Жизнь северных деревень отражается в судьбах ее людей. О ряде характерных явлений жизни деревни Зыково и деревень Едьмы в целом в первой половине XX века можно судить, рассматривая историю семьи Шаниных.

Зыково – древнейшее поселение Устьянского края. Деревня помнит о первой встрече первопоселенцев на Устье с аборигенами края: чудью заволочской. «А когда пришли сюда наши предки, а это были новгородцы, то здесь жили чуди-люди. Ходили они в звериных шкурах и с каменными топориками…», - гласит легенда. Население на протяжении многих столетий сохранило к аборигенам края уважительное отношение. «Чудные были люди! Чудно», - говорили о них жители деревни, именуя их просто чуди-люди.

Это от чуди заволочской «жители Устьяских волостей называли свои волости «зале́шим местом» и, определяя их местоположение, говорили: стоят волости́шки по за́ймишкам (разработанным местам среди леса) врознь на трехстах верстах». (1 - М. Богословский. Земское самоуправление на русском севере в XVII в., т. 1, Москва, 1909). Леший пришел в наш фольклор из чудской мифологии. В течение последующих столетий этот термин перешел в наименование «захолустье». О чем свидетельствует, в частности, историческое повествование М.И. Романова «История одного северного захолустья», изданное в 1925 году.

Проживая вдали от торговых путей, пролегающих по Северной Двине и Ваге, устьянское население на протяжении многих столетий сохраняло в самобытном виде многие древние особенности своей жизни. Эта самобытность вошла в тесное соприкосновение с наступившими преобразованиями общественного переустройства в первой половине XX века. Представляю суждения о том времени двух представителей Едьмы: Марата Егоровича Шанина, родного брата Розы Шаниной, и свои личные. Но более всего желаю сделать выводы, свои собственные, читателю. При этом, со своей стороны, хочу подчеркнуть, что в осмыслении исторического прошлого важно формирование такого исторического взгляда, в котором, как наглядно выразил В.В. Путин, «… потомок «красного комиссара» или «белого офицера»… ощущал бы себя наследником «одной для всех» - противоречивой, трагической, но великой истории России».

В 1858 г., согласно ревизской сказке, в деревне Зыково проживало 66 мужчин и 83 женщины. Летом 1889 года возвратился в Зыкову Шанин Михаил Савельевич, сын Марины и Савелия Шаниных, 25 лет прослуживший матросом на Черноморском флоте. Ростом он был под два метра, широкоплеч и здоров, поэтому и попал на службу матросом на флот. Михайло переплыл на лодке Устью, поднялся на крутой берег по тропинке у своего подворья (это подворье стояло на берегу реки в трех домах от нашего дома Мамоновых), увидел заколоченные досками окна зимней избы и все понял – родители умерли. Пока шел пешком да ехал на попутных подводах, все надеялся – живы, увидимся, а не судьба – никого нет.

Матрос почувствовал слабость в ногах. Не хватало воздуха. Медленно подошел к избе, сел на крыльцо, вымытое дождями, положил котомку, низко опустил голову. Слезы душили его. Они текли по обветренному, мужественному лицу бывалого человека, скрывались в русой бороде и усах, снова катились, подгоняемые горем. Сердце терзала мучительная боль от жестокости жизни. Михайло задавал себе бесконечные вопросы, почему так произошло, в чем его вина, что самые близкие люди – мать и отец – остались в одиночестве. Ответа не было.

Первенец Шаниных, Ваня, утонул подростком, спасая сверстников: купались на реке. Двоих вытащил, поплыл за третьим, а тот, со страху, мертвой хваткой сдавил Ваню – оба утонули. Всей деревней искали. Ребята как «в воду канули».

Проходили годы. Время притупляло боль утраты сына. Но не заглушало ее. А жизнь готовила новые испытания.

Второй сын Степан (совсем не заметила Марина), как под два метра вымахал, в рекруты записали. «На службу пойдет, - с ужасом подумала она, - один Михайло останется». Тягостное предчувствие чего-то страшного не покидало ее. Степана проводили на военную службу осенью, а весной - погиб солдат от взрыва боеприпасов. «Беда не приходит одна», – говорит пословица. Марина тяжело заболела. Хотела руки на себя наложить, ума тронулась, а попал на глаза Михайло, блеснуло сознание: «На кого я последнего-то сыночка оставлю?».

Но болезнь Марину не отпускала. Слегла. На подворье Савелий управлялся один. Сразу как-то похудел и постарел. Михайлу взяли на государеву службу. Сгодился по здоровью на флот. Родители еще не были престарелыми, а то, что у матери здоровья нет, власть не волновало. Третий сын ушел из дома надолго. Так и жили год за годом. Марина ждала Михайла. Это давало ей силы, Савелию – тоже.

Михайло снял с окон доски и вошел в избу, где с детства все было знакомо. Вдоль рубленных из бревен стен – лавки из толстых широких досок, вытесанных топором, в углу, под образами – стол для всей семьи. У порога над потолком – полати, «там мы спали», - подумал он.

У печи стояли ухват, лопата, клюка, помело, на шостке чугуны, кринки, как будто хозяева только что пользовались всей домашней утварью – посудой и ушли куда-то. Пригляделся со свету, Михайло вскрикнул. На столешнице увидел знакомые трещины в досках: «Пойду на кладбище, не могу больше!».

Дорогу на кладбище матрос не забыл. Нашел могилы родителей. Они заросли густой травой. Михайло упал на них широкой грудью и, неожиданно для себя, зарыдал как ребенок. Судьба Вани была известна, Степан пожил больше, но тоже погиб солдатом – первогодком: «Что такое – прожить 25 лет? - снова спрашивал он. – Зачем я живу? Как мог я домой не приехать?»

На кладбище Михайло был долго. Каялся перед Богом и родителями, упрекал себя, не находил оправдания. Стало темнеть. Все небо на правой стороне за Устьей затянуло тучами. Там, за высокими угорами, заросшими лесом, сверкали молнии, и раскатами гремел гром. «Гроза будет, - сказал он себе, - домой надо идти. Жизнь налаживать».

У подворья ему встретился сосед, старик Лоскутов. Поздоровались.

- Мы рады, Михайло, что ты домой пришел. Ожидали тебя, мама и отец, ох, как ожидали! Долго тебя не было. Служба на море и раньше не короткой была, а твоя-то затянулась! Исправно служил, раз был нужен, в отца видать, ваша порода, порода-то истовая, старательная. Марина хворала, как ты ушел. Савелий везде один, думала не поднимется, но слава Богу встала. Робила только на подворье, да и то подмога какая! Савелий-то и воспрял духом. От тебя, Михайло, ожидали внуков. А так деток нет в избе, любая жизнь останавливается. Слава Богу, робить начнешь, Михайло, все наладится, образуется.

Возвращение сына Савелия в Зыкову мужики одобрили. «Родимая сторонушка притягивает, - рассуждали они, - на каких бы ветрах не плавал матрос Михайло, каким бы теплым не было Черное море, а на Русский Север прибыл. Наверно земля предков зовет! Испокон веков так было». С неделю говорили про матроса и перестали. «У Савелия все в исправности, было бы кому робить на подворье, да в поле, а сам-то Михайло в самом разу, в силе». Старики добром помянули Шаниных – Савелия да Марину пожалели, что не дождались служивого.

Забеспокоились все четыре вдовы в деревне, понимая, что один матрос не проживет. «Куды мужику без бабы?» - оценили они обстановку и прикидывали у кого из них какие возможности. Больше всех взволновалась Сашка Митяя, красивая, обаятельная, дочь бедняка Дмитрия, проще – Митрия, по прозвищу «Митяя». На подворье его старая изба, хлев для коровы и стойло для лошади. Жена Митяя умерла в тот год, когда Сашку выдали замуж за Ваську Козлова, тоже бедного невезучего парня.

В половодье Устья затопила пожню Лопату и подворье Митяя на краю деревни. Спасая имущество, Митяй простудился и вскоре помер. Зять перетаскивал сено, но простуда не взяла. Молодой. Как и везде, беда не ходит одна. Вода еще не убыла, а Васька сел в чужую лодку, и уплыл, как сгинул. И лодку, и Ваську самого, никто не искал. Где искать-то? Вода по́лая.

В одночасье Сашка стала круглой сиротой и молодой вдовой, а жизнь ее – невыносимой. По ночам она выла волчицей. Уставшая, засыпала под утро. А с восходом солнца, вставала и Сашка, вместе со всеми ехала в поле, шла за сохой – пахала и боронила, сеяла и убирала урожай. В сенокос заготовляла сено, зимой на дровнях везла его на подворье. Рубила дрова в лесу, везла домой и тоже одна, сама да одна. Бабы охали, сочувствовали Сашке, жалели ее, но ведь своего мужика не отдашь.

Два вечера Сашка Митяя проходила мимо подворья Шаниных в жакете матери и туфлях, купленных к свадьбе. На третий – повезло. Матрос ремонтировал калитку.

- Бог в помощь! – сказала Сашка и смело спросила. – Может пособить чем?

- Спасибо на добром слове! – ответил Михайло, услышав молодой голос, не глядя на Сашку. - Не бабье это дело городьбу городить, моя красавица!

- Какой ты скорый мужик? – взялась за свое Сашка. - Глаз не положил, а баешь, моя красавица? Вы все матросы такие?

- Все, да не все! – резко сказал Михайло, задетый непрошенной гостьей, и поглядел на грудастую молодуху, разодетую не для буднего дня. – Я не виноват, что ты такая красавица!

Сашка покраснела, улыбнулась. Она не слышала в Зыкове ничего похожего. Подумала радостно: «Матрос-то обходительный».

- Откуда взялась? – снова сказал Михайло. – Не было бойких да красивых, как в сказке появилась. Расскажи толком, моя красавица!

Сашка вся светилась. Опять услышала «моя красавица!», смеялась, ей было приятно, началось знакомство с матросом.

«Спрашивает, откуда взялась? – подумала Сашка. - Да ведь я всю жизнь здесь. Куды ехать-то? Некуды!» Решила наступать дальше: «Бают, домой ты пришел! Я тебя не знаю».

- А ты сама-то думаешь, почему? – засмеялся Михайло. – Я на флоте служил, а ты в куклы играла, а может и в зыбке была. Верно? Иди-ка, милая, домой, спасибо, что меня проведала. Злые языки скажут, не успел матрос по деревне пройти, а какую красавицу захомутал. Чего мужик-то твой скажет?

Сашкины нервы не выдержали. Она вдруг заплакала. Ей показалось, что все, о чем думала, рухнуло, над ней матрос смеется.

- Да нету у меня никого! – выкрикнула она свою правду. – Вдовая я баба! Понимаешь ты это, вдовая!

Сашка разревелась. Михайло растерялся. Ему было неловко от неожиданной новости. Он замолчал. Сашку это еще больше расстроило. Она уже не могла сдержаться.

- В прошлом году мужик утонул! И матери нет у меня и отца. Все хозяйство свалилось на меня!

- Успокойся, красавица, не ты одна такая, - серьезно сказал Михайло. Горе он воспринял как свое. Он спросил:

- Как зовут-то тебя?

- Александра Дмитриевна! – ответила Сашка, всхлипывая. - Не гневайся, Михайло, так все тебя называют, не гони непутевую…

- Да кто тебя гонит? С чего ты взяла? – искренно удивился матрос. - Тебя на руках носить надо, моя красавица, робишь-то как!? Я давно из деревни, но все знаю. Сашка виновато улыбнулась, стала какой-то кроткой, застенчивой. Слезинки – капельки дрожали на красивом лице. Она благодарно смотрела на матроса.

- Я попроведать тебя пришла, думаю, как тут человек устраивается, а вышло – с горем своим. Не гневайся, на меня, Михайло, у тебя своего хватает.

- Хватает, - согласился он, - а чего мы на дороге-то стоим, Александра Дмитриевна? Зайдем в избу. У нас с тобой много похожего… Есть, о чем поговорить!

- Есть, - вздохнула Сашка, испуганная своим откровением и взволнованная. – Я ведь Марину и Савелия знала, твоих родителей. В Зыкове все знают – про всех.

Они зашли в избу. Сели за стол.

- Скажу сразу, Александра Дмитриевна, в избе крошки хлеба нету, запасы дорожные и те кончились. Рад бы тебя угостить, моя красавица, да нечем.

Михайлу было об этом неловко говорить, но деваться некуда. Все равно, надо с чего-то или с кого-то начинать – на подворье камбуза нет, а родительской беды он и сам не ожидал.

- Вот видишь, Михайло, я не зря тебя попроведала. Поглядим твое подворье, пойдем мое посмотрим, заодно поужинаем. Я живу тут. У меня все есть. Да и тебе надо начинать. Ведь так?

- Приглашение принимается! – сказа Михайло.

Недалеко от подворья Митяя, им встретилась Тарбаева Дарья: понимающе улыбнулась.

- Вся деревня завтра узнает: нас видели вместе! – сказала Сашка.

- И что из того? – усмехнулся Михайло. - Увидят еще!

Летом ночи светлые. Огонь не зажигали. После ужина беседа затянулась до рассвета. Михайло Шанин и Александра Дмитриевна поверили – они будут вместе всю жизнь.

На другой день Михайло ремонтировал помещение для скота, конюшню. Вечером перевезли вещи. Лошадь Михайло поставил в свою конюшню. Когда пригнали стадо коров с пасвы, Сашка привела свою корову на подворье Михайла, подоила на новом месте и молоко, на правах хозяйки, разлила в кринки – посуду Марины.

Александра Дмитриевна вымыла избу, как заметил Михайло, «до корабельного блеска», вместе вычистили перёд – летнюю избу, привели в порядок все подворье.

Венчались в часовне. Обряд венчания матроса Михайлы и вдовы Александры Дмитриевны прошел тихо и незаметно. Успокоились, не сразу, и соперницы невесты. Снова в Зыкове все стало на свои места. Михайло решил отметить это событие свадьбой, тоже незаметной.

- Это будет свадьба – ужин! – сказал он. – Первый наш с тобой ужин был у тебя – важный, а этот у меня – важнейший.

Собирая на стол, Сашка летала как на крыльях. Готовила все на новом своем месте. Богатого ничего не было, а счастья на двоих – с избытком. Когда все собрались, а всех было Михайло да Александра – матрос Михайло сказал:

- Александра Дмитриевна! Моя красавица! Я поздравляю тебя с законным браком. Я не знаю, что было бы, если не зашла бы ты меня проведать? А ты зашла. Желаю тебе счастья. И скажу так: «От добра добра не ищут».

Она плакала: «Михайло, Бог мне тебя послал!».

Весной 1891 года в семье Шаниных Александры Дмитриевны и Михайла родился сын Егор.

Прошло несколько лет. Александра Дмитриевна расцвела за крепким мужским плечом. Деревенские бабы охали:

- У Сашки Митяя мужик-то само золото, робит, как заведенный – водой жёрнов, все перемалывает. И не пьет и не курит. И на подворье и молоко, и сметана, и масло, и сало.

Хозяйство крепло, жили работящие крестьяне дружно, в достатке, а семья не прибавлялась.

Мужики посмеивались:

- Матрос Михайло! Подворье у тебя полно живности, а парня одного ростишь? Кто робить-то станет?

Михайло отшучивался:

- Один, да матроса сын. Порядок на подворье, как на корабле обеспечим!

И обеспечивал. В школу Егор и дня не ходил. С малолетства пособлял отцу, везде с ним ездил, все умел делать, что по силам было и на подворье, и в поле, и на сенокосе. Зимой за сеном на дровнях, на двух лошадях с отцом ездили за дровами. Летом с пасвы лошадей, на пасву после работы – все Егор. Пахать пока не мог, а боронить – Егор. Коса, грабли, даже топор были по росту. Серпа только не давали сыну. Опасно.

Александра жалела Егора, и то, что в школу не пустили и военная дисциплина строгая, но возражать Михайлу боялась. Зато кормила своих «мужиков» отменно. Где бы они не робили, все продукты для них были свежими, молоко, сливки, всего вдоволь. А стряпаешь, да готовишь ты, моя красавица, не хуже мамы! – похвалил ее как-то Михайло; Александра Михайловна была на самой вершине счастья.

Егор набирал силу. Скоро подросток стал похож на парня. От какого колена родни ему достались русые кудри, никто не знал. Девушки в Зыкове заглядывались на высокого широкоплечего парня со светлыми кудрями, зная, что он сын матроса, который побывал в дальних краях. Это придавало Егору авторитета и значимости в сравнении со сверстниками в глазах его девчат. Но внимания ни к одной Егор не оказывал, даже не замечал любящих неравнодушных взглядов.

Матрос усмехался в усы: «Во, растет парень! Молодец!».

Егор не сразу понял, что отец решил его женить. Не поверил, а потом пытался возражать, что было неслыханной дерзостью на Русском Севере. Крестьянские обычаи – не принято ослушиваться родителей и жениху и невесте.

Жена Егора, Анна Алексеевна - из семьи зыковских крестьян Овсянниковых. Отец Анны – Овсянников Алексей Васильевич, владел мельницей на речке Кочкурге, детей в семье Овсянниковых было семеро: четыре сына и две дочери. В Зыкове все зерно мололи у Овсянникова.

Сыграли свадьбу, и Егор заплакал … то ли от обиды на отца, то ли от собственной беспомощности и бесправия. Может быть именно здесь, в своей семье, среди близких людей он впервые ощутил несправедливость в человеческих отношениях и жестокость в жизни.

Годы спустя, Анна Алексеевна Шанина, рассказывала, что ей пришлось успокаивать и убеждать мужа, что сваты Савелия Шанина привели ее на подворье свекра не только затем, чтобы быть женой Егора и нарожать ребят, а для того, чтобы робить на подворье, потому что свекровка не управляется. «И ты, и свекор – тоже!» - сказала она Егору. Мама, смеясь, позднее рассказывала, что до самой свадьбы Егор ходил в одной верховице (длинной льняной рубахе).

Выбились Шанины Михаил и Александра в середняки, но рабочих рук не хватало.

В декабре 1911 года в семье Анны и Егора Шаниных родился первенец сын Сергей. Жизнь налаживалась. На подворье и в поле робили вчетвером. Анна Алексеевна, невысокая, но такая труженица, даже в Зыкове среди крестьянок, мало было, кто бы мог сравняться с ней. А жизнь была по настоящему жестокой, противоречивой. Когда ровесники Егора – рекруты, стали уходить на воинскую службу, в армию Егора Шанина не взяли, оставили дома – один кормилец, своя семья, ребенок; престарелые родители – матрос хворать стал.

А в 1914 году Первая мировая война. Пять возрастов призвали. Егор ушел на фронт. Отцу было 23 года. «Крестился пудовыми гирями, - рассказывал мне отец о том времени, - а не знал грамоты… Не поверишь, не разбирал, которая монета 20 копеек, а которая 15». Я жалею, что мало расспрашивал отца о войне. А он, надо отдать ему должное, никогда не выпячивал своих заслуг. А они были.

Свекор болел, свекровка с Сергеем (3 года), с ним занята, на подворье только могла пособлять Анне.

«… А тут жито поспевать стало! – рассказывала Анна Алексеевна. – Пошла в поле. А сама-то на сносях была со вторым. Махаю серпом, махаю, а тут как на грех, рожать приспичило! Родила парня, завернула в платок, да в тряпки какие были, положила его под суслон. Глянула, солнце-то высоко, а жито стоит! Снова серпом махаю, суслон за суслоном ставлю.

Смеркается, тени от леса длинные стали. Распрямилась. Ищу глазами тот суслон, где парня оставила. И вижу, Боже мой! Коровы по полю идут: стадо с пасвы возвращается! Ну, думаю – затоптали моего парня! Бегом к тому суслону. А он, голубочик-то мой, на месте! Лежит и не ревит, не плачет по-нонешнему. Жалко так стало. Взяла его, понесла домой.

Парня назвали Панькой. Было это в 1914 году, 1 сентября по новому стилю, родился на зыковском поле Шанин Павел Егорович.

Кто бы мог подумать тогда, что пройдут годы и тот лес, от которого на поле падали длинные тени, а позднее и само поле будет застроено домами братьев Мамоновых – Евгения, Василия и Степана, от этих домов возникнет на левом берегу Устьи, в километре от Зыковы, деревня Бережная.

Шел 1916 год. Отец воевал на южном фронте. Штыковая атака русских была отбита. От роты, в которой служил Егор Шанин, осталось 17 человек. Среди них, на счастье, земляк, его Мартынов Егор. Он был из деревни Широкая, в деревне его звали Егорином. Бежали вместе. Он видел, как упал Егор на ничейной земле, ближе к немецким окопам. Не гоже земляку покидать своего товарища. И этот отважный парень ночью приполз, чтобы забрать Егора, если живой. Пуля раздробила колено, отец потерял много крови, но был в сознании. Егорин поволок его по земле к своим и, чтобы не застонать от боли, как мама потом говорила мне, «отец отгрыз кусок шинели».

Раненых, а в том числе и Егора отправили в Одессу. Снова судьба: на Черном море служил матросом наш дед Михаил Шанин, лечился наш отец Егор Шанин, в г. Одессе, и лечился от ран в Грузии, а позднее в декабре 1942 года погиб в Крыму наш брат Федор Шанин. Шанины, предки и современники, всегда отстаивали Великую Россию и Великий Советский Союз. Ранение было тяжелым. Хотели врачи ампутировать ногу. Группу тяжелораненых перевезли в Москву, а с ними и отца. Весь 1917 год он был в госпитале. «К нам заходил великий князь со свитой, - рассказывал мне отец, - вручал ордена, кресты. Я закрыл лицо одеялом. Был конфуз. Когда свита отходила от моей койки, кто-то из вельмож объяснил: «Это большевик!». А я не знал, с чем его едят большевика».

Позднее в госпиталь из революции прибывали рабочие, солдаты и матросы, раненые в уличных боях. У них-то и получил отец пролетарское образование – свой «коммунистический университет». Рядом были настоящие большевики.

Так повествует о своем роде Марат Егорович Шанин. Можно спорить о мелких неточностях данного живого трогательного повествования. Но в целом оно верно освещает жизнь жителей устьянской деревни, привыкших к преодолению суровых реалий Севера. С чем можно не согласиться, так это то, что Михаил Шанин прослужил во флоте 25 лет. 25-летняя служба в России к этому времени была уже давно отменена. Очевидно, он служил действительную на Черноморском флоте и затем проживал в теплых краях. Но потянула неумолимо душа зыковского мужика на родину. И в возрасте около 40 лет он возвратился в Зыкову.

Так и жил бы этот трудолюбивый и безусловно честный, очень сильный и волевой зыковский парень Егор Шанин, спокойно трудился бы на своей земле-кормилице, если б не начались революционные события. Все перемешалось, все перевернулось вверх дном. Как разобраться в этой круговерти человеку, не имеющему ни одного класса образования. Шквал общественных идей захлестнул неподготовленное сознание простого зыковского парня, и незаполненный ум его впитал их как губка. Как легко внушить такому человеку, что такое есть истина. Все просто, все ясно стало в жизни. Теперь только делай по-правильному, а раньше было ведь все неправильно! Обращает внимание, что человек получил «образование», находясь в госпитале под влиянием одних и тех же настроений и мыслей от прибывающих в госпиталь раненых в уличных боях людей. Раненые с противоположными взглядами в госпиталь не попадали. А если б в период его «образования» он имел возможность видеть и слышать людей с разными взглядами? Какое тогда у него сложилось мировоззрение? Ведь в деревне Зыково от засилья помещиков он, во всяком случае, не страдал, да и был середняком. Но вот другой пример.

В деревне Зыково, одном доме от Егора, жил ровесник его Иван Порошин. Вместе росли, бегали, жили одними и теми же интересами. Были призваны на войну. Иван Михайлович Порошин, вышедший, в частности, благодаря смекалке и самообладанию, живым из газовой атаки немцев, находился в эти дни на улице, только в другом городе. Ноябрь 1917 года он встретил в Петрограде. Отряду революционных солдат, в котором он находился, была поставлена задача - задержать во время штурма Зимнего дворца Керенского. Прибыли к Зимнему, искали, но Керенский успел скрыться, переодетым в женское платье.

Опьяненные воздухом свободы солдаты шагали по улицам Петрограда. Шли не строем, а почти толпой, выражая радость, восторг криками и свистом. Навстречу по тротуару шел генерал и, увидев неподобающий строй и поведение солдат, сделал им замечание, замахал руками, закричал. Неожиданно из строя выскочили трое солдат с винтовками наперевес. Подбежали к генералу и вонзили ему штыки прямо в живот. Опрокинули в канаву и там закололи, как поросенка. Так быстро все произошло. «Ох, да, ведь так-то нельзя. Ведь нельзя так-то!» - всю жизнь сокрушался Иван Михайлович. Это смятение чувств навсегда врезалось в его душу.

В детстве я был в Зыкове книгоношей. Носил книги из библиотеки всем желающим жителям деревнь Зыково и Моста. Поражало то, что Иван Михайлович и Асекрит Павлович, тоже участник Первой мировой войны, заказывали мне книги только из полного собрания сочинений В.И. Ленина. Эти новенькие книги лежали в библиотеке на видном месте, на полке, но я ни разу не видел, чтобы их кто-нибудь брал. А я носил их им постоянно. Они с интересом читали эти книги, обменивались ими друг с другом и оживленно обсуждали прочитанное. Но при виде меня сразу замолкали. Я интересовался, что их в этих книгах так заинтересовывает. Иван Михайлович, прошедший Гражданскую войну, пояснил, что им хочется знать, что происходило в Революцию и Гражданскую войну в целом по стране. Я чувствовал, что они критически относятся к ряду происходящих событий того времени. Порою до меня доносились фразы типа: «Так-то ведь нельзя, расстреливать, … тысячу проституток…, не правильно так!».

Не могу не отметить третьего сверстника Егора Шанина из Зыковы трижды Георгиевского кавалера Тарбаева Василия Андреевича. Он почти всю жизнь скрывал заслуженные им боевые награды: три Георгиевских креста. Даже, при виде меня, школьника, как-то раз зашедшего к нему в избу, он торопливо спрятал эти награды со стола под стол.

Эти люди жили в одинаковых условиях, в одной деревне, оказались в гуще событий Первой мировой и Гражданских войн, но в отличие от Егора Шанина, выработали критическое, разносторонне мировоззрение. У Егора же эта критичность будет произрастать тоже, но позднее и медленнее. Все четверо, они, конечно, поддерживали Советскую власть и верили в нее.

Я хожу по своей деревне, хожу по следам выросшего здесь Егора Шанина, который более 20 лет являлся главным распорядителем на Едемской территории, унаследовавшей в своем наименовании следы чудской ведьмы, от слова «ведать.

Вернулся в Зыкову после излечения из госпиталя другой человек. Если в начале 1917 года Егор Шанин не знал, с чем большевика едят-то, то в конце года стал убежденным большевиком. Марат Егорович называет его «Хромым Егором» по аналогии с «Хромым Тимуром». Какое уважительное отношение у сына к отцу. Вот бы всем отцам иметь сыновей, так почитающих своих родителей. Ибо все начинается с семьи, от крепости ее зависит крепость общества и государства. Неслучайно сейчас наносится сокрушительный удар по семье в некогда христианской Европе. Но чем пленил его герой, оставлявший в ходе завоеваний пирамиды, сложенные из человеческих черепов?

В 1919 г. в Зыкове родился третий сын Шаниных – Федор.

До Устьи доходят сведения, что на Юге и в центральной России на помещичьих и монастырских землях создаются коммуны. Но в Устьянском крае нет земель ни тех, ни других, вся земля находилась в ведении органов местного самоуправления: деревенских общин. Егор Шанин, впервые на Устье, выступает с идеей образования коммуны. Такая коммуна, по его мнению, должна быть образована в деревне Зыково. Нашлись единомышленники. Но как убедить в этом зыковских крестьян, отдать землю коммуне, когда и самим не хватает. Возник длительный жаркий спор с односельчанами. В результате, зыковцы не уступили своей земли, а отослали их на противоположную сторону реки Устьи, в Богдановское урочище, расположенное между деревнями Едьмой и Дудино, на каменистые неугодья. В нем им было выделено 107 десятин, из них 24 десятины пашни, остальное сенокосы, выгон – пастбище и прочие неугодные земли. Характерно, что в этом урочище до этого времени никто не проживал. В древние времена это урочище выбрало для проживания чудское племя, которое «ушло в землю». Об этом племени свидетельствует сохранившийся до настоящего времени чудский памятник: большой, сколотый с трех сторон камень – чудский идол, указывающий на существование тут чудского мольбища. Древняя история соприкоснулась с настоящей. Как будто, на каком-то генетическом уровне зыковцы отослали нежелательных коммунаров на эту сакральную ненаселенную столько веков территорию.

Так, в 1919 году была образована Богдановская коммуна, получившая свое название по наименованию этого лесного урочища. Организаторами коммуны явились Порошин Иван Федорович, Порошин Иван Егорович, Шанин Егор Михайлович. Коммуну составили всего пять хозяйств, в которых насчитывалось 24 едока, из них старше 18 лет – 15 человек. По социальному положению все они принадлежали к середняцким хозяйствам. Главами хозяйств являлись: Порошин Иван Федорович, Шанин Егор Михайлович, Порошин Иван Егорович, Порошин Федор Дмитриевич, вдова Александра Дмитриевна Буторина.

Объявив себя коммунарами, зыковские крестьяне обобществили семь лошадей, одиннадцать коров, столько же овец, пять свиней, пять сох, два одноконных плуга, восемь деревянных борон и т. д. Обобществили также свои семена и запасы продуктов питания (2 -В.Л. Михайловский. Богдановские коммунары. Газ. «Ленинское знамя», 21, 23 марта 1967 г.).

Председателем правления сельскохозяйственной коммуны стал Порошин И.Ф., который был грамотным. Он написал Устав коммуны.

Марат Егорович так пишет об официальной регистрации Богдановской коммуны, которая произошла позднее ее образования:

- А завтра же, - писал мне из Москвы спустя много лет Валентин Евгеньевич Медведев, автор повести о Розе «Чтобы ветер в лицо», - будет у меня Федор Васильевич Базалов, теперь персональный пенсионер. Это он, будучи заведующим Вельским земельным управлением, 29 декабря 1920 года принял у себя Егора Михайловича и зарегистрировал Устав первой в уезде Богдановской коммуны.

Егор Шанин становится организатором и руководителем на Едьме. Неискушенному в вопросах общественного жизнеустройства уму кажется, что все теперь стало просто и ясно: наконец-то обретается возможность строить жизнь так, как надо было жить с давних пор людям. Надо помочь темному населению осознать свое заблуждение и направить его на строительство новой жизни. Впереди ждет только светлое будущее.

Однако идеалистические фантазии Егора стали быстро соприкасаться с реальностью жизни. Жители Зыковы оказались почему-то непонимающими. В коммуну вошли только единицы, а односельчане спрова́дили коммунаров их со своих глаз. Вместо ожидаемой благодарности односельчан, что он предложил им другой образ, наконец-то, поистине счастливой жизни - коммуну, возникла трещина в отношениях с населением. Она быстро расширялась. И в 1921 году он чуть не погиб.

Вот как пишет об этом Марат Шанин:

- Об аресте отца, - писал Павел мне на Камчатку. - То время я хорошо помню. Как будто это было вчера. Семья наша тогда жила в деревне Зыково в старом доме. Я дом тоже хорошо помню. Стоял он хозяйственной частью - помещением для скота с сеновалом: конюшней, скотным двором, сенцами к реке Устье. Красной стороной он был к дороге – главной улице. От соседей он был отделен изгородью – тыном. На улицу был забор из жердей с воротами и калиткой. Жилая часть дома была из двух комнат – общая и горница.

Было это в марте 1921 г., скорей всего в первой половине (21 марта 1921 г. – М.В.) . Мы все были (мать, бабушка, отец, Сергей, я и Федя) дома. Это было во второй половине дня. По деревне был слышен шум – приближалась толпа к нашему дому. Нас, Сергея, меня и Федю бабушка завела в горницу и сказала, чтобы мы молчали. В избу (нам было слышно) ввалилась толпа мужиков. Потребовала отца. Отец вышел на крыльцо. Его тут же сбили с ног и стали избивать. Были слышны крики: «Чего его тащить в волость, давайте посадим на кол!». Мы с Сергеем прильнули к окнам и боялись – потом нас посадили под пол. Как рассказывала мать и бабушка – отца вели, тащили и били. Потом стало известно, что его увезли в волость. Вечер и ночь прошли в тревоге. Огонь не зажигался. На первый или второй день, я точно не помню, мать забрала Сергея и меня и поехали в Никольское, в волость, чтобы проститься с отцом. По словам матери, его должны расстрелять. Мы ехали в розвальнях, на сене, мать закрывала нас пологом и тулупом. В Никольском Сергей и я видели каталажку (арестантское помещение) в приоткрытую дверь, когда мать говорила с отцом. Каталажка вся заполнена, заключенные все стоят на ногах – сидеть было негде, так как она была набита народом. Что говорили мать с отцом, я не знаю, мы были далеко, и все мое внимание было сосредоточено на охране. Когда возвращались уже домой, мама нас спрашивала - видели ли мы отца, и говорила, что мы «детки больше его никогда не увидим, так как сегодня ночью их расстреляют». Кого их, только отца или всех, не знаю. Где мы переезжали через Устью, я не помню – скорей всего в районе Дудино – по-моему, точно через Дудино.

Уточним возраст деток: Сергею было 9 лет и 6 месяцев, Павлу 6 лет и 7 месяцев, а Феде 2 года и 1 месяц.

Что испытывала наша мама? Какие беды выпадали на ее долю? Когда уходил отец на войну, она осталась беременной, как сама говорила позднее, «была на сносях со вторым…». Больше четырех лет ждала Егора с фронта. Вернулся солдат инвалидом. Нога не сгибалась в колене и была короче другой на 6 сантиметров. А что такое инвалид в крестьянском хозяйстве? Появился третий сын – Федя. Только начали жить. Но горе и беда ходили по пятам. За год до восстания не стало нашего деда, старого матроса Михаила Савельевича. Бабушка Александра Дмитриевна, да трое детишек мал-мала меньше, да хозяйство теперь остались у мамы на руках. Наша мама была маленькой, а смолоду даже щупленькой женщиной. Ростом она была ниже Юли, последней дочери. И вот теперь Егора расстреляют! За что? В чем виноват отец? Она меньше всего думала об этом. Она знала, что отец ни в чем не виноват. Он стал коммунистом в 1918 году. Организовал Богдановскую коммуну, убедил многих крестьян (пять хозяйств - М.В.) совместно вести коллективное хозяйство. И вот за это – теперь расстрел.

Но Советская власть не дремала. Как только началось восстание, коммунары отправили в Вельск из Зыковы (135 км по шоссейной дороге теперь – М.В.) Зойку, родственницу Егора, чтобы рассказать о мятеже и аресте руководителя коммуны. «Бежала Зойка бегом, ночью, - рассказывала мне мама, - и успела».

Из рассказа Марата видим, что арест Егора Шанина привел к быстрому сообщению о восстании на Устье в марте 1921 года. Об этом свидетельствует также и М.Л. Михайловский. Он пишет, что 22 марта в Вельске о восстании на Устье узнали от председателя Богдановской коммуны Порошина (3 - Мартовское восстание. К 50-летию Советской власти. По воспоминаниям М.М. Ушакова и М.Л. Михайловского. Газ. «Ленинское знамя», 26, 28, 30 июля 1966 г.). Следовательно, эта девушка доставила в Вельск донесение Порошина И.Ф.

- К вечеру роковой ночи прибыл в Никольское отряд конников. Отца и других активистов освободили. А нам все не верилось. Ребята, Сережа и Паня боялись, что мужики снова придут за отцом. А Федя ничего не понимал, мал был.

Что же происходило тогда на Устье? Почему был арестован Егор Шанин?

Марат Шанин о причинах ареста отца говорит так:

- Это было в марте 1921 года, когда мама ездила с детьми в с. Никольское проститься с отцом Шаниным Егором Михайловичем, которого восставшие кулаки и крестьяне приговорили к расстрелу за то, что «Егор Хромой» 26 декабря 1920 года в Вельском земельном управлении зарегистрировал Устав Богдановской сельскохозяйственной артели, первой в уезде, а может и на всем Русском Севере.

Можно понять огорчения сыновей, ведь речь шла о жизни своего отца-кормильца. Но откуда взялись кулаки в Никольской волости? Были относительно состоятельные крестьяне, такие, например, как семья свекора Егора - Алексея Овсянникова, имевшая водяную мельницу, но свое богатство эти трудолюбивые люди наживали неустанным, зачастую нечеловеческим трудом. Они и дочь свою Анну Алексеевну выдали замуж за Егора, чтобы она создавала свою жизнь, так же как и они, неустанным трудом. И дочь из зажиточной семьи создавала. Даже рожала в поле во время жатвы. Но и таких крестьян был незначительный процент. И если б они захотели поднять восстание, то в таком меньшинстве не смогли бы этого сделать. Овсянниковы, в частности, в восстании не участвовали.

Причина ареста Егора заключалась совсем не в том, что он зарегистрировал Устав Богдановской артели. Среди и без того ослабленных гражданской войной крестьянских хозяйств проводилась непродуманная продразверстка, в результате которой и без того скудные у населения средства изымались. Жители оставались без самого необходимого. Не во что становилось одевать, обувать и кормить семьи. Многие крестьяне не знали, как весной провести посевную, чем сеять. Надежда на то, что власть даст зерна взаймы хотя бы на посев, и та рушилась, потому что отобранный хлеб вывозился с Устьи. Какие уж там кулаки? Остро возникал вопрос - как жить крестьянину? Не случайно В.И. Ленин после этого срочно отменил такую, уже ставшую несостоятельной, в стране политику.

Моя бабушка, Мамонова Василиса Семеновна, так вспоминала об этом.

- В деревню приехали на лошадях. Стали ездить по домам и забирать лишнее в хозяйстве. А какое лишнее, когда сами не знаем, ка

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 56