О войне. Наши преподаватели

О войне

В первый год нашей учёбы она ещё шла. Правда, уже далеко от Ленинграда. Но, всё равно, ощущалась во всём, в большом и малом.

Новость: вешают немцев! Выскочили из училища - через мост, на Выборгскую и по Кондратьевскому к кинотеатру «Гигант». На площади - пять грузовиков с откинутыми бортами под виселицами. Из плотной колышущейся толпы плохо видно, что там происходит. Читается приговор. Один из пяти - все высшие офицеры - падает на колени, молит о пощаде. Остальные отодвинулись, отвернулись. А седой генерал, уже с машины, стал выкрикивать что-то. Кузов под ним двинулся. Немец качнулся, перекрутился и вытянулся, раскачиваясь на верёвке.

К тому же. На набережной, напротив училищных ворот был наш дровяной склад - ряды высоких поленниц из метровых непиленных дров. Тогда, при преимущественно ещё печном отоплении, они доставлялись в город баржами по Неве и штабелировались на свободных участках набережных. По ночам дрова охранялись матросами училищной команды. Случилось, что часовой закемарил и не заметил сразу, как воры загрузили нашими дровами машину и стали отъезжать. На окрик не остановились. Часовой сделал предупредительный выстрел поверху. Но, спросонья ли или просто рука дрогнула, но пуля прошла не выше машины, а наповал убила стоящего в кузове человека. Им оказался пленный немец, которого взяли для погрузки ворованных дров. Знать судьба ему была уготована такая - не на войне, так после неё, - но смерть свою найти от нашей пули!

Вдруг среди ночи - крики, шум, гам неимоверный: ПОБЕДА! Повскакали все, мечемся по кубрику в ночных рубашках, бушуем, скачем по койкам верхнего яруса - сплошное ликование от пола до потолка! И старшина, и дежурный офицер-воспитатель - только что не швыряются с нами подушками! КОНЧИЛАСЬ ВОЙНА! Если бывает помешательство, счастливое всеобщее помешательство - оно продолжалось весь следующий день: беготня, рёв репродукторов, листовки с неба, музыка, оглушительные залпы орудий и падающие с шипением в Неву ракеты!

Яркий солнечный день. Все ленинградцы на улицах. Убежали и мы без увольнительных, знаем, что ничего не будет за это. Победным маршем с боевыми знамёнами, при всех наградах и оружии войска Ленинградского фронта проходят по улицам города. Музыка, песни, пляски, объятия, слёзы, поцелуи, папиросы, вино... Как примагниченные, идём и идём за солдатами под бравурную музыку маршей, не замечая ни пути, ни времени.

Из курьёзного. Весь день старшина второй статьи Тюменев сиял, ни к кому не придирался, никого не наказывал: на груди его сияла новенькая, только полученная, медаль «За победу над Германией»! А утром, проснувшись, он не обнаружил её на своей суконке. Но довольно быстро по глазам своих подопечных определил её местонахождение - она была приколота к портрету А.А. Жданова. Эффект был потрясающий! А поднявшийся хохот столь искренен и продолжителен, что «Тюленю» ничего не осталось, как, пересилив себя, присоединится к нам. А потом с кислой физиономией попросить воспитанника, сидящего на верхнем ярусе ближайшей к портрету койки, отцепить и вернуть ему его медаль. Опасаясь возможных политически-неправильных, толкований, эта глупая наша выходка так и осталась «не замеченной» начальством.

Наш летний лагерь у озера Суоло-ярви, нынешнего Нахимовского. Лесные дороги в табличках: «Мины», «Мин нет». На заброшенных финских дачах надписи «Занято» и номера войсковых частей, первыми захватившими их. Лазаем по чердакам, ищем красочные журналы, конверты с марками. А у малышей опять несчастье - взрывателем оторвало палец...

Осень сорок пятого. В составе сводного морского полка едем в Москву на первый послевоенный ноябрьский парад. Голубые форды с морскими флажками на радиаторах. Ежедневные тренировки перед Химкинским речным вокзалом. Между ними - сон до одурения и бесконечная драйка блях и пуговиц. Генеральная репетиция на ипподроме. Позади нашего строя, совсем рядом, два офицера одним махом всаживают в седло С.М. Буденного, принимающего репетицию парада.

И апогей всего - вдохновенный марш по Красной площади мимо Мавзолея с одинокой фигурой генералиссимуса...

Наши преподаватели

Как это у Аллы Пугачёвой: «Даром преподаватели время со мною тратили...» О наших этого не скажешь. Помните старика Кашинцева? Рука дрожит, мел крошится, а цифры ровными рядами выстраиваются на длинной классной доске. А капитана-«чернильницу» Аквилонова, преподавателя русского языка? На первом его диктанте «П.С. Нахимов» каждый из нас сделал столько ошибок, сколько ни до, ни после не делал. А географ! Его колоритная фигура и зычный голос. Или милый физик, принёсший из своих довоенных запасов «батавские слёзки», чтобы наглядно познакомить нас с эффектом поверхностного напряжения? А смешная полиглотка comorade teacher с длинными шатающимися передними зубами! «Язык поднимите к нёбу... Смотрите», - закидывает она голову и тычет пальцем в свой раскрытый рот, - «Вот так! Теперь прижимаем кончик языка к верхним передним зубам и произносим отрывисто...» И вместе с определённым артиклем «the» на ошарашенного воспитанника вылетает веером тычин"з слюна! - «Показываю ещё раз. Смотрите», - тянет она к себе упирающуюся жертву... И только Сашка Шей, живший до войны с отцом, военно-морским атташе в Италии, мог отвлечь её, заговорив с ней по-итальянски.

Капитан Городинский с интендантскими погонами, композитор и музыкант. «Для начала проверим ваш слух», - говорит он мне, - «Я играю, вы говорите, что я играю». На моё возражение, что я могу не знать того музыкального произведения, которое он собирается исполнить, говорит: «Знаете, знаете...», - и, взмахнув руками и кудрявой головой, с силой ударяет по клавишам. Рояль гудит от напряжения, руки капитана в сумасшедшей пляске то разбегаются, то сходятся и даже перекрещиваются на клавиатуре. Искоса, бросает на меня хитроватые взгляды: «Ну же»! А я оглушён, я подавлен лавиной звуков. И вдруг, словно услышал подсказку, - «Чижик-пыжик», - говорю неуверенно. Как фокусник, довольный удавшимся фокусом, Городинский берёт последние аккорды: «Правильно! Молодец! Будем заниматься». Но это всё-таки была пустая затея.

Приказано всем идти на хор. Старичок-хормейстер, выпростав ухо из-под густой шевелюры длинных полуседых волос, с мученическим выражением лица, словно у него болят зубы, медленно продвигается вдоль поющих, вслушиваясь в голоса. Дотрагивается время от времени своей палочкой то до одного, то до другого воспитанника, говоря при этом: «Помолчите, пожалуйста... Можете продолжать». Приближается ко мне. Проходит мимо. Но тут же возвращается. Делает стойку и, приблизив ко мне своё страдальческое лицо, просит меня замолчать. И тут же лицо его разглаживается в блаженной улыбке. Но радость моя в связи с освобождением от хора была недолгой: по возвращении в роту я был поставлен на натирку паркета.

Урок Танцев. Какой он пожилой этот Хавский! (А был он тогда намного моложе нас, теперешних) Но какая осанка, как легка и свободна его походка, безупречно - точны и непринуждённы движения! С какой лёгкостью вальсирует он со своей Аллой! «Встали в третью позицию. В третью позицию. Быстренько... Округлили руки! Подбородочки выше! Спинки прямые...» Скользящей походкой идёт по кругу, оглядывая и подправляя нас, кавалеров-дам одновременно, грациозно застывших в своих застиранных серо-голубых робах. Это на уроках, под рояль. На вечерах практики танцев, в актовом зале всё по-другому! Играет духовой оркестр. Полонез. По паркету с наструженным воском верх грациозности и изящества выступает первая пара - Владимир и Алла Хавские. За нею длинной лентой скользят стриженные наголо воспитанники в чёрных с золотом мундирчиках с восхитительными, в своей трепетной юности, девочками. «Ррас-ходимся...», - грассирует Хавский, приближаясь к входным дверям зала, и колонна танцующих раздваивается. Так, полонезом или вальсом, начинались наши, устраиваемые раз в месяц, вечера практики танцев, на которые Хавский приводил учениц женских школ, где также преподавал бальные танцы.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 Следующая ⇒