОКК проинформировал Отдел Ближнего Востока МИДа, что для служащих этих отрядов установлено обеспечение на случай смерти в размере 20-тикратного месячного содержания. Затем эти условия были распространены на все отряды российского Красного Креста, а также и на личный состав лазаретов Славянского благотворительного общества.

«Для материальной помощи населению средства стекались из России со всех сторон, посылали решительно все, кто что мог: одежду, белье, даже детские игрушки, книги, врачебные инструменты, — стекались в Комитет в огромном количестве. Был устроен специальный склад, вмещавший к концу года более 50 вагонов разного имущества. Особенно богато был обставлен медико-санитарный отдел, и русская центральная аптека широко раздавала населению все медикаменты, которые врачи прописывали. На долю санитарной организации Ниша, во главе которой я имел честь быть почти год, выпала почетная роль быть первым инициатором по проведению в сербскую жизнь чисто русского принципа санитарной организации, именно принципа медицинской помощи населению земско-участкового.

Дело так хорошо привилось, так отвечало местным потребностям и самому складу народной жизни, что приходится только жалеть, почему этот принцип совершенно игнорируется в настоящее время. В городе с 4 участками врачебной помощи врач не только лечил и дезинфицировал, но и выдавал карточки на бесплатный обед и ужин всем нуждающимся. Как только в базарный день устанавливалась та или другая болезнь у приехавших в город крестьян, специально разъездной врач отправлялся в село и на месте боролся с источником заразы, оставляя после себя или фельдшера, или сестру. Вокруг Ниша было таким образом объехано нашими врачами 125 сел по радиусу до 80 километров. О деятельности врачей, приезжавших в села с медикаментами и всем необходимым для ухода за больными, слух расходился далеко по селам, и нам не нужно было разыскивать прячущихся больных, как то имело место в соседних районах. Наш метод скоро был даже принят американцами, а англичане скопировали наш способ выдачи бесплатных обедов»[84].

Наряду с прямыми методами борьбы с инфекционными заболеваниями Комитет придавал огромное значение усилению питания беднейшего населения для повышения его иммунитета. Нишское городское управление приняло активное участие в этом деле и составило списки наиболее нуждающихся, а также выдавало особые карточки на право получения обедов. В четырех районах города были открыты столовые, в которых в этот период было подано 283 000 обедов. Около вокзала было оборудовано специальное помещение, где всякий приходящий мог получить горячий чай. Трубецкой подчеркивает, что кормление населения сослужило немалую службу в деле прекращения эпидемии, так как среди беженцев было большое количество людей, которые несколько месяцев не имели горячей пищи.

Г.Н. Трубецкой в своих воспоминаниях говорит о том, что приток пожертвований деньгами и вещами из России был настолько велик, что Комитету удалось открыть в Белграде такие же столовые, как в Нише, на средства, пожертвованные Петроградским городским комитетом по оказанию помощи Сербии. В итоге в Белграде было выдано свыше 230 000 обедов. Кроме того, был послан вагон вещей и деньги (около 6000 рублей) российским консулам в Скопье и Битоли, которые смогли оказать серьезную помощь различным сербским организациям.

К концу мая, когда приехал эпидемиологический отряд Александринской общины РОКК, эпидемия начала стихать[85]. В июне Григорию Николаевичу, находившемуся тогда в отпуске, через императорский МИД было передано, что эпидемия в Нише, благодаря санитарной организации, почти прекратилась[86]. Трубецкой в своих мемуарах не мог не отметить, что

«Вся эта громадная работа, совершенная русскими людьми, могла быть осуществлена только благодаря необыкновенной отзывчивости нашего Красного Креста и различных общественных учреждений, городов, земств, союзов, от которых мы получали обильные пожертвования. Кроме того, нашлись и подходящие люди для осуществления этих задач»[87].

Большую помощь в организации сербской части транзитного маршрута русских грузов в Салоники для нужд союзников оказывали посланник Г.Н. Трубецкой, военный атташе полковник В.А. Артамонов и агент Российского Дунайского пароходного общества в Прахово[88].

Союзные переговоры в начале 1915 года привели к планам занятия Стамбула силами Антанты. Трубецкой выражал своё мнение министру иностранных дел 26 февраля 1915 г. так:

«Проливы для нас не только средство, но и конечная цель, коею осмысливается вся нынешняя война и приносимые ей жертвы. Для меня борьба с Германией и Австрией и союз с Францией и Англией только средства для достижения этой народной цели. С этой точки зрения не может быть безразлично, мы или наши союзники завладеем Проливами... Завладение же Проливами без нас было бы прямо пагубно, и в этом случае Константинополь стал бы в будущем могилою нынешнего нашего союза»[89].

В 30 марта Трубецкой получил телеграмму от Сазонова - с пометкой Государя «Согласен» - в которой он был назван будущим Верховным комиссаром города со стороны России[90]. В это же время англо-французский флот предпринял обстрел османских фортов: так началась Дарданелльская операция. Князь поставил условием принятия поста комиссара свою предварительную короткую поездку в Петроград в связи с участием в этом грандиозном деле, которое тогда же в телеграмме назвал личной «заветной мечтой»[91]. Туда он отправился в самом начале мая. Его совместный с коллегой А.М. Петряевым проект управления Константинополем был передан Государю и получил его пометку, что он разделяет положения предложенного документа. Для согласования будущих действий с военными Трубецкой предпринял поездку в Ставку и заручился поддержкой главнокомандующего Великого князя Николая Николаевича, который для управления района крепостей на проливах наметил генерала от кавалерии А.В. Каульбарса[92]. По возвращению в Сербию князь оказался встревоженным будущим своей страны, вот что передаёт более позднее письмо Штрандтмана:

«Помнится мне, как во время одной прогулки летом в окрестностях Ниша, Князь, после своего возвращения из Петербурга, говорил мне о нарастающих настроениях в России и о вероятности внутренней русской катастрофы до окончания войны. На его лице я мог гораздо яснее читать его мысли, чем, воспринимая их из произносимых слов. Никогда, ни до, ни после, я его не видел в таком глубоком отчаянии по поводу хода событий в России. А между тем то, что он мне говорил, были в то время только предположения и предчувствия, впрочем, основанные на реальных данных»[93].

Вместе с Трубецким оказался встревоженным нашим внутренним положением его давний друг П.Б. Струве. В 3 июля по настоянию Трубецкого он написал его министру Сазонову, главноуправляющему землеустройством и земледелием А.В. Кривошеину и министру торговли и промышленности В.Н. Шаховскому. В письмах Струве наметил программу неотложных экономических реформ. Среди предлагаемых шагов перечислялись упрощение правил, которые регламентировали создание частных предприятий; участие правительства в оборонном производстве; создание условий для оперативного перемещения трудовых ресурсов; организация системы социальной защиты; допуск к земским и городским выборам групп, лишённых избирательных прав из-за высокого имущественного ценза[94]. В июле 1915 г. он писал о своей уверенности в том, что если тыл России будет мобилизован, то перелом в ходе войны станет делом ближайших месяцев. Но голоса Трубецкого и Струве оказались одинокими в общественной среде. И всё случилось иначе и в русском тылу, и на проливах, и в стране представительства.

Крайне неприятно действовало на пропагандистскую деятельность России направление в российской печати, с лета 1915 г. все больше становившееся оппозиционным по отношению к властям. Трубецкой в августе 1915 г. выражал возмущение материалами русской прессы по внутриполитическим делам, даже в «Новом времени», которые прямо печатались в Германии и широко распространялись на нейтральные страны. «Вместо того, чтобы поддержать хотя бы нравственный авторитет России, работают на руку нашим врагам, вынося наружу личные счеты и затемняя образ единой, перед врагом Родины», — сокрушался известный деятель «Великой России». «Если нарушится вера в единение власти и народа в России, мы ничего не в состоянии будем противопоставить усилиям наших врагов в нейтральных государствах, и наше положение на Балканах было бы бесповоротно проиграно»[95].

6 октября 1915 года началось наступление германских и австро-венгерских войск, 14 октября к ним присоединились две армии Болгарии, после чего положение Сербии стало критическим. Московский госпиталь покинул Ниш 12 октября, вскоре после получения приказа об эвакуации от начальника санитарной части. Медицинское имущество вывезти не успели. В краткой заметке от 14 декабря 1915 года в «Московских ведомостях» содержалась информация, что часть отряда княгини Трубецкой, 13 человек, возвратилась в Россию из Ниша. Путь их лежал через Албанию, Италию, Францию и Англию. В той же заметке говорилось, что отряд вынес все невзгоды военного времени, самоотверженно исполняя свои обязанности. А две сестры милосердия – М. В. Горяйнова и Л. Е. Гальцева – добровольно остались в Нише, не пожелав оставлять своих больных. И не все врачи и сёстры остались живы. А госпиталь Александринской общины РОКК, получивший при развёртывании название «11 резервная больница», под руководством приват-доцента Спасского частью персонала остался 8 октября сначала в прифронтовой полосе для приёма раненых сербов, а затем продолжил свою миссию с 23 октября и на занятой болгарами территории Ниша, который, к слову, начал обстреливаться уже сербами. Персонал большей частью стал поддерживаться болгарским Красным Крестом, меньшей частью – оккупационными силами болгар. В середине января все больные были эвакуированы, а персонал переведён в Болгарию и там незаконно задерживался до 19 октября 1916 г[96].

Князь Трубецкой и далее, в 1916 году продолжал опекать Александринскую больницу и миссию доктора Спасского, оставшуюся в Нише. Но когда он писал в феврале этого года в МИД, он еще не знал, что болгары задержали членов русской миссии. После долгих переговоров и личного заступничества князя Трубецкого, удалось добиться освобождения задержанных, и они переехали из Болгарии в Стокгольм, а затем возвратились на Родину. Во все время своей деятельности князь Трубецкой не забывал и о другой дружественной державе - Черногории, а МИД России оказывал ей посильную помощь.

Русская миссия присоединилась к покидавшей Сербию армии и правительству. Общий путь лежал через Черногорию на юг. Российский посланник Трубецкой 26 октября, констатируя медленное отступление сербов на болгарском фронте, передавал в Петроград мольбы сербского правительства о помощи. При этом он выразил свою точку зрения, на удивление схожую с мнением французского премьер-министра Бриана и сербского - Пашича, что «русская высадка могла бы иметь огромное моральное значение, если бы она была произведена скоро, ибо уже начались политические преследования противников войны в Болгарии»[97]. Как видим, все трое, да и не только они, все еще находились в плену иллюзии, что болгарские солдаты не будут сражаться против русских. Примечательно, что в тот же день Радославов направил циркуляр болгарским миссиям за рубежом с указанием разоблачать выдумку о якобы выступлениях в Болгарии противников войны со славянами.

Но сербы не могли ждать, пока русская военно-пропагандистская бюрократическая машина наберет обороты – для них это был вопрос жизни и смерти. Они сами оперативно составили на русском языке прокламацию, предназначенную для болгар. Уже 19 октября, т.е. на шестой день сербско-болгарской войны, один ее экземпляр случайно попался на глаза Трубецкому. Воззвание начиналось словами: «Долой предателя Болгарии и его продажных слуг, низких и коварных. Он опозорил Болгарию навсегда и забросал грязью ее народ». Заканчивалась прокламация так: «Если скоро не опомнитесь, народ ваш поплатится жизнью за то, что не сумел казнить вовремя Фердинанда и слуг его». Трубецкой тотчас обратил внимание сербского МИДа на неуместность, не запрашивая Россию, выпускать русские прокламации, как бы от нее исходящие. Он попросил немедленно приостановить их распространение до получения указаний из Петрограда. Сазонов же неделю спустя ответил, что считает нежелательным приостанавливать распространение прокламаций[98].

В конце ноября 1915 года во время продолжавшегося отступления руководство страны собралось в албанском Скутари, где был смещён высший генералитет сербской армии. Там же прошел знаменитый её парад, который потрясенный французский журналист А. Барби назвал «дефиле живых трупов».

29 декабря 1915 г. Секретная телеграмма министру иностранных дел С.Д. Сазонову посланника при Сербском дворе Трубецкого:

«Вызвав сегодня, 29 декабря, посланников, Пашич заявил, что взятие Ловчена и Негуша открывает австрийцам дорогу на Скутари. Он настаивает на немедленной посылке в Дураццо, и особенно в Медую, возможно большего количества транспортов, дабы спасти сербскую армию, ибо австрийцы могут через несколько дней быть в Скутари. Сербская армия, лишенная боевых припасов, неспособна оказать сопротивление движению австрийцев, к коим, вероятно, присоединятся албанцы и болгары. Пашич заявил, что, пока значительная часть войск, от 20 000 до 30 000 не будет посажена на суда, правительство не может уехать. Мои коллеги и я единодушно оцениваем положение как крайне критическое, и мы считаем необходимым самым энергичным образом настаивать на безотлагательном принятии мер к немедленной отправке морем сербской армии».

На документе пометы Николая II: 1) «Нужно продолжать всячески подталкивать союзников помочь сербам». Царская Ставка. 4 января 1916 г[99]. Транспорты были выделены, и сербская армия вместе с руководством страны избежала разгрома и пленения. Это было достигнуто отплытием от материкового берега и эвакуацией на остров Корфу.

Трубецкой вспоминал:

«И тут нам предстала вся необычность нашего путешествия. Мы покидали берега Албании, оставляя за собой далеко Сербию. Тут были министры, генералы, командовавшие армиями, представители держав. Это было начало исхода целого народа, который не переставал верить в свою звезду, которая вернет в обетованную землю. Я чувствовал себя свидетелем великой исторической драмы, одного из самых трагических ее эпизодов»[100].

Оттуда восстановленная и не признавшая капитуляции сербская армия была переправлена на Салоникский фронт. Трубецкой же – оставив возглавлять миссию поверенного в делах Б.П. Пелехина - вместе с правительством, которое отправлялось в союзные страны, 2 марта 1916 года на французском эсминце отплыл в Италию[101]. Оттуда поезд доставил его в Париж.

Там в своей гостинице он встретил генерала Я.Г. Жилинского, который был представителем Государя при Французской главной квартире. Князь донёс до знакомого мнение, что сдвиг на балканском театре военных действий может быть дан вступлением в войну Румынии против Болгарии с одновременным наступлением союзников от Салоник. Его собеседник и посол А.П. Извольский разделили эти взгляды и выступили с ними на конференции союзников. К сожалению, нашим представителям удалось отстоять только минимум этой программы.

Путь домой лежал морем с остановкой в Лондоне, также на судне до Стокгольма и уже поездом до Петрограда; 26 марта Трубецкой прибыл в столицу. В министерстве он получил отпуск, и на том его служебная деятельность в 1916 г. закончилась, увенчавшись чином действительного статского советника[102]. Звание поддерживали ордена: Св. Владимира 4 ст., Св. Станислава 3 ст., болгарского «За гражданские заслуги» 3 ст., черногорского Князя Даниила I 4 cт., сербского ордена Таковского креста 3 ст.; именная медаль в память 300-летия Царствования Дома Романовых[103].

На отдыхе, в имении он впервые взялся за мемуары, в печати получившие название «Русская дипломатия 1914-1917 гг. и война на Балканах» и которые были завершены 25 января 1917 г. Заканчивал он их уже дома, в Москве, где проживал по адресу: Трубниковский переулок, д.19, кв.4[104]. Они не отнимали у него всего времени; настоящее требовало своего: так, выражая крайнюю озабоченность сложившимся положением, он писал 5 октября 1916 г. из Москвы в Кисловодск бывшему министру иностранных дел С.Д. Сазонову: «Одно несомненно — это общее недовольство, которое настолько велико, что стирает границы партий и дошло до острого напряжения <…> Всё это, а главное — обостряющаяся продовольственная неурядица сгущает грозовые тучи. Избави Боже нас от потрясений»[105]. Трубецкой старался держать руку на пульсе событий, бывая в столице. Так он писал 17 ноября 1916 г. своему тестю графу К.А. Хрептович-Бутеневу:

«В Петрограде я завтракал с Струве, Н.Н. Львовым и В.А. Маклаковым. Они были в очень приподнятом настроении и в то же время поразили меня скромностью своих желаний. Во время войны они хотели вовсе не министерства общественного или думского, а просто несомненно честных людей. В качестве желательного министра внутренних дел они называли А.Д. Самарина, потому что знают, что он не продаст Россию ни немцам, ни Распутину. Мне показалась даже трогательной такая скромность и патриотизм. Может быть, не все так думают, но в том то и беда, что власть не умеет и не хочет искать поддержки у лучших людей»[106].

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 Следующая ⇒