Адама Афанасьевича Балана. Годы войны. В Средней Азии

ГОДЫ ВОЙНЫ
Из книги воспоминаний
«Как все это было»

ветерана 359-ой СД подполковника

Адама Афанасьевича Балана

Годы войны

подполк. Балан Адам Афанасьевич

В Средней Азии

Июнь 41-го, почти середина лета. Каждый из нас, старослужащих, мысленно готовился к демобилизации, подсчитывая, сколько дней (недель) осталось, сколько надо съесть каши, селёдки (так нелюбимой в жаркую погоду в условиях Средней Азии, особенно на учениях). Думали с тревогой о том, в какой одежде нас будут отправлять. В своих планах на будущее я мечтал о продолжении учёбы после демобилизации. Обменивались мнениями между собой, говорили о поддержании связи.

И вдруг 22-е июня, воскресенье, выходной (так называемый). День начался без особенностей. После завтрака отправились на сооружение Комсомольского озера — вожделенная мечта о водоёме. Радио в то время в нашем на отшибе лагере не работало.

Часам к 11-и — 12-и (8 ч. московского), а может быть и позже из Ташкента (наши зимние квартиры) подъехали несколько женщин комсостава. Они-то и привезли весть о начале войны. Разумеется, все мы были ошарашены, поражены этим необыкновенным печальным известием.

В тот же день, после уточнения известия, состоялся сбор и митинг всего полка, на котором было объявлено о начале войны. В последующие дни ожидался выезд полка на фронт. Патриотический подъём был велик (о поражениях мы не знали). Многие-многие подавали рапорты об отправке в действующую армию (разумеется, в одиночку). Командование полка дало разъяснение, что одиночек не отпустят, ибо полк является единой боевой частью, в которой существует взаимодействие, т.е. каждый выполняет свои функции, работая на другого. Волна рапортов вскоре улеглась. Но единицы всё же их подавали.

Особое впечатление и настрой оставило выступление Сталина по радио 3 июля. Его и сейчас нельзя читать и воспринимать без волнения. Ещё раз повторю, что патриотический подъём был велик.

Тягостно проходили дни. С жадностью ловили мы сводки о боевых действиях. Учёба не шла, т.к. она уже довольно изрядно поднадоела. До учёбы ли!

Мы продолжали находиться в лагере. Часто нас, красноармейцев и сержантов, привлекали для выгрузки артснарядов из хранилищ на транспорт. В основном чирчикском лагере (недалеко от нашего) были размещены большие артиллерийские склады заглублённого типа. Снаряды были укупорены в ящики, в каждом 2 снаряда с пороховым зарядом. Это по 94-96 кг. Поднимали по приступкам. Очень тяжело было. Далее наверху по рольгангам подкатывали к транспортным средствам. Ещё раз скажу, что было очень тяжело. К концу дня мы буквально валились от усталости. Для проведения этой операции выезжали несколько раз.

А сводки были всё тревожнее и тревожнее. И хотя в них объективности почти не было, но по наименованиям оставленных городов было ясно, что дела на фронте обстоят довольно плохо. Официальная пропаганда пыталась уверить нас, что немцы несут большие потери — по миллиону в месяц. Наши потери преуменьшались, хотя целые армии попадали в окружение, а в плен попадали сотни тысяч, а то и более.

Среди нас появились такие, чья местность была уже занята противником. Моя местность — Белоцерковщина — была занята противником в середине июля. Мария Константиновна была свидетельницей этих событий. Она рассказывала, что никакого сопротивления со стороны наших войск не было видно. Боевых действий за наше село не было. Наша армия была деморализована. Красноармейская масса разбежалась. Об этом рассказывали позже и мои родители. Рассказывали, как вели себя завоеватели. В частности, у родителей М.К. забрали тёлку, оставив несколько бумажек оккупационных денег. У других забирали кур, яички и др. продукты.

Отец, которому был 51 год, военкоматом на военную службу не призывался. Местные власти с приближением немцев подобрали таких мужчин и поручили им угонять колхозный общественный скот на восток. Прошли они примерно 20–30 км, за р.Рось. Немецкие войска обогнали их, и погонщики, оставив стадо, вернулись домой.

Немцы разрешали военнопленным уходить по своим домам. Это отрицательно сказывалось на соблюдении дисциплины в Кр. Армии. Так в селе оказалось несколько таких человек, оставивших свои части. Разрешалось и русским находить себе пристанище. Некоторые сельские молодые женщины воспользовались этим, принимали приймакiв (укр.), выходили замуж “за пленного”.

Население постепенно входило в обстановку на оккупированной территории. Колхозы остались. Население в них работало без трудового подъёма, без энтузиазма. Оплаты почти не было. Жили тем, что могли унести с поля, с фермы.

Были и такие, кто приветствовал приход немцев, одобрял утверждение нового порядка.

Утверждалась новая власть в основном из ранее обиженных. Был назначен староста. Молодых мужчин привлекали для службы в полицаях и жандармерии.

Молодые девушки избегали появления открыто, так как рисковали принудительно оказаться в Германии. Такая участь постигла старшую сестру Марии Константиновны — Веру и ещё несколько сельских девушек.

Партизанское движение в наших краях не получило распространения. Однако немногочисленный отряд “Сокол” существовал. Активных боевых действий он не предпринимал. В его составе был наш односельчанин Шелест Зосим. Обычно они приезжали в колхоз, набирали продуктов, оставив расписку, и удалялись. Семья Шелеста (кажется, 3 чел.) была расстреляна немцами, как семья партизана. Сам же Зосим с приходом наших был поднят на значительную высоту, хотя заслуг не имел. Всё это изложено мною по рассказам. Мой отец при немцах был арестован, как бывший активист, доставлен в Белую Церковь, однако вскоре отпущен. Занимался домашним хозяйством, работал в том же колхозе, как и все.

Однако вернусь в Ср. Азию. Где-то в середине июля (а может быть и раньше) подразделения нашего полка погрузились в жел.дор. эшелоны. Куда нас отправляли, мы не знали. В Ташкенте должно было определиться: Куда? На запад наш эшелон не повернул. Поехали мы на зимние квартиры в Андижан. Здесь сразу приступили к формированию 450-го артполка (кажется, такой №); т.е., наш кадровый 123-й разделили на 2 части. Я остался (был оставлен) в прежнем 123-м ап. К нам также поступило новое пополнение. Вновь сформированный вскоре был отправлен на фронт.

Среди пополнения много было новобранцев русской национальности, много узбеков. Возраст различный, от 20 до 40 лет. В частности, в нашем взводе оказался бывш. учитель, примерно 1901 г. рождения. Мы относились к нему с большим уважением, щадили его. Формирование было нудным. По несколько раз на день объявлялись построения с полной выкладкой. Особенно надоедало стоять со стальным шлемом на голове — каской. Она весит около 1 кг. К концу дня шею невозможно повернуть. Сдаётся, она у меня и сейчас болит. Всё комплектовали, распределяли, утрясали, проверяли.

А вести с фронта поступали безрадостные, всё более тревожные. Враг занимал (а мы оставляли) всё новые и новые крупные города, большие территории. О вестях из дома и речи не могло быть.

Прошёл август. Во второй половине сентября нас погрузили в эшелон и отправили… Лишь после узловой ст. Урсатьевская стало ясно, что мы едем не на сев.-запад, а на юго-запад. Приехали в Ашхабад. Разгрузились.

В это время наши войска вошли в Иран, т.к. немцы намеревались воспользоваться “пятой колонной”, т.е. начать военные действия с юга. Передовые подразделения нашего полка своим ходом дошли до перевала Гаудан, однако, возвратились вскоре, и весь наш полк сосредоточился в пригороде Ашхабада Карши. Основная часть иранской армии капитулировала. Боевых действий не было.

Разместили нас в старых казармах (ещё царских), откуда совершенно недавно на фронт ушёл артполк. В помещениях грязно, кругом мусор, беспорядок, тьма клопов (я и многие другие убегали спать во двор). Одним словом, кошмар. Мы взялись за наведение порядка: помещения очистили, клопов выкурили жжёной серой, благо её было навалом рядом, в пустыне. Замечу, что в этот пригород был эвакуирован Белоцерковский с/х институт.

Первоначально нас привлекали для сортировки трофейного оружия, мы его чистили, тщательно смазывали, укладывали в ящики и отправляли на фронт. Попадались и современное (английские дальномеры, карабины), и допотопное. Особенно любопытно было заниматься разборкой вещевого имущества, экипировки иранской армии.

Опять наступили дни учёбы, теперь уже с молодым пополнением. В госпитали города поступали тяжелораненные. Мы им очень сочувствовали, смотрели на них, как на людей, вернувшихся с того света, на героев. Объявлен был и Герой Советского Союза туркмен Курбанов — гордость местного народа.

На занятия выходили в поле, в виноградники и даже в настоящую пустыню, которая вплотную подступает к городу. Там я познал, что такое сыпучий песок (обувь целая, а внутри его полно), как растёт саксаул и т.п.

На зиму нас перевели в другой военный городок, вблизи Гауданского шоссе. В казармах раньше размещался полк связи. Здесь часто мы ходили в гарнизонный караул охранять военный аэродром, где находились истребители “Чайка” И-15, И-16 (“ишачки”), а также большие склады авиабомб. Тут как-то чувствовал себя по-иному, человеком.

На занятиях и в обыденной жизни познакомился ближе с природой края на стыке пустыни и предгорья Копет-Дага, в частности, с Золотым Ключом — единственным источником водоснабжения города (из расщелины вытекает целая небольшая речка), кяризами (своего рода водопровод), стекольным производством.

Часто нас, старослужащих, отпускали в увольнение. Посещал я местный русский драмтеатр. Замечу, что я несколько раз бывал в драмтеатре г.Ташкента. Однажды был в цирке на состязаниях по классической борьбе, где выступали борцы Ирана, США и наши. Мой сослуживец, хороший товарищ, грузин, повстречал здесь своего тренера.

Особенно памятным осталось чтение приказа № 227 (28.07.42г.) о борьбе с дезертирством и стабилизации положения на сталинградском и кавказском направлениях. Это страшный приказ (“Ни шагу назад…”). Читал командир дивизиона — фронтовик в открытом поле при жаре 40 градусов. Никто не смел шелохнуться. В строю падали от напряжения и обморока. На фронт нас не отправляли.

Весною я был назначен командиром отделения, и мне было присвоено звание “сержант”. В это же время меня завербовали в осведомители (“стукачи”). Приглашал ст. лейтенант КГБ (носил артиллерийскую форму одежды, чтобы не выделяться), давал задания, но ничего я ему сообщить не мог, т.к. никаких проявлений враждебности не было. Мне становилось даже неловко перед ним, что я не могу разоблачить даже пособника врага.

12 3 4 Следующая ⇒