Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





Александр Берман 17 страница



‑ Витя, цел?!! ‑ кричу я ему снизу.

‑ Ф‑э‑э‑л, ‑ отвечает снегом залепленная голова.

Но я почувствовал сразу, лишь прикоснулся, что нога сломана.

С Андреем мы распутали Витю, он держался молодцом, нам доверился, только стонал. Мы подложили под него что с себя сняли, и я крикнул едущим в подъемнике, чтобы известили спасателей.

Должна же она понимать, что на горе всякое может случиться. Но у нее билет на самолет. Кстати, куда самолет? Я ведь так и не знаю, где она живет. И фамилию не знаю, и номер, в котором жила. А сколько Наташ на турбазе, верно, десятка два? Вот пойду к полковнику и скажу: "Разыскивай теперь девушку".

Сейчас эти сосны уйдут в сторону и откроется чегетский поворот. Там на автобусной остановке она ждет меня. Я попрошу полковника оставить ее еще на один день в гостинице. Он не откажет. А завтра мы с ней уедем в Домбай. До Пятигорска на автобусе, а там с маленького аэродрома перелетим в Карачаевск. Там, внизу, всюду уже весна, лес, трава, цветы, кафе, рестораны... А потом мы опять автобусом поднимемся к снегам Западного Кавказа. Ну, конечно, Домбайская поляна! Там широко, просторно, не то что здесь ‑ ущелье. Я покажу ей Домбай и пик Инэ, на который еще мальчишкой затаскивал флаг. А может быть, даже рискну сводить ее куда‑нибудь на вершину, например на Зуб Суфруджу. Она спортивная, Наташа.

На повороте стоял только один человек ‑ убийца Джины. Он кивнул мне и спросил миролюбиво: "Как живешь?" Сила в этих местах была на его стороне. Но он посторонился, когда я прошел вплотную: видно, почувствовал, что могу ударить пластмассовым ботинком.

‑ Добрый день, Саша. Зачем вы идете обратно? ‑ спрашивает меня встречная девушка. Я не могу ее вспомнить и, конечно, не помню, как ее зовут.

‑ Так вы не возьмете меня в свою группу? Тогда я вспомнил, что это сегодняшняя попутчица в канатке.

‑ Нет, я заканчиваю работу.

‑ Жаль... Там только что спустили поломанного; говорят, инструктор его загнал.

‑ Да, верно. Это я.

‑ Ой, зачем же вы так? ‑ говорит испуганно.

‑ А он у меня девушку отбил.

Медсестра уже наложила Вите комфортабельные лубки и теперь записывала в книге обстоятельства травмы.

‑ Где случилось? ‑ спрашивает она.

‑ Пониже кафе, под канатной, ‑ говорит Витя.

‑ "Маркера" сработали? ‑ спрашивает сестра.

‑ Нет, ‑ говорит Витя. И сестра пишет.

‑ Я их сам затянул, ‑ говорит Витя и тут видит меня. ‑ Я их сам затянул, ‑ повторяет он, ‑ запишите!

‑ Хорошо, хорошо, ‑ говорит сестра, и Витя удовлетворенно отворачивается. Но у нее в книге нет такой графы, ничего лишнего она не пишет.

‑ Через сколько времени подъехали спасатели?

Витя в растерянности, ему трудно назвать время.

‑ Минут через пятнадцать, ‑ говорю я.

‑ Аккуратно транспортировали?

‑ Да, очень хорошо, ‑ говорит Витя.

У спасателей большой опыт. Я видел однажды, как Джамал на склоне поломанной девушке осторожно прилаживал к ноге шину. Я залюбовался его руками. В нем погиб хирург. И так же по‑хирургически аккуратно и артистично спасатели возили на акье пострадавших по склонам всех трасс.

Мы грузили Витю в санитарный "рафик":

‑ Знаешь, ‑ сказал он мне, ‑ ты бы не беспокоился, зачем тебе ехать. Андрей поедет, а ты возьми наши лыжи.

Я чувствую, что, если поеду, ему будет хуже, потому что он не хочет, чтобы я ехал. Может быть, он просто хочет поплакать в машине при Андрее. В конце концов, ведь это не причина, что меня спросит полковник, почему не сопровождал в больницу?

‑ Езжай спокойно. Я сегодня склею твою лыжу.

‑ А можно?

‑ Конечно! Будет как новая. А ты срастайся скорее.

Меня обступили ребята, спустившиеся с Олегом. Мы идем по лесной дороге вверх. Медленная процессия: устали, колодки ботинок на ногах, снег раскисший... Спешить мне теперь некуда.

‑ Мы пойдем к полковнику, ‑ говорит Света, ‑ мы не хотим другого инструктора. Она вошла в раж:

‑ Он не имеет права отнимать у нас инструктора, ведь ты не виноват! Ведь каждый из нас может сломаться!

‑ "Маркера" расстегнулись? ‑ спрашивает Олег.

‑ Нет.

‑ Ты проверял?

‑ Да.

‑ Так, может быть, он сам их затянул?

‑ Так и было.

‑ Я поеду завтра в Тырныауз и продиктую ему, как написать рапорт, говорит Олег.

‑ Удобно ли? ‑ Мы пойдем к полковнику, мы потребуем!.. ‑ говорит Света.

‑ Да не тряси ты кудрями, ‑ говорит Толик‑Вертолетчик, ‑ она потребует... Когда у нас ЧП, то пассажиры виноватыми не бывают, хотя они и обманом затащили в кабину лишний груз. Тут надо действовать с толком, надо обдумать ход...

Но Светка кипятится:

‑ Думай, думай, а я пойду... ‑ и рванулась вперед.

Мы засмеялись.

Может быть, я когда‑нибудь стану хорошим инструктором, ну, например, как Степанов. Если не выгонят. В конце концов, коли чувствуешь призвание, надо бороться.

‑ Дай‑ка я понесу твои лыжи, ‑ сказал Володя‑староста и потянулся за моими лыжами.

Лыжи я ему не отдал, конечно. Но сладко стало на душе, словно улыбнулась незнакомая, очень‑очень красивая девушка. Улыбнулась и прошла по дороге.

Лавина

"Приятно вот так шикарно остановиться. Вот оттуда я ехал. Что‑то движется. Маленькая лавинка. Только что проехал там. Едет и не хочет останавливаться. Вот разветвилась. Сейчас остановится. Что‑то не останавливается. Она берет меня в клещи. Сейчас остановится. Остановится. Остановится. Нет, не остановится. Бежать некуда. Только вниз. Вниз. Кажется, я пролетел над "вторым балконом". Как мягко лыжи коснулись снега. Никакого удара. Загрузились пятки. Только не зарыться. Только не загружать носки. Что бы ни было, не загружать носки. Не так уж страшно ехать напрямую, как казалось всю жизнь. Если доеду донизу, там много людей. Надо кричать. Надо, чтобы они убегали. Что кричать. Немедленно надо кричать!"

"Какой забавный хулиган. Он хочет, чтобы на него смотрели. Он не просто кричит, а какие‑то слова. Я никогда не видела, чтобы так отчаянно мчался лыжник. Что тут только не увидишь в этих горах. Хорошо, что я приехала сюда. В таких местах люди находят друг друга. Женщины ‑ мужчин. Но и мужчины ‑ женщин. Как же он мчится! Захватывает дух. Невозможно от него оторвать взгляд. Он гипнотизирует. Зачем он так кричит? Почему он так резко вдруг раскидывает руки в стороны? Будто разбрасывает что‑то на своем пути. И сразу снова собирается в комочек. Невозможно уследить, когда он едет, а когда летит по воздуху. Неужели это нормальный человек? Хорошо бы, это был нормальный человек. И красивый. Ну, пусть не очень. Совсем не обязательно. Как красиво он приближается! Он захватывает пространство. Но все‑таки, что он кричит?"

"Я лечу через лес. Тут никто никогда не ездил. Почему я не натыкаюсь на деревья? Что‑то меня хранит. Такое впечатление, что я здесь не один. Кто‑то на меня смотрит. Сухая лавина мчится быстрее лыжника. Какой бы ни был склон, она все равно быстрее. Но ее задержит лес. Почему он не задержал меня? Если я сейчас не вырвусь из леса, он меня задержит. Я должен вырваться из леса. Если я буду тормозить, лес все равно меня убьет. Он больше не может меня терпеть. Он терпеть меня не может и сейчас убьет. А лавина его обойдет и пойдет туда, куда я. Но у меня нет выхода. Я должен уйти на простор. Кажется, я вышел. Теперь я могу не разбиться. Но если она меня не догонит..."

"Он разбился. Он налетел на лес. Нет, я его вижу. Он движется через лес. Он может налететь на дерево. Если я на секунду отведу взгляд, он разобьется. Я сейчас задохнусь. Пусть свернет, иначе я задохнусь. Он уже не в лесу. Он спасся. У меня подгибаются ноги".

"Сначала меня догонит пыль. Но если не пыль, а сразу лавина? Тогда мне конец. Я еще буду лететь перед ней, когда она меня сшибет, но не долго. Потом ничего не будет видно. Но я буду чувствовать что‑то. Почему мне не страшно? Почему меня отпустил страх? Только онемела голова. Что творится со ртом? Откуда такая резь во рту? Склон пропал. Что будет дальше? Что дальше? Что? Кажется, я коснулся снега. Я высоко летел. Да, я ведь видел всю нижнюю поляну. Там много людей. Там много людей. Я забыл кричать. Кричать!"

"Его догоняет лавина. Он бежал от лавины. Так он бежал от лавины? Я не поняла. Он кричит. Неужели он сейчас погибнет? У меня на глазах. Он сейчас погибнет. Он совершил гигантский прыжок. Такой лыжник не может погибнуть. Он, по‑моему, обгоняет лавину. Она отстает от него".

"Нужно собраться, а то тормозит воздух. Никогда не чувствовал такую упругость воздуха. Лавина! Должны же они посмотреть вверх. Неужели ни один из них не взглянет вверх? Как неровно. За столько лет не собрались выровнять трассу. Это все равно, упаду я или она меня догонит. Надо кричать слово "лавина". Подкинуло".

"Он кричит ‑ "лавина". Это он предупреждает нас. Он хочет, чтобы мы спаслись. Он летит прямо на меня. Нет, немножко мимо. Нет, на меня. Но он свернет. Лучше я буду стоять. Ведь он не знает, куда я побегу. Кричит. Он опять разбрасывает руками что‑то. А сам сгибается все ниже. Сейчас он будет здесь".

"Что же она стоит? Ее сейчас задавит лавина. Уходи! В сторону. В сторону. Если я поеду на нее, может быть, она убежит. Но я не могу повернуть, пока в воздухе и не дотянулся до снега. Успею ли приземлиться на гору. Или упаду на плоское место. Если улечу туда, там не устоять. Лыжи на снегу. Успел на склон. Теперь склон позади. Тормозить или нет? Чем я ей помогу? Лучше уехать дальше, а потом бежать назад и откапывать".

"Как он промчался! Он, кажется, смотрел на меня. Он мне кричал. Он уже далеко. Теперь надо мне бежать. Почему они бегут в разные стороны. Куда бежать мне? Какая ужасная лавина! Как она надвигается. Как она подворачивается и пожирает все. Я не могу шевельнуться. Я сейчас погибну. Она не поймала его. Она сожрет сейчас меня. Я погибла. Неужели меня никто не спасет?"

"Если ноги сейчас выдержат, то я заторможу до этой сосны. Да, я заторможу. Теперь я остановлюсь. Лавина внизу. Шла прямо за мной. Теперь останавливается. Тоже тормозит. Так и есть, подмяла. Надо следить. Вот она мелькает в снегу. Ее подкинуло. Теперь скрылась. Если не появится сейчас, то надо следить за той волной снега. Нет, не уследить. Надо тогда мысленно следить и представлять ее движение. Снег останавливается".

"Сейчас на меня налетит снег. Я не могу на это смотреть. Это ужасно! Я должна закрыть глаза. Пусть меня засыплет. Сейчас. Сейчас. Почему еще снег меня не достает? Как долго он до меня дотягивается! Я больше не могу ждать. Почему так сильно? Зачем так сильно? Это слишком. Это слишком сильные удары, я их не вынесу. Почему так темно? Слишком темно и страшно. Я сейчас умру. Светло опять. Я вижу деревья. Опять меня бьет. Темно. Сжало. Я сейчас упаду, так резко все остановилось. Тихо. Опять меня куда‑то тащит".

"Снова волна снега. Сейчас ее может выкинуть наружу. Так много раз бывало, что следующая волна выкидывала людей. Надо увидеть. Не пропустить. Есть. Вижу. Скрылась".

"Почему наверху так темно, свет пробивается снизу. Почему такая тишина? Нет, пошевелиться не могу. Мое тело стало ужасно длинным. Ноги на целый километр тонут вниз, и оттуда идет свет. Я слышу там звуки. Кто‑то ходит под снегом. Отчетливый скрип шагов. Голоса. Они все под снегом, но как же они там ходят? Я слышу ее голос. Как я ее боюсь. Зачем я попала к ней в группу? Но почему она под снегом? Я видела, как она убегала. Я не понимала еще, почему она бежит. Я прекрасно видела, что она убегала, ее красные с зеленым отвратительные, обтягивающие штаны. Я слышу его голос. Он говорит, что я здесь. Это он говорит обо мне. Почему слезы текут на лоб. Неужели я вниз головой. Она кричит, что здесь копать нельзя. Надо крикнуть. Он меня услышит. Там еще люди. Пусть они услышат, если он такой глухой. Никто не слышит. Они уходят. Сейчас у меня остановится сердце".

"С какой злобой она настаивает, чтобы копали не здесь. Какое ужасное, будто собранное в точку лицо. Как двигается рот в ругани. Таращатся и бегают глаза. Но я буду копать здесь. Если эта девочка жива, она слышит наши разговоры. Эта ужасная инструкторша кричит, что девочку задавило насмерть. Почему она хочет искать там? Она считает, что там безопаснее? Но и туда и сюда в любой момент может сойти повторная лавина. Пласт остался висеть. Он хорошо виден. Теперь он ни на что не опирается и висит в воздухе. Очень опасно здесь находиться, но девочка, может быть, жива. Я уверен, что она здесь. Она не допускает никого копать со мной. Она кричит, что я сорвал лавину. Какая разница, кто сорвал лавину, надо копать. Зачем она мне сейчас грозит? Эти ребята мне помогут. Они предложили ей заткнуться. Слава богу, она заткнулась".

"Они рядом, я слышу их голоса. Я слышу его голос. Он меня откопает. Я должна дождаться. Так тяжело, но я должна дождаться. Как скрипит снег. Почему они меня не слышат? Если я еще буду кричать, то сейчас задохнусь. Я не могу не кричать".

"Лыжей быстро не покопаешь. Снег уже плотный. Как ужасно оказаться в таком снегу. Надо копать изо всех сил. Сломалась лыжа. Где другая? Другую оставил там, где снял. Почему он медлит? Неужели боится, что я сломаю его лыжу. Нет, дал. Здесь, на краю поляны, надо держать лопаты. Всегда лопаты. Пусть лежат круглый год. Самые старьте, дырявые, грязные, такие, чтобы не украли. Как нужны лопаты! Но, если будут знать, что это лавинные лопаты, их не украдут. Надо написать на них: лавинные лопаты, не крадите, пожалуйста. И никто не тронет. Почему же нет здесь лопат? Лопаты принесут минут через пятнадцать. Я знаю, где лопаты и сколько за ними бежать. Пятнадцать минут ‑ это слишком много. Неужели я опять откопаю мертвого человека? Надо еще левее копать. Левее и выше. Надо всем здесь копать. Там, где она копает, там девочка не может быть, я видел. Я должен их остановить. Она не могла видеть, потому что убежала вправо за деревья. Пусть ворчит, надо всем копать здесь. Да, я возьму это на себя. Это не имеет значения, что девочка из ее группы. Откуда она могла видеть, раз убежала первая за деревья? Я не в трусости ее упрекаю, а убеждаю народ, что надо копать здесь".

"Меня за ноги тянут вниз. Хватит, нельзя так всем на одного человека. Чего же все от меня хотят? Люди. Светло. Это он. Он улыбается".

"Жива. Смотрит. Слава богу, жива! Неужели все‑таки я сорвал лавину? Теперь надо быстро всем отсюда уходить. Что? Она говорит, что еще завалило парня? Там, где они копали. Почему не сказала сразу? Надо копать. Вот лопаты. Совсем другое дело копать лопатой. Лыжу нашли. "Росиньель". Дорогая лыжа. Это ее лыжа. Ну что же, такую лыжу откопать не грех. Только очень уж опасно здесь сейчас копать. Что же она схватила лыжу? Потом можно рассмотреть. Человека надо скорее откапывать. Кто‑то говорит, что человек этот ушел на базу, что она сама его отпустила. Нет, не может быть, они путают. Или она путает, но такого не может быть. Она говорит, что человека засыпало. Значит, надо копать. Ну, представьте себя на месте этого человека. Девочка случайно осталась жива в такой лавине. Конечно, случайно. Мне и самому не верилось. Но и парень, может быть, случайно жив. Да и принято копать, пока не найдешь. Вторая лыжа. Опять ее. Повезло, целые лыжи. Опять хватается за лыжу. Ну, это ведь не очень прилично, надо человека откапывать. Говорят, что человек этот все‑таки на базе. Ну, слава богу. Надо, чтобы она твердо сказала, где этот человек. Но где же она? Ушла уже? Так, значит, знала, что он на базе. Ну и ну! Значит, мы лыжи ее копали. Сказала бы сразу. Может быть, мы бы и откопали. Потом можно, через несколько часов не так опасно. Конечно, откопали бы. Но ведь она не давала копать там, где была девочка? Она не верила, что девочка жива. Она не отвечает за нее, если здесь засыпало лавиной. С какой же злобой она настаивала на своем. Забавно, как все притихли. Соображают так же, как и я, и не могут поверить".

Летать или нет?

‑ Смотри, летит! ‑ кричит жена экскурсанта. Действие происходит на горе Чегет, на палубе кафе "Ай".

‑ Знаю, это лыжники летают, ‑ говорит муж, не поднимая головы.

‑ Да он без лыж!

‑ А, он их скинул...

Неудивляемые, невозмутимые люди. У них свои заботы. Возможно, они правы, но мне их не понять.

Я смотрел на летающего человека, и все, что я знал до сих пор, испытал и увидел, казалось исчезающе несущественным перед его полетом. Я перенесся в начало столетия.

Надо мной был герой. Я слышал шум его матерчатых крыльев. Он пролетел совсем низко. Я разглядел шнурки на его ботинках.

Я бросился вниз его догонять и проехал эти полтора километра так быстро, как уже несколько лет не проезжал.

Он уже сел на поляне. Его окружили. А я внизу поехал напрямую и предупредил криком, чтобы никто не вылетел наперерез. И получилось ‑ будто толпу пугаю.

‑ Славно ты съехал, ‑ сказал он. ‑ Трудно так научиться?

‑ Легко! ‑ и все внутри у меня зашлось. ‑ Хочешь научу?

‑ Конечно. А я тебя научу летать. Хочешь?..

И вот я стою на склоне Эльбруса, под Старым Кругозором, немного пониже первой мачты канатной дороги. На мне застегнуты ремни подвесной системы, а на плечах незнакомая тяжесть дельтаплана.

‑ Что видишь? ‑ спрашивает Слава. Что я вижу. Долину вижу, знакомую, как своя пятерня. Но он настаивает:

‑ Что видишь?

‑ Ну... вижу... А что я, собственно, должен видеть?

‑ Вот именно...

Начинаю соображать:

‑ Ориентиры?

‑ Ага.

‑ Нижняя станция канатки... виднеется. Очередь...

‑ Да, станция. А слева?

‑ Скала.

‑ Справа?

‑ Склон. Крутяк. Правый борт трубы. Там по гребню валяются опоры канатки Малеинова.

Он заставляет меня вживаться в пространство, которое я так хорошо знаю.

‑ Пойми, ведь сейчас потеряешь опору и весь пейзаж начнет поворачиваться. Что ты будешь делать?

‑ Объясни.

‑ Нет, сам сообрази. Учти, что сейчас ты совершишь довольно сильный полет. Вот скажи: может отсюда новичок съехать на лыжах?

‑ Может.

‑ Сколько раз упадет?

‑ Раз двадцать.

‑ Ну а тебе ведь ни разу падать нельзя!

Это мне понятно.

‑ Теперь запомни: если ты прицелился на нижнюю канатку и летишь, а она вдруг стала уползать в сторону, то ты ее верни на место, как будто она привязана за трапецию веревочкой. Понял?

‑ Понял.

‑ Объясни своими словами.

‑ Если ориентир смещается, то я поведу трапецию не за ним, а от него.

‑ Правильно. По‑моему, ты готов лететь.

‑ Да.

‑ Тогда подождем ветерка снизу.

Мы стоим. Ветра нет. Слава говорит:

‑ Когда я первый раз полетел, то был настроен очень серьезно, потому что я профессиональный летчик. Я впервые летел на творении своих рук. А это совсем другое дело. И представь, я в воздухе растерялся. Привык к кабине, привык быть маленьким и легким по сравнению с самолетом. А тут ты в четыре раза тяжелее аппарата и вокруг пустота. Видишь, у парня синий анорак затрепыхался ‑ сейчас ты полетишь.

И вдруг он закричал:

‑ Поехал!

Я поехал, и сразу дельтаплан слетел с плеч. Я толкнул трапецию от себя, и меня приподняло. Но тут же лыжи опять коснулись снега.

‑ На себя! ‑ услышал я крик. Взял трапецию на себя и разогнался. И потом ничего не делал, пока не увидел, как тень отделилась от моих лыж и уехала вбок.

Тогда чужой голос внутри меня казал: "Спокойно, ты летишь!" Я действительно летел, но очень низко. Парень у меня на пути сорвался с места и помчался вниз и вбок. Помимо моей воли дельтаплан пустился его догонять, но поднялся выше. Я ничего не делал. Захотелось лететь пониже. Я потянул трапецию на себя. Тогда вдруг земля рванулась навстречу. Дельтаплан завыл, что‑то за спиной у меня захлопало, и трапеция задергалась. Я оттолкнул ее от себя, и все стихло. Земля отдалилась и стала останавливаться. Тут я вспомнил, что должен повторять про себя: "Вижу нижнюю станцию канатной дороги". Я два раза повторил, а потом с удивлением увидел, что ее не вижу. Появилась рыжая скала. Я подал трапецию к ней, и скала ушла. Весь пейзаж поворачивался перед глазами, проплыла нижняя станция. Она двигалась справа налево. Тогда я ее остановил, как учил Слава. "На землю под собой не смотри, ‑ вспомнил я, ‑ только вперед и угадывай полетную линию". Но взгляд мой приковывала земля, потому что была близка и на ней стояли длинные и острые палки слаломной трассы. О них мне Слава ничего не говорил. Я совершил над ними "слалом". Трасса осталась позади. Я опять поднялся выше. Вдруг меня тряхнуло, и пейзаж сильно накренился. Не успел я испугаться, как он встал на место. Передо мной по‑прежнему станция и люди. Они стоят и смотрят на меня. И вдруг начинают разбегаться, освобождая мне чистую снежную площадку. Я подлетел к площадке ‑ моя тень бросилась мне под ноги ‑ и резко оттолкнул трапецию от себя. В следующий момент я провалился вниз. Но высота была всего метр. Лыжи оказались на снегу. Они медленно ехали. На плечи опустился дельтаплан. Я затормозил плугом, расстегнул замок подвесной системы, поставил дельтаплан и вылез из‑под него. А он остался сидеть на склоне, как послушный пес.

‑ Вы еще и летаете? ‑ раздался женский голос.

Подъехала лыжница в ярко‑синем комбинезоне в обтяжку, без шапки, с длинными, совсем светлыми волосами. Красиво взметнулись на солнце волосы, когда она останавливалась.

‑ Вы меня помните?

‑ Конечно, ‑ сказал я, старательно улыбаясь, ‑ отлично помню, но...

‑ Да, да... вы как‑то говорили: сотни имен. Я Таня.

И я действительно ее вспомнил: несколько лет назад она была в моей группе, вместе с мамой. Она здорово похорошела с тех пор...

На следующий день сильный ветер дул вниз по долине. Слава сказал, что летать нельзя, и мы занялись лыжами.

Теперь менторствовал я:

‑ Поворот на горных лыжах складывается из четырех колебаний.

‑ Именно из четырех?

‑ Именно. Не из трех и не из пяти. Первое: вверх‑вниз. Второе: вперед‑назад. Третье: влево‑вправо. Четвертое: повороты корпуса относительно лыж налево‑направо.

‑ Ты думаешь, я все запомню?

‑ Запоминать все не надо. Не надо запоминать ничего, кроме одного: когда оттолкнешься левой ногой, то поезжай, согнувшись в левом боку.

‑ Как же я поеду по ровному месту?

‑ А вот так! ‑ я показываю "коньковый шаг" на горизонтали. ‑ И смотри все время прямо. Шагаешь в стороны, а корпус прямо.

Тогда он все понял.

‑ Ага, ‑ говорит, ‑ чтобы шагнуть, надо колени гнуть. Чтобы вперед двигаться, нужно ногу каждый раз догонять, а потом обгонять. Наклоны в стороны ты мне принудительно задаешь. А развороты корпуса опять автоматом лыжи в стороны, а корпус прямо.

Очень понятливый народ летчики.

‑ На чем легче летать, на дельтаплане или на самолете? ‑ спрашиваю я.

‑ А на чем легче кататься, на лыжах или на коньках?

‑ Смотря как кататься.

‑ Вот так те и летать...

На следующий день он летал с Чегета, а я съезжал на лыжах. Слава старался лететь подольше. А я старался побыстрее съехать. И мы, стартуя одновременно, оказывались в долине вместе.

Вся гора затаив дыхание следила за его полетами. Мне перепадали осколки его славы: "И вы летаете?!" ‑ спрашивали меня девушки. И слышали ответ: "Да, я летаю".

Вечерами мы развлекались. У нас был даже маленький театр. Особенно нам нравился зрительный зал, просцениум и сцена, расположенные на двух уровнях восьмиместного номера в гостинице Чегет. В этом номере на двухэтажных кроватях обитали восемь девчонок из трех прибалтийских и двух среднерусских городов. Слава сказал, что никогда в жизни он так много не пел. А я никогда так много не разговаривал. А девочки, наверное, никогда так много не смеялись. Конечно, подробно рассказать о них я не могу, но берусь вспомнить все имена: две Ирэны, одна Мирдза, три Татьяны, Лолита и Ева. Я заучивал, закрывая и открывая глаза. Это мой профессиональный прием инструктора. Слава поступил проще: он запомнил только Таню, ту, которая когда‑то была у меня в группе. Конечно, она отдавала предпочтение Славе, поэтому вполне расчетливо сначала заигрывала со мной.

В тот вечер мы опять оказались в многомерном пространстве восьмиместки: я под потолком с гитарой и Мирдзой, Ирэнами, Лолитой и Евой, а Слава с Татьянами внизу. Мы, верхние, взяли на себя свет прожекторов, а там у них, в пленительном полумраке, слышится Славин голос. Под рукой у меня безмолвная гитара, на коленях голова безмолвной Лолиты. Слава рассказывает.

В кабине его четырехместного самолета Як‑12 три пассажира. Он в первый раз видит этих людей, а они его. Все торжественны, откинулись в заваленных назад креслах "Яка", который стоит приподняв нос к небу. Слава как бы внимательно смотрит на приборы, а на самом деле разглядывает девушку, которая рядом. Его пассажиры не просто пассажиры ‑ он ведь с ними один ‑ они члены его экипажа. Слава работает с большим удовольствием сразу на троих пассажиров (и троих Татьян). Сзади двое мужчин: один из них ‑ бородатый охотник, его ружье заперто в багажнике, другой ‑ командировочный в шляпе. Пассажирка смотрит на Славу вот Такими глазами, но все‑таки не Такими, как Славина жена (кстати, тоже Татьяна), когда он с дельтапланом на плечах разбегается по плоской крыше своего пятиэтажного дома. Даже троим Татьянам ясно, что Слава совершает отчаянный трюк. Потом Слава спел пилотскую песню, и мы подпевали: гимн мотору и ласковые слова восходящему ветру и солнцу. Тем временем темь за окном поредела. Таня смело потушила свет, и в комнату ворвалась луна. Луна и сама светила ярко, но еще она отражалась от Когутайского ледника.

‑ Пошли, ‑ сказал мне Слава, встал и включил свет. ‑ Пора!

Мы вышли из уже запертой гостиницы, и пожилой дядя Магомет в коричневой бараньей шапке запер за нами дверь. С ясного, насквозь просвеченного неба летел легонький серебристый снежок совершенно неясного происхождения. Ледник перед нами вызывающе сиял, и мы невольно остановились.

‑ Или сегодня или никогда, ‑ заговорил Слава. ‑ Через год я уже себе этого не позволю.

‑ Почему ты ее не взял с нами?

Он не удостоил меня ответом.

Мы направились вдоль северного склона Чегета по тропе, где днем людно, как утром в метро. Только все толкутся на лыжах. Теперь здесь мы были почти одни; лишь изредка впереди из полос тени создавалась одинокая фигура путника, спешащего из Терскола в Чегет. И неясно еще было: достучится ли путник до дяди Магомета и как посмотрит на него дядя через стеклянную запертую дверь.

Мы осмотрели посадочную площадку, и Слава показал, где надо развести костры. И, как положено в таких случаях, сверили часы.

‑ Дежурный по канатке проснется? ‑ спросил Слава.

‑ Если обещал, проснется.

Мы пошли опять по той же тропе. Я провожал его, потому что успевал проводить и вернуться, пока он поднимется и подготовит дельтаплан.

Мы шли быстро. Вдруг Слава остановился:

‑ Эх, Коля, ‑ воскликнул он, ‑ как прекрасна жизнь, если даже с девушкой остаться некогда!

Мы дошли почти до Когутайской поляны, ледник уже просвечивал меж сосен, когда Слава остановился:

‑ Посмотри на это облачко, ‑ попросил он. Маленькое прозрачное облачко скользило между нами и луной.

‑ Быстро пройдет, ‑ сказал я.

‑ Слишком быстро... Куда оно идет?

‑ Туда.

‑ Вниз по долине?

‑ Вниз.

Он стоял и дальше идти не собирался.

‑ Ты что, думаешь, небо затянет?

‑ Не‑ет. Не затянет... Я рассчитал, где будут ночью потоки вниз по склону, а где вверх. Надо уйти от склона в восходящем потоке. И как можно дальше. Это необходимо. Если этот ветер, который дует сейчас вверху, через час опустится ‑ мне крышка.

‑ Может опуститься?

‑ Мало вероятно, но все‑таки.

Минуту назад я был с ним уже там, в сияющей высоте, над чернеющей долиной, где мой приятель зажег три красных огонька и стоит, вглядываясь, вслушиваясь, и представляет сам себя в полете. Я уже разбегался там, наверху, на скалах, за секунду до того с замиранием сердца решившись: "Пора!"

А он медлил. Что‑то он не спешил. Если бы Таню мы взяли с собой, он бы сейчас не медлил. И, видно, поняв мои мысли, он сказал:



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.