Часть 3. Fleur rebelle.

4.7

Дульсинея Тобосская (исп. Dulcinea del Toboso) (настоящее имя Альдонса Лоренсо (исп. Aldonza Lorenzo) — центральный персонаж романа Мигеля Сервантеса «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский», возлюбленная, дама сердца героя романа. Дон Кихот описывает её так: "...в ней воплощены все невероятные знаки красоты, коими наделяют поэты своих возлюбленных: её волосы — золото, чело — Елисейские поля, брови — радуги небесные, очи её — два солнца, ланиты — розы, уста — кораллы, жемчуг — зубы..." Во имя этой сверх естественно обаятельной Дульсинеи герой совершает подвиги и славит её имя, но в её существовании до конца не уверен.

Бо́удика или Боадицея (кельт. Boudic(c)a, лат. Boadicea, ум. 61 г.) — жена Прасутага, тигерна, зависимого от Рима бриттского племени иценов, проживавшего в районе современного Норфолка на востоке Англии. После смерти мужа римские войска заняли её земли, а император Нерон лишил её титула, что побудило её возглавить антиримское восстание 61 года.

Часть 3. Fleur rebelle.

Сhild of promise.

1.1.

Снег растаял, как сахар в воде. По земле бегут ручейки, и вода в них сладкая. Блестящие сосульки, как леденцы. Если никто не увидит, горлышко не заболит. Если сосулька упадет на голову, то умрешь. Не ходи здесь. Кис-кис. Не ходи, а то умрешь.
У черной кошки нет блох. Маленькие блошки боятся темноты. Черная кошка бродит тут и там.... Тарарам! Я тебя люблю! Тру-лю-лю! Пора на обед. Над крыльцом сосулек нет. Рыбка – для тебя, шоколадка – для меня...
– Эй, малышка! Твоей подруге здесь не место.
У дяди Фреда усы-ежи. Надо жмуриться, когда он целует, а не то колючки в глаза.
– Блохи не садятся на черную кошку, потому что боятся темноты.
Дядя Фред смеется, как тромбон. Добрый тромбон.
– Смотри, какая худенькая. Очень голодная. Можно, я возьму? Пожа-а-алуйста!
– Но, милая, разве твоя подруга артистка? Ты же знаешь, здесь только артисты живут и столуются.
– Она будет артисткой, обещаю.
Дядя Фред – старый добрый тромбон.
– Ну, смотри! Ты дала слово.
Черная кошка будет артисткой. Будет, будет! Об-ещ-ание. Любить и хранить. В горе и радосте. Мыть руки перед едой мыльной водой. Мыло вкусное для носа, но противное для рта. Противное, как рыба. Вонючая рыба для кошки-артистки.
Если тихонечко бросать под стол, никто не запретит.
– Это так несправедливо...
В газетах всегда так. Несправедли-и-иво. Газеты читают, чтобы огорчаться и спорить.
– В Центральном Парке...
– Бог ты мой! Что там еще стряслось?
Если пойти в Центральный парк, можно умереть.
– Ограбление средь бела дня.
Если пойти в Центральный парк, можно всё потерять.
– Ну, это не новость... Хлеб у всех есть?
– Как вы не понимаете! Этот парк должен был стать воплощением демократических принципов и свобод. Социальное равенство было девизом и главной идеей при проектировании... А теперь что же?!
Цыгане в парке крадут детей. Полицейские бьют цыган. Цыганские дети плачут. Грязные цыганские дети плачут и протягивают тонкие ручки: "На хлебушек". Голодные худые дети, как кошки, на холодной земле. Дети под снегом на гнилой листве.
– Шайка Твида, эти ворюги из Таммани-холл, сократили финансирование. Некому ухаживать, некому охранять. Детка, ешь рыбку.
– Так вот, значит, как выглядит торжество американской демократии. Позорно, опасно для жизни и с гнильцой!
– Ничего смешного. Нельзя допустить, чтобы эти мерзавцы окончательно погубили парк. Кто-то должен... Ай, мамочки! Что это?
Кошка-артистка удрала в окно. Хорошенькое представление! Все смеются и больше не огорчаются. Все, кроме мамы. Мама читает слишком много газет.
– Поела, детка? Ступай наверх. Тетя Люси за тобой присмотрит.
– Какая еще тетя? Нэлл! Сегодня воскресенье! Неужели, ты опять...
– Мне нужно на собрание комитета по охране природы. Я обещала.
– Пусть он горит синем пламенем, этот чертов парк, со всеми своими принципами и клятыми комитетом. Сегодня ты останешься дома.
– Не при ребенке.
За закрытыми дверями кричат. Чтобы никто не услышал криков, включают воду. Вода течет и течет. Потому что обещания надо выполнять. Потому что мама хорошая. Она не останется дома, пока голодные и грязные дети с тонкими ручками мерзнут и плачут в парке.

Малыш наверху заплакал. Его мама тоже одна из этих современных женщин.

Блестящие палочки держат ковер на лестнице, чтобы не убежал.

Тетя Люси красивая, но уставшая. Она пахнет лекарствами и от них, как мертвая, спит в кресле. Малыш один. Блестящие мокрые дорожки на щеках. Умеешь сморкаться? Дуй в нос. Ну, чего ты плачешь, как маленький? Приснился плохой сон? Ты мигай, звезда ночная! Где ты, кто ты – я не знаю. Высоко ты надо мной, как алмаз во тьме ночной. Не плачь, Терри. Если ты не будешь плакать, я тоже не буду. Клянусь-обещаю. В горе и радосте.

1.2.

В саду вокруг церкви Риверсайд цвели яблони. Нарядная толпа расступилась, пропуская к порогу экипаж. Показалась невеста в бело-розовых, пенящихся шелках, и все взоры обратились на неё. В самом деле, особое сияние окружает невест или людям так только кажется, а зрелище все же чудесное. Словно радуга в небе: увидишь – душа радуется.
– Говорят, суббота – плохой день для свадьбы, – сказал Ричард.
На невесту он не смотрел. Мял брачную лицензию и враждебно поглядывал на репортеров, толкающихся у церковной ограды.
– А жениться в мае – к бесплодию и несчастьям, – лицензию Эллен у него отобрала, порвет еще случайно. – С каких пор ты стал суеверным? Только посмотри, какой день! Весенние свадьбы самые красивые.
Ричард пожал плечами.
– Весной погода капризна. Сегодня солнечно, завтра – дожди и грозы.
Ясное дело, жених нервничает.
–Ой, прости! – Эллен собиралась только похлопать его по плечу, но её толкнули сзади. Пришлось повиснуть у него на локте, чтобы не упасть. – Ну и столпотворение! Все-таки правильно вы решили: лучше отпраздновать тихо и без огласки, чем...
Эллен сама себя не услышала. Репортеры надрывали глотки, пытаясь привлечь внимание невесты и гостей: "Мисс Вандерберг, снимок для «Таймс»! Снимок для «Нью-Йорк Геральд»!" Толкотня, крики, магниевые вспышки фотокамер.
Радужное ощущение чуда пропало, как не было его...
Если бы газетчики пронюхали о том, что в субботу еще одна американка выходит за английского аристократа, молодоженам пришлось бы несладко. Пусть Ричард недоволен, что не может объявить Нору своей женой официально. Всё лучше, чем свадебный подарок в виде скандала в прессе. Эллен представляла себе заголовки: "Сын герцога и актриса! Тайный роман! Внебрачный ребенок!" Бррр....
Вслух она сказала:
– Вот увидишь, всё будет хорошо.
– Мисс Корнелия Вандерберг имеет основания на это рассчитывать, – кисло отозвался Ричард, ограждая спутницу от напирающей толпы.
В самом деле. Два миллиона долларов приданого – хороший повод, чтобы наплевать на суеверия.
– Но счастья деньги не гарантируют, – пробормотала Эллен, цепляясь за него, чтобы устоять на ногах. – Посмотри на них! Захлебываются от восторга. А накануне писали, что Вандерберги спешили со свадьбой, опасаясь, что невеста подурнеет от слез. Знаешь, а ведь я могла быть на её месте.
Ричард воззрился на неё с изумлением. Очередной любопытный пихнул его, протискиваясь к церковной ограде, а он даже не извинился. Годы в Нью-Йорке не сломили английский дух вежливости: Ричард был верен привычке просить прощения у тех, кто налетал на него из-за угла и наступал на ноги в конке.
До сегодняшнего дня.
"Хорошее начало", – поздравила себя Эллен. У неё не было слов утешения на случай "Жена не возьмёт мою фамилию", но она могла отвлечь его болтовней.
– Видишь даму, которая поправляет невесте шлейф? Её мать. В девичестве Ада Риверс. Дочка плантатора, как и мама. Риверсов тоже разорила война. В Бостоне они с мамой жили на одной улице. Обе воспитаны, как леди, но бедны, как церковные мышки. Обеим внушалось, что вернуть деньги и положение можно только через замужество. Вандерберг сделал маме предложение первой. Всем казалось, что подцепить железнодорожного магната – это предел мечтаний для сироты без приданного. Но мама отказывала и более выгодным женихам. Они с отцом тайно обручились, когда им было по шестнадцать. Дедушка не знал. А вот бабушка явно догадывалась. Поэтому спешила избавиться от мамы. Звала её вздорной упрямицей, говорила: "Посмотрите-ка, у самой ни гроша, а она ещё выбирает! Мы растили тебя, как родную, и вот, как ты платишь за нашу доброту!" Солидный долг, а? Век не расплатишься. Судя по тому, что я слышала от отца и дядюшек, мама занимала в их доме положение немногим выше прислуги.
Ричарду было не до историй. Со всего города стекался народ, чтобы поглазеть на "Свадьбу века". Полицейские свистки раздавались отовсюду, но стражи порядка не справлялись с наплывом зрителей. Ричарду пришлось ухватиться за фонарный столб, чтобы выбраться из потока людей, ломящихся к церкви. Эллен посмотрела на него, запрокинув голову, и благодарно улыбнулась. Он так мило оберегал её всю дорогу. Вот и теперь: он смущался, но продолжал обнимать её, ограждая от толчеи.
Настоящий рыцарь.
В такие минуты Эллен понимала, почему Нора влюбилась в него.
– Ты ни коим образом не могла оказаться на месте мисс Вандерберг. Это нелогично. Если бы твоя мать не сдержала слово, данное отцу, ты вообще не появилась бы на свет.
С другой стороны, Эллен не постигала, как Нора терпит его занудство.
– Ой, да брось! Ты же понял, о чем я.
Ричард нырнул за спину полицейскому, который пытался расчистить дорогу для экипажей.
– Мы не могли выбрать худший день, чтобы зайти к пастору, – пробормотал он, понимая, что далеко им таким манером не уйти. – Хорошо. Предположим, твоя мать была бы ... более практичной. Какими бы ни были обстоятельства твоего рождения и воспитания, мне трудно представить тебя образцом смирения. Покорная дочь, идущая к алтарю, потому что мама хочет видеть её герцогиней, – это уже не ты, Эллен. Ты сбежала бы из дома среди ночи, спустившись из окна по простыне.
Эллен сомневалась, что это был комплимент, но чувствовала себя польщенной.
– А чего ты хочешь? Мои родители те еще авантюристы! В конце концов, они сбежали из дома, чтобы пожениться. Долгое время никто в Бостоне не слышал о них. Но вот этим летом миссис Вандерберг пригласила маму выступить на вечере в её Мраморном доме в Нью-Порте. Там буквально всё из мрамора. Хозяйка весь вечер не подавала виду, что знает маму, и только на прощание спросила: "Понравился тебе, Лали, мой маленький Версаль?" Мама сказала, бедняжка Ада этим упивалась. Так и сказала: "бедняжка".
– Осторожно! – Ричарду пришлось привлечь Эллен к себе, чтобы провести её через гущу толпы за угол.
Но и тут яблоку негде было упасть. Невеста и её именитые гости давно скрылись из виду, однако столпившиеся у церковной ограды зеваки продолжали бороться за места в первых рядах, чтобы увидеть, как молодожены будут выходить из церкви.
– Ты устала? Хочешь пить? – Ричард всё больше нервничал, оглядывая запруженную народом улицу.
Эллен и правда немного запыхалась.
– Пойдем! Я знаю, как войти в сад. Переждём, пока это безумие не закончится.
Её спутник чуть слышно вздохнул и позволил затащить себя в кусты.
Прожив в Нью-Йорке несколько лет, Ричард выучил номера улиц, но так и не стал в городе своим. Плутал, не зная коротких путей, терялся, не понимая местных законов. Очень гордый – сам он о помощи не просил. Поэтому Эллен просто объявила, что пойдёт с ним в ратушу, а затем к пастору. Благо, к её бесцеремонности он привык.
С годами – как Тед и предрекал.
– На деньги, которые были потрачены на эту свадьбу, можно было построить три больницы, – ворчала Эллен, продираясь сквозь сирень к отверстию в ограде. – Господи, какое счастье, что я не Корнелия Вандерберг, и мне не нужно продаваться за титул!
Ричарда это заявление развеселило.
– Ты вышла замуж за одного из самых богатых титулованных наследников Англии.
– ... которому наследство и титул даром не нужны. – Эллен рассмеялась. – Таково уж мое везение.
Вышли они, как она и рассчитывала, к садовому фонтану в глубине церковного двора. Каменная голова ангела будто выглядывала из стены. Вода текла из его точеных губ тонкой струйкой, журча и поблескивая на солнце. Двор был пуст и усеян яблоневыми лепестками. Об ужасном столпотворении на улице напоминали только гул и свистки полицейских.
Ричард отвернулся, пока Эллен умывалась и пила, наклонившись над зеленой от мха каменной чашей. Казалось, он любуется уходящими в ясное небо шпилями церкви.
Вдруг он сказал:
– Я мог быть на месте жениха.
Эллен вытерла губы и недоуменно воззрилась на него. Что значит "мог бы"? Свадьба в субботу.
Ах, ну да... Он про того жениха, который стоит у алтаря сейчас.
Помедлив, она спросила:
– Твой отец приедет на церемонию?
Ричард ответил равнодушно, глядя в сторону:
– Отец написал, что если уж мне взбрело в голову жениться на американке, то надо было хотя бы выбрать богатую. Он заметил, что не вычеркивает меня из завещания только потому, что других наследников у него пока нет, и напоследок выразил надежду, что я одумаюсь. Пообещал в этом случае выделить деньги на воспитание моего бастарда. Отвечая на твой вопрос, среди желанных гостей на моей свадьбе его не будет.
Эллен подавила желание обрушиться на старого герцога. По опыту знала, что этим только выведет друга из равновесия и ещё сильней огорчит.
– Ба, Ричард! – она щелкнула пальцами. – Так нам надо было выставить тебя на торги?
– Выгодную сделку могли бы заключить, – он приподнял бровь и на секунду задумался, словно подсчитывал наивысшую ставку. – Богатых наследниц, как я заметил, в Америке много, а английских герцогов всего двадцать семь. Половина из них старики, а оставшиеся либо женаты, либо несносны по каким-то причинам. Надо думать, я из вторых. Но вы могли бы выдавать это за аристократизм.
Переглянувшись, они рассмеялись.
– А что брат? – Эллен коснулась ещё одной болезненной темы.
– Грэм... У него дела в Париже.
Притвориться равнодушным на этот раз не получилось.
Эллен нахмурилась.
– Тогда, может, стоит перенести церемонию?
Ричард покачал головой.
– Больше никто не назовёт моего сына бастардом.
Улыбку, как ветром сдуло. Для человека, который вот-вот соединится в браке с любимой, он вообще выглядел не слишком счастливым.
– Какой занятой человек твой брат! – Эллен прикусила язык, но поздно.
Ричард отвернулся, давая понять, что тема закрыта. Ни за что не признается, что любит брата и скучает по нему. Но об этом достаточно красноречиво свидетельствовало второе имя, которое он выбрал для сына.

Грэм Граднчестр.

Как она слышала, само обаяние, весёлый и дерзкий, превосходный наездник, знаток театра, всеобщий любимец... И, как она подозревала, легкомысленный болван. Порвал с семьёй ради женщины, которую даже не любил.
Очередная подающая надежды актриса вскружила ему голову, но лёгкая интрижка имела последствия. Драка с бывшим любовником привела к срыву спектакля, позорному изгнанию из театра и скандалу в прессе. Лишившись работы и доброго имени, девица в довершение всего объявила юному джентльмену, что ждёт ребенка. И юный джентльмен объявил семье, что его долг жениться. Какое благородство!
Может, стоило хоть немного подумать об отце, который всю жизнь сражается за родовое поместье, балансирующем на грани банкротства? О младшем брате, которому придется в одиночку сносить осуждение общества и отцовский гнев?
Старый герцог, горько разочарованный в любимом сыне, не делал поблажек второму наследнику. Внушил трепет и чувство ответственности за то, что удалось создать и сохранить предыдущим поколениям, но не дал любви.
Эллен втайне ненавидела всю семейку.
По её мнению, Грэм просто нашёл повод, чтобы увильнуть от обязанностей. Ребенок не выжил. С женой он после этого разошёлся. "Дела" в Париже, как думала Эллен, заключались в том, чтобы веселиться с богемой и проматывать оставшееся от рано умершей матери наследство в кабаре. Но справедливости ради: в том, что Ричард подавлен накануне собственной свадьбы, братец Грэм виноват лишь отчасти.

Ричард...

Единственный друг Теда, которого его кошмарный отец не смог ни подкупить, ни запугать. И также единственный друг Эллен, с которым она могла разделить бремя тайн, которые положение жены Теда обязывало хранить. Это положение давало огромную, почти фантастическую власть, чтобы помогать людям. Но, увы, помочь Ричарду они оба при всем желании не могли.
В Америке Ричард был чужаком, и это не менялось с годами. Он не мог найти работу, которая приносила бы доход, позволяющий вести аристократический образ жизни, к которому он привык. Состояния в Нью-Йорке сколачивали "разбойники с Уолл-стрит". Ричард не смог бы составить этим волкам конкуренцию. Не захотел бы, что главное.
Принципы гордого потомка рода Грандчестеров и пуритане сочли бы чересчур строгими. Знаменитая американская предприимчивость – с его точки зрения, отвратительная изворотливость торгашей. Реклама – ложь, хитрость, возмутительная манера себя расхваливать. Стремление к успеху – поклонение доллару. Прямолинейность американцев – грубость, наглость, отсутствие такта. Его коробило от того, как свободно американцы говорят о деньгах, и оскорбляло то, что слово джентльмена для них ничего не стоит. Повсюду он невольно отмечал проявления низости и дурного вкуса.
Было время, когда Эллен сердилась на Ричарда, считая его снобом и брюзгой, но спустя годы тесного общения с англичанами она смогла посмотреть на вещи его глазами. Как ни грустно было признавать это, но её муж и тут оказался прав: его другу не подходил американский путь. И чем тут поможешь, если наихудшие страдания Ричарду причиняла его собственная гордость?
Охлаждение в отношениях с Норой наступили, когда она вернулась на сцену после рождения сына. Возвращение получилось вынужденным: молодой семье нужно было на что-то жить. Пожалуй, Ричард и не возражал бы. Гонорары жены были солидным подспорьем к тому, что он зарабатывал как инженер-механик у Теда в гараже. Паре больше не приходилось делать покупки в магазине "Все по 10 центов".
Но Ричард, пожалуй, предпочёл бы, чтобы Нора страдала из-за того, что ей приходится оставлять сына и мужа, а не прыгала от счастья, получив роль. Когда она убегала на репетиции, оставляя после себя шлейф новых французских духов, вид у её мужа был, мягко говоря, кислый. Не то чтобы Нору не радовали материнство и замужняя жизнь, но естественной средой для неё был театр. С детства они любила его, жила и дышала им.
Молодому мужу не нравилось быть на вторых ролях. Эллен представляла, какие муки доставляла ему сама мысль о том, что он не может самостоятельно обеспечить семью. Вечный дублёр. Он не мог соперничать с братом за место в сердце отца, как бы ни старался. Должно быть, ему казалось, что он теряет жену. Вспышки ревности, прежде распалявшие страсть между ними, теперь заканчивались ссорами.
Пару месяцев назад Эллен услышала, как они спорят из-за слишком откровенной сцены в спектакле. Она попыталась было разрядить обстановку шуткой. Мол, Ричарду не стоит ревновать Нору к партнёру по сцене. Всем известно, что партнера в этом смысле скорее заинтересует сам Ричард. К её изумлению, мистер Грандчестер разразился пламенной речью о развращенности театральных нравов, а затем вышел, хлопнув дверью.
Тихий, сдержанный, идеально воспитанный Ричард устроил сцену? Нора была поражена не меньше, чем Эллен. Спустя месяц она объявила подруге о том, что они с Ричардом наконец-то женятся.
Шутки о долгой помолвке Ричард выслушивал, сжав челюсти. Люди не догадывались о том, как его тяготила необходимость год за годом откладывать свадьбу. Только самые близкие понимали, что разрыв с отцом означал для него отказ от куда более ценных вещей, чем наследство и титул. Он терял свое место в жизни и связь с поколениями предков, которой гордился и дорожил. Он чувствовал, что подводит отца, которого несмотря ни на что любил. Ради сына? Из любви к Норе? Пожалуй.
Однако Эллен боялась, что свадьба – это отчаянная попытка удержать жену, заявить на неё свои права и сохранить гордость. Подумать только, брат нашёл в себе смелость пойти против родительской воли и поступить по чести, а он не сумел. Вынудил любимую женщину ждать свадьбы годами. Позволил себе забыться настолько, что до брака сделал её своей. Бросил тень на её репутацию. Подверг унижению. Дал повод для грязных сплетен о происхождении сына. Не смог обеспечить им достойную жизнь. Трус! Слабак!

– Не нравится мне этот взгляд, – голос Ричарда вывел её из размышлений. – Ты что-то замышляешь.
– Увы, нет, – вздохнула Эллен, – никаких лифтов, я обещала. Могу лишь напомнить, что твоя американская семья любит тебя и надеется, что ты будешь счастлив. А большего ты ведь не примешь, упрямец этакий? Нечего ухмыляться. Мне надоели парадоксы страсти ещё в детстве, когда я целыми днями торчала за кулисами. Мои родители – чёртовы Ромео и Джульетта. Они исчерпали все темы для разговора ещё в первый год брака. Думаю, они не разошлись тогда только потому, что родилась я. Потом у них появилось общее дело и миссия: сделать из меня звезду сцены. Как ты знаешь, не выгорело. Но они до сих пор живут душа в душу. Полагаю, только потому, что Майк – единственный человек в мире, который способен маму рассмешить. И в целом свете только мама находит очаровательной его привычку распевать патриотические ирландские песни в ванной.
Ричард рассмеялся.
– Я вполне довольна своими родителями, знаешь ли. Ведь я не та бедная девочка, которую мать продает за титул. И ты не тот унылый герцог, который сейчас произносит лживые клятвы у алтаря. Хочешь повод для праздника? Тебе не надо на мне жениться! Я не моргнув глазом растратила бы всё твое состояние на благотворительность.
Ричард, всё еще смеясь, снял лепесток с её волос.
– Ты удивительная женщина, Эллен.
Жест невинный, но обоим почему-то стало неловко.
– Тебя удивляет, какая я бестактная и настырная, так и скажи. Свою драгоценную Элеонору ты даже ко мне ревнуешь. Не будь таким собственником, и всё будет хорошо. Суеверия ничего не значат, если в них не веришь. Мы с Тедом поженились в мае, и смотри, – она с улыбкой положила ладонь на слегка округлившийся животик, – глупые предрассудки уверенно опровергаем.
Сцена стала ещё более неловкой. Из-за фонтана вдруг вышла заплаканная Корнелия Вандерберг, будущая герцогиня Монсоро. Её мать в сопровождении двух служанок показалась на другом конце двора. Никто и слова не произнес, но багровое от злости лицо и прищуренные глаза матушки говорили о случившемся достаточно красноречиво. Девушка с идеальной осанкой, стоившей многих часов мучений в железном корсете, молча шла по двору к церкви. Прекрасная, как цветущие яблони, окружающие её, она на мгновение обернулась.
Эллен могла поклясться, на неё в жизни никто не смотрел с такой ненавистью.

1.3.

Могло показаться, что Тед играет в шахматы сам с собой. Над спинкой стула едва виднелась всклокоченная, фантастически рыжая макушка.
Нора улыбнулась, на ходу вытаскивая из сумочки гребень.
– Привет! А где все?
– Прохлаждаются, пока я работаю нянькой, – Тед хмыкнул, приподняв скатерть. – Вот полюбуйся. Твой сынок далеко пойдёт. Отгрыз голову королеве, а теперь принялся за слона.
– У него зубки режутся, – Нора помахала насупленному малышу.
Выманить его из-под стола не удалось. Игра была слишком увлекательной. Досталось не только слону и королеве. Павшие в шахматном поединке фигурки были со всех сторон понадкусаны. Что поделаешь? Придется купить дяде Фреду новые шахматы.
– Твой ход, папаня, – пискнула макушка.
Тед фыркнул.
– Не зови меня "папаня", Морковка.
Девочка в долгу не осталась.
– Не зови меня "Морковка", папаня.
Тед вскипел.
– Кто тебя учил так ходить, а? Рыцарь не может пойти наискось. Это не по правилам.
– Кто придумал эти правила? – с вызовом поинтересовалась девочка.
Нора прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Поистине, ответ, достойный дочери Нэлл. Даже звучит, как один из маминых лозунгов: "Нам говорят, что мы действуем не по правилам. Но кто придумал правила, спрашиваю я? Может, правила пора менять?!"
– Брамины, – прорычал Тед, – тысячу лет назад. И поверь, не для того, чтобы какая-то шестилетка меняла их по своему вкусу. Рыцарь ходит буквой "Г". Запомнила?
Нора, засучив рукава, принялась приводить в порядок волосы крестницы. Чудесные, волнистые, почти алого оттенка волосы достались ей от бабушки. Но как же они спутываются, это ужас. Девочка сносила пытку безропотно. Привыкла.
– Мой рыцарь сидит на коне, – сквозь сжатые губы прошептала она, – и едет куда хочет.
Тед нахмурился.
– А-а, так ты, значит, у нас особенная, да? Тебе можно мухлевать?
Девочка сжалась и всхлипнула.
– Прости, прости, Цветочек, – Нора погладила её, поцеловала в макушку. – Я почти закончила. Сейчас, только косы заплету.
Малышка отодвинула от себя шахматную доску.
– Если я пойду по-другому, то проиграю, – печально сказала она. – Ты убьёшь рыцаря, а затем поставишь мне мат.
Её отец был непреклонен.
– Учись поигрывать с честью.
Нора закатила глаза. Зачем быть таким суровым? Дал бы дочери выиграть хоть раз. Нет же, заставил доиграть партию. Бедняжка со слезами на глазах наблюдала за тем, как погибает её рыцарь. Вдруг из-под скатерти высунулась детская ручка и протянула ей ферзя. Нора улыбнулась. Как славно, что несмотря на разницу в возрасте дети ладят!
– Спасибо, – вздохнула малышка, обращаясь то ли к Норе, то ли к её сыну.
Зажав ферзя в кулачке, она сползла со стула и скрылась под скатертью. Тед не выглядел довольным. Сам жалел, что круто обошелся с дочерью? Трудно сказать.

С тех пор, как появился шрам, весельчак Тед изменился. Если он улыбался, то криво и как-то безрадостно. У него вошло в привычку поворачиваться к людям здоровой половиной лица. Казалось, он всегда чем-то раздосадован, поэтому не смотрит прямо.
Нора не очень-то верила, что шрам появился в результате несчастного случая на охоте. Нэлл никогда не умела обманывать. Муж Норы тоже в этом не преуспел. Их поведение давало понять, что здесь кроется какая-то тёмная история. Впрочем, Норе таковой представлялась жизнь Теда и Эллен в целом... И ей не нравилось быть единственной, кто не понимает, что происходит. Одно Нора знала наверняка: муж и друзья оберегают её, поэтому не говорят правды. Эллен отшучивалась. Ричард отмалчивался. И от его недомолвок Нора порой так уставала, что начинала завидовать Эллен.
Тед честно выкладывал всё, как есть. Бывало неприятно, но всё же лучше знать, что человек думает, чем гадать, почему он держится с тобой отчуждённо и холодно.

Да, пожалуй, Тед сказал бы ей правду.

– А не выпить ли нам чаю? – Нора улыбнулась. – Полагаю, мы заслужили... Где же он был? Ах, вот! По капельке, – она выудила из буфета бутылку, в которой плескалась янтарная жидкость.
Тед идею поддержал, и после чая с "капелькой" рома заметно расслабился.
– Отец воспитывал тебя в строгости, да? – Нора начала издалека.
Тед покрутил в руках фигурку павшего рыцаря.
– Твоя крестная думает, что я круто обошёлся с тобой, Морковка.
Не получилось издалека. Ну, что ж...
– Мой отец заставил бы меня разыгрывать эту партию ход за ходом, снова и снова. Месяцы, годы, и так до тех пор, пока я не выиграю. Нет, разумеется, он не тратил бы время на игры с маленьким тупицей. – Тед криво улыбнулся. – Нанял бы гроссмейстера. Эй, Морковка! Ты злишься на меня?
Из-под стола послышалось бурчание:
– Нет. Папаня.
Тед рассмеялся.
– Хорошо. Хочу, чтобы ты понимала: сильный соперник тебе не враг, а учитель. Опыт и знания, которые ты можешь почерпнуть в поединке с тем, кто сильнее, – лучший выигрыш, чем удачно разыгранная партия. Мой отец говорил что-то подобное, но сам в это не верил. Я только и слышал от него: "Мой сын должен побеждать!". Как будто победа – это всё, ради чего стоит жить. Как будто... Сколько рома ты сюда налила?
Нора невинно пожала плечами.
– Пытаешься меня споить? Зачем? – Тед веселился, строя догадки. – Это должно быть что-то, о чем я бы не стал откровенничать на трезвую голову. Я заинтригован, Элеонора.
В отличие от его жены, Нора умела держаться роли.
– Мне показалось, ты был не в духе, – она мило улыбнулась. – Как дела в гараже?
– Ха! Отлично. Тот, кто сомневался, что ньюйоркцам нужны извозчики-автомобилисты, пусть локти кусает. Вот только в городе теперь столько электромобилей, что наши не отличишь от обычных. Покрасить их в желтый, что ли, не знаю..., – о работе он мог говорить бесконечно, как все мужчины. – В прошлом месяце пришлось уволить половину извозчиков. Негодники утаивали часть прибыли. Но это ничего! Твой муж как раз пытается усовершенствовать немецкий "таксометр". Эта штуковина будет показывать, сколько машина проехала за день. Если парень вздумает вместо работы катать по городу подружку, мы узнаем. Дорогая, а ведь тебе это совершенно неинтересно. Даже выдающиеся актерские способности не спасают. Плесни еще и спрашивай уже, чего хотела.... – он рассмеялся. – Но учти! Моя жена тебя за это не похвалит. Возможно, будет бить посуду. Настроение у неё в последнее время...
– Тогда не стоит, – Элеонора мягко забрала у него бутылку, – ты же знаешь, это "не в последнее время". Это из-за отца. Нэлли очень переживала, когда он...
– Стал зашибать? – Тед скривился. – А знаешь, от чего я оооочень переживаю? Моя жена призрак. Нет, серьезно. Я вижу её только по ночам. Морковка не даст соврать. Когда твоя мама проводила с нами выходной в последний раз? Бог ты мой...
И он принялся жаловаться, как ему надоело, что Эллен вечно нет дома, что она носится с какими-то сиротами, бродягами, цыганами, студентами, матерями-одиночками, и им несть числа, этим обделенным и ущемленным в правах. При этом ей некогда причесать собственного ребенка и заварить мужу чай. Так пусть не удивляется, что муж добавляет в чай ром. Хоть какое-то утешение, когда жена такая жестокая и скупая на ласку...
Послушать его, так он жалеет о своем выборе и уже давно развелся бы, если бы не общий ребенок. Нора слушала с усмешкой. Близкие люди знали: что бы Тед ни говорил, он любит жену настолько, что умрёт и убьёт за неё. О том, что Эллен приходит домой поздно, знал весь пансион. И о том, что Форсайты бьют посуду во время ссор. И о том, как бурно они потом... Наивные. Включают в воду в ванной и думают, их не слышно.
Нора и месяц не продержалась бы в таком сумасшедшем браке. Но в последнее время думала перед сном: может, чашку разбить? Что угодно, лишь бы не лежать в напряжённой тишине с подступающими к горлу слезами. Наверное, её муж тоже много чего сказал бы о том, что ему не нравится. Но проблема в том, что он не говорил.
А Тед через пять минут жалоб уже забыл о своём "несчастье". Вытащил из-под стола дочку и кружил её на руках по комнате. Сын Норы был не из тех детишек, которые безропотно позволяют себя тискать. Но дело шло к вечеру. Малыш был уже сонный. Когда Нора взяла его на руки, он прильнул к ней, не выпуская из рук уже изрядно покусанного ферзя. Девочка хохотала, летая на руках отца, и малыш тоже заулыбался.
– Какая идиллия! – с порога восхитилась Эллен.
– А то! – отозвался Тед, едва взглянув на неё. – Вас не было сто лет. Нам с Норой надоело одиночество. Мы поняли, что обойдёмся без вас, и поженились. Здорово, правда?
Повисла тишина.
– Я пошутил, – добавил Тед, слегка приподняв брови.
Прошло много лет с тех пор, как они впервые пили чай вместе в гостиной Белроузов, а он смотрел на Эллен всё так же. Словно в комнате нет никого, кроме неё...
Нора не знала, почему её муж отводит глаза, но ей стало тоскливо.
– Почему у тебя цветы в волосах? – Тед нахмурился. – Где вы были?
Всё такой же ревнивый, с ума сойти.
– Шутка? – Эллен тряхнула головой, сбрасывая лепестки. – У твоего друга свадьба, а ты такой... Хей! Я женился на твоей невесте, пока ты ходил за брачной лицензией! Браво, Тед. Кстати, – она вытащила из сумочки пару листков, – не потеряйте. Отвечая на твой вопрос, мы были в церкви. Ждали, пока разойдутся толпы, желающие увидеть, как новоиспечённая герцогиня Монсоро пройдёт пять шагов до автомобиля под звуки оркестра. Умираю, пить хочу. Фу! Это что, ром? Тед, я же просила... Привет, солнышко! – малышка, подбежав к матери, обняла её. – Осторожнее, милая, не так сильно. Подожди, я сниму плащ.
У Норы от сердца отлегло, когда муж поцеловал её в висок, а затем нежно погладил по волосам задремавшего сынишку.

Не то, чтобы она была такой же безумно ревнивой, как Тед...

Но Эллен так изменилась за эти годы. Просто на зависть всем женщинам, у которых после родов портится фигура, она из милой, но нескладной девушки превратилась в красотку с формами, как у Анны Хельд. Одеваться стала по-другому. Вроде бы скромно, но с шиком. В изумрудном плаще с пелериной, румяная и свежая, как ягодка в утренней росе, она гораздо больше, чем в юности, напоминала свою мать. Пожалуй, Теда можно было понять. Мужчины на улицах то и дело оглядывались вслед его жене. Она носила короткую, дразнящую общественные устои стрижку, держалась раскованно и просто, удачно острила... Пожалуй, Нора и себе могла простить минутное раздражение.
Ни одна любящая жена не осталась бы спокойной, если бы её муж провел целый день в компании молодой копии Филомелы Дю Морбиан. И коль скоро Нора сама числится красавицей, её ревность, наверное, можно считать комплиментом.
Но сколько сил, сколько времени ушло, чтобы вернуться к прежней форме! Нора не могла перестать есть сладости, пока ждала сына. На неё будто нашло помешательство. Думала, что муж её разлюбит, плакала и ела шоколадные конфеты горстями... Кошмар!
А мама ещё подливала масло в огонь. Пичкала её свежей выпечкой и приговаривала: это не страшно, дочка, что ты не сможешь вернуться на сцену. Мы – актеры-ремесленники. Нам не достичь мировой славы. Да и не стоит оно того! Посмотри на бедняжку Сару Бернар. Станет нормальный человек спать в гробу? Я никогда не хотела, чтобы ты шла этим путем. Жизнь актера, изматывающая, полная унизительных забот, подрывает здоровье. Поклонники могут сделать жизнь кумира поистине невыносимой. Из театра рано или поздно пришлось бы уйти. Как часто люди, посвятившие себя искусству, умирали в нищете и одиночестве, забытые публикой! Семья – вот, что в жизни главное. А театр...
Поначалу Нора думала, что эти разговоры об актерах-ремесленниках – сплошной сарказм. Ричард маме не нравился. В то, что он когда-нибудь женится на Элеоноре, она не верила. Нора думала, что мама нарочно задевает её, чтобы напомнить о призвании.
Способ жестокий, но действенный.
Нора уже тогда боялась, что не сможет вернуться в театр. Она располнела, подурнела, её частенько подводила память. Между тем, на Бродвее кипела жизнь, и зажигались новые звезды. Нора плакала от досады, читая о том, как Джессика Аркет играет её лучшие роли. Почему никто не замечает, что Джессика копирует её манеру игры?!
Нора ждала возвращения в театр, как праздника, и была шокирована, когда поняла, что мама говорила серьёзно. Кажется, впервые мама поддержала не её, а Ричарда, который решительно сказал: "Нет. Рано. Ты нужна сыну".
Какую сцену она тогда закатила! Высказать недовольство мужу не решилась, а на маму кричала битых полчаса. До сих пор было и стыдно, и горько. Ведь мама на самом деле не верила в неё, считала звездой-однодневкой. Хуже того, понимала, что Нора играет слабо, и молчала! Ясно, почему она не хотела, чтобы дочь видела игру прославленной Сары Бернар. Сравнив себя с нею, Нора сама поняла бы, что ей надо ещё многому научиться, чтобы достичь вершин мастерства.
Нора так разобиделась, что до сих не сказала мужу и матери о том, что её приняли в первую нью-йоркскую академию драматического искусства. Только отец знал. Но он-то всегда её поддерживал. Всегда верил, что она талантлива. Помочь не мог – увы. Нора давно переросла его. Всего три месяца она занималась в академии, а уже видела, что его манера игры старомодная и напыщенная. Такую манеру преподаватели называли вывихом. Нора была достаточно молода, чтобы "излечиться" , и только отец знал, каких трудов ей это стоило.
Учеба приносила плоды. Ангажементы следовали один за другим. Нора окунулась в гущу театральной жизни, и на неё снова обратили внимание критики. Она была бы совершенн

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8 9 10 111213 Следующая ⇒