Ефремов Е.А. 3 страница

В письме коллеге А.М. Петряеву, написанном 14 января 1917 г., из содержания понятно, что он говорит о себе: « Единственно, что я могу пока делать, - это откровенно высказывать свои мнения, не считаясь с тем, как и кто на это посмотрит и что из этого для меня лично произойдёт». Эти слова сочетались с просьбами передать его письма новому министру Н.Н. Покровскому, положить их в пакет с докладом МИДа Государю и послать копии попавшему под отставку С.Д. Сазонову[107].

И при министре Б.В. Штюрмере, и при сменившем его Н.Н. Покровском, и во Временном правительстве, за князем оставался пост посланника в Сербии. В январе 1917 года, по просьбе последнего министра иностранных дел царского правительства, он составил две записки в виде писем на его имя, в коих излагал некоторые общие соображения о наших целях и задачах в войне[108]. Там он в частности отмечал, что неудача экспедиции в 1915 г. объединённого флота в Дарданеллах была выгодна России, поскольку давала нам возможность отказаться от кондоминимума в Стамбуле и единолично управлять проливами. Историкам стало известно о записке уже в свою очередь министра, адресованной на Высочайшее имя, в которой Покровский настаивал на овладении проливами «ко времени заключения мира»[109]. Он отозвался в своих мемуарах о Трубецком как о «выдающемся знатоке ближневосточных дел» и что «это был прямо талант»[110]. Этатрубецковская тема - овладение Проливами - звучала и на совещании по данному вопросу у Военного министра в апреле 1917 года, на котором обсуждалась возможность захвата Стамбула и проливов[111]. Кн. Трубецкой был помощником Милюкова, в бытность того министром иностранных дел.С марта 1917 года Трубецкой также обосновался в Могилёве: он получил ещё и назначение временно исполняющего обязанности директора дипломатической канцелярии Верховного главнокомандующего[112]. Обеспокоенный дезорганизацией армии он вместе со Струве 17 апреля посетил Г.Е. Львова. В ходе беседы они убеждали главу правительства принять самые энергичные меры по восстановлению порядка на фронте. Через месяц 16 июня они изложили свою позицию в ставке Верховного главнокомандующего[113]. Разумеется, подобные усилия не приносили результатов. Они обнаружили, однако, главный предмет волнений политиков и обусловили безоговорочную поддержку ими в будущем белых армий. Около 10 августа Трубецкой выступал на частном совещании – в присутствии П.Н. Милюкова, М.В. Родзянко, Н.В. Савича и др. - ища поддержки у влиятельных политиков, а через них – у масс. В его речи звучала необходимость переворота, установления в России режима военной диктатуры, неизбежность столкновения Ставки с правительством[114].

И это столкновение произошло. Оно вошло в историю как выступление генерала Л.Г. Корнилова. Сначала явилось недоразумение, которое принёс 26 августа вернувшийся от него визитёр, бывший обер-прокурор Святейшего синода В.Н. Львов, явившийся к А.Ф. Керенскому и от себя заявивший, что Корнилов требует диктаторских полномочий. Военный министр же воспользовался этим, чтобы сместить популярного генерала, в котором он видел своего политического соперника. Корнилов восстал только будучи обвинённым в мятеже. Когда разыгрывавшаяся драма была только недоразумением, Трубецкой пытался предупредить назревавший конфликт, послав 27 августа телеграмму своему министру М.И. Терещенко. После того, как разрыв между Керенским и Корниловым произошёл, снова с ведома последнего он послал ещё одну, считая примирение всё же возможным[115]. Шельмование Корнилова не давало покоя Трубецкому: в газете В.Л. Бурцева «Общее дело» в №8 за 4 октября на всю 3-ю страницу напечатана его «Записка по «делу Корнилова»[116].

А ещё ранее князь стал членом Всероссийского поместного собора в качестве делегата от действующей армии. Перед его открытием 14 августа состоялась церковная служба в Успенском соборе Московского Кремля:

«Служил митр<ополит> Владимир с двумя новыми митрополитами - Петроградским и Тифлисским, которые не могли еще достать себе белых клобуков<…> В алтаре стояли Добронравов и Артоболевский. В самом соборе кн. Григорий Трубецкой в военной форме, Е.Н. Трубецкой, Г.А. Рачинский, прот<оиерей> С. Четвериков. У царского места стоял Родзянко»[117].

Из письма князя Г.Н. Трубецкого тестю графу К.А. Хрептович-Бутеневу 15 августа 1917 г.:

«<…> Накануне вечером я был в Большом театре на Государственном совещании. Там так ярко проступала вся безвкусица нынешнего «демократического» режима. Сцена с подмостками и декорацией из Пиковой Дамы; Керенский, актёрствующий вождя России; трибуна, обитая малиновым плюшем; <…>

<…> А там в Успенском соборе благообразие, подлинная народная красота высокого народного подъёма, стена, пронизанная молитвою настоящих русских людей, в течение столетий; всё, что есть у нас самого дорогого и святого, всё, что составляет живую душу настоящей России. Дивное пение, стройное, торжественное богослужение <…>»[118].

На заседании собора 17 августа он огласил приветственную телеграмму главнокомандующего Корнилова. А через месяц, 22 сентября держал речь в защиту восстановления института патриаршества.

В сентябре 1917 г. на своей квартире он устроил частное совещание по поводу достойного выхода из войны, чтобы отвести угрозу государственной катастрофы. В этом заседании от МИДа были министр М.И. Терещенко, его товарищ А.А. Нератов и барон Б.Э. Нольде, министры А.И. Коновалов и С.Н. Третьяков, бывший глава Думы М.В. Родзянко и её бывший член Н.В. Савич, близкие МИДу М.А. Стахович и П.Б. Струве, а также В.Д. Набоков. Одним словом члены Временного правительства: настоящие и бывшие. Большинство резко возражало. Но было решено периодически обмениваться мнениями, однако, больше встреч не произошло[119].

Первого октября он направил своему министру секретное письмо, в котором выражал настоятельное мнение, что ввиду угрозы для России государственной и народной катастрофы, нужно определиться, с какими интересами выступить перед союзниками с предложением заключения мира в войне для намечавшейся конференции[120]. В это самое время Терещенко и союзники уделяли внимание предложению Австро-Венгрии о сепаратном мире, само же ведомство было поглощено подготовкой к переезду в Москву. Первое вполне могло войти в повестку дня конференции союзников России, которая и была намечена на этот октябрь. От нашей страны министр Терещенко сформировал состав делегации, в которую вошли Петряев, Татищев, Трубецкой и ещё двое как секретари (на том форуме, но только в ноябре, нашими представителями оказались дипломаты посольства во Франции)[121]. Трубецкой успел немного поучаствовать в «Лиге русской культуры», в которую он вступил по заявлению 17 октября и в которой главенствующую роль играл П.Б. Струве[122].

Последнее служебное назначение князя во Временном правительстве вышло в том же октябре 1917 года: он должен был отправиться послом в Англию[123]. Но поехать туда ему не довелось. После захвата власти партией Ленина часть служащих МИДа встала на путь саботажа их распоряжений. К слову, старший сын Тубецкого, Константин, вместе с двоюродными братьями и товарищами примкнули к юнкерам и пропадал в уличных перестрелках, борясь против большевиков. Сам же Трубецкой в свою очередь пошёл по той же линии: в ноябре он уже был в рядах «Правого центра» - антибольшевистской подпольной организации[124]. Её возглавлял А.В. Кривошеин - бывший царский главноуправляющий землеустройством и земледелием[125]. Тогда же удалось установить связь с генералом М.В. Алексеевым, бывшим начальником штаба Верховного главнокомандующего, который в Новочеркасске начал формировать соединение, получившее впоследствии название Добровольческой армии. Ноябрь и декабрь прошли в безуспешных попытках центра договориться с союзниками о финансовой помощи. Для этого Трубецкому пришлось по этому делу дважды ездить из Москвы в Петроград: сначала одному, потом с Кривошеиным и бывшим товарищем министра внутренних дел Временного правительства, председателем Совета общественных деятелей Д.М. Щепкиным. Дипломаты считали большевиков способными на что угодно, и английский посланник Дж. Бьюкенен отказывался кого бы то ни было принимать или даже встретиться в нейтральном месте. Удалось договориться с английским военным агентом майором Киз. Кривошеину он обещал принципиально крупную материальную поддержку. Впоследствии Трубецкой писал:

«В московских финансовых кругах все попытки наши достать крупные суммы ни к чему не привели. Банки и капиталы были терроризированы. Веры в начинавшееся дело было немного, и большинство, несмотря на удары судьбы, все еще держались взгляда: зачем буду давать я, если, может быть, другой даст за меня? Всего-навсего, в Москве собрали несколько сот тысяч рублей. Часть этих денег была истрачена на содержание военной организации в самой Москве, а другая часть послана была генералу Алексееву»[126].

Нужны были не только деньги, но и люди; и не только бойцы, но и организаторы, политики и специалисты. Один из командированных первыми сделал самое необходимое: добыл средства для «Алексеевской организации». Это сделал А.Г. Хрущов, бывший товарищ министра финансов во Временном правительстве. Ему удалось предписать местному казначейству, выдать Донскому атаману 30 миллионов рублей с тем, чтобы половина этой суммы пошла на казачьи нужды, а другая половина — в распоряжение генерала Алексеева для армии[127].

Параллельно этой деятельности в октябре на Поместном соборе вместе с братом Е.Н. Трубецким князь высказался за процедуру выборов Патриарха посредством жребия, которая и оказалась принятой. Там же, на Соборе, он принял участие в работе отдела о правовом положении Церкви в государстве. А на пленарном заседании 24 ноября он предложил послать на Украину делегацию в связи самостийным движением по созыву местного церковного собора. Главой делегации стал митрополит Тифлисский Платон (Рождественский), знавший украинский язык. В её состав вошли профессор С.А. Котляревский, Г.Н. Трубецкой и, по некоторым сведениям, два украинца из числа участников собора. Целями посланцев были: 1) отзыв из Киева архиепископа Алексия (Дородницына) и 2) «проведение широких переговоров и обеспечение каноничности созываемого Собора». Что было и сделано (отзыв Дородницына заменило заочное лишение его сана)[128].

Возвратившись в Москву, в начале декабря на соборе Трубецкой принял участие в работе Отдела о внутренней и внешней миссии, программа работ которого предусматривала анализ проблемы почитания Имени Божьего, связанной с движением имяславцев. Для рассмотрения этого вопроса выделился особый подотдел, председателем которого стал епископ Полтавский Феофан. В его состав вошли В. И. Зеленцов (секретарь), архимандрит Гурий (Егоров), архимандрит Александр, князь Е.Н. Трубецкой, С.Н. Булгаков, Г.Н. Трубецкой и др. Собор, как известно, должен был прекратить свое существование из-за революционных событий; вследствие этого и работа подкомиссии ограничилась распорядительными заседаниями и предварительным сбором материалов[129]. На выборах в члены Высшего церковного совета, состоявшихся в заседании собора 8 декабря 1917 г., среди заместителей членов, от мирян был избран Трубецкой.

Вернувшиеся с Дона в Москву посланцы « Правого центра» дополнили новыми подробностями общую картину и вновь подтвердили просьбу о присылке денег и людей. Было решено ехать П.Б. Струве и Г.Н. Трубецкому. Последний смог нанять целый вагон Международного спального общества. В нём разместились Струве со взрослым сыном Глебом, Трубецкой с женой и сыном Петрушей, а также вольноопределяющийся В.В. Львов, сын бывшего обер-прокурора Святейшего синода[130]. Выезд состоялся 26 декабря и, минуя большевистские заставы, через три дня все благополучно достигли Новочеркасска. Там они узнали, что на Рождество было объявлено о вступлении генерала Корнилова в должность командующего армией, названной «Добровольческой». С первых же дней их пребывания там обнаружилось, что между двумя лидерами нарождающегося белого движения продолжает существовать острый антагонизм. Генерал А.С.Лукомский, бывший начальник штаба в бытность последнего Верховным главнокомандующим, вспоминал:

«П.Б. Струве, П.Н. Милюков, князь Г.Н. Трубецкой, М.М. Федоров и А.И. Деникин несколько раз выступали в роли миротворцев и налаживали отношения между генералами Корниловым и Алексеевым»[131].

В конце декабря оформился Донской гражданский совет. Он был инициирован М.М. Федоровым, по определению которого в «круг ведения Совета входили все вопросы, связанные с обеспечением армии всем ей необходимым, начиная с денежных средств, внешних сношений, связь с Россией, казачеством и вопросы гражданского управления, которые практически должны были возникать по мере продвижения Добровольческой армии вперед»[132]. Совет мыслился как политическое совещание при генерале Алексееве, председателе, и первоначально состоял из следующих лиц: Л.Г. Корнилов, А.М. Каледин, А.С. Белецкий, П.Н. Милюков, М. М. Федоров. Вскоре Трубецкой также вошёл в его состав. Он, позже совместно с заменившим Белецкого Струве, помогал Алексееву контактировать с союзниками. Переговоры велись с находившейся в Новочеркасске французской миссией, прибывшей с Румынского фронта; с сотрудниками английских и американских представительств. Беседы с иностранными дипломатами сводились к разъяснению германского происхождения большевизма и требованию материальной поддержки Добровольческой армии. Однако до начала февраля их денег получить не удалось. Лейтмотивом переговоров с французами было требование о разрешении чехословацким военнопленным приезжать на Дон; к сожалению, переговорный процесс оказался безрезультатным[133]. Искра в наэлектризованном поле между Алексеевым и Корниловым пробежала и внутри совета, 9 января: они «дружно» объявили, что покидают его ряды. Нараставший пожар тушили с одной стороны Деникин и Каледин, а с другой Фёдоров, Струве и Трубецкой. Конфликт был разрешён 12 января. Не скрывавший своей досады Корнилов вскорости перевёл свою ставку в Ростов; таким образом, деятельность совета продолжалась всего 2-3 недели[134].

Препятствовало формированию армии и настроение Дона, которое создало крайне тяжелую обстановку для офицеров: даже Корнилов был вынужден ходить в штатском. Атмосферу станиц иллюстрирует свидетельство бывшего депутата российского парламента Н.Н. Львова:

«В Кавказской поселилось несколько московских семей, рассчитывавших найти себе безопасный приют в богатой кубанской станице. Среди них была семья Гагариных и Трубецких. Между казаками о приезжих стали ходить разные слухи. Одни говорили, что они царского рода; старики конвойцы отдавали честь детям Трубецких и собирались охранять их. Другие кричали, что они буржуи. Слово это повсеместно было распространено в самих глухих захолустьях; смысла его никто не понимал, и тем яростнее была ненависть»[135].

Алексеев предложил князю встать во главе Политического отдела, но тот его отклонил, видя, что генерал всё руководство сосредоточил в своих руках. Он поступил иначе: принял руководство его отделением, которое проводило агитацию за Добровольческую армию и пропаганду её целей, работая рука об руку со своим бывшим сотрудником по министерству В.Н. Муравьёвым и Н.С. Арсеньевым, молодым приват-доцентом Московского университета.

В это время Трубецкие обосновались на окраине города, на Баклановском проспекте, в доме старозаветного казака Сербина. Рядом жила семья его сестры В.Н. Лермонтовой, ближе к центру города – М.Н. Гагариной, была и сестра А.Н. Черткова. В общем кругу готовились к свадьбе его племянников С.М. Осоргина и С.Н. Гагариной. Она состоялась 29 января. Посаженным отцом у невесты был Трубецкой, а у жениха – Струве. Прямо в церковь перед венчанием Трубецкому было передано, что застрелился Каледин. Срочно собранные депутаты круга высказывали полную готовность укрепить власть атамана и провести большую мобилизацию.

«Мы со Струве прямо от них [cо свадьбы] отправились на вокзал, чтобы ехать в Ростов. Нам казалось, что надо ухватиться за минуту реакции, наступившей в казачестве, дать время казакам провести мобилизацию и до тех пор не уводить армию. С нами в вагоне ехал член Донского правительства Г. И. Янов, который решил обратиться к генералам с такою же просьбой. Мы прибыли в Ростов вечером, поехали в штаб Добровольческой Армии, который помещался в громадном особняке Парамонова на Пушкинской, и тотчас настояли перед генералом Алексеевым на созыве совещания из генералов. Тут были Корнилов, Лукомский, Деникин, Романовский; кроме того, подошли генерал А.И. Богаевский (впоследствии атаман), Ростовский градоначальник Зеелер и Милюков»[136].

Было принято решение, что надо успокоить население, взволнованное слухом об уходе добровольцев, и поддержать в Новочеркасске кандидатуру в атаманы генерала А.М. Назарова. Но запала казаков хватило на несколько дней, прибавилась к тому и неготовность Донского штаба к мобилизации, местные же большевики обрабатывали пришедших станичников в 2-3 дня и они расходились по домам. Мобилизация провалилась, части большевиков были уже в семи верстах от Ростова, и Добровольческая армия в ночь на 23 февраля (н.с.) ушла на юг, на Кубань, где местное казачество было более стойко к большевистской пропаганде.

А Струве, Арсеньев и Трубецкой с юношей-сыном Костей, имея фальшивый паспорт, 24 февраля решили пробираться в Москву через Царицын. Они договорились с казаками, которые возвращались домой в хутор Трехъярусный с пустыми санями-дровнями. Это путешествие по областям, охваченным Гражданской войной, стало одним из самых опасных в их жизни и едва не завершилось трагедией во время двух арестов, которым они подверглись на этом пути. До столицы добрались через 11 дней и остановились у сестры О.Н. Трубецкой в Б. Знаменском переулке (возможно, в доме 4). Не удалось сдать внаём квартиру брата жены, А.К. Бутенева, её реквизировали большевики. Трубецкой с большими трудностями вывез кое-что из вещей. Начал принимать участие в заседаниях «Совета общественных деятелей»[137]. У друзей в «Правом центре» дела не предвиделось, и он 21 марта уехал отдохнуть к семье ещё одной своей сестры, Е.Н. Осоргиной, в их имение Сергиевское Калужской губернии.

В конце марта совершенно неожиданно приехала его жена. Ей пришлось спешно бежать из Новочеркасска от преследований большевиков: они с его сестрой В.Н. Лермонтовой делали все, что могли, чтобы спасти оставленных в городе в больницах после ухода армии раненых офицеров-добровольцев, покупали для них штатское платье, укрывали их, где могли. Четверо младших детей были оставлены на попечении вдовы О.Б. Орловой-Денисовой. Друзья из «Правого центра» попросили Трубецкого вернуться в Москву, и он 22 мая выехал к ним.

«Под влиянием происшедших событий, я застал в Москве в самом разгаре борьбу двух ориентаций — союзническую и германскую. Наряду с ними существовало третье течение — «политики свободных рук», которое не исключало никаких путей к освобождению России, желало сохранить возможно большую свободу в выборе средств и хотело избегнуть слишком большой зависимости от иностранных влияний»[138].

Теперь организацию возглавлял П.И. Новгородцев, профессор философии Московского университета[139]. Одно из июньских заседаний центра, которое было расширенным и острым по германскому вопросу, началось с речи Трубецкого, о том, что не следует слепо держаться международных договоров. Встреча закончилась тем, что недовольные поддержкой немцами Ленина и союзнически ориентированные друзья – кадеты и умеренные элементы – откололись и вскорости образовали самое действенное антибольшевистское объединение, которое поручило название «Национальный центр»[140].

«Правый Центр» же склонился к попытке осведомиться о том, возможно ли рассчитывать на содействие немцев изгнанию большевиков и воссозданию единой неделимой России. От этого щекотливого поручения Трубецкой уклонился: он взял на себя объяснения действий центра французскому консулу, чтобы устранить противодействие союзников установлению контактов с немцами. Однако усилия оказались напрасными. Диалог же с немцами был налажен, они охотно говорили о возможном содействии свержению большевиков, но отнюдь не шли на согласие о немедленном восстановлении единой и неделимой России, представляя это дело будущему. Но с убийством 6 июля эсерами посла В. Мирбаха обстановка изменилась. Германское представительство возглавил К. Рицлер, ранее уже контактировавший с центром. Действуя на свой страх и риск, он заложил фундамент для антибольшевистского переворота. Одной из главных его частей было размещение в столице германского войскового батальона, якобы для охраны посольства. «Правый центр», представляемый Трубецким – с несколькими друзьями, которые остались неизвестными – со своей стороны выдвигал 4000 боеспособных офицеров, которым не хватало только оружия[141]. Русские шли на альянс при условиях: «полный пересмотр Брестского договора, восстановление единой неделимой России, невмешательство немцев в наши внутренние дела, — а за это: строжайший нейтралитет России и экономические выгоды, которые подлежат обсуждению»[142]. Однако план Рицлера провалился: Ленин категорически отказался от разрешения на ввод германского соединения.

«Было признано необходимым послать членов Центра в Киев, Новочеркасск и в Ставку Добровольческой Армии. Я предложил свои услуги, ибо уже давно собирался пробраться с женой и сыном к остальным детям, о которых до нас дошли вести, что они живут в Персиановке, дачной местности под Новочеркасском»[143].

Перед отъездом Трубецкой просил у Патриарха Тихона благословения вождям Белого движения. Тот деликатно, но твёрдо отказался, считая недопустимым вмешательство Церкви в политику (князь до этого в 1918 году вновь принял участие в работе Поместного собора)[144].

В это время при содействии немцев в Москве было учреждено Украинское генеральное консульство. Через знакомых Трубецкому удалось получить фальшивые удостоверения для себя и жены. Также через них он устроился с семьёй в украинский санитарный поезд, который должен был провезти в Киев инвалидов, и они прибыли туда примерно 1 августа. Их приютила старый друг А.В. Коссяковская, имевшая большую квартиру на ул. Виноградная, 20а, кв.17.

В этой командировке он виделся в том числе и с Милюковым, который под нажимом гетмана был вынужден жить не в столице, а под Киевом; обсудил с ним аналитическую записку для центра о положении дел в отношении Германии и послал её в Москву вместе с письмом последнего. Составил ещё одну, ставшую программой Совета государственного объединения (СГОР)[145] и вошёл в эту организацию[146]. 21 августа он выехал в Новочеркасск (жена уже раньше отправилась к детям, а старший, Костя, в Крым к её родителям). Там бывал на заседаниях Войскового круга, как представитель «Правого центра» взаимодействовал со всеми генералами. Чтобы познакомиться с обстановкой в центре кубанского казачества в конце августа предпринял поездку в Екатеринодар. По её итогам в «Правый центр» ушла ещё одна аналитическая записка наряду с отражающей положение дел на Дону[147].

«Я вернулся из Екатеринодара в Персиановку за детьми, Николаем и Михаилом и выехал с ними на пароходе из Ростова в Ялту, куда прибыл 16/29 сентября. Моя жена с младшими сыновьями Сережей и Петрушей выехала туда же двумя неделями раньше. В Крыму жили Бутеневы, старики и молодые, и мы решили поселиться вместе с ними»[148].

Семья обосновалась по адресу: Симферопольское шоссе, дача Эшлимана. Там князь поддерживал контакты с Сазоновым и Кривошеиным. Последний рекомендовал его Великому князю Николаю Николаевичу как советника, к которому можно обратиться в случае надобности. Трубецкой принял на себя эту миссию, т.к. в Москве было решено, что с ним необходимо вести диалог. В конце ноября по вызову Сазонова он выехал в Екатеринодар. В то время предполагалось устроить под его председательством совещание по вопросам внешней политики, но многие не приехали и оно не состоялось. Там он стал членом «Национального центра» и участвовал с декабря 1918 г. в его некоторых заседаниях в числе Н.И. Астрова, Павла Д. Долгорукова, Г.А. Мейнгардта, А.А. Нератова, графини С.В. Паниной, М.М. Фёдорова, В.Н. Челищева, А.А. Червен-Водали, Э.П. Шуберского. Одно из заседаний обсуждало проект Основных законов будущей России[149].

«Сазонов ехал в Париж; решено было, что я поеду вместе с ним ему на помощь. Я выехал неделей раньше его в Ялту, но по дороге заболел испанкой и возвратным тифом и так ослаб, что до половины февраля нечего было и думать о путешествии»[150].

Трубецкой снова отбыл в Екатеринодар, теперь по вызову Нератова, бывшего товарищем министра иностранных дел и в царском, и во Временном правительстве, с тем, чтобы ехать дальше в Париж. При этом он продолжал участвовать в работе «Национального центра», возглавляемого тогда М. М. Фёдоровым. Это было с марта по июль. А в начале апреля, когда красные захватили Крым, туда, на Кубань, были вынуждены бежать те, кому угрожала ЧК. Семья Трубецкого спасалась на пароходе «Посадник», который шёл под командой французского офицера. Он уходил из Ялты в группе последних пароходов:

«Куда нас повезут, мы не знали, оказалось затем, что пока в Севастополь, куда мы и направились. В Севастополе нас на берег не спустили, так как там шла кутерьма, кругом слышались уже выстрелы, настроение было напряжённое, чернь и рабочие подняли голову, чувствуя скорый праздник на их улице. Капитан нам заявил, что необходимо запастись углём, но что матросы и рабочие отказываются грузить, если мы не уйдём в эту ночь (это была 2-я ночь в Севастополе), то мы и совсем не сможем уйти, нас не выпустят, и все пассажиры обоего пола встали на нагрузку [включая и 14-летнего сына Трубецкого – Авт.]и благополучно её закончили, и утром, на рассвете, медленно ушли из Севастополя. Но накануне ухода были подслушаны разговоры матросов о намерении их затопить «Посадник», тогда наша депутация отправилась к английскому командованию с просьбой об охране, которую те и обещали, и, действительно, вскоре после нашего отхода нас нагнал английский миноносец, который и сопровождал нас до Новороссийска, куда нас направили»[151].

«Посадник» пришёл в порт в день Вербного Воскресенья, дополнив пассажирами число беженцев, коих оказалось около 40 тысяч. В городе не оставалось ни одного свободного места. Трубецким, наряду с другими семьями, предложили поселиться в казенном имении «Мысхако» в 7 верстах от Новороссийска. Там сначала разместились в казенной виноградной школе, затем для них нашлась маленькая дачка в две комнаты.

«В Новороссийске наши познакомились со священником, беженцем-законоучителем гимназии в Феодосии, отцом Соколовым. Они пригласили его в Мысхако. Благодаря этому, на Страстной можно было организовать богослужения, а в ночь на Пасху была устроена заутреня, с крестным ходом вокруг казенного училища. Оповестили население, пришло много народа <…> На всех присутствующих, я думаю, эта служба оставила неизгладимое впечатление, никогда так не чувствовалось светлое духовное торжество победы духа над смертью, и с разных сторон слышались голоса, что эта служба напоминала богослужения христиан первых веков»[152].

Поездка в Париж, при новых условиях, была отложена, в ней не представлялось надобности. Трубецкому пришлось делить время между Екатеринодаром и Мысхако. В 1919 г. на белом Юге России началось создание единого управления Русской православной церкви, существование которого планировалось до освобождения Москвы и соединения с Патриархом. Это начинание поддержал Деникин. Из Екатеринодара в Ставрополь выехал специальный поезд с участниками этого почина, в числе коих находился и князь. Он принял живейшее участие в предсоборной комиссии: особенно заботил его там приходской вопрос, отметил также положение на Дону священников-беженцев (которых было около пятисот). По инициативе Трубецкого на соборе было решено разобрать вопрос об отношении большевиков к церкви, он был в инициативной группе, которая подняла проблему о правовом положении Церкви в государстве, а также автором послания собора главам православных восточных Церквей, который был впоследствии утверждён Собором. Князь заседал в на мероприятии, которое получило наименование «Юго-восточный русский церковный собор» и продлилось с 19 по 23 мая. Председателем собора был избран архиепископ Донской и Новочеркасский Митрофаний. Товарищами председателя – протопресвитер Г.И. Шавельский, архиепископ Таврический Дмитрий и князь Г.Н. Трубецкой[153]. Он также был членом Совета Собора, членом второго отдела об устройстве прихода, членом отдела о церковной дисциплине, членом первой комиссии по составлению грамот и воззваний и членом редакционной комиссии. Выступил против права «вето» главы Собора на его решения, хотя именно противоположное предложение оказалось принятым. Трубецкой предложил Собору добиться освобождения находившихся в плену в Галиции митрополита Антония Храповицкого, архиепископа Евлогия Георгиевского и епископа Никодима Короткова. Там же было принято положение о высшем церковном учреждении в регионе, которому было дано название «Временное высшее церковное управление на Юго-востоке России» (ВВЦУ). Это было средство объединения работы разрозненных епархий, которые оказались без высшего руководства над ними.

В первые два месяца лета прошли два события в его жизни: выдержав экзамен на аттестат зрелости, ушёл в армию старший 17-летний сын Константин, он поступил в Конногренадерский полк вместе с кузеном Николаем Лермонтовым. Второе — в конце июля ему предложили организовать Временное управления по делам исповеданий и войти в состав Особого совещания, на котором он впервые присутствовал 26 августа[154]. В основу положения об управлении Трубецкой положил законодательство о царском Министерстве исповеданий. Компетенция начальника управления охватывала полномочия обер-прокурора Синода и министра внутренних дел по делам инославных исповеданий в полном объеме, впредь до коренного пересмотра отношений государства к Церкви. Такое решение вызвало критику в его адрес со стороны руководителей ВВЦУ, которые напоминали последнему, что после Поместного собора 1917-1918 гг. русская православная церковь пользуется правом самоуправления, и государство не может ею руководить. В то же время, по воспоминаниям Трубецкого, само руководство ВВЦУ неоднократно требовало вмешательства светской власти в процесс управления церковными делами. Эти записки носят привременной характер, даже по факту – дневниковый, и составляют вторую опубликованную книгу его воспоминаний, которая недавно вышла вкупе со всеми его мемуарами.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 Следующая ⇒