Table of Contents 18 страница

– Горда больно, строптива. О царе вон как говоришь – будто ровня тебе Иоанн Васильевич!

– Может, и ровня, – с деланым безразличием отозвалась девушка. – Твое какое дело о моих речах?

– Да боже упаси, мне и дела нету, – перевозчик замахал руками. – Плату токмо за провоз отдайте, ага. Да и ступайте себе с миром. А я уж – молчок! Неча мне в чужие дела лезти.

– Правильно, – одобрительно кивнула Машенька. – Как говорит мой муж, меньше знаешь, крепче спишь.

– О то и дело!

Кособородый немного помолчал, поглядывая то на девушку, то на луну, потом шмыгнул носом и, словно бы невзначай, спросил:

– Вот мне интересно, дева. Чтоб ты сделал, коли б я к тебе полез?

– А ты попробуй! – глаза королевы сверкнули грозной грозовой синью. – Ну?

– Что ты, что ты! – замахал руками лодочник. – Окстись! И в мыслях не было. Я ведь так просто спросил, для интересу.

– Ну, вот тебе – для интересу, – вытащив из кармана халата нож, Маша тут же выставила лезвие и принялась крутить клинок в руке с такой непостижимой ловкостью и проворством, что у бедолаги перевозчика от удивления отвисла челюсть. Могла бы, конечно, вытащить и электрошокер – да боялась, что «мелкая молния» на лодочника впечатление не произведет.

– Ну ты, дева, дай-о-ошь!

– Я еще и не так могу. Да не пугайся ты, не разбойница я, не лиходейка… Э-эй! А ну, положи весло! Положи, я кому сказала!

– Паря! На вот тебе деньгу, – закричал с берега Магнус.

Что и говорить, вернулся вовремя, да еще не один – с верным Михутрею.

– Ой… да тут много! – развязав брошенный мешочек, лодочник растерянно моргнул. – Мы ж на дюжину всего договаривались, а тут…

– Бери, бери, дядько, – покровительственно улыбнувшись, Маша ступила на скользкие доски вымола.

Арцыбашев тут же поддержал супругу под руку да шепотом спросил – зачем нож достала. Неужто лодочник, собака такая, осмелился…

– Не, не осмелился. Хотя, может быть, и хотел. А ножик я ему просто так показала – он сам просил.

А над Москвой все плыл звон кремлевских колоколов, подхваченный на многих городских колоколенках. Как верно заметил лодочник, это вовсе не был тревожный набат, да и особенной праздничности в сем звоне не слышалось. Дребезжали колокола не величественно, а так, строго по-деловому, будто что-то важное сообщить хотели.

– Верно, ловят кого-то, – сворачивая в темный проулок, предположил Михутря. – Сообщают, чтоб задерживали всех подозрительных. Случаем, не вас?

– Может, и нас, – Маша повела плечом и хитро прищурилась. – А ты что такой веселый-то?

– Вас, ваше величество, очень рад видеть!

Как бы то ни было, а из Москвы нужно было срочно бежать, выбираться! Частный московский предприниматель Григорий Ершов пока еще верил в легенду о литовском купце и его людях, однако это именно что – пока. Пока не пошли по дворам ушлые приказные людишки, пока не закричали по площадям глашатаи, не зачитали приметы беглецов, не огласили список их вин, а самое главное – обещанную за способствование поимке сумму.

Впрочем, в случае с Ершовыми дело было не в сумме, в конце концов, деньги они и сами зарабатывали прекрасно. Другое дело, что в случае чего приказные велением царя запросто могли отобрать бизнес. Под любым предлогом отжали бы постоялый двор, лишили бы выгодных подрядов. Так что ссориться с властью Григорию было не с руки – беглецы это хорошо понимали.

Выбраться из столицы оказалось не таким уж простым делом. Приказные сработали оперативно – были уже готовы и приметы, на всех дорогах стояли отряды стрельцов, проводили досмотры да обыски. Все ловили опальную княжну Марию Старицкую, за которую государь обещал целую сотню талеров, шубу с царского плеча, а холопам – свободное звание.

Маша, конечно, изменилась с московских времен: выросла, похорошела… И все же слишком уж многие ее на Москве знали, помнили. Особенно дворня, и этого следовало опасаться больше всего.

Окромя всего прочего, во всех сыскных грамотах указывалось, что со «Старицкой прелестницей ведьмою» может быть «муж лет тридцати или чуть более, высокий, телосложения крепкого, волос и борода – светлые, с рыжиной, говор – ученый, „с мнози непонятными словесы“».

– На всех дорогах лютуют, – напившись кваса, докладывал вернувшийся из разведки Михутря. – Иных дев и заголяться заставляют, такоже и подозрительных отроков – а вдруг то дева переодетая?

– На всех дорогах, говоришь? – переспросил Магнус. – И на том тракте, что в Александровскую слободу ведет?

– Ну, на том не так, – Михаэль хмыкнул и подкрутил усы. – Беглецы ведь в пасть царю не полезут.

– А мы так и сделаем, – негромко промолвил король. – Прямо в пасть и сунемся. А там – поглядим.

На Торговой (будущей – Красной) площади беглецы купили воз соленых осетров и простой возок – не пешком же за осетрами тащиться? Там же невдалеке, близ приказной избы, Михутря уговорил писаря смастырить подорожную грамоту, чтоб было все честь по чести: мол, везут к царскому столу осетров, выловленных там-то сям-то, засоленных по такому-то рецепту ляпкиным-тяпкиным.

Так вот, с осетрами, с грамотою, и поехали. Машу, крепко подумав, решили отроком не наряжать, оставить, как есть – девкою. Девичьи-то округлости под одеждой мужской не особо скроешь, любой приметливый человечек заинтересуется, а приказные да стрельцы еще и разденут. Оно надо?

Вот и осталась королева в девках, только – в простолюдинках ныне, в дочках купеческих. Все, что надобно, там же, на торговой площади, и купили. Обрядилась Машенька в сарафан да в сапожки черевчатые, волосы луковым отваром выкрасила, косы заплела, на голову платом баской повязала, щеки нарумянила, набелила лоб, насурьмила брови. Как тогда и принято было – уж от души!

Арцыбашев как глянул, так и обомлел, не узнал супруги! Не девушка – кукла. Как есть – кукла фарфоровая, или, по-современному говоря, фотомодель.

Так заставы все и проехали, кроме одной – последней или самой крайней, перед самой Александровской слободою. Тут, недалече, и у Старицких были когда-то вотчины. Впрочем, много где были – род-то, чай, знатный, Рюриковичи, не хухры-мухры.

На последней заставе сильно заинтересовались. Нет, не Машей и не Магнусом, а… осетриной! Хорошо ли засолена, да не отравится ли батюшка-царь? Бывший при стрельцах подьячий даже затеял пробы – самолично выхватил кусочек, облизнулся… да протянул худородному служке:

– А ну-тко, отпробуй, Онфим.

– Ась?

– Осетра, говорю, спробуй, черт худой… Что на девку-то вылупился?

– Так я это… Осетра?

Поправив на голове шапку, парнишка откусил кусок. Прожевал. Губы его растянулись аж до ушей:

– Вку-у-усно!

– Вкусно ему, ишь…

– Не соблаговолите ли, уважаемый, взять за труды кусочек? – купец поступал как надо, как принято… Подьячий ухмыльнулся в бороду: чего ж и не взять, когда вот так вот, со всем уважением?

– Ладно уж. Давай корзинку да проезжайте… Что, корзинки нет? Ну, уж пес с вами – возьмем и в свою. Онфимко! Да ты спишь там, что ль? Корзину, говорю, тащи!

Молодой – лет шестнадцати – служка во все глаза таращился на «купецкую дочку»… За что после проезда воза словил от подьячего хорошую оплеуху.

– На вот тебе, паря! Чтоб порасторопнее был да на девок не засматривался. На вот тебе, н-на! Я вот тя посейчас ишшо и в розги велю.

– Ой, батюшко Федосий Ильментьевич, не надо в розги, Христом-Богом прошу! – размазывая по лицу пущенную только что юшку, возопил отрок. – Я ить узнал! Узнал!

– Да кого, пес, узнал-то? Боярина Осетра Батьковича?

– Боярышню! Княжну… ну, эту самую, ведьму. Про которую в грамоте…

– Что-что? – вот тут уже насторожились и подьячий, и стрелецкий десятник. – А ну, повтори.

– Так я и говорю, – утирая кровавые сопли, Онфимко ощерился, словно жеребец. – Там, в возке, никакая не купецкая дочь. Княжна это, Марья Владимировна Старицкая! Язм ее во-от с таких малых лет знаю, мы у Старицких в холопях, в челяди дворовой были. Она! Христом-Богом клянусь!

– Та-ак… – почмокав губами, подьячий поглядел на десятника. – А ну-ка, Иване Филатыч, стрельцов-от за возом отправь. Пусть деву притащат, а мы поглядим.

Узрев бегущих стрельцов, Михутря заподозрил неладное:

– Кажись, мой король, что-то пошло не так.

– Опознали меня, похоже, – честно призналась Маша. – Тот парень, служка… Онфим. У нас в холопях был. Сыздетства меня помнит.

Наемный убийца, последний из свободных ландскнехтов, Акинфий-Вальтер, конечно же, догадался, что король Ливонии и Речи Посполитой – подменный! Таких лже-Магнусов в посольском обозе, наверное, имелось несколько. Так, на всякий случай. Что ж, ничего в этом мире не ново – многие правители имели при себе двойников.

Здесь же, правда, другой случай. Король послал двойника (двойников) вместо себя и сам, собственною персоной, при посольстве не был. А где тогда был? Если его жену, королеву Марию, украли по приказу царя Иоанна – то есть принудили отъехать в Москву, – так, значит, и Ливонец уже давно там, в Московии, а посольство это – нарочное, для отвода глаз. Едут себе, не торопясь, под каждым кустом разбивают шатры, отдыхают. Магнус же тем временем действует. Тайно и, может быть, не без успеха. Молодец! Что и говорить – ловко придумал. Вот только как же его теперь достать? В Москву ехать? Придется, наверное… Хоть и опасно – могут узнать, не столь уж и много времени прошло со дня смерти Ивана Ивановича, царевича. Поди, следствие ведут, да. Опасно! Опасно… однако же надо. Надобно дукаты турецкие отрабатывать.

Плюнув на «королевский» обоз, Акинфий выбрался на проезжую дорогу и, погоняя лошадь, помчался до первой ямской станции, где и пристал к обозу псковских купцов, намеревавшихся как можно скорее прибыть в Москву на ярмарку.

Прячась за забором, Магнус осторожно выглянул. Стрельцы – и с ними молодой служка, отрок – остановились на небольшой площади, безуспешно пытаясь разглядеть следы в желтовато-серой дорожной пыли.

– Вроде туда поехали, – погремев портупеей-берендейкой, десятник задумчиво сдвинул шапку на затылок. – Вон колея-то!

– И вон колея, Федос, – указал пальцем другой ратник, с сивой реденькой бороденкой. – И вон там… Чай, перекресток – телег проезжало много.

– Ничего! – десятник покусал ус. – С осетрами воз не так-то легко спрятать. Так, Микола, Кряк, по усадьбам пройдитесь, поспрошайте, послушайте. Остальные – со мной, постоялые дворы осмотрим.

Распорядившись, десятник и подчиненные ему стрельцы свернули на широкую улицу и скрылись за липами и зарослями молоденьких веселых березок.

– Воз наш найдут, как пить дать, – негромко промолвил Михутря. – Приметы у них есть… По дворам пойдут, опросят. Выбираться надо, ваше величество!

– Ясно, что надо, – юная королева Мария досадливо покусала губу. – Однако как? Мыслю, сторожу они уже на всех дорогах выставили. Иоанн за меня немало злата пообещал – так что уж будут стараться не оплошать. Землю рыть станут!

– Может, в лесу, в урочище каком отсидеться? – неуверенно предположил бывший разбойник и гёз. – Помню, мы как-то под Брюгге узрели испанцев…

– Не отсидимся, – Маша упрямо сдвинула брови. – Коль уж узнали – искать будут везде! С собаками всю округу прочешут. Да и ведь по болотам, по оврагам да буреломам так вот, запросто, не пройдешь. По тропинкам придется – а там пастушки, рыбаки, охотнички… Да мужики с бабами в поле робят – сенокос. Кто-нибудь да увидит, не пройдешь незаметно.

– Что ж нам, нигде не укрыться, не спрятаться? Да не может такого быть! – азартно заспорил Михутря. – Нидерланды – на что уж земля тесная, а все ж и там…

– Тихо! – до того молчавший Магнус, перебил спорщиков и скривил губы в улыбке. – Нигде мы прятаться не будем. Прямо в царские хоромы пойдем!

– К Иоанну, царю? – королева удивленно округлила глаза.

– Пожалуй, не совсем к нему, милая. Скорей к подружке твоей, к Маше.

– К какой еще Маше… Ой! Не к Долгорукой ли, часом?

– К ней, к ней, – король погладил женушку по плечу.

– Так она ж нас…

– Смотря как подойти, милая. Смотря как явиться… Ну, что, готовы? – поцеловав Машу в щеку, Магнус обвел бодрым взглядом свою немногочисленную свиту.

– Всегда готовы, ваше величество! – браво вытянулся Михутря. – Куда скажешь – хоть в ад! И тогда самим чертям там придется тошно, клянусь мой шпагой и мощами святой Бригитты!

– Ты ж вроде православный, герр майор? – король негромко расхохотался. – Чего ж тогда католическими святыми клянешься?

– Так, ваше величество, что первым на ум пришло. Вот, помню, стояли мы невдалеке от Лейдена…

– Потом расскажешь, майор. Пора в путь, – король поднял голову и осмотрелся, закрываясь ладонью от бьющего в глаза солнышка. – Где тут палаты-то царские? Это не там, за березою? Вон, золоченая маковка…

– Это, милый мой, церковь, – хмыкнул Машенька. – А дворец чуть подале… Видишь, вон, за осинами – терема?

В царские палаты вся честная компания проникла с заднего двора, особенно ни перед кем не светясь. Нет, через частокол не лезли, не перепрыгивали – несолидно как-то для королевских особ. Просто раздербанили невдалеке, на лугу, стог, да так вот, с сеном-то, через хозяйственные ворота и прошли – никто и не остановил и не спросил ничего. Да и некому было, на заднедворье царских палат каждый занимался делом. Кто кормил уток, кто-то – отдельно – гусей, иные же – всю прочую птицу. Артель плотников – с полдюжины человек – деловито обшивала тесом крышу какой-то постройки, с дворцовой кухни доносился аромат свежевыпеченных пирогов.

– Калачи пекут, – шумно втянув ноздрями воздух, Михутря сглотнул слюну. – Вот бы сейчас калачика-то. Я б не отказался!

– Не калачи это – рыбники, – возразила Маша. – Чуешь, рыбой жареной пахнет?

Герр майор со вздохом кивнул:

– Пусть рыбник. Я б посейчас и рыбников бы покушал! Помню, зашло как-то в Антверпен одно рыбацкое судно…

– Тихо вы! – внимательно осматриваясь, цыкнул король. – Калачи у них, рыбники… Думайте лучше, как в хоромы пробраться!

Обширный царский дворец состоял примерно из дюжины соединенных между собою срубов. Горницы на высоких подклетях, просторные летние светлицы, сени, терема с затейливо изогнутыми крышами. Всюду узорочье, резьба, окна в хоромах не слюдяные – стеклянные.

– Н-да-а… и где же мы тут княжну-то найдем? – скривил губы Михутря. – Тут подумать надо.

– Не, думать тут нечего, – королева Мария неожиданно рассмеялась в голос, так что даже птичницы оглянулись, пусть ненадолго, от работы не отрываясь. – Во-он ту светелку видите? С распахнутым окном, с занавесками желтыми шелковыми. Маша Долгорукая, сколь помню, всегда желтый цвет жаловала… Там она! Еще спит, поди, после заутрени.

– Там, верно, и стражи полно.

– Не думаю, – Маша отрицательно покачала головой. – Чтоб княжна Долгорукая да еще каких-то там стражей у себя в сенях терпела? Чай, не узница – княжна, будущая царица! Небось, Иоанну то же самое молвила.

– Ну, царь-то ей, конечно, навстречу пошел… раз уж невестушка попросила, – прищурившись, Арцыбашев смотрел на хоромы, прикидывая, каким образом туда незаметно пробраться. – Однако же что ж выходит – кто хочешь к Машеньке Долгорукой заходи, что хочешь – бери?

– Да кто ж в царские хоромы войдет? – резонно возразила Мария. – Кому на кол-то охота?

– Нам тоже неохота, – Магнус, наконец, увидел то, что столь тщательно высматривал. – Вон крыльцо, двери распахнуты. Там и сени – как раз куда надо ведут. Пошли, братие! Только помните: всем разом в светлицу не врываться! Вы в сенях останетесь, а княжну мы с Машей вдвоем навестим.

Окна дворца подернулись морозною наледью, едва пропуская дневной свет, и без того неяркий, смурной. С вечера еще небо заволокло сизыми снеговыми тучами, всю ночь напролет шел снег, и нынче слышно было, как скрипела лопатами челядь – расчищали.

Впрочем, Машеньке Долгорукой было сейчас не до этого. Кусая до крови губы, юная красавица лежала связанною, нагою, и сам царь – согбенный и тощий крючконосый уродец – злобно пинал ее сапогами, ругаясь и приговаривая:

– Получи, тварь, н-на! Самого царя обманул, корвища! Тьфу на тебя, тьфу.

Густые волосы княжны золотом разлились по ворсистому ковру, привезенному для царя из далекой Персии, белое тело казалось выточенным из мрамора – не дева, а дивная греческая статуя неописуемой красоты!

– На вот тебе, корвища, на!

Царь схватил с лавки плеть, пару раз ударил, стеганул… Кровавые рубцы разорвали белую кожу.

– Корвища! Корвища! Тьфу…

Не очень-то и сильно бил Иоанн. Немощен уже стал, словно глубокий старик – откуда сила? Не так было и больно, как обидно. И это – тот самый человек, который всего неделю назад стоял перед юной княжной на коленях, восхищался, признавался в вечной любви, готов был носить на руках и послушно исполнить малейший каприз, любое желание! А теперь… ишь ты – «корвища»… Как будто она, Марья Долгорукая, должна была вечно невинность хранить. Да кабы знала, что спутается с самим царем – так и сохранила бы, ради трона-то можно и потерпеть. Однако кто же мог знать?

– Сволочь! Гадина! Тля! Раздавлю-у-у-у!!!

Иоанн заходился в крике – отвратительный плешивый плюгавец с редкой козлиной бородкою и безумным взглядом гнусного палача, возомнившего себя Богом.

– Раздавлю-у-у-у!

Ударил еще пару раз, напоследок пнул и затих, обессиленно рухнув на лавку. Бросил на пол плеть, позвал дребезжащим голосом:

– Э-эй… кто там есть?

– Все мы тут! Верные слуги твои, государь!

Только того и ждали, мерзли в сенях – зова! Спальники, стольники, кравчие… Вбежали, на колени бухнулись и этак глумливо, искоса, на княжну опозоренную посматривали. Девка красивая – чего бы не посмотреть? А потом и насладиться – как казнить будут.

Козлищи! Твари конченые. Неделю назад – пятки лизать были готовы.

– Повелеваю казнити корвищу лютой смертью! – вскочив, Иоанн схватил дрожащими руками посох, ударил об пол. – На кол ее, на кол! Чтоб все видели, чтоб все-е…

– Нельзя, государь, чтоб все…

Несмотря на полную свою обреченность, Марья скосила глаза – а кто это там такой умный? Кто царю перечить осмелился? А-а-а, Афанасий! Афонька Нагой, боярин Афанасий Федорович. Кстати, он к ней, к Маше-то, относился так себе, с прохладцей…

– Никак не можно, великий государь, чтоб люд московский жизнь твою языками своими поганил. Потому и с разбойницей этой надобно как можно быстрее управиться. И без лишних глаза. Да хоть вот – в прорубь.

– В прорубь? – Иван Васильевич живо обрадовался, даже потер руки. – А ведь и дело! Так что… повелеваю! Живо сани запрячь, и мой возок…

Руки… холодные липкие руки схватили лежащую на полу княжну, словно неживой кусок мяса. Общупали всю, обгладили гадостно, сволокли вниз, во двор, да, бросив в сани, накинули сверху шубу. Не участие проявили – расчет. Чтоб не померла раньше времени, по дороге к пруду, от мороза не окочурилась – зима, чай, не лето.

Долгорукая не плакала – слез уже не было, да и знала, уж ежели Иоанн что решил, слезами его не разжалобишь. Тогда что зря слезы лить? Эту вот свору – тварей придворных – тешить?

– Н-но, милая! Н-но…

Поехали. Заскрипел под полозьями снег. Слышно было, как поскакали рядом кони. Стрельцов малый отрядец… Вот остановились. Распахнулись ворота, выпустили сани. За ним покатил царский возок. Интересно, захочет ли Иоанн перед казнью взглянуть в глаза той, которую так любил? Любил ведь, на полном серьезе любил, не притворялся! Любил – и отправил на смерть.

Нет, не подошел. Даже из возка не вышел. Так, выглянул только… И вправду – козел! Ну, что же… Господи-и-и…

Маша принялась молиться, истово и совершенно искренне, как не молилась уже давно.

«Господи Иисус-предержитель… Да святится имя твое, да приидет царствие твое… Прости меня, прости дуру грешную. За то, что о простом люде московском не вспоминала, не молилась за землю русскую, все о себе, дура, думала, да об Иване… Думала! А вон оно вышло как… Господи, прости же за все… за грехи все… за грехи…»

– Начинайте!

Вокруг проруби уже собрались люди, кто увидел, заметил – из Александровской слободы. Пошептавшись с царем, подошел к саням боярин Афанасий Нагой, откашлялся:

– Православные! Ныне узрите, как государь наш карает. Изменщики превеликие, Долгорукие князья, воровским умышленьем своим да обманом повенчали государя с девкой, коя до венца еще слюбилась с неким злодеем да пришла во храм в скверне блудодеяния – и государь о том не ведал! И за то богомерзкое дело повелел великий государь подлую девку Марийку в пруду утопить!

Собравшиеся загалдели, но тут же притихли – по знаку царя Нагой махнул рукой ратникам. Те мигом сорвали с юной злодейки шубу, поволокли нагую преступницу по снегу. Княжна распахнула глаза. Вот и прорубь! Черная, страшная…

Княжну схватили за ноги, сунули в тонкий, затянувший прорубь, ледок головой.

Не холодной показалась несчастной деве вода, а горячей! Как в бане, парной. Такой горячей, что и терпеть невозможно. Кожу словно кипятком ошпарило… Расцарапал голые плечи лед… А потом сдавило грудь и стало невозможно дышать, и что-то потянуло на дно, а наверху светилось в проруби дымчато-серое, затянутое низкими облаками небо. Светилось и быстро гасло. Вот потемнело в глаза, сдавило ребра… и легкие вдруг разорвала тупая боль.

Воздуха! Воздуха… Вздохнуть бы!

– Разрешите? Ой…

Завидев стоявшую перед овальным венецианским зеркалом абсолютно голую девушку, Арцыбашев поспешно отвернулся и даже попятился, отметив, впрочем, для себя, что княжна Мария Долгорукая была, конечно, не красивее его собственной супруги… но красавица штучная, этакая длинноногая фотомодель с упругой грудью и карими – с желтыми чертиками – лазами. А уж волосы… золотым водопадом – да по белым плечам!

Ткнув мужа локтем в бок – так, на всякий случай, чтоб не засматривался – юная королева быстро взяла дело в свои руки:

– Здравствуй, Машуля. Нам поговорить бы…

– Машка… Старицкая! Ты? – узнав, ахнула княжна. – Так тебя ж… ты сбежала, что ль? А это…

– А это муж мой, Магнус, король Ливонии и Речи Посполитой… государю московскому Иоанну Васильевичу верный союзник и друг!

– Ах, Арцымагнус Хрестьянович, помню-помню… – облизав губы, Долгорукая пристально посмотрела на короля, которой так и стоял с закрытыми глазами.

– Он, что ж, у тебя – слепой?

– Слепой? Ой… – Маша усмехнулась. – Вот, как ты, Марийка, оденешься, так я разрешу ему очи открыть. А до той поры – ни-ни!

– Экая ты, Машенька, ревнивая, – натянув рубашку, а поверх нее – длинное приталенное платье, царская невеста весело рассмеялась… и тут же осеклась, прикусив нижнюю губу почти до крови. – Ох, Маша, какой я худой сон сейчас видела! Очень-очень худой. Будто меня… в проруби… Господи! Даже и вспоминать страшно… Ой! Ты-то… вы… вы как здесь?

– К тебе, Марийка! К царю! Пожаловали для беседы доброй, – усмехнувшись, королева повернулась к мужу. – Ты глаза-то открой, ага. Царевна оделась уже.

– Ну, положим, пока что еще не царевна, – кокетливо улыбнулась княжна. – Но скоро буду.

– Потому-то, Машуля, мы к тебе и пришли. Уж извини, что, как тати, ворвались… Спешили очень.

– Да-да, извините, Мария, – наконец, молвил король. – Вы, кажется, сказали, что скоро венчание?

– Ну да, скоро. Завтра уже, – карие глазищи царской невесты неожиданно сузились. – Ой! А вас ведь обоих ищут везде. Ловят!

Арцыбашев гордо повел плечом:

– Знаете, Мария, никто не может ловить истинного короля! Даже Иван Васильевич. А то, что он так обошелся с моей супругой, с королевой… об этом мы с ним тоже поговорим. С вашей помощью.

– А с чего вы решили, что я буду вам помогать? – В карих очах царевны заплясали злые чертики: – Явились, как воры… Ворвались…

Гневалась княжна, оно и понятно – ведь и было, за что.

– Видно, натворили вы что-то презлое. Иван Василевич просто так не серчает! Сейчас вот стражников кликну!

– Погодите со стражниками, Марья, – без приглашенья усевшись на лавку, незлобиво улыбнулся король. – Вы ведь умная девушка, нет? И буквально только что очень верно заметили: Иван Васильевич просто так не серчает. То есть серчает – не просто так. Как вот и в вашем случае…

– Что-о? – Долгорукая гневно дернулась. – Да как вы…

– Помолчите, милая Мария, и выслушайте… Я расскажу вам, как вас казнит Иван. Да-да, именно в проруби!

Услышав такое, княжна прикусила язык и в страхе попятилась:

– Ты… вы… колдун?

– Скорей, ясновидящий, – пошутил Магнус. – Так, совсем чуть-чуть. В небольших пределах. Это у вас тут, в кувшине, квас?

– Что? Ах, да. Квас. Если хотите – пейте, вот кружка.

– Спасибо, Мария, вы добрая девушка, – не спеша плеснув в кружку кваса из стоявшего на подоконнике серебряного кувшина, Арцыбашев светски улыбнулся и, вновь став совершенно серьезным, предупредил: – Прошу отнестись к моему рассказу со всем вниманием. И, конечно же, прошу извинить, что причиню вам несколько неприятных минут.

– Говорите уже! – усевшись на ложе, Долгорукая нетерпеливо махнула рукой.

– Итак, все произойдет зимой, – Леонид уже давно припомнил все, что знал о личной жизни Ивана Грозного, уж что-что, а на эту тему было много чего понаписано, читал в свое время. – Сразу после венчания, в первую брачную ночь, Иван, конечно же, обнаружит, что вы, извините, не дева. Обнаружит и очень сильно разобидится. Прикажет вас связать, будет бить лично, а потом велит утопить. Здесь же, в Александровской слободе, в пруду, при небольшом стечении народа. Кто-то из сановников произнесет обвинительную речь, не помню уж кто…

– Нагой, – побледнев, тихо промолвила княжна. – Афанасий Федорович… Так это ж вранье все! Лжа! И венчаемся мы вовсе не зимой, а вот сейчас…

– И это очень хорошо, милая Мария! – король радостно закивал. – Значит, есть возможность все изменить. Вам надо скрыть то, что вы вовсе не невинны…

– А потом еще и укоротить длинные языки, – обняв княжну за плечи, добавила Маша. – Тех, кто может знать…

– С языками-то я, подруженька, справлюсь, – Долгорукая недобро прищурила очи. – Только вот не очень понимаю – как с невинностью-то моей быть? Ведь не заштопаешь… Извиняюсь за пошлость.

– Ничего, ничего, – Магнус вновь улыбнулся. – Вы сами-то что, об этом пока не думали?

– Да не думала, – с досадой дернула головою невеста. – Другое думала: если любит, поймет и простит.

Королева погладила княжну по волосам:

– Ой, дура ты, Машка, дура! Простит… Иоанн же не простой человек, надо понимать – царь! А у вас, Долгоруких, врагов – как на бродячей собаке блох.

– Так что ж мне делать-то?

– Завтра, говорите, свадьба? – Магнус решительно взял беседу в свои руки.

Княжна шмыгнула носом:

– Ну, не так, чтобы завтра… На днях.

– В брачную ночь надо устроить все так, чтобы царь подумал, будто бы он – и есть причина вашей потери девственности. Пусть пьет больше вина…

– Х-ха! Иоанн очень подозрителен, будто не знаете, – резонно возразила невеста. – Особенно после того, как отравили его сына, царевича Ивана Ивановича. Злодеев ведь до сих пор не нашли. Вот и Иоанн… Попробуй его опои. Да и… честно сказать, вялый он в постели… Нет, не поверит, что смог…

– А вот тут у нас для вас кое-что есть! – подмигнув девчонкам, Арцыбашев вытащил из висевшего на поясе кошеля… упаковку «Виагры», позаимствованную им в бандитском особняке. – Вот, Машенька! Достаточно одной таблетки… Царь будет от вас без ума… уже сегодня. Главное, чтоб он поверил! Да, и куриную кровь заготовьте… чтоб на простыню…

– Это уж я и без вас разберусь, – царская невеста неожиданно засмеялась и чмокнула королеву в щеку. – Ах, Маша, Маша… Вовремя вы явились-то, ага! Я как раз и сон видела…

– Да что за сон-то?

– Не скажу. Ладно, надеюсь, все выйдет, – карие глаза княжны вновь подернулись подозрительностью. – Слушайте, а вы не яд мне даете? Чтоб я царя извела?

– Так вы испробуйте, – хмыкнул король. – Лучше не на себе… на каком-нибудь мужчине, да. А потом его жену спросите – как.

Король и королева Речи Посполитой тоже присутствовали на свадьбе. Само собой разумеется – в качестве почетных гостей. Царь Иоанн все ж таки отличался не только хитростью, но и умом, прекрасно понимая, что почти весь экономический потенциал государства исчерпан, вести Ливонскую войну дальше в буквальном смысле слова не на что… да, в общем-то, теперь и не зачем: король Магнус уверил царственного сеньора в своей полнейшей лояльности и верности вассальной клятве.

Иван Васильевич, конечно, не верил никому, в том числе и своему бывшему протеже, а уж тем более – его ушлой женушке Старицкой Машке, которая змеища еще та! Не верил, однако же понимал, что главная проблема для объединенного государства Ливонии и Речи Посполитой вовсе не обескровленная войной и опричниками Россия, а сильная и агрессивная Швеция, и в еще большей степени – турки.

Вот против турок-то Магнус и предложил выступить вместе, прозрачно намекая на вступление в войну австрийского кесаря Максимилиана. Иван не на шутку задумался: уж больно хотелось раз и навсегда покончить с разорительными набегами крымцев. За тамошними татарами стояла могущественная Турция – пока еще слишком могущественная, чтобы…

Однако ежели натравить на турок их давнего врага иранского шаха, да еще подкинуть средств гайдукам плюс подтянуть Венецию… Неплохая войнушка могла получиться! Турок не только разбить, но еще и пограбить, да лишние землицы к рукам прибрать… Впрочем, можно и не прибирать: своей землицы на юге достаточно, землицы плодороднейшей, богатой – без татарских набегов хозяйство там вмиг расцветет. Да еще о Сибири забывать не надобно: «мягкое золото» – пушнина… Много всего на Руси – Бог даст, подкопить силы, а там и посмотреть, нужен ли вообще Магнус, и не пора ли Речь Посполитую нагнуть.

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 15 16 171819 20 Следующая ⇒