Table of Contents 5 страница

Взобравшись на галерею, Акинфий отбросил лестницу носком сапога, бегом поднялся на стену, встал меж каменными зубцами и, не оглядываясь, бросился вниз, в ров.

– Смотрите, смотрите! – на башне закричали стражники. – Прыгает, ага… Ой!

Труайя, конечно же, послал ко рву воинов, однако было уже поздно – злодею удалось скрыться в густых лесах, начинавшихся невдалеке от замка и тянувшихся до самых псковских земель. Еще двое злодеев оказались ранены, Марго же лишь плакала да говорила, что не виновата ни в чем. Ее просто попросили… наняли… просто доставить удовольствие… вот она и хотела… а они…

Раненного в руку злодея – назвался он Дементием – перевязали и увезли в Оберпален, где поместили в подвальное узилище под угловой башней выстроенного еще крестоносцами замка, нынешней резиденции короля. Приближался праздник – день урожая и день святых Флора и Лавра, почитаемых как католиками, так и православными жителями Ливонии.

Флор и Лавр при жизни был каменотесами, однако же их праздник почитался как лошадиный день, особо отмечали его те, кто хоть как-нибудь был связан с лошадьми: кузнецы-подковщики, мастера по конской сбруе, конюхи… ну и всадники, само собой, а всадниками в то время были почти все – другого-то транспорта не имелось!

Уже с утра по городку и окрестностям ездили повозки, запряженные лошадьми, в гривы которых вплели разноцветные ленточки. Катали всех желающих: взрослых – за небольшую денежку, детей же бесплатно, за счет королевской четы. На ратушной площади развернулся рынок, бойко торгующий овощами, фруктами, всякого рода зеленью, дичью, копченой рыбой и всем прочим немудреным, но обильным товаром. Настолько обильным, что весь на узенькой площади не поместился, пришлось организовать еще одно торговое место – недалеко от городских ворот на лугу, заросшем ромашками, васильками и клевером.

Рядом с торговыми рядками, под развесистыми вербами расположились и бочки с пивом, сваренным как раз к празднику. Степенно прогуливающиеся горожане, отправив детишек к устроенным тут же, рядом, качелям, неспешно потягивали пиво из больших деревянных кружек да судачили о том о сем, не забывая выпить за своих достойных правителей – короля Магнуса и королеву Марию.

На лесной опушке неподалеку от торгового места играла музыка: лютня, испанская гитара, флейты. Уже танцевали первые пары, но большая часть горожан пока просто слушала да приглядывалась, все знали – самые танцы начнутся уже ближе к вечеру, когда все накушаются пива, выпьют вина.

Музыка была слышна издалека, и путники, идущие да едущие по лесным дорожкам на праздник, поспешно прибавляли ходу – не опоздать бы! Прибавил и дровосек: потянул нагруженного вязанками хвороста ослика, тот послушно засеменил, кивая большой ушастою головою. Однако же как ни поспешал дровосек, а все же кое-кто шел куда быстрее. Высокий плечистый монах в длинной черной рясе с накинутым на голову капюшоном, перебирая четки, нагнал ослика:

– Бог в помощь работному человеку!

– Благодарствую, святый брат! Не благословите ли? – дровосек, как и многие выходцы из здешних крестьян, оказался католиком. Что ничуть не удивило монаха.

– Благословляю тебя, сыне. На праздник?

– Туда, – дровосек мотнул круглой, как шар, головой, едва не потеряв суконную шапку. По-крестьянски плотный, низенький, он казался весьма энергичным и бойким. – Вот только сначала отвезу хворост, брате…

– Меня зовут… брат Бенедикт, – поспешно представился чернец, сверкнув из-под капюшона черными, глубоко посаженными глазами. Тяжелая, какая-то квадратная челюсть его, с небольшой ямочкой на подбородке, была тщательно, до синевы, выбрита.

– А я Эвальд-дровосек! Меня в Оберпалене каждая собака знает.

– Так и я про тебя слыхал, – усмехнулся брат Бенедикт. – Не ты ли в королевский замок хворост носишь?

– Ношу, – Эвальд с гордостью выпятил грудь. – И в замок, и на кухню… и много куда еще, да-а!

– Ты-то мне и нужен, – прошептал про себя монах, снимая с могучего плеча суконную крестьянскую котомку.

– Что-что? – не понял дровосек.

Чернец улыбнулся, нехорошо так, не по-доброму, натужно, словно бы через силу натянул улыбку:

– Говорю, музыка славная! Тарантелла!

– Тара… – Эвальд тоже прислушался.

– Нет, все ж таки – баркарола. Слышите, друг мой – та-та-та… та-та-та…

– Слы…

Отвлекая наивного дровосека вопросом, брат Бенедикт в одно мгновенье выхватил из котомки кинжал и с необычайной ловкостью и проворством воткнул его бедолаге под сердце. Несчастный медленно осел наземь, и монах быстренько отволок его в кусты, где и бросил. Сам же, сняв сутану, оказался обычным деревенским молодцом, правда, довольно угрюмым. Узкие серые штаны, стоптанные башмаки, темная суконная куртка с деревянными пуговицами… Подумав, убийца вернулся-таки к трупу и, сняв с его головы шапку, натянул себе на самый лоб.

– Вот теперь хорошо.

Удовлетворенно кивнув, лжемонах подхватил под уздцы ослика и чмокнул губами:

– Ну, что, труженик, пошли… Да ты не переживай, по пути подкормлю, в обиде не будешь. Куплю тебе овса, клянусь Флором и Лавром. Хоть ныне и не твой праздник, а лошадиный, а все же куплю.

Похоже, убийца любил животных куда больше, чем людей. И ослик это почувствовал – забыв про прежнего хозяина, поспешил за новым с чрезвычайной охотою. Даже не закричал свое обычное «и-а-а-а».

Праздника хотелось всем, и стражникам королевской темницы – ничуть не меньше других. Что же они, не люди, что ли? Всем Флор и Лавр, а им что же? Хоть и не лошади, а все же выпить охота, тем более что начальник всей дворцовой стражи, капитан Альфонс ван дер Гроот, нынче тоже празднует. Да и вообще, день-то сегодня какой? Воскресенье!

– В воскресенье сам Господь отдыхал, а уж мы-то, грешные… – вытянув ноги к камину, начальник караула бравый капрал, усач Людвиг Фирс накинул на плечи плащ и зябко поежился.

Караульное помещение располагалось тоже в подвале, там же, где и темница для разного рода злодеев, которых в те времена имелось с избытком. Не в таком, правда, количестве, как в начале двадцать первого века, но были, были. Впрочем, почти все лиходеи – в отличие от двадцать первого века – хоромы себе не строили, потому как быстро ловились, бились кнутом да вешались, оттого и убытков казне ливонской покуда что не было. Да и экономили, что и говорить, на всем. Вот и на караулке – тоже. Ну, скажите на милость, зачем летом печи да камины топить? Разве что ночью да в дождь… или вот здесь, в подвалах, где вечный холод да сырость стоит несусветная. Со стен капает, кругом мокрицы ползают. Даже крысы и те ушли, побрезговали. А и правильно – нечего мерзким злодеям условия райские создавать!

Оно, конечно, так, злодеям нечего, однако же в таких же точно условиях и караульная стража обреталась. Не часто, правда – через день на ремень, раз в сутки менялись. Но все же посиди-ка целый день в холоде да в сырости! Живенько ревматизм заработаешь или какой-нибудь, не дай бог, артроз, что в народе отложениями солей называется.

Вот и Людвиг Фирс, хоть и выглядел браво – усищи черные да грудь колесом! – а все же страдал уже: и в спину стреляло, и шея иногда не поворачивалась. Кстати, супруга капрала иначе считала, не от сырости, от вина это! Любил Людвиг выпить, чего уж. Все его соседи об этом знали, да Эвальд-дровосек пропускал иногда в караульне стаканчик-другой.

Из-за сырости да от холода, в мае еще написали караульные челобитную господину капитану. Мол, неплохо бы деньжат на дровишки и летом подбрасывать, совсем-совсем не худо. Снаружи-то, на улице, оно понятно – тепло, жарко даже, а здесь? Вот уж поистине – не вспотеешь!

Капитан к самому королю пошел. Выделили денежку, дали. Лично Людвиг Фирс самого дешевого дровосека нашел, круглоголового эста Эвальда, что жил на улице Очисток с женой и тремя малолетними детьми. С того времени каждый день привозил дровосек на своем ослике пару вязанок хвороста. А больше и не надо было! Каждый день привозил, а ныне вот что-то запаздывал. Хотя… нет!

Вскинув голову, капрал услыхал знакомое цоканье копыт и улыбнулся. Ну, наконец-то! Сейчас хоть согреться да выпить винца…

Вскочив со скамьи, начальник караула самолично отворил дровосеку обитую железом дверь… и озадаченно замер на пороге. Вместо знакомой физиономии Эвальда оказалась другая – вытянутая, с квадратной челюстью, чем-то похожая на лошадиную морду. Незнакомая какая-то морда, не та! Но ослик-то был – тот. И хворост.

Не зная, что и сказать, капрал Фирс просто открыл рот и протянул:

– А-а-а!

– Будьте здоровы, доблестный капрал господин Людвиг Фирс! – осклабился незнакомец. – Дружок мой старинный, Эвальд-дровосек, велел вам кланяться. Сам-то он с женою и детишками на праздник пошел, а хворост меня попросил отвезти. Так куда сгружать-то?

– Туда, в караулку, неси…

– Ага, ага, сейчас… – сгрузив вязанки к камину, дружок дровосека расправил плечи и снял с плеча котомочку. Улыбнулся, вытащил плетенную из лыка баклажку: – Эвальд вам лично доброго вина прислал. Из уважения, чтоб сильно не ругались. Дескать, сам не явился да бог знает кого прислал… Попросил вас сразу отпробовать, да ежели по вкусу придется, он еще баклажку пришлет.

– Отпробовать, говоришь? – подумав, капрал быстренько вытащил из стоявшего в углу сундука пару стаканов. – А чье вино-то? У кого Эвальд его брал?

– Говорит, у Гирша.

– У Гирша вино доброе, ягодное. Некоторые его, правда, брагой зовут, но по мне, так и брага – вино, верно ведь? Ну, за Флора и Лавра!

Разлив вино по стаканам, караульщик чокнулся и тут же, одним махом, выпил. Крякнув, вытер рукавом усы:

– Эх, хор-рошо! А ты чего не…

Верно, хотел спросить, чего ж это дружок дровосека не пьет, не торопится? Хотел, да не успел. Откинулся бравый капрал на скамеечку, захрапел, заулыбался, довольно пуская слюни. Наверное, уже и сны ему снились. Может быть, красивая и добрая женщина, а может – и лошадь. День уж такой сегодня, лошадиный – святых Флора и Лавра праздник.

Заботливо накрыв спящего плащом, «друг Эвальда» вытащил из котомки рясу и проворно натянул ее на себя, вмиг преобразившись из дровосека в монаха. Вышел, неслышно прикрыв дверь, и, четко печатая шаги, пошел по гулкому, освещенному единственным факелом коридору.

– Стой, кто идет? – немедленно последовал окрик. Выступивший из темноты часовой грозно выставил вперед алебарду.

– Я отец Бенедикт, – перекрестив стражника, улыбнулся монах. – С соизволения его величества явился исповедовать раненого. Того, что привезли из замка фон дер Гольца.

– Исповедовать? – изумленно переспросил караульный. – Так вроде рана у него… Ой! Неужто его… того…

– Да, завтра на площади и казнят по королевскому приказу.

– Вот те на-а… А мы тут и не знали! Вон туда проходи… Погодь, сейчас я засов отодвину.

Без разрешения начальника караула никто с улицы не мог бы сюда зайти никогда. Вот часовой и не парился: раз пришел священник, значит так надо. Тем более дело-то такое…

Лязгнув дверью, монах вошел в узилище, освещаемое дневным светом сквозь узенькое, забранное надежной решеткой оконце под самым потолком.

– Кто здесь брате Дементий? – наскоро прочтя по-латыни молитву, громко осведомился чернец.

В узилище находилось человек десять, кто-то спал, зарывшись с головою в солому, кто-то резался в кости, а какой-то доходяга в дальнем углу – молился.

– Я Дементий!

Монах быстро пошел на голос, уселся рядом:

– Явился утешить тебя, сын мой. Пойдем-ка в уголок…

Прогнав доходягу, священник и злодей расположились в дальнему углу.

– Акинфий, ты! – шепотом обрадовался Дементий. – Вот не узнал, без бороды-то. По голосу только…

– За тобой пришел, брат, – так же шепотом отозвался «монах». – Ночью побег готовлю. Сейчас скажу, как… Пока же я помолюсь, а ты откинься спиной к стене и делай вид, что слушаешь. Патер ностер…Отец наш небесный…

Дементий так и сделал: откинулся, слушая монотонный, какой-то убаюкивающий голос сотоварища, даже чуть было не уснул. Может, и уснул бы, кабы не узкое лезвие стилета, угодившее прямо в сердце. Опытный лиходей Акинфий, незаметно вытащив клинок, ударил снизу вверх, без замаха. Так бьют наемные убийцы в Венеции – брави.

Ударил, убил – никто и не заметил! Не вскрикнул Дементий, как сидел, так и остался сидеть. Лжесвященник же поднялся на ноги:

– Прощай, брат. Мужайся! И вы все, братие…

– Благодарствуем, святой отец.

Лиходей покинул тюрьму, не вызвав никаких подозрений, тем более что начальник караула, бравый капрал Людвиг Фирс, все так же крепко спал. И видел во сне женщин… а может быть, лошадей. Потому как – день Флора и Лавра.

– Как убит? – вернувшийся к обеду в замок ливонский властелин был вне себя от бешенства. – Как такое вообще могло случиться? Проникнуть в королевскую тюрьму, убить, и вполне свободно выйти обратно! Там что, проходной двор, что ли?

– Разбираемся, ваше величество, – белобрысый богатырь Альфонс ван дер Гроот стоял пред государем пунцовый от стыда и гнева. – Начальника караульной стражи повесим, остальных сошлем на Эзель!

– Начальника караула тоже сослать! – жестко приказал король. – Нечего ему тут, в столицах…

– Понятно, ваше величество. Так что его… там, на Эзеле, повесить?

– Никаких «повесить»! – король хватанул по столу кулаком. – Пусть отрабатывает!

Кто-то постучался в приемную, вошел.

– А, Анри! – Магнус обернулся с язвительною улыбкой. – Что у нас еще плохого? Бородатого убийцу нашли? Нет? Все еще ищете?

– Он вполне мог и сбрить бороду, мой король, – покусал усы рыцарь плаща и шпаги. – Я б на его месте так и сделал. Кстати, вы слышали уже о монахе-убийце? Или Альфонс не успел рассказать? Я полагаю, это один и тот же человек. По всем дорогам разосланы дозоры, мышь не проскользнет!

– Ага, не проскользнет. Даже в тюрьму проскользнула. Ну, блин, работнички…

– И еще я думаю, что мы вот-вот схватим убийцу! – неожиданно похвастал Труайя. – Его люди вышли на помощника повара. Ну, нашего человека, специально мною поставленного. Если хотите, ваше величество, то…

– Да, пусть войдет и доложит все лично, – успокаиваясь, Магнус согласно кивнул. – А вы, Альфонс, свободны пока. Наводите порядок со стражей!

– Слушаюсь, ваше величество! – щелкнув каблуками ботфортов, личный оруженосец короля и начальник дворцовой стражи, суровый голландский молодец Альфонс ван дер Гроот покинул приемную.

Сразу же за ним, по знаку Анри, вошел неприметный парнишка лет двадцати с противным серым лицом мелкого деревенского чиновнишки и не по-деревенски хитроватым взглядом.

– Это вот и есть наш человек, – зачем-то пояснил Труайя, хоть и без его слов это было ясно. – Зовут Якоб.

– Ну, рассказывай, Якоб, – король хмыкнул и указал на скамью. – Присаживайся, нечего тут маячить.

Агент робко присел на самый край скамеечки, однако доложил довольно толково и бойко. По приказу начальника по всем тайным делам господина Труайя, третьего дня он – якобы по рекомендациям весьма влиятельных людей – поступил истопником на дворцовую кухню. В обязанности его входила не только топка печей, но и их чистка, а также и рубка мяса. В свободное от работы время Якоб, как и приказал Труайя, шатался по рынку да по торговым лавками, приценивался, завистливо цокал языком да жаловался на отсутствие денег.

Те, кому надо, его, конечно, приметили. Спешили – уже на следующий день к парню подошел некий обаятельный господин лет тридцати с виду, яркий блондин с небольшою бородкой. Представился смоленским купцом Глебом Коростенем – хожу, мол, присматриваюсь, – угостил Якоба вином. Слов за слово – разговорились, и уже на следующий день стали закадычными друзьями. Тогда-то новый знакомец и открылся Якобу по-настоящему. Дескать, никакой он не смоленский купец, а швед Ларс Грюнберг, даже показал грамоту от шведского короля, и не простую, а с большой желтой печатью.

– А на печати той – «тре кронер» – три короны, шведский королевский герб, – с важностью поведал агент. – Уж я в гербах понимаю, мой покойный дядюшка некогда был герольдом у самих Радзивиллов.

Показав грамоту, Ларс недолго думая предложил Якобу не пыльную и не очень опасную работенку – пару недель кряду подсыпать в королевскую пищу некий белый порошок. Яд, действующий далеко не сразу.

Уговаривая, швед улыбался: «Я понимаю, дружище Якоб, страшно! Но ведь помрут-то все не сразу, ты уже к тому времени будешь жить в Швеции, в уважении и достатке! Дом себе купишь, женишься, прислугу заведешь. Тебе где больше нравится – в Стокгольме или, может быть, в Гетеборге?»

– Я сказал, что в Стокгольме, – застенчиво пояснил агент.

– Сказать по правде, и то и другое – дыра почище нашего Оберпалена, – Труайя хохотнул и тут же замолк, давая Якобу продолжить.

Впрочем, продолжать-то было нечего, самое важное истопник уже сообщил, и лишь поведал, что с ответом не поспешил, взял три денька на «подумать».

– И это правильно, – глубокомысленно заметил Труайя.

– Так, господин, как вы и учили.

Получив указание сперва алчно поторговаться, а уже потом согласиться, Якоб покинул королевские покои с сознанием добросовестно выполненного долга и сладостным предчувствием неоспоримо близкой награды.

– Отравить? Не только нас с тобою, но и весь двор, всех придворных? Бред сивой кобылы!

Юная королева Мария напрочь отказывалась верить в то, что поведал ей супруг.

– Король Юхан, конечно, наш враг, но еще больше он ненавидит царя Ивана! Во многом по личным мотивам, я бы сказала так. Но не только поэтому. При всем при этом Юхан не какой-нибудь там простолюдин, а человек чести! Он не будет подсылать убийц, а просто постарается выиграть войну, победить. Кстати, говорят, он ревностный католик, и сына своего, Сигизмунда, воспитывает в том же духе. А правит – лютеранами. Брат его Карл – лютеранин и воду мутит. Может, денег ему подкинем? Через третьих лиц.

– Кому денег – Юхану? – не услышал король.

– Да не Юхану – Карлу!

– И тем не менее нас пытаются отравить, хоть ты этому и не веришь, – вздохнув, Магнус вытянулся на турецкой софе-оттоманке. Недавний подарок султана Мурада – шикарная, на резных золоченых ножках, обитая светло-голубым бархатом. В начале лета приезжали турецкие послы, якобы передать почтенье султана, а на самом деле – прощупать почву для возможного союза против Ивана Московского. Знали откуда-то, сволочи, обо всех тонкостях отношений царя и его вольнолюбивого вассала. Откуда? Так ведь Магнус особенно-то это и не скрывал. Тем более всем было хорошо ведомо, кто такая королева Мария – урожденная княжна Старицкая, дочь опального князя, казненного по приказу царя. Ну, и какие чувства испытывала юная красавица к Иоанну? Одну только ненависть, и все. На этом и хотели сыграть турки. Впрочем, не только они – недавно прибыл и посланник из прусского герцогства.

С Пруссией вообще было интересно: в шестнадцатом веке существовало как бы два государства – герцогство и королевство. Королевство – в составе польских земель, а герцогство – вассал Польши, примерно такой же, как Магнус – Ивана Грозного.

Королевская Пруссия, часть земель государства Тевтонского ордена, вошедшая в состав Польши в 1466 году после войны между Орденом и Польшей, пользовалась значительной автономией и имела право на собственные законы и монету, при всем при этом оставаясь частью польской короны.

С Прусским же герцогством произошло еще интереснее: в 1525 году магистр Тевтонского ордена Альбрехт Бранденбургский перешел в протестантизм, и по совету самого Мартина Лютера приватизировал земли Тевтонского ордена в Пруссии, превратив их в светское – свое! – герцогство, находящееся в вассальной зависимости от Польши. После смерти Альбрехта в 1568 году ситуация в герцогстве осложнилась. Его больной сын, Альбрехт Фредерик, практически не принимал участия в управлении герцогством и находился под сильным влиянием немецкой династии Гогенцоллернов. У Альберта Фредерика не было сыновей, и курфюрст Бранденбурга Фридрих собирался женить своего сына Иоанна Сигизмунда на Анне Прусской, дочери Альбрехта, в надежде установить династическое родство и после его смерти присоединить земли Пруссии – как и случилось, вернее только еще случится в 1618 году.

– О чем задумался, милый? – присев рядом, Маша погладила мужа по голове.

Король отозвался честно:

– О Пруссии.

– Тю! – совсем по-деревенски хмыкнула юная королева. – Нашел о чем думать!

– Не о польской Пруссии, о герцогстве…

– И та блоха, и другая! – Маша весело рассмеялась. – Нечего о них и думать, тем более все знают, что герцог Альбрехт Фредерик не в себе. Но посланника его примем с честью. Мало ли и пригодится когда Пруссия? Блоха-то мала – да кусает больно.

Прусский посланец, барон Аксель фон Зеевельде, оказался веселым малым весьма приятной наружности, с открытым добродушным лицом и аристократическим, с горбинкою, носом. Темная шевелюра, небольшая бородка и усики, черный испанский камзол – последний писк моды! Общее впечатление несколько портила большая родинка на левой щеке около носа.

Барон оказался заядлым танцором, наперебой приглашал на менуэт всех придворных дам – и даже саму королеву, правда, сперва испросив разрешения у мужа. Маша не отказалась, потанцевала, под конец передав галантного кавалера юной вдовушке Сашке. Уж конечно, красавица баронесса произвела на прусского посланника неотразимое впечатление, хотя кроме нее Аксель перетанцевал со всеми.

– Ишь, как окручивает барона, – фыркнула жеманница Элиза фон Бексенгаузен.

– Точно – окручивает, – подружка ее, Агнета фон Марка, тут же закивала, едва не уронив шляпку. – Я смотрю, вдовушка наша не промах. И месяца со смерти старого барона не прошло, а она уже!

– Да уж, времени даром не теряет.

Пока придворные дамы судачили, а красавица королева вновь подарила кому-то из гостей очередной танец, появившийся в зале Анри Труайя что-то шепнул на ухо Магнусу. Король кивнул и тотчас вышел за своим верным вассалом и другом, бросив по пути Маше, чтоб заканчивали бал без него.

Королева рассеянно кивнула, не прекращая танец: верно, все поняла правильно, а если и не поняла, не расслышала, так и не обидится, понимает – дела.

– Мы взяли его на передаче яда! – спускаясь рядом с монархом по лестнице, хвастал Анри. – Теперь уж не отвертится, проклятый швед! Признается во всем, у меня и не такие плясали.

– Куда поместили?

– В темницу.

Король неожиданно хохотнул:

– В ту самую, где проходной двор? Ну-ну.

– Ваше величество! Да мы уже…

– Исправляетесь, исправляетесь, знаю.

– Стоять! – вдруг послышалось сверху. – Эй вы, оба.

Король и его спутник обескураженно обернулись и подняли головы.

По лестнице быстро спускалась Маша.

– Небось, поймали отравителей?

– Откуда ты…

– Да уж догадаться не трудно! – королева отнюдь не выглядела обиженной – мол, оставили одну, бросили – а вот заинтересованной – да!

– С вами пойду. Гляну.

– Ну, если хочешь, пошли, – король взял жену под руку. – Только смотри, милая, там очень сыро и холодно.

– Я велю слугам принести плащ… Эй, вы там! Кто-нибудь!

На улице начинался дождь, так что двор пересекли почти бегом. Собственно, оно и к лучшему – кроме стражников лишних глаз во дворе не было, да и стражники, узнав Труайя, особо не пялились.

В караулке их уже дожидался Альфонс, выгнав в коридор всех прочих стражей. Пойманный с поличным швед угрюмо сидел в углу со связанными за спиною руками. Напротив него на столе лежал развязанный мешочек с белым порошком.

– Сулема, – тихо пояснил Анри.

– Опять сулема! – усадив супругу поближе к растопленному камину, Магнус уселся рядом. – Не смогли отравить мальчишку-аптекаря, так решили взяться за королей? Гнусно, любезнейший господин, гнусно! Знаете, я даже расспрашивать вас ни о чем не стану. Просто прикажу отрубить голову. Вот прямо завтра же. С утра.

– Лучше повесить, – скромно заметила Маша. – Для подлого отравителя – самая подходящая казнь. Да, я велю дать вам на ночь Библию. Будете молиться, читать. Какую предпочитаете? На латыни или на шведском?

– На шведском, – с ненавистью сверкнул глазами пленник.

– Может быть, хотите отстоять мессу? – королева, казалось, искренне стремилась облегчить узнику путь в мир иной. Магнус не вмешивался, с интересом следя за беседою – выросшая в пучине самых грязных и кровавых интриг, Маша редко болтала просто так, особенно с незнакомцами.

– Да вы, верно, голодны. В камеру принесут жареного поросенка…

Светлые глаза отравителя снова вспыхнули яростью.

Юная королева вдруг улыбнулась, положив руку мужу на плечо:

– А он никакой не швед, милый. И не католик, и не лютеранин, нет.

– Что же – православный?

– Думаю, он турок, – усмехнулась Мария. – Чтобы проверить, можете просто стянуть с него штаны.

Глава 3
Осень 1575 г.
Ливония

– Пояснить, почему я так думаю? – Маша обвела взглядом присутствующих и обворожительно улыбнулась. – Вы, господин Ларс, прикидывались католиком, однако Библию выбрали лютеранскую, на шведском языке. Перестарались, выдавая себя за шведа! Католики ведь читают Библию на латыни, и никак иначе. Впрочем, для вас, магометан, все христиане на одно лицо – неверные. К тому же вы так скривились, когда речь зашла о повешенье… и о поросенке. Повешенье – позорная для магометанина казнь, а поросенок – нечистая еда. Так что, штаны снимать будем?

– Я родился в Восточной Румелии, турецком вилайете, – тихо признался Ларс. – В христианской семье, которой не помню. Турки взяли меня в пять лет – налог кровью. Поместили в приемную семью, верную исламу. Мой приемный отец, мирза Исмаил-бей, воспитал меня как собственного сына. Кто-то из таких же, как я, вырастая, попал в новое войско – ени чери…

– Янычары, – внимательно слушая, Магнус кивнул.

– Кто-то стал секретарем, а затем – и правителем, мирзой или беком…

– А вы, как самый умный, решили податься в шпионы, – перебив, закончил король.

Пленник покачал головой:

– Не я – за меня решили. Не спрашивает мяч согласия с броском…

– Омар Хайям, – тут же вспомнил Арцыбашев. – Читал когда-то…

– Вы знаете Хайяма? – удивился Ларс, или как там его по-настоящему звали. – Хотя почему бы вам и не знать? Не думайте, я больше не скажу вам ничего. Не назову тех, кто меня послал, не выдам сообщников. А вы – очень умная женщина, – мусульманин перевел взгляд на юную королеву и склонил голову. – Искренне восхищаюсь вашей красотой и умом.

– Я не женщина, а королева Ливонии, – Машка резко вздернула подбородок. – Именно меня вы намеревались отравить.

– Приказ, – пленник развел руками. – Вы делаете все для счастья своей страны, я – для своей. Я все сказал. Теперь – пытайте. Или казните сразу – как вам будет удобно.

– Посидите пока в тюрьме, – буркнул король. – Может быть, пригодитесь для обмена. Как нам вас называть? Все так же – Ларсом?

– Мое имя Ахмет Исмаил-бей-оглу, – мусульманин неожиданно улыбнулся. – В том нет никакой тайны.

– Поместите его в Эзельский замок, – повернувшись к Анри Труайя, распорядился ливонский властелин. – Уж туда-то трудненько будет пробраться всякого рода отравителям. Остров – народу мало, каждый чужак на виду.

Отдав приказ, его величество поднялся на ноги и, взяв жену под руку, покинул сырые своды подвала.

– Может, все же велеть его пытать? – нагнав королевскую чету, осведомился Анри. – Ведь он мог быть связан с тем монахом…

– Не скажет, – Маша повернула голову. – Не скажет ничего, кроме того, что сам захочет. Уж поверьте, подобных людей я повидала немало. Видала, как они ведут себя под пытками и на плахе… А вот в Эзельском замке приставьте к нему верных людей!

– Сделаем, ваше величество.

Дождь припустил с новой силой, и все трое, нагнув головы, побежали к дворцу. Из распахнутых окон главного зала, освещенного сотней свечей, все еще доносилась музыка. Бал продолжался.

Уже на следующее утро король и королева велели доставить пред их очи всех купцов, паломников и ученых – ибо хотели знать о Турции всё. Могущественная империя османов простиралась на три континента и казалась незыблемой и могучей. Однако король не верил, что у подобного исполина нет слабых мест. Да что там – верил, не верил – знал наверняка! Притеснение христиан, национальные проблемы, отношения с шиитами – с Ираном, плюс те же курды и, говоря языком Маркса, выступления угнетенных масс. Все это было, и в большом количестве… только вот хотелось конкретики. И король получил!

– Все бунты против султана и беев турки называют «джелали», – с удовольствием попивая заверенный по-турецки кофе, рассказывал Аристарх Беотий, купец из Орши, оказавшийся в Оберпалене по пути в Нарву. Русский и православный, он выглядел вполне по-европейски: узкие штаны, туфли, светло-серый камзол с буфами и небольшим воротником-гофрой. Густые волосы купца были аккуратно подстрижены, а вот окладистая борода падала прямо на грудь. Впрочем, король Швеции Юхан тоже обладал изрядною бородищей – куда там Ивану Грозному, с его козлиной реденькой бороденкою. Вот у Юхана борода так борода – длинная, широкая, лопатой!

– Джелаль – так звали одного проповедника, что возглавил мятеж еще при прежнем султане, – поставив опустевшую чашку на столик, продолжал купец. – Еще говорят, что джелалями называет себя воинственное племя курдов, их всегда поддерживает персидский шах, ибо турки почитают Сунну, персы же и все прочие – нет. Турки для них – еретики похуже лютеран!

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒