Перетти Фрэнк 8 страница

После серьезного недоразумения, случившегося в пятичасовом выпуске, семичасовая программа потребовала от Джона предельного напряжения душевных сил и сосредоточенности, и он устал. Вымотался. Это был длинный день после насыщенной тяжелыми переживаниями недели. Ум Джона, а возможно, и вся его жизнь балансировали на самом краю какой-то ужасной пропасти, а его карьера сейчас находилась под угрозой, готовая в любой момент подорваться на минном поле ошибок, просчетов и промахов. Ничего не скажешь, удачное время для того, чтобы сидеть за столиком в ресторане напротив своего сына, совершенно незнакомого человека, спрашивая себя, о чем они, собственно, собираются говорить.

Глядя на Карла, Джон почти боялся начать разговор. До сих пор Карл молчал, не проявляя особого желания завязать беседу, и просто просматривал меню. При неярком свете свечи на столе лицо паренька приобрело более теплый оттенок, но вид у него был отнюдь не веселый. Казалось, Карла мучит какая-то тревожная мысль, постоянная и неотступная; он смотрел вменю невидящим взглядом. Казалось, он о чем-то думал, думали думал.

Наконец Джон подал голос:

– Свиная грудинка здесь хороша. Я брал ее несколько раз.

– М-м-м, – все, что ответил Карл, медленно кивнув головой. К столику подошла официантка, симпатичная темнокожая девушка, недавно закончившая среднюю школу.

– Здравствуйте. Меня зовут Рэйчел. Я буду обслуживать вас сегодня. – Она тоже казалась немного усталой.

«Что ж, – подумал Джон, – я прекрасно понимаю твое состояние». – Вы уже готовы сделать заказ или мне подождать еще минутку?

Джон был готов, и Карл, как ни удивительно, тоже. Джон заказал свиную грудинку. Карл заказал фирменный салат ресторана.

Рэйчел забрала меню и удалилась. Теперь им ничего не оставалось, кроме как посмотреть в глаза друг другу.

– Ну и как тебе показалась студия? – спросил Джон.

– Это... – Карл сделал паузу, подбирая точное определение, – интересно.

Джон решил высказаться по поводу небольшой сцены, разыгравшейся после пятичасового выпуска.

– О, это бывает интересно, в иные дни более интересно, чем в другие. Например, тот разговор, в середине которого ты появился... Подобные вещи и делают работу телеведущего...

ну, как ты выразился, «интересной». – Карл смотрел на него и слушал. «0'кей, Джон, не сбейся здесь». – Когда ты занимаешься этим делом, то постоянно сомневаешься, постоянно спрашиваешь себя: Что такое новости? Что важно и что нет? О чем действительно хотят знать люди? И ответ зависит от того, как ты определяешь для себя «право людей на

осведомленность».

– И все в конце концов падает на пол, – сказал Карл. Джон определенно не понял.

– А?

Карл посмотрел прямо в глаза Джону и сказал голосом более решительным и твердым:

– Право людей на осведомленность. Новости. Я стоял в аппаратной и видел, как режиссер бросает лист за листом на пол. Джон улыбнулся и кивнул.

– Конечно. Ты не можешь впихнуть в программу все, если в твоем распоряжении всего полчаса. Вот почему мы часто в последнюю минуту выбрасываем часть сюжетов из сценария.

– И что же происходит с выброшенными сюжетами?

– О, если новости не устаревают, мы вставляем их в другие выпуски.

– Что значит «не устаревают»?

– Ну, остаются на повестке дня, остаются по-прежнему...по-прежнему новостями. К нам беспрерывно поступают новые сообщения, и если сюжет не попал в выпуск в первый раз, ну...если мы не можем пустить его в качестве дополнительного сообщения или еще как-то...

– Значит, если сюжет выбрасывают, то, вероятнее всего, он вообще не попадет в программу новостей? Джон немного подумал и признал:

– Да, вероятнее всего, не попадет. События происходят слишком быстро, и если поезд ушел... Думаю, это похоже на соревнование, где есть победители и побежденные. Но в большинстве случаев материал, подлежащий сокращению, не представляет особой важности.

– То есть это не настоящие новости?

– Да нет, конечно, это новости, но не самые важные. Честно говоря, такие новости зритель счел бы интересными, приятными, но вполне может обойтись и без них.

Карл задумчиво кивнул, переваривая услышанное.

– Но, как я говорил, этим делом занимаются обычные люди, и все мы смотрим на вещи разными глазами. Однако если мы хотим хорошо делать нашу работу и освещать новости в хоть сколько-нибудь добросовестной и объективной манере, мы должны позволять другим указывать нам на вещи, ускользнувшие от нашего внимания. Иногда это ведет к серьезному расхождению во мнениях, но именно в этом заключается смысл деятельности средств массовой информации.

– Насколько я понял, им не понравился вопрос, который ты задал.

Джон усмехнулся:

– Собственно, я именно об этом и говорю. Когда на кухне толпится столько поваров, они иногда сталкиваются лбами.

– А зачем ты сделал это?

– Что сделал. Столкнулся лбом? – Шутка. Не остроумная.

– Задал вопрос.

Джону пришлось немного подумать, чтобы ответить Карлу.

– Ну... наверно, отчасти это помогает создать некое впечатление целостности, активного участия телеведущего в передаче... м-м-м... как бы помогает задействовать его в процессе сбора информации. И, думаю, привносит в программу элемент чисто человеческого отношения.

Карл казался озадаченным.

– Но разве ты взял вопрос не из сценария?

– Да, из сценария.

– А кто придумывает вопрос?

– Обычно репортер, делающий сюжет. Репортер пишет вопрос, мы задаем его, репортер дает заранее подготовленный ответ, и на этом мы заканчиваем сюжет.

Карл еще немного подумал.

– Значит, на самом деле ты не задаешь вопрос, а просто делаешь вид, будто задаешь вопрос?

Джон начинал чувствовать себя неуютно. Неужели у них весь вечер пройдет за подобными разговорами?

– Ну, иногда ведущий может задать свой собственный вопрос, но ему стоит предупредить репортера и режиссера об этом заранее. Сегодня проблема заключалась в том, что в сценарий каким-то образом попал не тот вопрос и репортер не был готов ответить на него. Мы стараемся избегать подобных сюрпризов. Скажу прямо, по телевизору такие ситуации выглядят не лучшим образом.

Карл широко улыбнулся. Довольно, как показалось Джону.

– Мне понравился твой вопрос, – сказал Карл. – Ты ведь сам его придумал.

– Что ж, мне очень приятно. – Джону действительно было приятно. Потом он задумался, буквально на миг. «Хм... А содержание-то вопроса оказалось правдой. Откуда я узнал это?»

Но сейчас нужно вернуться к Карлу. Глаза в глаза. Взгляд в камеру. Не терять нити повествования.

– Но в любом случае все это часть игры под названием «телевизионные новости». Технология этого дела сложна, поэтому приемы, методы изложения новостей тоже зачастую сложны. В нашем распоряжении очень много разных способов информировать общественность – и делать это интересно, и увлекательно...

– Именно поэтому ты разговариваешь со стенкой? Разговор тек не так гладко, как хотелось бы Джону. Слишком много подводных камней. Он помолчал, собираясь с мыслями. Очень маленькая пауза, не особо тягостная. «Хорошо. Давай поговорим об этом».

– Ты видел мониторы? Видел, как мы создавали видимость, будто разговариваем с Лесли?

– Но она сидела сразу за фанерным задником. Почему вы просто не пригласили ее в студию и не поговорили с ней там?

– Ну, мы иногда так и делаем. Карл просто слегка скривился:

– Не понимаю.

Джон подпер щеку ладонью и уставился в стол, пытаясь выстроить следующую линию обороны.

– Ну, мы... – Он невольно рассмеялся. Он зашел в тупик и находил это в своем роде забавным. – Карл, я не знаю, почему мы так делаем. Может, мы хотим показать зрителям отдел новостей и людей, работающих на заднем плане, продолжающих добывать и обрабатывать информацию.

– И в результате ты разговариваешь со стеной и делаешь вид, будто разговариваешь с человеком, который на самом деле сидит за фанерной перегородкой?

Голос Джона зазвучал несколько напряженно, но он ничего не мог поделать с этим.

– А что здесь такого, собственно говоря? Я имею в виду, ты художник, ты ищешь некую форму выражения, ты воплощаешь истину с помощью своего художественного метода... Мы делаем то же самое, используя технику. Телевизионные новости – это художественная

форма. Мы используем технику для изображения реальности.

Карл отвел взгляд в сторону и отрывисто сказал:

– Мне будет очень не хватать дедушки.«Эй, малыш, вернись. Мы еще не все выяснили». Джон перестроился.

Новая тема. Теперь эта.

– Да, – сказал Джон. – Мне тоже будет не хватать его.

– Жаль, что я не успел узнать его лучше. Такое впечатление, будто он знал, во что верит. Знал, куда идет.

– Да, он держался твердых убеждений, это несомненно.

– А каких убеждений держишься ты?

Внезапно Джон понял, как чувствовала себя Лесли Олбрайт после его «запланированного» вопроса.

– Ну... я уважал взгляды дедушки. Я всегда знал его позицию, и это хорошо. Все мы должны отстаивать свою позицию, и, думаю, дедушка служил прекрасным примером в этом отношении.

Карл все еще ждал ответа.

– Извините, – сказала подошедшая к столику дама. – Вы Джон Баррет?

О, замечательно. Своевременное вмешательство.

– Да, здравствуйте.

– Я смотрю новости каждый вечер. Обожаю вашу программу.

– Что ж, большое спасибо.

Порывшись в сумочке, дама вытащила маленький блокнотик и застенчиво протянула его Джону.

– Можно... можно попросить у вас автограф?

– Конечно. – Джон взял ручку, нацарапал в блокноте свое имя и облагодетельствовал очередную поклонницу.

Карл наблюдал за происходящим так же, как наблюдал за всем вокруг. С предельным вниманием – Джон это чувствовал.

– Каково это – быть знаменитостью? – спросил Карл. Отлично: безопасный вопрос.

– Знаешь, это... забавно. Конечно, это часть работы. Телевидение превращает тебя в общественно значимую фигуру, и потом, если посмотреть с другой стороны, ты должен быть знаменитостью, хорошо знакомым персонажем, которого люди хотят видеть каждый вечер. Так что программа новостей делает знаменитостей, но знаменитости, в свою очередь, делают программу новостей.

– Значит, тут много от шоу-бизнеса.

– Конечно. Это часть бизнеса, часть целого механизма. Ага, вот и обед, принесенный официанткой Рэйчел. Она поставила тарелку перед Джоном «Осторожно, тарелка горячая» –

и большую стеклянную миску с салатом перед Карлом.«Она страдает», – подумал Джон.

– Принести вам еще что-нибудь?

– М-м-м... – Джону ничего не приходило в голову. Он посмотрел на Карла, но тот предоставил ему решать вопрос самому. – Пожалуй, нет... – Она страдает. А вы? С вами все в порядке?

– Нет. Я просто раздавлена. Я сейчас заплачу. – «Смотри, Джон, смотри внимательно. Действительно ли она сказала это?» Он пристально посмотрел на официантку. Она приветливо улыбалась. Нет, она этого не говорила.

Но Джон увидел невыразимую печаль в глубине ее глаз.

– Со мной все в порядке, – сказала она. – В стоимость обеда включена стоимость салата, так что вы можете сами выбрать салат на свой вкус у стойки.

– Отлично. Спасибо. – Официантка поспешно пошла прочь. Джон отчетливо почувствовал, что она спасается бегством. Он долго смотрел ей вслед, пока не почувствовал, что смотреть дольше просто неприлично. Впрочем, довольно думать об этом.

– Ну что ж, приступим, – сказал он Карлу, беря вилку. Они приступили к еде.

– Итак... э-э... расскажи мне о себе. О своих занятиях живописью.

Карл нахмурил брови, формулируя ответ.

– Я только что закончил обложку для журнала. Мне неплохо заплатили. Может, я сумею продержаться до завершения следующей работы.

– А что за работа?

– Ну... один мой друг руководит авангардистским театром. Он хочет, чтобы я сделал декорации к спектаклю.

– М-м... звучит интересно.

– Я не знаю, сумею ли удовлетворить его требования. Я сейчас ищу стиль. Последние два года я занимался нетематической, абстрактной живописью. Вся эта старая ерунда постоянно вылезает, и я не могу найти направление, в котором двигаться.

– Думаешь возвращаться в школу?

– Зачем?

– Ну, если ты потерял направление, это может помочь. Карл немного подумал, потом отрицательно потряс головой.

– Нет. Школа не поможет.

Джон заговорил с назидательными отеческими интонациями, хотя сразу почувствовал, что этого не следует делать.

– Знаешь, может, имеет смысл отточить свое мастерство, усовершенствовать профессиональные навыки.

– Зачем?

Джон откинулся на спинку стула, поднял руки и дал ответ, который казался ему совершенно очевидным:

– Тогда ты сможешь зарабатывать себе на жизнь. Карл все так же серьезно спросил:

– Зачем?

«Чтобы не быть тунеядцем», – подумал Джон. Он не хотел ввязываться в какой-либо принципиальный спор и поэтому попытался выразить свою мысль помягче.

– Ну, наверное, я держусь того старомодного представления, что смысл жизни заключается в том, чтобы поставить перед собой цель, много трудиться и в конце концов сформировать себя как личность.

Карл просто продолжал смотреть в свою миску с салатом.

– Но... я не могу рисовать так. У меня просто все время выходит не то, что надо... нечто бессодержательное. Этого недостаточно.

– Достаточно просто начать. Подумай сначала об этом, а потом ты уже сможешь подумать и обо всем остальном. – Атмосфера становилась напряженной. Пора сделать паузу.

– Эй! Я забыл про свой салат. Сейчас вернусь.

Джон встал и направился к стойке с салатами. Черт! Как-то все неладно получается. Похоже, Карл не способен вести простую, незамысловатую, ни к чему не обязывающую

беседу, за которой вечер прошел бы более приятно. Паренек встревожен, растерян, подавлен, не уверен в себе... естественный плод неудачного, распавшегося брака. Джон мысленно потрепал себя по плечу. «Ну-ну, Джон, ты должен гордиться». Что ж, может, стоит пойти дальше и позволить Карлу задать какой-нибудь страшно сложный вопрос. Может, они смогут выбрать действительно сложную тему и обсудить ее, по-настоящему глубоко разобраться в ней, – пока не начнут разборки друг с другом.

«Что ж, Джон, тогда поговори о своих убеждениях. Пожалуйста...» Он подошел к стойке с холодными закусками, взял тарелку и начал помешивать салат-латук в большой миске.

«Интересно, чувствовал ли себя Папа когда-нибудь так же в общении со мной? – Потом Джон внутренне рассмеялся. – Бог мой. Я это серьезно?»

– Энни...

Едва услышав этот голос, Джон понял, что слышит его нефизическим слухом. После нескольких идиотских случаев с галлюцинациями он наконец поумнел. Он положил немного латука на тарелку и украдкой бросил взгляд в сторону кухни.

Там, возле раздаточного окошка, одиноко стояла Рэйчел, с отсутствующим видом просматривая чеки. Джон слышал ее плач, хотя внешне она оставалась спокойной.

С самым непринужденным видом он положил на тарелку немного спаржевой капусты и огурцов.

– Энни... – Джон снова бросил быстрый взгляд в сторону кухни. Может, на сей раз он увидит печаль на лице девушки. Она вытерла глаза. Вероятно, подкатили настоящие слезы.

Джон взял немного брюссельской капусты и нарезанного тонкими кружочками лука. «Хм... триста сексуальных контактов, и никаких презервативов... и я оказался прав. Каким-то образом я знал это».

Он снова посмотрел на Рэйчел. Она положила чек в карман и подхватила поднос с обедом для очередного клиента. Если Джону не показалось, девушка сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться и взять себя в руки. За ней в глубине помещения сгустилась неестественная тьма – черные тени, внушающие жутковатое, мрачное чувство.

Но... нет. Все это ему просто мерещится. Он положил на тарелку несколько крохотных помидорчиков, добавил несколько гренков, несколько кусочков бекона и полную ложку малокалорийного итальянского соуса, а потом направился обратно к своему столику.

Он снова увидел Рэйчел; теперь она обслуживала столик в противоположном конце зала.

Глубокая печаль. Не прошенная. Неожиданная. Джон остановился посмотреть на девушку и внезапно почувствовал ее боль, как если бы у них было одно сердце на двоих. Она страдала. Он просто знал это – и теперь страдал тоже.

«Ладно, теперь приди в себя, хорошего понемногу. Я ничего не чувствую. Я ничего не слышал на самом деле. Все прошло, все в порядке, все кончилось».

Он отвел взгляд в сторону, прямо на свой столик, за которым Карл с угрюмым видом продолжал жевать салат.

«Мне надо справиться с этим. Я не буду обращать на это внимания и останусь здравомыслящим, хладнокровным профессионалом».

Но печаль не покидала его сердце, печаль острая и мучительная – и к тому времени, когда Джон дошел до своего столика и сел, он уже был готов залиться слезами.

«А ну-ка, Баррет, выброси все это из головы. Возьми себя в руки, дружище, возьми себя

в руки. Представь, что ты сидишь перед камерой».

Должно быть, Карл заметил написанную на лице отца тревогу. Он внимательно смотрел на Джона.

Джон вытер глаза и объяснил:

– Слишком много перца.

– Ты плачешь? – Карл был так близок к истине, что Джон просто не поверил своим ушам.

– Нет, я не плачу. – Он вымученно усмехнулся. – Ох, уж этот стручковый перец. Довольно. Джон вытащил носовой платок, высморкался, вытер глаза и овладел собой.

Он сунул платок в карман и ткнул вилкой в салат. Из-под вилки в сторону вылетел помидорчик и запрыгал по полу. Карл внимательно смотрел на отца. Джон физически ощущал на себе его внимательный взгляд. Он был взвинчен и находился на грани срыва.

Наконец он ударил по столу кулаком.

– Чего ты смотришь на меня? Глаза Карла немного покраснели.

– Почему ты плакал?

– Я не плакал? Я съел стручок перца, у меня защипало вносу, заслезились глаза, и... – Джон поставил локоть на стол, подпер кулаком подбородок и несколько мгновений молча смотрел на сына. Потом он потер ладонью шею и уставился в тарелку с салатом. Потом перевел взгляд на пол, пытаясь определить местонахождение укатившегося помидорчика. Потом вздохнул и снова посмотрел на сына.

– Что тебе, собственно, от меня надо? Что ты хочешь знать?

– Я хочу знать, что тебя расстроило.

– Ты меня расстроил! – раздраженно сказал Джон, грозя сыну пальцем. Потом с ним случился приступ недержания речи, но он осознал это слишком поздно. Карл, поскольку ты так настойчиво задаешь вопросы... могу добавить, вопросы резкие, сложные... Возможно, тебе захочется задать еще один резкий, сложный, бестактный вопрос, чтобы мы смогли выяснить, почему я плачу – если я вообще плачу!

Карл пристально смотрел ему в глаза.

– Да. Да, я готов.

Джон просто потряс головой. Его попытка язвящего сарказма не удалась, и он сказал слишком много.

– О, забудь, забудь это.

Внезапно Карл схватил его за руку.

– Папа, ты мне за весь вечер не сказал ни слова. Так поговори же со мной, в конце концов!

Джон чувствовал на своей руке цепкие пальцы сына. Он не мог оставить это без внимания. Несколько долгих, мучительных мгновений он смотрел в глаза Карлу, и Карл смотрел ему в глаза. Пути назад не было. Режиссер не мог переключиться на другую камеру. Джон не мог даже объявить рекламную паузу.

– Дай мне подумать, – наконец сказал он, опуская глаза. Он несколько мгновений покрутил в пальцах вилку, потом перевел взгляд в другую сторону зала. Рэйчел уже ушла. Он спросил себя: «А что, если?.. Что, если Карл спросит ее?»

– Помнишь нашу официантку... Рэйчел?

– Да.

Джон еще некоторое время напряженно размышлял, прежде чем заговорить.

– Попробуй найти ее, отвести в сторонку... как бы ненароком... и спросить, говорит ли

ей что-нибудь имя Энни.

Карл не скривился и не выказал никакого недоумения. Скорее он радостно оживился.

– Энни?

– Да... Энни.

– Просто спросить, говорит ли ей что-нибудь...

– Говорит ли ей что-нибудь имя Энни.

Карл вышел из-за стола и с непринужденным видом пошел через зал, высматривая Рэйчел. Он зашел за стойку с холодными закусками, по-прежнему оглядываясь по сторонам, а потом свернул за угол.

Джон уставился на свою свиную грудинку, уже остывшую к этому времени. Он не мог вызвать в себе интерес к салату. Он взял вилку и с трудом проглотил несколько кусочков, чувствуя, что только что совершил колоссальную ошибку, сделал шаг навстречу ужасной беде. Сейчас Карл вернется сконфуженный, получив отрицательный ответ от девушки, – и Джону придется смириться с тем фактом, что у него по-настоящему, со всей очевидностью «едет крыша». Ай, ладно. По крайней мере, он будет знать все точно.

Он почувствовал, что кто-то приближается, и обернулся. Карл и Рэйчел. Карл был возбужден, – Джон еще не видел его таким возбужденным; а Рэйчел просто с благоговейным страхом смотрела на Джона широко раскрытыми глазами.

– Вы... вы Джон Баррет, ведущий программы новостей? – спросила она.

– Да, верно.

– Откуда вам известно про Энни Брювер? Джон не понял, услышал ли он последние слова – услышал ли по-настоящему. Он взглянул на Карла.

– У нее была подруга по имени Энни Брювер, она умерла, – сказал Карл.

– Должно быть, вы слышали об этом, – сказала Рэйчел. – Об этом нужно сообщить в новостях!

Джон посмотрел на Карла, потом на Рэйчел, потом на часы и растерянно пролепетал:

– Э-э-э... так... когда вы... как вы...

– Я заканчиваю в девять. Тогда мы можем поговорить. Это всего через двадцать пять минут.

«Да. Не упускай возможности, Джон. Доведи это дело до конца».

– Хорошо... Конечно.

Рэйчел вернулась к работе с новой энергией. Карл скользнул на свое место несколько более оживленный, чем прежде.

– А что тебе о ней известно? – спросил он.

– О ком? О Рэйчел?

– Да.

Джон порылся в памяти, просто на всякий случаи.

– Ничего.

– А что тебе известной об этой Энни Брювер? На это Джон мог ответить лишь одно:

– Ничего.

В самом начале десятого было делом нескольких минут расплатиться за обед, найти свободную кабинку в глубине ресторана и заказать по чашке кофе без кофеина.

Рэйчел Франклин, восемнадцати лет, недавняя выпускница средней школы Джефферсона, была взволнована, встревожена, но рада поговорить с кем-нибудь, особенно с человеком, связанным со средствами массовой информации.

– В прошлом году я училась с Энни в одной школе, – сказала она, нервно теребя салфетку. – Мы с ней дружили.

Джон положил перед собой записную книжку-календарь и нашел несколько чистых страниц с прошедшими датами, на которых сейчас делал записи.

– Вы обе учились в старшем классе?

– Да.

– Когда она умерла?

– За две недели до выпускных экзаменов. В мае.

– В конце мая.

– Да. Она заболела в пятницу и умерла в воскресенье, мы ее так и не видели живой после пятницы. Мы все думали, что она умерла от какой-то загадочной инфекции, «токсического шока» или что-то вроде этого. Мы так и не поняли, как это могло случиться так неожиданно.

– Кто вам сказал об этом?

Рэйчел немного подумала, потом пожала плечами.

– Не знаю. Просто распространились такие слухи.

– Значит, никто из вас не слышал этого от самих родителей Энни? Рэйчел энергично помотала головой.

– Нет, ни в коем случае. С отцом Энни лучше не связываться. Он злющий.

– Понятно. Итак... – Джон подсчитал в уме. – Энни умерла больше трех месяцев назад.

– Ага. – Рэйчел собралась с духом и потом просто сказала: – Я думаю, ее убили. – Она замолчала, борясь с подступившими слезами, и вытерла глаза скомканной салфеткой. – Извините. Я уже однажды прошла через это, действительно прошла.

Джон попытался прояснить смысл сказанного и попытался сделать это поделикатней.

– Убили? Вы имеете в виду, кто-то? Кто-то убил ее?

– Да. Женский медицинский центр. Знаете ту клинику на Кингсли, где делают аборты? Новости Шестого канала освещали несколько демонстраций протеста, происходивших у

той клиники, пока они не приелись и не перестали вызывать интерес.

– Да, в некотором роде знаю. Продолжайте.

– Я просто вычислила это. Я сама была в той клинике в позапрошлую пятницу... – Она остановилась. – Давайте я начну с самого начала. Летом я встречалась с одним парнем, так? И...ну, вы понимаете: я подумала, что забеременела. Ну вот... я знала о Женском медицинском центре. Все знают о нем. Многие наши знакомые девушки там бывали. В общем, я пошла провериться, понимаете? Пройти тест на беременность. И пока я там сидела

в приемном покое, ожидая результатов теста, туда пришли еще четыре или пять девушек, из них несколько учениц нашей школы. Кажется, одну из них я даже узнала. И я понимала, зачем они пришли туда – то есть это совершенно очевидно, правда?

И вот мы все сидели в приемной, никто ни о чем не разговаривал, а потом пришла медсестра, вызвала первых двух девушек и увела их делать аборт. Потом женщина, обследовавшая меня, подозвала меня к окошечку и сказала: «Милая, вы беременны. Если вы готовы, мы можем все сделать сегодня и позаботиться о вас». Но я спросила, сколько это будет стоить, и она сказала: «Триста пятьдесят долларов наличными», но у меня таких денег не было, и она сказала: «Хорошо, а страховой полис у вас есть?», но у меня не было страхового полиса, а до получки оставалась еще неделя, и тогда она спросила, сколько у меня вообще есть сбережений и могу ли я пойти взять их и вернуться обратно, а потом

принялась расспрашивать меня о том, какой у меня вообще доход, чтобы выяснить, отношусь ли я к категории малоимущих и имею ли право сделать аборт за счет государственных средств – и весь этот разговор становился просто дурацким.

А потом... в глубине комнаты, за спиной этой женщины, открылась дверь, и там какая-то девушка страшно кричала, а врач орал на нее, чтобы она заткнулась – думаю, это был врач. Надеюсь, это был врач – просто не представляю, какой еще мужчина мог там находиться и так орать на девушку. А та женщина вскочила и закрыла дверь, чтобы я ничего не слышала, а потом попыталась уговорить меня остаться и сделать аборт, но с меня было довольно. И я ушла оттуда.

В общем... я отказалась от аборта, но думала, что беременна. И я пошла домой и попыталась сообразить, что же делать дальше, и... я заглянула в телефонную книгу и нашла другую клинику, где проводят тесты на беременность. Эти клиники там идут на первых страницах. Я позвонила туда и в субботу пошла и проверилась снова. И тест дал отрицательные результаты. Я не была беременна. Значит, та женщина в Женском медицинском центре солгала мне.

– А что это за другая клиника?

– Центр охраны человеческой жизни. На Моррис-авеню. Они выступают против абортов. Знаете это движение?

– Конечно. А скажите... я спрашиваю просто потому, что я репортер и должен задать вам этот вопрос, идет? – Репортер. Джону понравилось это звание. М-м-м... откуда вы знаете, что второй тест показал правильные результаты? Откуда вызнаете, кто из них лгал вам?

Рэйчел задумалась на миг, склонила голову к плечу и ответила:

– Ну, те люди во второй клинике не собирались заработать на мне триста пятьдесят долларов, окажись я беременной.

– Да, вероятно, так.

– И, кроме того, у меня в прошлую среду начались месячные. С задержкой, но начались. Джон улыбнулся с извиняющимся видом.

– Полагаю, это все решает. Простите, я не собирался вторгаться в интимные сферы...Рэйчел пожала плечами.

– Зато так вы узнали все наверняка. Но вот что заставило меня задуматься. Пока я сидела там, я прочитала одну брошюру, лежавшую на журнальном столике, ну, знаете, о вреде абортов и прочее, и в той брошюре говорилось об опасностях, о возможных ужасных последствиях абортов и о возможности занесения инфекции в случае неправильного проведения операции.

И потом я вспомнила, что видела припаркованный возле клиники автофургон, и поняла, что на нем привозят в клинику всех девушек, и я узнала его: этот самый коричневый автофургон регулярно, обычно по пятницам, появлялся возле школы Джефферсона, и все мы знали, куда он направляется, но не обсуждали особо эту тему, поскольку... знаете, многие из нас ездили на нем.

Но... теперь все стало ясно. Понимаете? Энни заболела в пятницу, отправилась домой и умерла в воскресенье. Так скоропостижно. И больше ничего о ее смерти неизвестно. Она поехала на том автофургоне в клинику делать аборт, а там напортачили, занесли какую-то инфекцию, от которой Энни умерла, – и никто ничего не сказал, никто ничего не сделал, и...

кто знает, насколько вообще безопасно обращаться в эту клинику? Кто знает, скольких еще

женщин изувечили или убили эти люди? Откуда нам знать?

Джон посмотрел на Карла. Тот сидел с ошеломленным видом.

– Это должно попасть в программу новостей! – воскликнула Рэйчел.

– Насколько я понял, родители Энни ничего не знают? – спросил Джон. Рэйчел неопределенно пожала плечами.

– Может, и знают. Об этом я еще не рассказала вам. Этим летом мистер Брювер ходил по всем знакомым и друзьям Энни, задавал всякие вопросы, запугивал всех, пытаясь выяснить, знает ли кто-нибудь о том, что Энни делала аборт. Однажды он приходил и сюда, пытался найти меня, но я пряталась в туалете, пока он не ушел. Я не хотела разговаривать с ним. Он ужасный человек.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒