Перетти Фрэнк 4 страница

– Я... не просто чувствую себя неловко. Я уязвлен, я унижен, я оскорблен. Я известный человек в городе, общественный деятель, дорожащий своей репутацией, – и моим злейшим врагом, моим главным противником является мой отец, который, похоже, просто не в состоянии вести себя прилично на людях. Я не знаю точно, сколько работников студии в курсе, что ты мой отец. Исполнительный директор программы знает – и ткнула меня носом

в это обстоятельство. Я не удивлюсь, если выяснится, что она намеренно снимала тебя, просто из желания задеть меня побольнее. Кроме того, увидев тебя на экране, я так расстроился, что не мог внимательно прочитать сценарий и стал задавать идиотские вопросы. Я выглядел скованно...

Джон остановился и перевел дух. Он еще не все сказал.

– Режиссеры сделали тебя «гвоздем» программы, ты заметил? Просто героем дня. Таким образом, они дали мне пощечину. Могу представить, какие разговоры ведутся сию минуту в отделе новостей. И если кто-то еще не знал о том, что ты мой отец, то теперь уже наверняка знает. Я не представляю, с чем мне придется столкнуться на работе сегодня вечером.

У Джона хватало гнева для того, чтобы продолжать хоть до самой ночи, но не хватало времени. Он перешел к главному.

– Я не знаю, что ты решил, если вообще решил что-нибудь, но мое мнение совершенно однозначно: с такого рода поведением надо кончать. Сейчас же. Кончать раз и навсегда.

Папа кивнул в третий раз, потом осознал, что наступила пауза, и спросил:

– Я могу ответить?

– У тебя есть право голоса.

В этот момент в дверь постучала Джилл.

– Входите, Джилл.

Джилл тихонько вошла в кабинет по непонятной причинена цыпочках. Она так же тихо

поставила поднос с сандвичами и кофе на стол и выскользнула из кабинета, закрыв за собой дверь.

Ни один из мужчин не шевельнулся, чтобы взять сандвичи. Да и аппетита никто сейчас не чувствовал.

– Можно я расскажу тебе, что там произошло на самом деле? – спросил Папа.

– Я видел, что там произошло.

Услышав это заявление, Папа поколебался, подумал несколько мгновений, потом сказал:

– Что ж... позволь мне все-таки рассказать тебе, что там произошло на самом деле.

– Хорошо. Рассказывай. Я слушаю. Папа откинулся на спинку кресла и промокнул глаза носовым платком.

– Сынок... я пошел на этот митинг не потому, что питаю к Хираму Слэйтеру личную неприязнь. Я не враг ему. Я только передаю слова предостережения, которые Господь вложил в мое сердце. Я просто должен был сказать ему это. Папа еще несколько мгновений подумал, а потом признал: – Если я и ошибся в чем-то, так только в том, что говорил общими словами. Вероятно, мне следовало быть более конкретным.

Джон не верил своим ушам.

– Папа, тебе вообще не надо было выступать там с речами! Можешь ты это понять или

нет?

– Но как еще мог я предостеречь его?

– Тебе никогда не приходило в голову написать губернатору?

– Я писал. Но получил от него всего лишь формальный ответ, свидетельствующий о том, что он не прочитал ни слова из моего письма. Я страдаю душой за него, сынок. Он измученный человек. Он так глубоко погрузился во тьму, что запутался в собственной лжи, а теперь обманывает и других. Сейчас в душах людей накопилось много боли, и будет еще больше, и ему придется ответить за большую долю этой боли.

Джон понял, что спорить с этим бессмысленно.

– Хорошо. Прекрасно. Но что насчет той драки?

– Насчет драки... Я не понимаю, с чего она началась. Я никогда не лезу в драки, и ты это знаешь. Я стоял там, пытаясь докричаться до людей... Полагаю, толпа не особенно хотела слушать... А потом двое мужчин, мне незнакомых, невесть откуда появились в толпе и принялись размахивать кулаками, просто разжигая негодование людей, осыпая их бранью, называя детоубийцами и все в таком духе. Но, сынок, я не знаю, кто они. И никогда не видел их ни на каких митингах и маршах протеста против абортов, ни в Женском медицинском центре, куда мы обращаемся за консультациями. Но в любом случае толпа была уже достаточно распалена, и когда эти два парня начали бить людей, гнев прорвался наружу

– И ты не считаешь себя виновным в случившемся?

– В драке – нет. – Папино лицо приняло покорное выражение. – Но, полагаю, я немного разозлил людей. Я не хотел этого, но так получилось. – Джон молчал, и поэтому Папа продолжил: – Все вышло не так, как было задумано. Я просто хотел сказать то, что следовало сказать, и надеялся, что кто-нибудь услышит меня, но внезапно оказался в самой гуще потасовки, совершенно мне ненужной. И, помню, я стоял там на клумбе, пытаясь успокоить людей, и меня трясло, я ужасно испугался, а потом... не знаю, откуда они появились, но эти трое здоровенных парней схватили меня, стянули вниз и начали силком вытаскивать из толпы, и тут... – Он сконфуженно улыбнулся. – Понимаешь, у меня есть один друг, Макс. Такой верзила, рабочий судостроительного завода. Мы познакомились как-то в пятницу в июле возле Женского медицинского центра и с тех пор сильно подружились. Макс готов все для меня сделать. Но проблема состоит в том, что он по-прежнему верит в действенность грубой силы в любой ситуации, а я постоянно убеждаю его в ошибочности такого взгляда.

– Я видел, как он устроил побоище. Папа печально кивнул.

– Он пытался защитить меня. Но таким образом лишь создал нам новые неприятности, когда подъехала полиция. Они вытащили нас с площади, словно обычных хулиганов, и очень хорошо, что Макс в конце концов взял себя в руки, иначе мы оказались бы в участке.

Джон поморщился и помолчал, собираясь с ответом. Он старался подавить раздражение, вызванное неприкрытым идиотизмом ситуации.

– Папа, надеюсь, ты видишь, насколько глупа вся эта история. По крайней мере, согласись, что твои действия нельзя признать эффективными, так ведь? Полученные результаты не стоят всех неприятностей, которые ты причинил себе и всем остальным.

– Что ж... больше мне сказать нечего. Джон в раздражении ударил кулаком по подлокотнику кресла и выругался.

– Они использовали тебя, Папа! Неужели ты не понимаешь? Вся эта компания Хирама Слэйтера использовала тебя, и ты помог ему своими действиями. Благодаря тебе у всех сложилось впечатление, будто губернатору противостоят единственно лишь узколобые, фанатичные, крикливые придурки! Придурки и драчуны, и... и... – Джон осекся. Он явился сюда не для того, чтобы оскорблять отца. – Я не имею в виду, что ты заслуживаешь этих названий. Но ты не понимаешь правила игры, Папа. Ты выступаешь против крупных «шишек» и, по-моему, не сознаешь всей силы телевидения. Папа покачал головой:

– Я не стремился попасть в репортаж. Мои слова были обращены к собравшимся на площади людям, к губернатору...

Джон подался вперед и заговорил, потрясая руками перед лицом отца:

– Папа, ты находился на площади, ты разыгрывал сцену, ты представлял собой колоритный персонаж. Телезрителям нужен интересный материал. Режиссеры ищут материал, который нужен зрителям, и этот материал дал им ты. Ты получил то, на что нарывался. Ты сам привлек к себе внимание телевизионщиков, Папа. А Слэйтер использовал

в своих интересах все происходящее: твои крики, потасовку, все. Потому что он знает, что такое телевидение. А ты – нет.

Папа немного подумал, потом кивнул. Он понял.

– Да, ты прав.

– Нет, Папа, этого мне недостаточно. Я хочу быть уверенным... я хочу услышать из твоих уст, что ты прекратишь эти дурацкие публичные выступления с проповедями и пророчествами. Это ничего не дает. Ты ставишь в глупое положение и себя, и меня – и таким образом только помогаешь своим противникам. Ты это понимаешь?

Папа откинулся на спинку кресла и уставился в стену страдальческим взглядом, обдумывая все услышанное.

– Очень тяжело, сынок, когда Господь дает тебе понимание и внушает слова, а ты не знаешь, как распорядиться полученным знанием.

Джон вздохнул. Это был один из Папиных пунктиков: субъективные переживания. Как можно урезонить человека, который слышит голос Господа?

– Но Папа, существуют же какие-то приличные способы...Казалось, отец не услышал его и продолжал говорить тихим голосом, глядя на сына невыразимо печальными глазами: – Съешь свиток. Джон, так сказал Господь. И ты почувствуешь сладость на языке, но горечь в сердце. И Он прав. Когда ты слышишь и видишь, и Господь доверяет тебе знание, ты ощущаешь себя избранным и наслаждаешься Истиной, открывшейся твоему взору. А потом...

когда ты пытаешься донести ее до людей и никто не слушает тебя... и ты видишь, как люди устремляются к крутому обрыву, но не в силах повернуть их назад... и когда узнаешь вещи, которых тебе было бы лучше не знать... и слышишь стоны потерянных душ...

Папины глаза наполнились слезами. Он снова промокнул их платком и взглянул на сына.

– Я слышал их вчера вечером, сынок. Слышал так же ясно и отчетливо, как слышу сейчас тебя. Плач разносился по всему городу. Плач душ, лишенных Бога, заблудших и погибающих, взывающих о помощи. – Голос его дрогнул и сорвался, но он с усилием продолжил: – О, внешне, на поверхности, они смеются, насмешничают и глумятся, они стараются выглядеть достойно в глазах своих друзей и настаивают на своем праве приятно проводить время, заниматься накопительством и получать удовольствия, поскольку для них это единственный способ заглушить боль. Но я слышал их плач. Я видел, как они удаляются все дальше и дальше от света и словно погружаются в сумерки, в кромешную тьму, из которой нет пути назад. – Он тяжело вздохнул и потом воскликнул гневным, расстроенным голосом: – Но кому я могу сказать это? Кто будет слушать меня?

Джон слышал все, что говорил отец, но все же, заранее настроенный упрямо и категорично, не пожелал ничего признать. «Ну уж нет. Я не собираюсь участвовать в этом, – подумал он. – Если у Папы «поехала крыша», я тут ни при чем».

– Ты не хочешь слушать, – сказал Папа тоном не обвиняющим, а просто печальным, искренним. – И знаешь что? Среди тех плачущих голосов я расслышал голос губернатора Хирама Слэйтера.

«Ну что ж, все понятно, – подумал Джон. – У нас одинаковая наследственность, и мы оба находились в состоянии стресса. У нас одинаковая реакция на депрессию».

– Забавно, что мы с тобой так похожи и при этом настолько разные, правда? – сказал Папа, найдя в себе силы усмехнуться, хотя и сквозь слезы. – Знаешь, сынок, ведь двадцать лет назад у нас с тобой происходил точно такой же разговор, толь коты сидел на моем месте,

а я на твоем. Чем ты там занимался в университете? Осаждал здание администрации в течение трех дней, пока наконец не вмешались полицейские и не забрали тебя и всех твоих друзей, озабоченных спасением мира.

Джон уныло улыбнулся:

– Да, я помню тот случай.

Папа потряс головой:

– Ты меня тогда так расстроил... и поставил в неловкое положение. «Очко в твою пользу, Папа».

– Похоже, все повторилось с точностью до наоборот, так?

– Да, сынок. Пожалуй, так.

– Ну вот видишь? Ты испытал все на собственном опыте, и знаешь, каково это. Папа энергично кивнул.

– Знаю. – Потом он улыбнулся. – И, пожалуй, сознание того, что мы с тобой так похожи, дает мне слабую надежду.«Нет, Папа, мы с тобой не похожи», подумал Джон.

– Просто очень грустно, что мы с тобой не можем служить одним и тем же идеям, смотреть на мир одними глазами. Было бы так замечательно излагать тебе свои взгляды и обсуждать с тобой разные вещи. Я имею в виду, просто смотреть на что-то и приходить к одинаковому выводу. Сынок... Я помню время, когда именно так все и было, и, думаю, так снова может быть.

«Нет, Папа, едва ли». Джон украдкой бросил взгляд на настенные часы. К часу он должен быть на студии.

Внезапно, словно приняв какое-то решение, Папа подался вперед, в упор посмотрел на сына и заговорил с такой силой, что Джон съежился:

– Ну что ж, сын, хорошо. Ты высказал свое мнение, теперь моя очередь – и не волнуйся,

я не стану тебя задерживать, ты успеешь на работу. Знаешь что? Многими своими мыслями и чувствами я бы очень хотел поделиться с тобой прямо сейчас. Прямо сейчас. Я многое понял сегодня, прямо этим утром – и мне страшно хочется всем поделиться с тобой... – Он протянул руку к ящику стола, куда спрятал плеер, но потом положил ее обратно на стол, словно передумав. – Но я не могу. Не могу, потому что пока между тобой и Истиной существуют глубокие разногласия, сынок.

– Послушай, Папа...

Баррет – старший жестом велел сыну замолчать.

– Нет, нет, теперь слушай ты. Сейчас моя очередь говорить, так что просто слушай. В скором времени я собираюсь отдать тебе все, что имею, – но только когда ты будешь готов принять это. Сейчас я нахожусь в невыигрышном положении. Я не прав с политической точки зрения, у меня нет необходимости появляться перед камерой, и я не умею укладываться в полторы минуты.

«Возможно, он все-таки имеет представление о телевидении», – подумал Джон.

– Но я знаю тебя, и запомни мои слова, сынок, – или по крайней мере сохрани их в каком-нибудь уголке сознания до той поры, пока не будешь готов услышать их. – Папа перевел дух и заговорил помедленнее. – Сынок, в ближайшем будущем тебе придется очень трудно. Я хочу предупредить тебя об этом заблаговременно. Истина следует за тобой, сынок; она готова схватить тебя и не отпускать до тех пор, пока ты не обратишь на нее внимание. Но ты должен постоянно помнить одну вещь, Джон. В зависимости от того, на какой позиции ты стоишь, Истина может быть твоим лучшим другом или твоим злейшим врагом. Поэтому позволь мне сказать тебе одну вещь. Если мне никогда не представится случай сказать тебе еще что-то, то позволь мне сказать хотя бы следующее: подружись с Истиной, Джон, как можно скорее. – Папа взглянул на часы. – Все в порядке, я уложился ровно в полторы минуты. Папа откинулся на спинку кресла, закончив речь. Джон предположил, что теперь может заговорить.

– Хорошо, Папа. Я все услышал и запомнил. Но как выступил п? Достигли ли мои слова цели? Папа ответил спокойно и твердо:

– Сынок, я услышал тебя. И я все серьезно обдумаю. А ты так же серьезно подумай над моими словами.

«Ну что ж, – подумал Джон. – А чего я, собственно, ожидал?»

– Хорошо. При условии, что мы поняли друг друга. Папа вздохнул и посмотрел в окно.

– Думаю, я сказал все, что должен был сказать. Джон поднялся с кресла.

– Да, мне пора идти.

– Возьми сандвич.

– Да, конечно.

– Ты захватил куртку? – Папа смотрел в окно: шел проливной дождь.

– Ах, черт. Ладно, заскочу домой.

Папа прошел к вешалке и взял свой старый плащ.

– Возьми. Погода меняется. Он тебе пригодится.

– Нет, брось, мне не нужно...Папа все-таки сунул ему плащ.

– Возьми, возьми. Ублажи своего религиозного старика. Джон смирился и накинул плащ на плечи.

– Не знаю, как он будет сидеть на мне.

– Как на тебя сшит.

– Ну, спасибо. Я верну его.

– Нет, теперь он твой. Возьми его себе. Джон хотел было снова запротестовать, но времени на дальнейшие споры уже не оставалось.

– Я люблю тебя. Папа.

– Я тоже люблю тебя, сынок.

Время близилось к часу. Джон поспешно выбежал из офиса.

Звуковой ряд – торжественная музыка, звучащая сначала тихо, а потом все громче и громче. Зрительный ряд – солнце показывается над горизонтом, пронзая первым огненным лучом красную дымку рассвета.

Тихий голос, вибрирующий от сдерживаемых эмоций:

«Заря нового дня забрезжила над нашим штатом четыре года назад. Теперь солнце, тогда только восходящее, приблизилось к зениту, и мы, люди, в силах оставить его там».

В кадре погрудное изображение губернатора Хирама Слэйтера, который поворачивается

к камере. Он без пиджака, с распущенным узлом галстука; с серьезным лицом погруженного вдела человека.

Голос: «Губернатор Хирам Слэйтер – первопроходец, которого невозможно остановить,

– работает на вас!» Быстро сменяющие друг друга кадры: Хирам Слэйтер в рубашке с засученными

рукавами, сосредоточенно нахмурив брови, просматривает бумаги, совещается с важными официальными лицами, говорит по телефону.

Голос: «Развитие экономики и новые рабочие места. Новый смелый подход к вопросам образования в двадцатом веке. Политика охраны окружающей среды. Вот наследие Слэйтера».

В кадре силуэт Капитолия, здания законодательного собрания штата, на фоне огромного восходящего солнца; изображение идет зыбью, словно воздух раскален от жары.

Голос: «Встречайте зарю нового дня!» Слева от купола здания появляется лицо Хирама Слэйтера, четко выделяющееся на фоне солнца.

Голос: «Губернатор Хирам Слэйтер. Голосуйте за губернатора!»

Мелкий титр внизу экрана: «Оплачено Комитетом по переизбранию губернатора Слэйтера, председатель Вилма Бентхофф».

Губернатор, Мартин Дэвин и Вилма Бентхофф сидели рядом за массивным столом в конференц-зале и отсматривали величественные, впечатляющие кадры по первоклассному телевизору с пятидесятидюймовым экраном, который стоял в углу. Вилма Бентхофф, в недавнем прошлом взбудораженный организатор митинга, сегодня выглядела гораздо лучше: строгий черный костюм, великолепная осанка, безупречно уложенные волнистые светлые волосы. Все трое спокойно, объективно, критичным взглядом оценивали рекламные ролики, в то время как Роуэн и Хартли, приглашенные консультанты по средствам массовой информации, объясняли, какого рода телевизионная реклама побудит массы проголосовать за Слэйтера.

Волны, весело накатывающие на усыпанный галькой и ракушками берег. Крик морских чаек. Тюлени на скале: кричат, спят, хлопают ластами. Киты резвятся, выпуская фонтаны воды. Голубая цапля медленно скользит над самой гладью моря. Музыка, в которой слышится пение ветра и звуки природы.

Голос: «Залив, заповедный уголок природы, мир морской жизни. Бесценное сокровище».

Кадры с изображением черных разводов нефти у прибрежных скал, умирающих птиц, хромающих выдр. Музыка становится мрачной и зловещей.

«Губернатор Хирам решил: то, что происходит повсеместно, здесь не произойдет».

Вид залива. Голубая вода, голубое небо. В верхней части экрана появляется лицо губернатора Слэйтера, хранителя этих безмятежных вод.

«Два года назад губернатор Слэйтер предложил – и провел в жизнь – закон, согласно которому работающие в заливе танкеры должны иметь двойную обшивку корпусов и дополнительную страхующую систему...»

В заливе появляется танкер; Хирам Слэйтер продолжает следить за ним сверху бдительным взглядом.

»...первый закон такого рода, призванный защитить окружающую среду»

Кадры с изображением Хирама Слэйтера: снова в рубашке с засученными рукавами, он стоит на верфи на фоне залива и обращается к группе людей, стоящих спиной к камере.

Слэйтер: «Этот мир принадлежит не только нам, но и нашим детям. Мы обладаем бесценным наследством, и это наследство я намерен передать своим потомкам в лучшем состоянии, чем сам получил его».

Несколько людей согласно кивают. Кадры с изображением горных водопадов, выпрыгивающих из воды лососей, парящих в небе орлов.

Голос: «Это ваш мир. Мир ваших детей. Ваш губернатор – Хирам Слэйтер!»

Титр: «Оплачено Комитетом по переизбранию губернатора Слэйтера, председатель Вилма Бентхофф».

Новые рекламные ролики, новые стремительно сменяющие друг друга эпизоды.

Кадры черно-белой зернистой пленки: губернатор крупным планом. Погружен в работу. Лицо твердого, решительного человека.

Голос губернатора за кадром: «Политика финансовой подотчетности по-прежнему является одной из моих целей. Я рад сообщить, что в прошлом году мы впервые получили остаток бюджетных средств, и если это будет зависеть от меня, мы получим еще один в этом году и в следующем».

В кадре: женщины приветственно кричат, размахивают плакатами. «Да легальным абортам!» В толпе губернатор Хирам Слэйтер, он приветствует их, пожимает им руки.

Смена кадра: губернатор обращается к собранию женщин: «Когда-то я мечтал о государстве, в котором свобода регулировать деторождение являлась бы основным правом каждой женщины. Мы увидели, как мечта стала явью, и пока я остаюсь на посту губернатора, мечта эта будет жить!»

Восторженные крики. Слезы радости на глазах.

В кадре: классная комната. Учитель пишет на доске буквы алфавита, имена знаменитых людей. Дети внимательно слушают, старательно усваивают материал. Хирам Слэйтер в классе разговаривает с учениками, отвечает на вопросы, смеется.

Слэйтер обращается к группе учителей: «Наше общество стремительно движется по пути исторического развития, но школы отстают от общего хода прогресса. Я утверждаю: пора не просто нагнать время, но обогнать его. Мы должны жить и учить детей так, словно будущее уже настало».

Учителя кивают, обмениваются одобрительными взглядами.

Красочные кадры рекламных роликов быстро сменяют друг друга на телеэкране, музыка звучит громче, солнце продолжает светить. В каждом кадре, взятые во всех ракурсах, при

заднем, боковом или прямом освещении, лица, лица, лица, счастливые, полные надежды и обожания, довольные; живая мозаика, демонстрирующая глубокое удовлетворение народа политикой избранника.

Титр: «Оплачено Комитетом по переизбранию губернатора Слэйтера, председатель Вилма Бентхофф».

Экран погас. Слэйтер, Дэвин и Бентхофф обменялись довольными взглядами и зааплодировали.

– Браво! – воскликнул губернатор.

– Неплохо, неплохо, – сказала Бентхофф.

– Здорово, – сказал Дэвин. – Они решат, что избирают самого Господа Бога.

– Во всяком случае, величайшего благодетеля, – сказал Роуэн, один из консультантов, невысокий человек в роговых очках и криво повязанным галстуком. – Мы показываем людям, что губернатор Слэйтер хорош для штата и хорош для них.

– Имидж – это все, – сказал Слэйтер.

– Имидж – это все, – поддакнул второй консультант, Хартли, ростом повыше товарища

и одетый поаккуратнее. – Э-э...вероятно, вы заметили, что мы добавили низких частот в ваш голос. Знаете, в сценах... э-э... на открытом воздухе, высокие частоты терзют в силе.

– Хороший ход, – сказал Дэвин.

– Да, отлично, – сказал Слэйтер. – Итак? У кого-нибудь есть вопросы? Какие-нибудь замечания к этим джентльменам? Бентхофф обратилась к своим записям.

– Так... вы только что показали нам шесть рекламных роликов. Сколько всего вы запланировали сделать?

– Эти шесть откроют предвыборную кампанию на следующей неделе, если вы не против, – ответил Хартли. – Потом, когда они примелькаются, мы начнем прокручивать выступления знаменитостей в поддержку кандидата, чтобы вновь завладеть вниманием общественности.

– Тоже хорошая тактика, – сказал Дэвин.

– Думаю, просто замечательная, – сказал Роуэн. – Мы заручились содействием Розалинды Клайн, ведущей теле шоу «У кого какие проблемы?»

– Когда-нибудь видели его? – спросил Дэвин губернатора.

– Я не смотрю такую муру, – буркнул Слэйтер. Роуэн продолжал

– Она снимет ролик, в котором заострит внимание на правах женщин. И потом у нас есть Эдди Кинглэнд – он вовсю раскручивает проблемы охраны окружающей среды, так что

и рекламу сделает в этом ракурсе.

– Восполните пробелы в моем знании, – сказал губернатор.

Бентхофф закатила глаза.

– Ну вы даете! Вы что, никогда не видели шоу «Возлюби ближнего своего»? Он же там играет соседа-брюзгу.

– Их имена известны в любой семье, – сказал Роуэн. – Телезрители мгновенно узнают их в лицо и присоединятся к их мнению.

– И ведь у вас еще Теодор Пакард делает ролик, верно? – подсказал Дэвин.

– О? – губернатор поднял брови.

– Мы привлекли и его, – сказал Хартли. – Он возьмет за основу проблему плюрализма, свободы художественного самовыражения и сосуществования разных культур. На него клюнут «сливки» общества.

– Спасибо, – сказал Слэйтер. – Это именно то, что нам надо. Любыми средствами привлечь внимание людей.

– А как насчет плакатов и афиш? – спросил Дэвин.

– Они будут готовы на следующей неделе, – ответил Роуэн. – Думаю... э-э... Мэйсон, у нас есть фотокопии исправленных версий?

Хартли полез в свой портфель.

– Точно. Думаю, вам это понравится. – Он легко толкнул небольшую стопку фотографий через стол к трем сидящим напротив людям. – Вы заметите, что все снимки выдержаны в том же стиле, что и телевизионные ролики, и фоторекламный материал создает все тот же привлекательный имидж. Люди видят телевизионную рекламу и поэтому мгновенно узнают лицо на плакатах. Знакомый образ сразу привлечет их внимание.

Слэйтер, Дэвин и Бентхофф просмотрели эскизы и одобрительно покивали.

– А мы упоминаем где-нибудь о Мемориальном фонде Хиллари Слэйтер? спросил губернатор.

– О! – сказал Роуэн. – Кажется, у нас еще Анита Дьямонд получила задание сделать теле рекламу. Если вы помните, она очень активно занимается проблемой защиты прав животных...

– Права животных! – Губернатор выругался. – Мне нужно, чтобы люди видели мою заботу о молодых девушках, нуждающихся в дальнейшем образовании, а вы мне подсовываете человека, который в глазах общественности ассоциируется с защитой прав животных?

Роуэн и Хартли вопросительно переглянулись в поисках приемлемого ответа. На вопрос ответил Хартли:

– О, прошу прощения, губернатор. Боюсь, мы не правильно поняли...

– Если имидж – все, то мне не нравится такой имидж! Дэвин попытался вмешаться:

– Ребята, Мемориальный фонд Хиллари Слэйтер обеспечивает стипендией девушек, поступающих в колледж. Он не имеет никакого отношения к животным.

Роуэн и Хартли замерли с открытыми ртами, потом хихикнули, потом рассмеялись – очень добродушным, примирительным смехом. По возникшей проблеме высказался Хартли:

– Послушайте, думаю, ничего страшного не произошло. Юджин сказал, что включил в нашу команду Аниту Дьямонд. Э-э... это значит, что мы поговорили с ней, но точно еще ничего не решили. Но в любом случае ее участие в рекламной кампании может оказаться полезным. Она популярная чернокожая певица, преодолевшая нищету, многочисленные трудности, расовые предрассудки и все такое...

Губернатор не успокоился.

– У нас достаточно чернокожих в телевизионной рекламе. Мы уже заявили о моей любви к чернокожим. Теперь мне нужна молодая женщина с признаками интеллекта.

Два консультанта по связям с общественностью обменялись пустыми взглядами.

– Кто у нас есть из известных людей? – задумчиво произнес Хартли.

– Как насчет лесбиянки? – предложил Дэвин. Губернатор опять выругался.

– Эй, они тоже голосуют! – сказал Дэвин.

– Знаю!

Дэвин повернулся к Роуэну и Хартли.

– А Пакард? Он голубой? Хартли пожал плечами.

– Он не говорит об этом, сэр. Слэйтер немного подумал.

– Отлично, Мартин попал в точку. Найдите мне гомосексуалиста. Человека известного

и заслуживающего доверия. Только не какого-нибудь сюсюкающего задохлика. Пусть он скажет обо мне что-нибудь симпатичное. Я относился к ним достаточно хорошо.

– Да, сэр.

– И, может, еще найти какую-нибудь актрису для рекламного ролика, рассказывающего о том, как учредили фонд Хиллари Слэйтер?

Роуэн просветлел.

– А почему не просто местную девушку, какую-нибудь жительницу города, которой помог фонд?

Губернатор промолчал. Дэвин быстро ответил:

– Пока что мы выделили средства только на одну девушку, и... – Он поводил в воздухе рукой, ладонью вниз.

– А как насчет спортсменки? – предложила Бентхофф.

– Да, точно, – сказал губернатор. – Почему бы и нет? Чемпионку но теннису или что-нибудь вроде того, которая расскажет о том, как я помогаю девушкам реализовать свой потенциал, и тому подобный вздор.

– Займитесь-ка лучше этим, – распорядился Дэвин. Роуэн записывал указания.

– Да, сэр. Будет сделано, сэр.

– Теперь мы всех охватили? – спросил губернатор.

– А бездомные? – спросила Бентхофф.

– Не на этих выборах.

– Они не голосуют, – иронически заметил Дэвин.

– Да, на следующих выборах. Все рассмеялись. Это помогло разрядить обстановку. Бентхофф просмотрела список, лежащий перед ней на столе.

– Итак, мы обсудили телевизионную рекламу, ее радио версию... плакаты, рекламные листки для общественного транспорта...

– Мы купили места для рекламы на двадцати автобусных маршрутах.

– Хорошо. Наклейки на бамперы, афиши во дворах, воздушные шары... – Дэвин перелистнул страницу блокнота. – Не говоря уже о публичных выступлениях. У вас будет очень напряженный график работы, господин губернатор.

– Где намечены выступления? – спросил губернатор. Роуэн пробежал глазами по списку.

– О, в самых разных местах. В университете, в Союзе учителей...

Губернатор спросил Дэвина:

– А есть места, где может появиться наш пророк? Роуэн уставился на Слэйтера непонимающим взглядом.

– Сэр?

Дэвин уклончиво пояснил:

– О, один наш старый друг. Один из самых преданных последователей губернатора.

Джон с грохотом опустил трубку на рычаг. Он полностью проснулся и не мешкая выскочил из постели, лихорадочно нашаривая одежду. Была среда, восемь тридцать две утра.

В магазине произошел несчастный случай. Отец пострадал. Бадди не уточнил, насколько серьезно, но очень настойчиво сказал:

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒