ТАЛАНИХА. ТРИ СВЕЧИ

ТАЛАНИХА

Первой почуяла неладное Катерина Глебовская. Она пила чай вприхлебку из блюдечка и заметила из кухни, как ее же загородой, которую она с утра окашивала, пробрался какой-то недеревенский толстый мужик и пропал с глаз долой. Катерина с оханьем поднялась, чтобы из передней поглядеть, - куда это молодец посвистал, а он уж тут как тут – в дверь, не торкнувшись, вошел. Стоит, только что притолоку головой не подпирает: набычился, борода лопатой, у самого носа два круглых бойких глаза, в майке и трусах до колен цветных, ноги будто тумбы, все волосатые и вдобавок в тапочках кожаных без носок.

- Чего тебе, милок? – немного оробев, спросила Катерина. Согнутая, в линялом ситцевом платье, она была этому гостю еле не по пояс. – Воды надо или избой обознался?

-Да мы, бабка, реставраторы, - неожиданно тонким голосом ответил парень, а сам по стенкам нет-нет и зыркнет, даже в большую комнату хотел без спроса двинуться, но на дороге была Катерина и не думала отступать.

- Реставраторы мы, - снова повторил он. – Иконы ходим реставрируем, лучше делаем, - выпевал гость. – А то и купить можем. Денег-то надо, бабушка?

- А кому они не нужны, - смиренно ответила Катерина. – Да только продавать-то у нас нечего. А если воды не надо, так иди, батюшко, куда шел: мне сено грести пора. Иди с Богом.

- Ну, смотри. – Парень шумно вздохнул и отправился восвояси: в коридоре, слышно было, приложился головой о дверной вершник и крепко выругался, после скоренько слетел вниз.

А Катерина не на шутку встревожилась. В прошлом году, зимой, тоже шастали в этих краях какие-то гости. Пошныряли они по деревне, а потом в избе у Миши Демушки пропали иконы, а еще не стало медного самовара вместе с домоткаными половиками. Самих-то хозяев давно уже не было на белом свете, только летом из города детки сюда наезжали.

А теперь, куда с добром, с утра пораньше ходят – говорят, сделают так, что иконы станут лучше, чем были. Катерина, ойкая, не пошла огребать сено, как задумала, а прямиком, на всякий случай затворив дверь палкой, наладилась к Анюте Мишкиной.

Солнышко жарило во всю ивановскую, толстая бархатная пыль желтым покрывалом лежала на земле, и даже у куриц не хватало сил в нее зарыться и отдохнуть. Катерина, проворно надвинув на глаза платок, выбежала из своего заулка, вгустую затянутого иван-чаем, и по дороге увидела товарку, которая с коромыслом и ведрами направлялась к колодцу. Она пересказала Анюте Мишкиной все, что знала, а в горячке даже и от себя лично кое-что добавила. Анюта, еще бедовая, крепкая и сухожильная, но робкая отроду, захваталась за голову уже на середке рассказа и надумала идти обратно, но скоро вернулась. Тем временем из-за дома, где этим летом жил Витька-офицер, показалась еще одна деревенская старуха, Лидия Аропланиха, ходкая, скорая на ногу. Следом катил велосипед десятилетний, в конопушках, внучонок Сашка, гостивший у бабки все каникулы.

Оказалось, что и у Лидии Аропланихи были незваные гости, также уговаривали показать иконы. С толстым круглоглазым парнем был, тоже в трусах и майке, еще один здоровый мужик.

- А я ихнюю машину видел, - вдруг выпалил десятилетний Сашка. – Она у скотного двора стояла.

Старухи вперегонки кинулись к парню за разъяснениями. Но толку особого не добились: тот лишь добавил, что видел собственными глазами, как эта «десятка» уехала обратно.

- Вот что, бабы, - решила тогда Лидия Аропланиха, - как ведь, дьяволы, уехали, так и вернутся. Это они узнавали все. Про нас-то. Если что в домах. Да кто живет. Мало им, бесам, зимусь все у людей повытаскивали, теперь и при ясном дне уже папоротки распускают. Не к добру это, ой, не к добру. Вот что, Сашка, - она дернула внука за ухо. – Садись-ко на лисапед свой да едь до центральной-то усадьбы и милиционерам позвони. Все обскажи. Гляди, не забудь у меня чего.

- Ладно, - буркнул внук и, забравшись на велосипед, понесся с горушки на большую дорогу. Задание ему понравилось, и он даже ненароком едва не задел валявшийся еще с незапамятных времен возле обочины указатель с названием деревни. Выворачивая на дорогу, Сашка несколько раз вильнул рулем, затем с новыми силами, отдуваясь и переваливаясь на раме, закрутил педалями в сторону центральной усадьбы.

А старухи всем скопом направились в избу к Катерине Глебовской. Лидия Аропланиха по дороге заскочила к единственному деревенскому мужику Ване Лейте, прозванному так еще молодым парнем: до того, было, допьется – шевелиться уж нет сил, а все равно еще охота, вот и кричит: «Лейте, лейте». Прозвище так и осталось, хотя Ваня давно уже был Иваном Ивановичем, и теперь, не обращая особого внимания на собственный возраст, каждый сезон поддежуривал на ферме, а в остальное время помогал своим старухам по хозяйству. Вскоре все сидели у Катерины на кухне, чаевничали. Ваня, высокий синеглазый старик с лысой головой, выглядел недовольным, привыкнув в жару часик-другой вздремнуть, но он же и подсказал, как надо делать дело.

- Оне, верно, опять придут. Не сегодня, дак завтра. Не сойти с этого места. Милиция милицией, а надо, бабы, всем вместе держаться, кучей. Пять домов в деревне, а раз в месяц друг с дружкой поздоровкаемся. А на милицию жданки малы. Да вон бы еще Витьку-офицера на подмогу-то кликнуть. Он парень провористый.

Все стали вспоминать про Витьку-офицера. Впервые тот появился в деревне с год назад, но до сих пор о нем ничего не знали. Из дома почти не выходил. Поговаривали: пил много, вот и на улицу не показывался. Правда, раз кто-то видел его на огороде, беловолосого, худого, без майки и испугался: у Витьки все тело, вся животина была как будто проехана бороной. Тогда и решили, что вернулся парень с недавней войны. Тем более что ходил Витька-офицер в военных штанах и высоких зашнурованных ботинках, даже в жару. С деревенскими всегда поздоровается, но к разговорам не приставал. Поэтому его немного и опасались. Но сейчас дело такое, что без него, может, и не обойтись. Сход направил к Витьке-офицеру самого Ваню: как-никак тоже мужик, поладят.

Оставшись в одиночестве, старухи опять поставили самовар. На кухне было тихо и прохладно, в самой избе свободно гудели вечерние мухи, по-хозяйски летая из комнаты в комнату, а в переднем углу бормотало радио.

Все к этому времени успели прийти в себя. Во-первых, прибывший внук Лидии Аропланихи Сашка доложил, что в милицию он позвонил, и там, как поосвободятся, обещали выслать наряд для проверки. Порадовал и Ваня: Витька-офицер согласился заглянуть на огонек.

Потихоньку все кругом успокаивалось, в воздухе заметно посвежело и запахло вечерней росой, в деревенском озерке то и дело слышались заманчивые всплески играющей рыбы, а сразу за домами, возле близкого леска, розовело и меркло небо, медленно угасая; откуда-то со стороны центральной усадьбы изредка доносились, как будто били по наковальне, ржавые монотонные звуки.

Деревенские уже справились с задуманным как следует. Сначала долго спорили, где положить вилы, тяпки и грабли, чтобы в нужное время все оказалось под рукой, а Ваня, выворотив из огорода, притащил большой осиновый кол. Решили, что в избе весь инвентарь оставлять нельзя, ежели дойдет до дела, поэтому склали прямо возле крыльца Катерининого дома. Ждать незваных гостей и можно было именно с этой стороны: видно как на ладошке. И мимо уж не проскочат, если на самом деле кому-то взбредет в голову ехать сюда.

Старухи дули уже не первый самовар, а у крыльца на низкой лавке, заросшей пыльным подорожником, сидели и курили Витька-офицер с дедком Ваней. Витька сначала зашел в избу и, как деревенский, запросто поздоровался со всеми, а потом мужики ушли смолить. Со старухами остался лишь внук Лидии Сашка и от безделья играл с кошкой: дразнил ее, поддергивая веревочку с привязанным на конце цветным фантиком, но кошка не поддавалась на обман, а только лениво жмурилась, хитро поглядывая на горожанина.

Сашке надоело баловаться в избе, и он выбежал на волю, но скоро заскочил обратно, крикнув, что в деревню едет машина.

Старухи обмерли. Смирная Анюта Мишкина, как от тычка, даже с хлюпаньем еле не ткнулась в блюдечко с горячим чаем, захваталась за клеенку на столешнице.

- Едут, едут, - неизвестно чему ликуя, подпрыгивал Сашка. – Машина, что и утром была. Вон она, вон она!

У Лидии Аропланихи хватило еще соображения глянуть из окна – не ушли ли куда мужики по надобности? Но Витька-офицер уже встал и неторопливо, будто спросонья, потягивался, а Ваня, приставив ладошку к глазам, вглядывался на приближающуюся в легкой вечерней пыли машину.

- Господи, благослови! – Торопливо перекрестившись на золотящуюся в кухонном углу темную икону, Катерина оглянулась на товарок, и старухи, одна за другой, тихонько пошли на выход.

Они осторожно спустились с высокого крылечка и сели на лавку у дома: чему не хотелось верить – случилось и происходило ровно в забытьи или тяжелом сне. Бабы смирно сидели, сложив на передниках раздавленные работой руки и глядя перед собой.

Машина, темно-синяя, сверкающая, плавно покачиваясь, точно лодка на волнах, остановилась как раз напротив Катерининого дома, бесшумно распахнулась дверца с темным стеклом, а из нее на землю крепко ступила толстая нога в тапке. Вышел и сам парень, утрешний, с узко поставленными бойкими глазами, борода лопатой.

- Еще раз, - весело крикнул бородатый, - всем привет!

- Доброго здоровьица, - по-хорошему откликнулся дедко Иван.

Следом за первой дверцей пооткрывались и остальные. На улице оказались четыре человека, все молодые мужики, одетые под стать бородатому. И тут из кабины неожиданно появился еще один человек, не таковский, как остальные гости: он был в белоснежном дорогом костюме, рубашке с цветным галстуком и в узеньких очках, за которыми не видно глаз, а широкие скулы, недобро выделяясь, охватывала злая, в завитушках, щетина недельной непробритости.

- Что, бабы, - по-прежнему весело прокричал бородатый, - как с иконами-то? Мы ведь помочь хочем. – На деревенских мужиков он смотрел как на пустое место, - Зря отказываетесь. У вас икон много, солить их, что ли? А мы денег дадим еще больше. Хоть завались!

Старухи переглянулись меж собой. Но тут Лидин Сашка подбежал было к машине, и Аропланиха, заводив своим длинным белым носом, зашипела и погрозила парню кривым согнутым пальцем.

Бородач, восприняв эти действия как угрозу, заметно не похорошел:

- Бабки, - посжимал он литым кулаком. – Реставратор шутить не любит!

И глазами на этого в очках опасливо показал, а после запустил свою лапу в бороду: мошкара, вися столбом, липла и не давала покоя. И поскреб всего ничего под волосатым горлом, а борода возьми да и отпади – липовая оказалась!

- Господи! – едва не в голос всполошились старухи.

- А ведь нарушат нас, - поднимаясь, вдруг заголосила обо всем догадавшаяся Лидия Аропланиха. – В нашей-то деревне. За тем и приехали!

Но раньше всех лишь двое знали – только два человека по-настоящему понимали, чем может все закончиться, если один другого не опередит: Витька-офицер и черный молчун в очах, на которого показывал бывший бородач.

Молчаливый уже сунул руку во внутренний карман пиджака, но Витька, опередив, ткнул пальцем куда-то за его плечо и крикнул:

- Этот с тобой?

Молчаливый маленько повел головой, но Витьке-офицеру хватило и этого: вдруг выбросив перед собой руки и подтянув ногу, он в то же мгновение неуловимо ее выпрямил, - неведомая сила хрястнула молчаливого о машину, даже очки слетели.

Старухи на лавке голосили, как будто на них клином сошелся свет, а Ваня Лейте, сграбастав кол и размахнувшись им, молчком пошел на стоящих у машины.

То, что начинало происходить, видно, никак пока не укладывалось в буйные головушки приезжих, многое уже, наверное, повидавших в свои еще молодые годы. Они еле-еле успели поставить своего молчуна на ноги, а уж с лавки, поднявшись в полный рост, надвигались на них, вооруженные граблями, тяпками и вилами простоволосые деревенские старухи - уже очнувшиеся, без слов и спокойно, решительно готовые, если не дай Бог доведется, стоять и на смерть, до конца.

Приезжие, неуверенно подхохатывая, запереглядывались, растерялись. Они и правда не знали, что сейчас делать. Липовый бородач первый, кашлянув, отодвинулся. За это время никто не сказал ни слова – ни с той, ни с другой стороны.

- А-а-а, - внезапно завопила Катерина Глебовская и бросилась с вилами наперевес прямо в медленно отходящую кучу чужих гостей. И тыкала вилами-то, и тыкала, глядя широко открытыми, ничего не выражающими глазами, - и все кричала, как будто уже предсмертно, как это делают лишь женщины в нестерпимую, жуткую минуту.

Тут уж приезжим на самом деле стало нехорошо. А Ваня Лейте, размахнувшись колом как его душеньке угодно, наконец-то изловчился приложиться со всего размаха, но промахнулся: кол плашмя попал в землю, а сам Ваня, не удержавшись, сунулся следом. Но сразу оказался на ногах и, согнувшись, бросился вперед.

Кажется, ничего уже не понимающие парни, развернувшись, боком, медленно потянулись к леску; сначала как бы играючи, нехотя, но страх, бодро настраивая на здравые размышления, ускорял их бег, направляя к близкому спасительному леску. Молчаливый реставратор, на ходу, опять попытался что-то выдернуть из внутреннего кармана, но Витька-офицер, бежавший легко и пружинисто, не подкачал здесь: подпрыгнув, он достал ногой хребтину «реставратора», и тот, кувыркнувшись, вновь оказался на своих двоих и припустил так, что обогнал подчиненных.

- А-а-а! – неотступно выла Катерина Глебовская, стремящаяся вперед с вилами наизготовку.

Не отставали от нее и Лидия с Анютой. Рядом, припадая на ногу, верным оруженосцем продвигался дедко Ваня, а кол он теперь держал, как винтовку, наперевес.

«Реставраторы», толпой, как бы в шутку добежали до опушки леса, а дальше, негромко матерясь, ринулись от греха подальше в самую чащобу, попав в непроходимый бурелом, над которым грозной тучей вяло колыхались полчища гнуса, в мгновение ока поглотившие беглецов.

Догоняющие остановились. Оказалось, что кроме Витьки-офицера, все подчистую выбились из сил. Анюта Мишкина, которой вовсе было невпродых, только махала рукой, выговаривая: «Ой, Господи-батюшко, ой, спаси-сохрани». Дед Иван, опершись на свой кол, безразлично, с полураскрыми глазами поглядывал в сторону леска, а Лидия Аропланиха отваживалась с Катериной Глебовской: что-то ей шептала, заодно потихоньку вытаскивая вилы, которые подружка продолжала держать намертво. Только Витька-офицер, сплюнув под ноги, растер это место крепким военным ботинком, а после деловито отошел туда, где подшиб главаря, как раз возле пруда, вгладкую покрытого пленчатой зеленой тиной. Попинывая кочки, он внимательно исследовал место вокруг сражения. Затем, наклонившись, поднял что-то сталисто блеснувшее и, с легким прищуром повертев в руках, бросил находку в пруд, лишь сбулькало.

Охая и причитая, ополченцы, сопровождаемые Ваней, возвращались в деревню.

- Пойдем, Витя-батюшко, хоть чаю поставим, - слабым голосом позвала по дороге Катерина Глебовская, и все повеселели: слава Богу, наконец-то заговорила баба как все добрые люди. Возле машины приезжих столбиком стоял конопатый Лидиин Сашка и, отворив рот, изумленно смотрел на деревенских. Казалось, он на время лишился дара речи при виде того, что произошло на его глазах.

И Витька-офицер необидно и легонько возьми да подщелкни Сашке под подбородком – как это у него ладно вышло?

Дедко Ваня снова сложил весь сельхозинвентарь возле крыльца, и все поднялись в избу. Решено было ночью на всякий случай не спать – дежурить, сюда в любое время могли вернуться из леса любители старины.

Ночь, белея ромашками, стояла тихая и теплая, сизый туманный свет бережно окутывал деревню, и она точно парила, недосягаемая, в воздухе, а тишина была такая, что слышалось, как плескалась вода в самой низине деревни в маленьком, блюдечком, озерке, которое можно за несколько минут свободно переплыть туда и обратно.

Катерина Глебовская включила свет и достала из кухонного, засиженного мухами шкапа зеленую бутылку и молодцевато, экое диво, со стуком водворила посреди стола:

- Ну-ко, Ваня, распечатывай давай: за тобой в этом деле ровни не водилось!

Но тот взял и всех удивил: от дармовой водки заотказывался: «Не, бабы, седни не в то горло полезет». – Да и верно не стал прикладываться.

А Витька-офицер даже чаю не захотел: чтобы за дорогой пригляд был, к окошку в переднюю комнату собрался. Лидия-то Аропланиха, до чего у бабы язык долгий, возьми тут и скажи Катерине:

- Откуда у тебя и взялось, девка: гли-ко, чуть ведь городских гуляк совсем не нарушила. Мы и то перепугались.

Катерина Глебовская помолчала, а потом и говорит тихонько:

- А я ведь, бабы, взаправду думала, что Якова-то своего спасу, успею.

- Ково? – прихлопнула себе ладошкой лицо Анюта Мишкина. – Господь с тобой, матушка, ведь твой-то хозяин еще в курском огне сгорел, что ты!

- А вот верьте-нет, бабы, - Катерина, низко повязав, поправила ситцевый, в красную горошину платок, потом виновато улыбнулась всем своим маленьким коричневым личиком. – Будто сама война и приблазнила вьяви, и мой Яков, покойная головушка, там один-одиношенек, а его какие-то незнакомые, все страшные такие, окружают да окружают. Ведь из памяти меня вышибло, в глазах отемнело, уж не держите обиды-то, сама не рада...

У подружек и отлегло на душе. Лишь Лидия Аропланиха не удержалась, подтвердила со вздохом:

- А война, что как не война идет: горит все кругом синим огошком, это Господь за грехи наши горемычные наказывает.

Витька-офицер, опустив голову, скоро вышел в переднюю комнату и сел к окну. Никому не ведомо, какие он думы думал этой бессонной летней ночью под заоконный стрекот кузнечиков и тихий шепот зеленой травы. Только под его острым кадыком порой сухо щелкало, да какая-то нетерпимая, идущая изнутри немочь сводила иногда шею, и она мелко, напряженно и долго тряслась, туманя глаза и уводя от слуха затихающие разговоры стариков, дружно укладывающихся на ночевку прямо на большой Катерининой кухне. Еще его выводила из себя капающая из самоварного крана вода, вбивая в голову раскаленный невидимый гвоздь...

Наверное, и домучили Витьку-офицера эти каленые боли – подзабылся он то ли долгим, то ли коротким сном, но очнулся вдруг: где-то за околицей буркнула машина. Витька лихорадочно потряс головой и, морщась, глянул на свои наручные со светящимся циферблатом: бог мой, утро! А за окошко-то, наклонившись, сунулся: нет машины городской, как приснилась. Он мгновенно, по-кошачьи вспрыгнул на ноги, на цыпочках вынесся из избы, мельком глянув на кухню: там вповалку приткнулись на широких лавках те, кто еще накануне едва не лишился последних годков жизни, и спавшие теперь без задних ног, а десятилетний Сашка посвистывал носом на русской печке, подложив под голову кулачок.

Витька-офицер, пригнувшись, неслышно обежал вокруг избы и, выскочив на середину улицы, с ходу все понял: безрадостные ценители древности, верно, дождавшись, когда в деревне уж точно поснут, и явно покусанные до необходимых вздутостей полчищами гнуса, и не мечтали о какой-то мести, а просто спасали – катом спровадили свою машину с горушки, а дальше, до дороги, видать, из благоразумных соображений, - дотолкали руками, - и только их видели. А что это тогда уркнуло – может, все-таки вернуться решили? У этих отморозков ума хватит. И Витька, энергично растирая ладошку о ладошку, стал торопливо разогревать руки: он решил встретить это уркающее подальше от деревни, по дороге к центральной усадьбе, и все будет как надо. Но не добежал он каких-то двух метров до брошенного указателя с названием деревни, как опять уркнуло, уже явственно. Может, гром? А что: дышать уж нечем, столько времени палит напропалую. Но нет, со стороны центральной усадьбы, коробчато подпрыгивая, бойко бежала милицейская машина.

Витька-офицер медленно поднял руку. Он стоял посреди дороги, широко расставив ноги в высоких шнурованных ботинках – спокойный, уверенный, надежный.

- Э, мужик! – высунулась из окна тормознувшей машины рыжеволосая голова водителя. – Дело пытаешь али от дела лытаешь?

Витька не стал объясняться с красноречивым водителем, даже не взглянул в его сторону. Переговорил он, да и то вполголоса, с вышедшим на волю капитаном, в чем-то неуловимо напоминающим самого Витьку. Тот слушал, покачивая головой, раз даже неверяще схохотнул, но после они перекурили и за ручку попрощались; машина, развернувшись, лихо укатила в обратном направлении.

Оставшись один, Витька раздумчиво постукал носком ботинка по крепкой земле – напротив, едва не на обочине, вверх тормашками валялся указатель с названием деревни. Витька-офицер, расправив плечи, с удовольствием, до хруста потянулся и, зевая, скорее по привычке, наскоро поставил этот указатель с надписью «ТАЛАНИХА. 0,5 км» - приткнул с краю дороги на прежнее место. Даже для того же порядка обтер еще своей широченной ладошкой от старой ссохшейся грязи и само название – слово, как известно, издревле, всегда означающее счастье, удачу. А ведь год уже как здесь бывает и как будто впервые названье-то услышал, из головы начисто вылетело. Да, честно говоря, когда жилье покупал, мало и интересовало, не спрашивал. Брал по знакомству, со слов: от большой дороги первая деревня – и, как у Христа за пазухой, живи...

А между тем было начало такого в птичьем посвисте утра, когда человеку невольно кажется – кто бы еще это видел, - что именно от этих маленьких деревянных домиков с крохотными баньками в густой зеленой траве да синего озера-блюдечка, овеянных теперь волшебным небесно- золотым светом, и начиналась когда-то сама земная жизнь.

ТРИ СВЕЧИ

«Нет разлук и потерь, доколе жива моя душа, моя Любовь, Память» было подписано на той фотке, что всегда с ним – цветная, где она в своем любимом желтом платье, и добавлено тем же неказистым почерком: «Сережке от Веры».

А Вера все пытала тогда, чтоб он угадал, кому эти слова принадлежат, и, хохотушка, заливалась впокатушку, улыбаясь, как всегда, непонятно и загадочно. Будто чего-то главного не договаривала – наперед берегла.

«Откуда мне знать, - злился Серега, - спросила бы чего-нибудь попроще. Хоть про машины: с закрытыми глазами соберу и разберу». А вслух все-таки выпалил:

- Ты!

-Да что ты говоришь, - вроде удивляясь, тянула Вера, а глаза у самой загорались золотисто – расширялись:

- Тогда, может, и это я, - нараспев, играя голосом, по-прежнему улыбалась Вера и уже серьезно продолжала, точно читая невидимую книгу:

«И бедное человеческое сердце радуется, утешается: нет в мире смерти, нет погибели тому, что было, чем жил когда-то!»

Читала она все подряд, что под руку попадало, - и мало ли что могло в голову взбрести, но только дошло до дела – забрали Серегу на службу – тут как тут ему и кнут: «А Вера вышла замуж и уехала из города». Родители и сообщили: накануне, перед присягой, письмо пришло.

А Анфалыч – вот он рядом в купе кемарит – и любит же человек поспать! – так тот сразу заявил: мол, назови хоть одну, что дождалась! И верно: с кем из ребят, было, не потолкуешь, у всех выходила такая же песня. Зато уж до армии каждого поводили за нос – было подпущено туману.

Но чем ближе подходил поезд к родному вокзалу – тем больше перелаживалась печаль на радость. Ведь сейчас он будет дома, где лишь раз, боясь столкнуться носом друг с другом, и поцеловаться решились: первая наука – кому не мука?..

Зашипев, поезд остановился: теперь уж свои были точно что не за горами, а за дворами – полчаса ходьбы оставалось.

Растолкав Анфалыча, Сергей подхватил свою спортивную сумку и вышел – вышагнул с подножки на вечернюю улицу: рядом и темно-бордовый кирпичный вокзальчик со старинными, по углам, фонарями – слюдянистыми, под цветным стеклом.

Встречающих было раз-два и обчелся, но Серегу не ждали – ни одной живой душе о приезде не заикнулся. Успеют еще обрадоваться: кашу маслом не испортишь.

Сдвинул он фуражку на затылок – стречком по козырьку: все-таки добро на белом свете жить, когда не отчего тужить.

Из-за угла вокзальчика ветерок весенний вывернул – опахнул до донышка души, а фонари старинные, накаляясь оранжево, ярче завспыхивали.

И тут Анфалыч Серегу подтолкнул – под бок саданул:

- Серый, глянь, кто стоит!

- Ну.

- Не запряг еще: лучше гляди веселей!

Заоборачивался Серега туда-сюда, а уж и последние встречающие на выходе, чего это друг не ко времени развеселился?

- Да ну тебя, неужто не узнаешь: вон у фонаря, как раз в тени!

Серега присмотрелся: и точно, стоит какая-то, голову в сторону отвела и носком туфли по песочку водит – узоры выписывает.

- Да деваха, слушай, и что из того?

- Серый... – прямо в ухо задул – зашипел горячо Анфалыч. – Ты мне всю плешь прогрыз этой карточкой, уж сниться стала! У меня ведь глаз ватерпас: это же та самая, что у тебя на фотке, даже в платье желтом!

- Ан-фа-лыч... – только и пискнул он, суя свою ношу другу.

- Понимаю, - тихонько засмеялся тот за спиной. – Все как есть понимаю.

Двинулся Серега навстречу – меж глаз деревня сгорела.

- Ты...

- Снова я, - еле слышно ответила Вера, а сама улыбается прежней улыбкой – странной.

- Ты же теперь занятая, - Серега через силу скривился, - и подходить страшно.

- Не сердись, дутыш, - засмеялась Вера, - маленькая проверка. Мало ли что бывает в жизни. Сам потом спасибо скажешь.

- Понятно, - хмыкнул Серега, только разглядев, что рука у Веры перевязана – вернее, палец безымянный. – А это что?

- Знаешь, давно уже болит: где-то порезала, вот и ноет все время.

Он бережно, подержав руку, подул:

- Какие холодющие...

- Так весна, - Вера склонила голову к плечу, - а я даже в твоем любимом платье прилетела. Цени.

- Какой же дурак, - прошептал Серега и спохватился: - А откуда узнала, что сегодня приезжаю, уж не ясновидящей стала?

- Может, - усмехаясь, не стала спорить Вера. – Больно быстрый: все-то возьми да сразу тебе и расскажи.

- А вот мой дружбан, - махнул Серега сидящему на скамейке Анфалычу – тот даже на спинку откинулся.

- Знаю, - поправляя прическу, Вера с интересом всмотрелась в сумерки – прищурилась. – Наслышана немного.

- Ну, мать, - Сергей, приглашая, все намахивал другу, - тебя ничем не удивить.

- Конечно, - отгоняя с лица что-то невидимое, пожала она плечами, - на всю же улицу галдите.

- Что, съели, - хлопнул Серега подошедшего Анфалыча по плечу. – А вы не верили!

- Не обижайся, - молодила Веру радость – никого кроме Сереги не видела, - это он просто так: все говорили – и поддерживал. А на самом деле наоборот думает.

И она первой зашагала краешком тротуара – возле самых домов.

- Правда, - довольный, Анфалыч двинулся следом. – Сказано точненько!

- Тогда дома подождут, - обнял друга Серега. – Отметим это дело.

По узкой винтовой лестнице они вскоре поднялись на второй этаж единственного в городе ресторанчика – полутемного, с волнисто извивающимися во всю длину дымчато-фиолетовыми стеклами. Он еще не закрылся, хотя и было темно: ни голосов, ни музыки – предпринимателей в этих краях было не густо, а для остальных теперешние времена бедой по карманам прошлись.

В слабо освещенном зале пара посетителей среднего возраста в дорогих костюмах клевала носом, и Вера, обойдя их круглый, полированный под мрамор столик, выбрала место в самом углу. Тихо и уютно – никто уж не помешает, сиди себе вволю.

Поправляя косу, уложенную вокруг головы, подошла немолодая темнолицая женщина с пронзительными глазами; карандашный зеленый огрызок и темно-синий блокнотик, покачиваясь, висели на шелковой красной веревочке:

- Что хотите?

- Я, - заторопился Серега, - ребята, можно, я угощу, а? Душа горит! – И сразу зачастил: - Все самое лучшее!

- Пить будем? – Женщина отчего-то раздумала записывать, лишь искоса глянула на Веру.

- То же самое – лучшее! – горделиво потребовал Серега: все не мог он насмотреться на Веру, такую же, как и всегда, таинственную.

- Знаете, это будет дороговато, - сузила губы официантка, поправляя кружевной белый передник, но Серега, перебив, отмахнулся:

- Не дороже денег!

- Тогда, может, и свечи найдутся? – вдруг спросила Вера. – Вот бы здорово было. А то одни подсвечники стоят для красоты.

-Какие еще свечи, - огрубела голосом женщина, но, встретясь с Вериным немигающим взглядом, слегка побледнела: - Хорошо, посмотрю. А сколько надо?

- Да вот, - кивнула Вера на подсвечник, - ровно три и выходит.

- Понимаю, - торопливо согласилась официантка, - три, конечно, три, чего это я... Сейчас принесу.

-Работы раз плюнуть, - вертел головой Анфалыч. – Чего они вечно недовольные?

- Не скажите, - столик уже озарился скачущим неверным светом: Вера зажгла свечи, принесенные, правда, другой женщиной, - видно, их официантка готовила заказ. – Все же на нас держится. Ничего вы, мужички, не понимаете.

- За встречу, - Серега потянулся с фужером – быстро у них накрыли. – Поехали. – Но вышло неловко: прямо на Верино платье плеснул, возле ворота стекло.

- Эх ты, черт, - полез он за платком – в карманах у себя запохлопывал.

- Бог с ним, - незаметно морщась, пробормотала Вера. – Только испачкаем больше. Само высохнет, ничего не надо.

- Хорошо солью помогает, - вставил и Анфалыч: он даже галстук снял, как у себя дома расположился.

- Нашли заботу, - рассмеялась Вера. – Ну, кто меня поддержит за верность и любовь?

- О! – воскликнули друзья. – За это грех не выпить!

Из-за перегородки, с прикрепленным на кнопки грязно-серым листком меню, уже нетерпеливо поглядывали – поторапливали.

- Не спешите, - успокоила оживившаяся Вера, - ешьте на здоровье: я-то с дому, не буду.

И пока они уплетали за обе щеки, она с каким-то детским восхищением смотрела на ребят, словно, самолично приготовив, теперь радовалась, что пришлось по душе. После выпрямилась, неумело подмигнула Сереге:

- Вот что: приходите-ко сегодня в гости. Только после двенадцати, раньше не выйдет.

- Ничего себе гости. – Серега с Анфалычем еще выпили и закусили; Серега раскраснелся: сидя заприплясывал. – Знаю я твоих: еще из дома попрут.

- Здравствуйте, - нахмурилась Вера. – Вечно полночь-за полночь ужинаем. Забыл уже, где мой отец работает? А сегодня еще у него повышение, заодно отметим, чем не причина?

- Тогда добро, - Серега, осматриваясь, сладко потянулся. – Моих-то не встречала? А то целый месяц не писал, в госпитале провалялся.

- Надо же, - у Веры и лицо вытянулось. – Серьезное?

- Ерунда, голову немного застудил. Все уже прошло.

- Ясно, - она вздохнула – глубоко и понимающе. – А твои живы-здоровы: недавно видела. Правда, со стороны. Ждут-не дождутся, когда приедешь. Брат так с Ниной Арефьевой ходит, она с Коварзинской. Представляешь, до полуночи за городом на мотоцикле гоняют: это возле кладбища, только рев стоит.

- Молодец братан, - тряхнул головой Серега, а Вера заторопилась:

- Мальчики, договорились: сейчас я быстренько исчезаю, а то меня уже заждались. И так едва выпросилась. Не задерживайтесь, ладно?

Выйдя из-за стола, она остановилась напротив Сереги, и тот заморгал:

- Ты чего?

- Да нет... все хорошо. Просто спасибо, что дождался. Я знала, что так это и будет.

- Слушай, мать, ты как навсегда прощаешься!

- Перестань, - Вера и сама смутилась, - к слову пришлось. Значит, жду.

Она торопливо направилась к выходу, и желтое платье, плавно крутясь вокруг ног, волнами ходило...

- Хороша... – вздохнул в полумраке Анфалыч, - повезло тебе, дружбан.

Серега лишь на застолье довольно показал: не пропадать же добру, и они, сколько душе угодно, еще понаклонялись над столом в волюшку, в раздолюшку.

- По морям, по волнам, - через некоторое время тянул Анфалыч, выходя с Серегой под ручку на улицу. – Седни здесь, завтра – там!..

Видно, свет в этом краю берегли – темень была, только луна, ныряя, неслась сквозь зеленовато-прозрачные, нескончаемо попадающиеся на пути тучки.

- То ли еще будет, - глотнув свежего воздуха, пропел и Серега, - ой-ой, ой... Пора, друг, в гости.

- А может, завтра, - Анфалыч, раскачиваясь, пытался закурить, но зажигалка не находилась. – Знаешь, целый день как во сне...

- Успеется домой, слышь, - поддержал его за рукав Серега. – Отдохнешь у меня недельку – встряхнешься. Сегодня у человека лучший день, понимаешь, а ему бы лишь поспать!

Городок был старый и наполовину деревянный: за некоторыми заборами побухивали собаки, а одной, наверно, уже совсем опостылело на луну пялиться – противно, не переставая, завыла.

Верин дом был тоже деревянный, окруженный темным садом. В комнате горел свет: сквозь тюлевые занавески, сходясь, отодвигались качающиеся тени.

- Глянь, - Серега уже стучал в дверь, - все нормалек, стол накрывается.

- Здорово, отец, - кашлянул он, увидев открывшего ворота пожилого человека – на футболку у него был накинут форменный синий китель.

- Сергей? – тот запрокинул голову – волосы забросил. – Ты что, со службы вернулся?

- Д-да, - протянул Серега. – А разве Вера ничего не сказала?.. Она же сама пригласила на это время.

- Говорили тебе: не нервируй людей на ночь глядя, - зашевелился Анфалыч за спиной – легок на помине. – Не слушаешься старших по званию.

- А в чем дело? – Серега, насупясь, расставил ноги. – Нельзя, так мы уйдем. Тогда и звать не надо было. Если замужем – зачем еще кружева плести?

- Слушай внимательно, - захватал вдруг себя за горло отец – белей белья стал. – Если ты шуткуешь – спросится!

Он замолчал, как в рот воды набрал.

- Ведь Веры давно нет в живых, понял?

- А вот этого не надо, - у Сереги за спором дело не стало – свое гнул. – Не надо меня за нос водить, хорошо? Лучше прямо скажите, что нечего мне здесь делать!

- Парень, смотри: с тобой серьезно... – Теперь и отцу понадобилось закурить: тут-то сзади и вынырнул Анфалыч – сразу целую пачку сунул.

- Тогда слушай, - тяжело опускаясь на крыльцовую скамейку, отец хлопнул рядом с собой ладонью – со щек ежовой щетиной блестел:

- Сразу после твоих проводов погибла наша Вера: несчастный случай. Под машину попала. Вот так вот, парень. Пришлось с твоими родителями о письме договориться: мол, замуж вышла и уехала. Чтоб ничего не натворил под горячую руку. Через военкомат, знаю, много дел проходит: один повесился, другой застрелился, третий еще что-нибудь придумал... в общем, за тебя побоялись. – Отец перевел дух:

- Может, тебе кто-нибудь сказал?

- Откуда! – У Сереги и скулы свело: только глазами хлопал. – Ведь я же не один был, вон и Анфалыч подтвердит, что еще в своем уме... Встретились, посидели в ресторане, потом домой пригласила: у папы сегодня по службе повышение, заодно и посидим за встречу.

- Все это так, - помолчав, отец поднялся медленно – ни туда, ни сюда. – Только я и сам ничего уже не понимаю: пойдем-ко в дом, разберемся...

- Теть Галя, - сказал Серега вышедшей навстречу и всплеснувшей руками женщине – будто у нее в подоле выношен.

- Вот что, мать, - отец заводил глазами по комнате. – Ребята недавно с Верой говорили: в гости сюда пригласила.

Мать, не отвечая, на печку спиной повалилась – в лице ни кровинки.

- Счас я... – закружил отец вприсядку. – Где это у нас... фотокарточки-то с похорон... Где они?

- Вон...- прошептала мать, - в Верином шкафу, там и одежда, и все остальное...

Открыл отец шкаф, склонился – и в тот же миг волос у него дыбом встал:

- Как здесь платье-то оказалось, мы ведь в нем девку положили?..

Вытащив на свет желтое платье, он вертел его – со всех сторон рассматривал.

Хотела мать подняться – ноги не держали.

- Это я... недавно купила, думаю, пусть висит, больно ей такое любо было.

А отец уж совсем язык за порогом оставил.

- Гли-ко, вон пятно какое-то, на кровь похоже...

- А-а! – подскочил Серега. – Да это в ресторане я сегодня немного пролил, вот и пятно! Значит, все в порядке!

- Ой ты, Господи!.. – мать плакала без слез – выла. – Крючок я отгибала, чтоб воротник застегнуть, еще ножик брала, да и обрезала палец. До сих пор не проходит: вроде и взяться неоткуда, а кровищи нахлестало, прямо все от ворота залило… Что ты, Сереженька, разве этим шутят!

- Теперь понятно! – прыгнув к двери, Серега запнулся. – Зачем надо было! – к свету развернулся. – Эти три свечи!

- Какие еще свечи?.. – в голос вскричали родители – с толков сбились. Анфалыч сигаретку мял –

⇐ Предыдущая 1 2 3 45