Глава 6. James LaBrie

⇐ ПредыдущаяСтр 7 из 61Следующая ⇒

Глава 6

No way

I cannot lie

I haven't felt right

And I don't know why

Drowning

No coming up for air

And part of me

Just wants to be left there

James LaBrie

…Она сидит на узкой каменной скамье в огромном мрачном зале, потолок которого теряется где-то в темноте над головой. Пространство вокруг едва освещено старинными канделябрами со множеством свечей. Где-то впереди на возвышении сидят люди в одинаковых темно-синих мантиях. Много людей. С возвышения чей-то отрывистый голос выкрикивает какой-то вопрос, но она не разбирает ни слова, словно они доносятся откуда-то из глубины черного мрачного озера. В зале нарастает шум. Она озирается по сторонам. Она знает этот зал. Она уже здесь бывала. Только тогда на возвышении сидели всего трое – Амбридж, Яксли и она.

Это зал заседаний на самом нижнем уровне министерства магии. И прямо сейчас здесь кого-то судят.

Она привстает со скамьи, чтобы посмотреть, кто сидит на самом дне этого каменного «колодца», прикованный цепями к угрожающего вида креслу.

Слипшиеся сосульками прямые черные пряди, обрамлявшие бледное, осунувшееся лицо.

Угрюмый взгляд из-под слегка опущенных век.

Резко очерченный разлет черных бровей. Плотно сжатые губы. Единственное, что выдает его усилия. Чтобы не впиться ногтями в ладони и не закричать.

Презрительно вздернутый подбородок. Этот человек не ощущает страха. Пока не ощущает.

Она впивается взглядом в эти волосы, это лицо, этот строгий черный сюртук, плотно облегающий худощавое тело. Он сидит, до боли выпрямив спину, и его, кажется, совершенно не заботит, что происходит вокруг.

– Северус Снейп, собрание Визенгамота признаёт вас виновным! Приведите дементора!

Вокруг внезапно становится на десять, потом на двадцать градусов холоднее. Ощущение, будто заледеневает сердце. Изо рта вырывается пар. Перила перед скамьей прямо у нее на глазах покрываются тонкой корочкой инея. Она словно проваливается в прорубь, из которой ей уже не выплыть. А затем слышит этот жуткий шелест в воздухе и вязкий, сосущий, ужасающий вдох из-под капюшона громадной черной твари, уже вплывшей в зал. Становится еще темнее. Свечи рядом с ней гаснут одна за другой.

На нее волнами накатывает жгучее отчаяние, такими же жгучими каплями стекая по щекам.

«Нет! Пожалуйста, нет! Остановитесь! Он ни в чем не виноват! Гарри! Гарри!.. Гарри, помоги!»

Последнее, что она видит – как из-под драного плаща выпрастывается длинная черная склизкая лапа и плотно обхватывает шею сидевшего в кресле человека…

Гермиона резко открыла глаза и заткнула себе рот краем одеяла, чтобы ее рваное, тяжелое дыхание не разбудило спавшую у противоположной стены комнаты Джинни.

«Что это было?..»

Какое-то время она лежала, вцепившись обеими руками в одеяло, и глядела в потолок. Когда сердце перестало бешено колотиться о ребра, она едва слышно выдохнула и прикусила губу. Начиталась гадостей на ночь…

Но ведь и раньше доводилось читать всякое. Если уж совсем честно, то за 6 лет обучения в Хогварце, да за этот последний год, проведенный в бегах, она начиталась столько всяких ужасов, что у нее неминуемо должны были быть беспрестанные кошмары. Только их не было. Ей вообще редко снились кошмары. Пожалуй, за этот год единственный очень яркий кошмар ей приснился лишь однажды – когда Рон бросил их с Гарри в лесу и дезаппарировал в неизвестном направлении. Она тогда долго плакала, свернувшись в клубок под изношенным одеялом, которым укрыл ее Гарри, а когда заснула, ей снилась непробиваемая, живая, дышащая тьма, от которой она силилась убежать – и не могла. И проснувшись утром, она помнила лишь это ощущение беспробудной черноты, ледяным кольцом сжимавшей сердце.

А тут – такая явственная, реальная картинка. Как будто это уже случилось где-то в параллельной вселенной, а она лишь увидела результат, который не изменить.

Начиталась…

Но почему Снейп? С чего вдруг она постоянно о нем думает, да так, что он пробрался даже в сны? Пусть и кошмары.

«Ладно… Я переволновалась. Я устала. Я начиталась всяких страстей, и все вместе привело к такому эффекту. Я думаю о нем, потому что мне не все равно, что с ним будет. Мне правда не все равно. Я столько усилий потратила, чтобы помочь ему выжить, нельзя чтоб эти усилия пошли прахом. Нельзя ведь?.. Он человек. Он просто человек. Он любил маму Гарри. Нет ничего плохого в желании ему помочь».

Ничего плохого.

Ведь правда?

Правда?

Совершенно измучившись, она перевернулась на бок и поуютнее свернулась на подушке. Но заснуть смогла лишь под утро.

Весь день она чувствовала себя разбитой. Ее раздражало буквально все – беспрестанно хлопавшая дверь на кухню, Рон, скрип половиц, Рон, постоянно маячившие везде и всюду члены семьи Уизли, Рон, выкипевший кофе, Рон, красовавшаяся в гостиной Флер, трещавшая об их с Биллом планах отправиться куда-то за границу в отпуск, Рон, слишком яркое солнце в окнах, Рон…

«Да что со мной такое?..»

В попытках убежать от собственного беспричинного раздражения она снова укрылась на чердаке и достала книгу Нарциссы. Несколько часов провела, изучая следующие десять или двадцать протоколов.

«Не может быть, чтобы это было нужное решение. Здесь должно быть что-то еще. Это слишком примитивно. Слишком топорно. Здесь должно быть что-то еще».

Из глубоких раздумий над очередным протоколом ее снова вырвали крики, доносившиеся из кухни. Похоже, Перси зашел к родителям после работы и схлестнулся с Роном. Бывает. Не в первый раз. Мужчинам вообще не следует засиживаться дома. Они должны быть заняты делом, иначе у них рвет крышу, и они бросаются на всех подряд. Она поймала себя на том, что снова поглаживает обложку книги. Мотнула головой, запихала книгу обратно в сумку и спустилась к остальным.

Рон, увидев ее, нахмурился:

– Ты себя нормально чувствуешь?

– А что? – вскинулась она, снова раздражаясь.

– Да ничего, – стушевался он, – просто ты какая-то… бледная.

– Бледная. Ага. Ну спасибо.

– Да чего ты заводишься сразу, уж и слова сказать нельзя.

– Ну да, – фыркнула она. – Это ведь только тебе можно заводиться с пол-оборота и орать на меня. А я всегда должна быть в хорошем настроении, да?

Он хотел огрызнуться, но тут на кухню вошла миссис Уизли:

– Дети, вы чего ссоритесь?

– Ничего мы не ссоримся, – буркнул Рон, отступая к дверям. – Просто в этом доме никому слова не скажи.

– На себя посмотри, – рыкнула Гермиона, вконец разозлившись. – Сам на всех кидаешься.

Рон бросил взгляд на мать. Поджал губы. Уши его пылали ярко-малиновым. Гермиона ждала, чтоб он сказал хоть что-нибудь. Только одно слово. Всего одно.

Он промолчал.

И так же молча удалился.

Миссис Уизли удивленно заглянула ей в лицо:

– Дорогая, что с тобой? Ты больна?

– Со мной все в порядке, – ответила Гермиона, потирая пальцами виски, словно у нее болела голова. – Наверное, засиделась… Мне нужно какое-то занятие. А где Гарри? Я вообще не видела его сегодня.

– Ты разве не знаешь? Он прислал записку вчера. Его отрядили на практическое задание с кем-то из авроров. Кого-то ловят. Видимо, торопятся успеть до суда, чтоб уж сразу всех одним махом.

– Отрядили на задание? – изумилась Гермиона, шокированная, что умудрилась пропустить такие новости. – Но ведь он должен присутствовать на суде.

– О, не волнуйся, я уверена, он придет.

– А он вообще знает, когда суд?

– Артур сказал мне, что послезавтра. Думаю, в министерстве это все знают. Гермиона, ты уверена, что с тобой все в порядке? Ты выглядишь очень уставшей. Может быть, тебе пораньше лечь спать? Я тут на кухне сама управлюсь сегодня.

– Да… пожалуй… Спасибо, миссис Уизли.

Гермиона наспех поужинала и побрела обратно наверх. Не раздеваясь, повалилась на кровать, радуясь, что Джинни еще где-то ходит, и не нужно никому ничего отвечать, вступать в какие-то разговоры, что-то выяснять… Гарри отправился на задание. Счастливый. Хоть вырвался из этой мгновенно поглотившей их всех рутины. Только бы успел вернуться до суда… Только бы успел…

…Она снова сидит на холодной каменной лавке и смотрит на фигуру в черном, на широкие металлические браслеты, охватывавшие запястья, на длинные пальцы, вцепившиеся в подлокотники кресла. Его лицо, бледным пятном светящееся в полумраке, бесстрастно – ровно до того момента, как объявляют приговор. В черных глазах загорается ужас, когда в зале резко холоднеет, и начинает гаснуть свет. А затем страшные, покрытые комковатой серой слизью лапы сжимаются у него на шее, и его лицо тонет в темноте. Падая в ледяную бездну страха и паники, Гермиона слышит лишь этот отвратительный сосущий звук…

…Зал заседаний, выстроившаяся коридором до двери охрана. Его поднимают с кресла и куда-то ведут. Она бежит следом, но застревает в толпе и видит лишь яростно взметнувшийся вверх столб Адского пламени, секунду назад вспыхнувшего на кончике чьей-то палочки и в одно мгновение поглотившего фигуру в черном…

…Огромная зияющая пасть, щетинящаяся длинными острыми зубами…

…Чей-то короткий крик…

…Капли крови на полу, вдвойне ужасающие на отмытом до блеска мраморе…

…и снова этот мерзкий хлюпающий звук, с которым душа покидает чье-то тело…

Она просыпалась несчетное количество раз. Снова засыпала. И попадала обратно в эту круговерть кошмаров, в центре которых был один и тот же человек. Книга не помогла. В ней не было ничего, ровным счетом ничего, чтобы спасти этого несчастного.

А Гарри ушел на задание.

Наутро она проснулась в слезах. Подушка была мокрой, значит, плакала она и ночью.

«Что же мне делать?.. Гарри, где же ты? Пожалуйста, приди завтра!..»

Джинни, глядя на ее измученное лицо поверх чашки кофе, участливо тронула ее руку:

– Послушай, не надо так себя изводить. Если мы можем чем-то тебе помочь, просто скажи.

– Я не знаю, чем помочь, – Гермиона качнула головой, прячась за своей чашкой. – Гарри не присылал никаких сообщений?

– Пока нет. Но я уверена, с ним все в порядке. Он сказал, что много времени это не займет. Ты боишься, что он…

Гермиона отрешенно уставилась в окно, на неухоженный, поросший сорной травой задний двор.

– Мне очень нужно, чтобы он пришел завтра на заседание, Джинни. Он мне пообещал. Пообещал, что придет.

– Значит, придет. Ты же знаешь, Гарри всегда держит слово.

– Да, я знаю. Но…

– Все будет хорошо. Правда. Не надо так переживать. Если он и впрямь невиновен, его отпустят.

Гермиона, помнившая, как этот же суд едва не уничтожил Гарри, когда тот был в пятом классе, почему-то сомневалась в способностях судей судить здраво и справедливо. Если бы не заступничество Дамблдора, то еще неизвестно, чем бы кончилась та история. И вот опять… Только в этот раз Дамблдора нет. И защитить своего лучшего агента он не может.

Она надеялась лишь на Гарри. Что он придет и расскажет, как все было. И тогда они все смогут вздохнуть спокойно. И пусть тогда Северус Снейп идет куда угодно. Ей не будет до него никакого дела. Только бы исчез поскорее.

Провались оно все. Провались, пропади пропадом.

– Джинни, я возьму Свинринстеля? Хочу отправить Гарри записку.

– Бери, конечно. Но, может, не стоит? Он обещал, значит, придет. А сова с письмом может… ну, не знаю… вдруг они в засаде или прячутся, или еще что…

Гермиона поразмыслила над этим и решила, что, наверное, и впрямь не стоит. Чего она так распсиховалась, скажите на милость? Это она-то, кто всегда ухитрялся сохранять трезвую голову даже в самых опасных ситуациях.

Тем не менее, когда настала ночь, она все-таки спустилась в амбар, где Рон и Перси держали своих сов. Нацарапала несколько слов на полоске пергамента. Гермеса она тронуть не решилась, на случай, если он понадобится завтра Перси. Долго приманивала Свина, по обыкновению разволновавшегося перед доставкой и с радостным уханьем метавшегося под потолком. Улыбнулась самой себе, привязывая скатанный тонкой трубочкой свиток к лапке. Рон так сердился, когда не мог поймать его. Всегда злился, что вся его собственность не отвечает положенным стандартам качества. А Свин вырос за этот год. Последний раз она видела его в Хогварце больше года назад и тогда еще могла удержать его в руке. Сейчас – уже нет. Он вымахал в крупного сыча, под весом которого было крайне трудно удержать руку, когда он приземлялся на предплечье по зову.

А мозгов по-прежнему на крохотного совенка.

Впрочем, почту он всегда доставлял точно по адресу.

Поглаживая птицу по спине, она вышла из амбара и ослабила хватку. Свин ощетинившимся перьями шаром выстрелил у нее из рук и сразу же взял курс на близлежащий холм, направляясь куда-то на север. Гермиона проводила его взглядом и, тяжело вздохнув, отправилась спать.

Завтра.

*****

Поздно ночью, когда тишину в коридорах больницы Св. Мунго нарушало лишь легкое шарканье ног дежурных целителей, следивших за особо тяжелыми пациентами, Северус Снейп проснулся в своей серой, неприглядной палате, напоминавшей тюремную камеру. Он долго лежал, откинувшись на подушку, глядя в потолок невидящими глазами, приходя в себя от очередного кошмара. Они снились ему с тех пор, как он очнулся в больнице. И привычные упражнения по очистке сознания, которые так хорошо удавались ему все эти годы на двойной службе, здесь не помогали. По большей части он даже не мог понять, почему считает эти сны кошмарами. Вроде бы ничего конкретного, никаких четких образов или сюжетов. Но каждый раз они пугали его до такой степени, что он едва мог совладать с собой. И из каждого такого сна он выдирался будто из гигантской липкой паутины. Это были даже не те сны, от которых можно легко проснуться. Чтобы вытолкнуть застопорившееся от страха сознание из этой паутины, нужно было приложить усилия. И немалые.

Как хорошо, что горло полностью заблокировано, и он не может кричать.

«Что меня ждет утром?..»

Он знал, что ничего хорошего. Он уже это понял. По обрывкам доносившихся из коридора разговоров. По тому, как смотрели на него целители. Макнейр-болтушка, утомлявший его самим фактом своего присутствия в комнате. Прочие целители, приходившие посмотреть на него и поахать над удивительными – и неожиданными – результатами лечения. Макнейр не уставал твердить, что использует исключительно те снадобья, которые были одобрены консилиумом, хотя от них, как они оба знали, не было никакого прока. Регенерация шла исключительно благодаря секретному нелегальному лекарству. Снейп стоически терпел все лечебные процедуры, порой от боли бледнея так, словно в его теле не осталось ни капли крови, но ни разу не отключался. Да, больно. Даже с обезболивающими эликсирами больно. По три часа ада после каждой процедуры, если его не вырубали сонным зельем после. И воспоминания об острых змеиных клыках, пронзивших его шею, ничуть не облегчали его состояние.

Завтра суд.

И он не знал, как защищаться. И стоит ли.

«Что Поттер успел рассказать им?..»

Он мог бы спросить об этом Грейнджер, наведывавшуюся к нему по утрам и смотревшую на него круглыми от волнения глазами. Но эти визиты утомляли и раздражали его едва ли не сильнее болтовни Макнейра. Вот чего, спрашивается, ходить? Заняться, что ли, больше нечем? Война закончилась, иди, живи, нечего шляться по больницам. А она так суетится каждый раз. По несколько раз перекладывает принесенные газеты с места на место. Теребит край мантии, словно не знает, куда девать руки. Зачем-то придвигает стоящий у кровати стул поближе, и ему приходится отодвигаться от края, едва ли не вжимаясь в стену. Ему неприятны эти визиты. Они нарушают его и без того сильно ограниченное личное пространство, в которое сейчас нагло вламываются все кому не лень. Он совершенно не привык показываться кому бы то ни было в таком виде. Он знает, что выглядит беспомощным – худой, уродливый, слабый, растрепанный, в этой серой больничной пижаме, с этими ранами и шрамами на теле. Он меньше всего на свете хочет, чтобы его видели таким. И от того, что сейчас его таким видят все, кто заходит в эту палату, ему становится только хуже, а выздоровлению это не способствует. Ему кажется, что девчонку на эти визиты толкает исключительно жалость. И потому она так нервничает в его присутствии.

Хорошо еще, что она не видела, как он сжимает зубы и с искаженным болью лицом оплывает на подушках, когда Макнейр колдует над ним. Только этого не хватало.

«Субординация, мисс Грейнджер. Я ваш преподаватель, хоть и бывший. И я никому не позволяю себя жалеть. И вам не позволю. Почему вы не можете просто держать дистанцию, как того требуют правила приличия?»

Нет, он ничего не будет спрашивать. Только не ее. Какой смысл? Как бы ни повернулось дело – ему все равно не жить. Даже если Поттер рассказал, как все было на самом деле, даже если у дознавателей хватит ума побеседовать с портретом Дамблдора в директорской Хогварца (что вряд ли) – ему не жить. Если его признают невиновным и отпустят – у Вольдеморта наверняка еще остались сторонники, достаточно сильные и сообразительные, чтобы затаиться. Они обязательно найдут его и убьют. А если признают виновным…

Исход один, как ни крути.

Снейп тяжело поднялся с кровати и побрел в туалетную комнату. Обходиться без палочки и вообще без магии было трудно. Ему приходилось буквально обо всем просить персонал. Жестами, короткими записками на обрывках пергамента. В туалетной комнате слабо горел оставленный дежурным целителем светильник. Ледяной пол неприятно холодил босые ноги. Снейп плеснул холодной водой себе в лицо, затем взял светильник, поднес его к маленькому зеркалу, висевшему над раковиной, и принялся пристально всматриваться в свое отражение, осторожно ощупывая шею. Раны затянулись. Остались лишь уродливые багровые шрамы, которые тоже со временем исчезнут. Макнейр был доволен тем, как шло заживление, но говорить все равно не позволял. О, если бы только ему вернули палочку и дали ингредиенты и оборудование! Он знал с десяток различных отваров, которые помогли бы ему восстановиться. Да, не так быстро, как хотелось бы, но все же…

Никакой палочки. Никакой магии. Он даже не сможет аппарировать, если его отпустят. Его палочку подобрала Грейнджер. Подобрала – и не вернула. Хотя могла бы.

И весь мир против него.

Так плохо ему не было даже в последний месяц перед битвой за Хогварц. Полная безысходность. После побега Поттера из Малфой Мэнор гнев Темного лорда был так всеобъемлющ, что ряды Пожирателей второго-третьего круга несколько поредели – Вольдеморт убил попавшихся ему под руку слуг в порыве бешенства. А потом еще столько же, когда стало известно про взлом сейфа Лестранжей. Последние дни тянулись особенно мучительно. Школа искрила ненавистью и мятежом, малейшая стычка – и будет взрыв. Дети, казалось, полностью отринули страх и устраивали один бунт за другим, не боясь ни Пожирателей, ни пыточного проклятия от Кэрроу. Надо отдать должное Минерве Макгонаголл и ее Дому, Гриффиндор всегда выступал зачинщиком и сопротивлялся отчаяннее всех прочих, не задумываясь о последствиях. Просто потому, что так было правильно. Так было надо, чтобы поддержать дух всей школы. Но самому Снейпу от этих проявлений неповиновения было ничуть не легче. Все ждали, когда он допустит хоть одну крохотную ошибку. Хотя бы один промах. И тогда учителя могли бы без колебаний свернуть ему шею. Он понимал, что отступить не может. И ошибиться тоже. Если дойдет до открытого протеста – начнется бойня. Пожиратели зачистят половину школы, и никто не посмотрит на ценные чистокровные ресурсы. Снейп чудом лавировал меж смертоносных скал, не оказывая особой поддержки ни одной из сторон; иногда тайком подбрасывал прятавшимся в Выручай-комнате детям еду, подозревая, что таскать провиант из кухни им чаще всего не удавалось; опрокидывал в себя одно зелье за другим в отчаянной погоне за ускользающим рассудком, но эту гонку ему, похоже, было уже не выиграть. Кругом сплошной обман и ложь. Бесконечные пытки, устраиваемые Вольдемортом нерадивым слугам, иногда за дело, но чаще – просто развлечения ради. Снейп метался между школой и вызовами Темного лорда, умирая от тревоги и страха, и почти перестал спать. Не действовало даже снотворное. Поттер не показывался. Портрет Дамблдора в кабинете директора мрачнел день ото дня. Нервы на пределе. Жуткие, ослепляющие мигрени от постоянного напряжения ментальных сил, только бы удержать защиту, под нажимом Темного лорда рвавшуюся как старое, ветхое одеяло. Да и не все ли равно? Продержаться еще день. И еще один. И еще. В надежде, что Избранный, мессия колдовского мира, наконец-то додумается до очевидного и придет за последними крестражами. Нет, Снейпу так никто и не сказал. Белла, сама не знавшая о природе доверенного ей на хранение предмета, страшно перепугалась, когда решила, что золотая троица уже побывала в ее сейфе в Гринготтсе. А уж то, что Вольдеморт велел Снейпу не отлучаться из школы, кроме как по срочному вызову, тем более было понятно – где-то в Хогварце спрятан еще один крестраж.

Когда ему наконец-то сообщили о взломе в банке, а буквально через несколько часов – о том, что сработали сигнальные чары в Хогсмиде, он едва не заплакал от облегчения. Оставалось всего ничего… такая малость… Поймать Поттера первым и быстро рассказать ему все необходимое для последнего удара. Он лишь надеялся, что парню достанет мужества сделать то, что его самого ввергало в бездну неконтролируемой паники, а заодно вызывало неудержимую волну ненависти к Дамблдору. Потратить столько времени и усилий, проламываться сквозь препятствия такой ценой, что и не скажешь никому – и ради чего? Все эти годы Снейпа гнала вперед одна-единственная мысль, не дававшая ему сдаться, лечь и умереть. Что сын Лили жив, невзирая ни на что, и проклятому убийце до него не добраться. Что мальчишка, постепенно набиравший силу, таки сразит Вольдеморта, когда придет время. Теперь же у него отобрали даже эту хрупкую, еле теплящуюся надежду, что все еще может закончиться хорошо. Он не верил в расчеты Дамблдора. Не верил, что даже при такой мощной магической связи между Вольдемортом и Поттером последний не погибнет окончательно, когда Темный лорд исполнит пророчество. Избежать смерти под Avada Kedavra даже один раз было чудом. Дважды это тем более не удавалось никому.

Снейп недооценил учеников. Как недооценил и Макгонаголл. Он не хотел принимать бой. Не хотел убивать ее. Да, наверное, и не смог бы – в таком-то состоянии. По школе прокатилась волна пробуждающейся мощной силы, и бунт оформился, теперь уже открыто. При таких раскладах ненавистного директора разорвали бы на части еще до рассвета. Его просто никто не стал бы слушать.

И он бежал. Позорно, под крики «трус!», почти без боя. И без возможности хоть как-то повлиять на дальнейшие события в замке. Лишь надеялся на проницательность и храбрость Минервы и на то, что мальчишка, порой проявлявший чудеса сообразительности, все же быстро догадается, где искать.

Знал бы он, чем все закончится…

Вот теперь точно всё. Дальнейшее сопротивление бесполезно.

И, пожалуй, хуже всего было то, что он совершенно не видел никакого смысла продолжать свое существование. Он помнил, как все было после первой войны. Никто не хотел брать на работу бывшего Пожирателя, пусть и оправданного судом. Если бы Дамблдор не взял его под свою опеку, совсем еще молодого, но необычайно талантливого мастера зельеварения ожидал бы довольно неприглядный конец.

Дамблдор.

«Старый интриган… Ты добился своего. Мы победили. Мы победили, твой доморощенный герой со всем справился. Но какой ценой далась эта победа? Ты думал об этом когда-нибудь? Или же тебе было все равно, сколько твоих марионеток погибнет в процессе? Ты никогда не доверял мне полностью. Никогда. Если бы я не наседал на тебя, если бы не пригрозил, что все брошу и уйду – ты так и не сказал бы мне ни слова. Ничего о том, что делает мальчишка за моей спиной. Ничего о том, как подорвать силы Вольдеморта. Может, ты и хотел, чтобы в критический момент я не смог защититься и погиб? Ты ведь знал, что он не оставит меня в живых после всех махинаций с этой твоей палочкой. Еще повезло, что он не узнал, что палочка на самом деле слушалась вовсе не меня… Должно быть, все-таки Драко. Если он поднялся на башню первым, значит, он тебя и обезоружил. У тебя был целый год, чтобы рассказать мне об этом, но ты и здесь подставил меня. Если бы я знал… если бы только знал… Все было бы по-другому, все! И никому нет дела… Одна Грейнджер зачем-то ходит, таскает книги и газеты, будто это важно. Чего она вообще ко мне привязалась? Или просто выполняет долг перед своим дружком Поттером и следит за мной, чтоб я уж точно попал на суд? Так ведь вроде и не обвиняет меня… Даже сказала, что Поттер что-то там рассказал, и меня не считают виноватым. Да уж… Зачем тогда у моей двери круглосуточно дежурят авроры? Запереть меня, запереть…»

Снейп отставил светильник и с силой сдавил виски ладонями. Теперь заступиться некому. Дамблдора нет. Даже если его оправдают, не может быть и речи о поиске работы. Возможно, ему вообще придется покинуть страну. Кто поверит ему после всего этого? Кто поверит, что теперь уже дважды бывший Пожиратель и впрямь хочет просто тихо жить, и чтоб его никто не трогал? Дамблдор и тогда был единственным, кто дал ему шанс начать все сначала. И даже при его заступничестве молодому зельевару приходилось нелегко. Ему нужно было утвердить и отстоять свой авторитет среди своих же учеников, когда его назначили главой Дома Слизерин – а седьмой класс был немногим младше него. Нужно было продемонстрировать коллегам свой профессионализм, чтобы они начали относиться к нему как к равному, ведь многие из них учили его всего несколько лет назад. Нужно было… Да много чего нужно было. Он учился закрывать сознание от всех, даже от Дамблдора. Он долго и горько оплакивал Лили и корил себя, что не уберег ее. Черт с ним, с Джеймсом, он должен был что-то сделать сам. Должен был – и не сделал. Не надо было доверять это Дамблдору и Ордену. Тем более, они в итоге и не справились.

А потом в школе появился мальчишка. И эти зеленые глаза были очередным напоминанием о годах унижений и собственной глупости. Он сто раз бы все переиграл, если бы мог. Сто раз бы повел себя иначе с Лили, и тогда она, возможно, была бы жива и сейчас.

Снейп поднял голову и встретился взглядом со своим отражением в тускло освещенном зеркале. Угрюмый, утомленный до предела, разуверившийся во всем, полностью выгоревший человек. Кому он теперь будет нужен? Да и нужен ли был хоть кому-то, хоть когда-нибудь? Если бы не его выдающиеся способности в зельеварении и знания темных сил, да плюс мастерски освоенная окклуменция – он не сгодился бы ни одному из противоборствующих лагерей. Его презирали еще со школы. Он привык к этому. Привык, что он всем противен, что его все ненавидят. Пускай. У него была цель. Он верил в свои силы. Верил в себя. Он знал, на что способен. Он должен был отомстить Вольдеморту. Выполнить обещание, которое он дал самому себе, когда полночи провел на полу разнесенной в хлам комнатки на втором этаже дома Поттеров, баюкая на руках тело Лили, задыхаясь от жгучих покаянных слез и боли, ледяными крючьями раздиравшей сердце.

Убить Вольдеморта. Защитить мальчишку любой ценой. А потом – уже все равно.

Теперь цель достигнута. Все получилось. И он даже сумел выжить, хоть и не без помощи Грейнджер. Но почему он теперь не может этому порадоваться? Почему? Почему в груди нет ничего, кроме горечи и нежелания жить? Он никогда таким не был. Никогда, сколько себя помнил. Он всегда находил цель. Издеваются, не признают, не хотят общаться? Пусть. Ему всегда было чем заняться и чему учиться. Ему никто не был нужен. Он убедил себя в этом еще с детства. Одной лишь Лили удавалось вытащить его из скорлупы. И в ту же скорлупу его и заключить снова, когда он стоял у входа в гриффиндорский «львятник» и униженно выслушивал от нее невыносимо болезненные, колкие слова. Он заслужил это, да. Но он пришел извиниться, а она не захотела слушать его извинений.

Никто никогда не хотел.

Никто и никогда.

Он вернулся из туалетной комнаты в палату. Подошел к забранному решеткой окошку, выглянул на улицу. Тьма. Даже фонари не горели. Утром все закончится. Так или иначе. И все его метания сейчас бесполезны. Пустая трата и без того крохотных запасов энергии и сил. Он выполнил то, что хотел. Ну, или мальчишка выполнил, с его помощью. Уже неважно.

Он отвернулся от окна и лег обратно в постель.

Пусть все закончится.

*****

…Она в очередной раз сидит в зале заседаний, в очередной раз смотрит на прикованного к креслу мужчину, впивавшегося побелевшими пальцами в подлокотники. Черная тень, протягивая вперед паучью лапу, медленно скользит к нему. Она слышит, как где-то далеко, за невидимым барьером, кричат люди, посылавшие самые страшные проклятия на его голову. Но что может быть страшнее этой участи? Когда от тебя остается лишь эта скорлупа. Когда внутри нет никаких ощущений, никаких чувств. Нет вообще ничего.

Бездушная кукла.

Уж лучше умереть.

Она поднимает палочку, пытается призвать счастливое воспоминание, чтобы создать Заступника, но в голове так же пусто, а сердце сдавливает ледяная рука, не давая сделать вдох.

Человек в кресле отчаянно рвется из удерживавших его цепей, но вырваться не может. Не может даже толком пошевелиться. А черная тварь все ближе…

…омерзительные склизкие лапы на затянутых в черное плечах…

…запрокинутая голова, спутавшиеся, слипшиеся черные пряди…

…стиснутые до боли зубы… нет, это не остановит дементора… его вообще ничто не остановит…

…абсолютно бескровное лицо, стремительно утратившее цвет за несколько секунд…

В последнее мгновение перед тем, как окончательно рухнуть на самое дно ледяного колодца, в который она падает уже целых десять тысяч лет, она видит его глаза.

«Помогите!..»

Помогите! Кто-нибудь, хоть кто-нибудь!..

Помогите!

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒