Александр ЦЫГАНОВ. Садовник» и другие рассказы. САДОВНИК

Александр ЦЫГАНОВ

«Садовник» и другие рассказы

САДОВНИК

Л.К.

Таких киосков теперь кругом видимо-невидимо. Обитый железом, длинный, приткнулся возле кафешки, сбоку: за стеклянной перегородкой что-то с места на место перекладывала немолодая женщина в большой черной шапке. На руках у нее ничего не было, хотя мороз трещал будь здоров. Не знаю, может, у них там и обогревалось. Да конечно, обогревалось, как же без этого – вон какая веселая прыгает, и холод ей не холод.

У меня были перчатки вязаные, только давнишние, старые, с дырками, пальцы сквозь них жгло сильно. Подул я такой холодющей струей на руки, даже пальцы свело, и вдруг неожиданно для себя спросил у продавщицы:

- Интересно, почем здесь спиртное?

- Сто лет в обед как не продают, - усмехнулась женщина, а потом пожала плечами. – Только зачем человек спрашивает, если не пьет, не понимаю? Мерзнуть, что ли, нравится?

- А откуда известно, что не пью? – Удивило меня в первую очередь, конечно, то, что продавщица все это так спокойно заявила, как будто мы знакомы не первый день. Но я не знал ее: впервые видел.

- Ладно, - женщина даже слегка улыбнулась и рукой махнула. – Лучше вон в кафе сходи обогрейся: глядишь, и пообедать хватит после сегодняшней получки, иди, иди.

Вовсе мне стало не по себе, и я без слов потопал прочь от этого киоска. Прошел несколько шагов и как вкопанный остановился: неожиданно и в то же время просто п о ч у в с т в о в а л, что женщина эта не только знает, что я, правда, не пью, а знает и больше – не занимаюсь этим делом уже целый год. Правдой было и то, что я недавно получил долгожданную зарплату за дежурство, на которую, при желании, можно и пообедать хорошо – пошиковать, зато уж после этого оставалось лишь руками развести. Но мне давно хватало кружки горячего чая и куска хлеба. Там, где я проживал, о первом и втором мечтать особо не приходилось: в нашем коммуналке, как в общем вагоне, если не хуже. К плите не подступиться: очередь с утра и до вечера вперемежку с пьянкой на том же месте. Тут и ругань кромешная, зачастую с мордобоем. Какое там домой идти. Вот и сейчас не тянет. Хоть и мороз на улице, а лучше по городу пройтись. На душе и без того худо. Тошно: как по рукам-ногам связали и в колодец без дна бросили. Теперь еще эта непонятная женщина из ума не идет.

Мимо пробирался согнутый от стужи старичок в высоких рыжих валенках. И вот тут я мгновенно почувствовал, что могу свободно угадывать его мысли! Только этот мороз так довел, что еще толком не понялось: радоваться мне или бояться такого открытия? Опомнился, когда услышал в себе все то, что старичок думал: «Поди, внучка опять дверь открытой оставила. Бегу, а видно, не успею...» Да и запнулся сам, но я успел его подхватить и сказать: «Не беспокойся, отец: дома все в порядке, а внучка к двери сегодня не подходила». Старичок ойкнул и быстро заторопился своей дорогой.

«О-о, - сообразил я, - да ведь меня так и за тронутого с ходу примут. А что, уж не забродило ли у меня и на самом деле?»

Надо походить и поуспокоиться, вот что. И я тихонько спустился с горки к речке, льдом протопал на другую сторону. Подъем здесь был крутым: наверх вела железная обледенелая лестница, по которой смело мог подниматься лишь человек, которому надоело жить. У нижней ступеньки алела свежая кровь, в снег впиталась: видно, кто-то все же переоценил свои силы. Осторожно держась за поручень, я, было, ступил на железную ступеньку, но сразу вернулся обратно. Еле заметный, возле береговых кустиков лежал стальной прут. Я его поднял – это оказался самый обыкновенный ломик. Чего мне и надо было. Сдвинул я шапку на затылок и потихоньку-полегоньку принялся наледь-то перед входом состукивать: стук-постук, стук-постук. А то, чего доброго, первый же голову и свернешь. Но сначала, честно говоря, все по сторонам оглядывался, пока в раж не вошел, потом уж как по маслу и пошло, даже жарко стало.

- Что, наконец, жареный петух клюнул? – крикнули над моим ухом. От неожиданности я вздрогнул и выпрямился: передо мной стоял здоровый молодец-удалец в распахнутой, на меху, кожаной куртке.

- Чего уставился? – ногу молодец перед собой выбросил, туда-сюда ботинком повертел. – Не правду, что ль, говорю? Пока человек голову не свернет, никому дела нет. За что людям и деньги платят? Давай, давай, вкалывай! – горячился мужик в кожаной куртке. – Как не дворник, обязательно лентяй! К бабке ходить не надо!

- Да я не дворник, - мне пришлось отступить немного, а то этот молодец уже напирал: видать, поддал знатно, теперь не на шутку расходился.

- Тогда кто такой, отвечай! – рявкнул кожаный мужик и для начала крепенько толкнул меня в плечо. – Ну!

- Садовник, - первое, что пришло в голову, брякнул я. Думаю, чем непонятнее, тем скорее отвяжется. А то, глядишь, еще ни за что ни про что фонарей навешают, ищи-свищи после виноватого.

То ли молодец этот перепил, то ли недопил, а только совсем он обозлился:

- Гад, еще и врет! – и сам вот-вот двинет, кулак уж отвел – с маленькую кувалдочку. Я на всякий случай ломик и поднял, мужик тогда подстих немного. А потом, у пьяных это бывает, наверх как-то быстро взлетел. И вот оттуда мне кричит, надрывается:

- Попадешься на узенькой дорожке, ноги-то поотрываю!

- Земляк, - говорю ему снизу. – «Меркурий» сегодня с утра закрыт, лучше прямо в «Веденеевскую» дуй, там свежее «Арсенальное» завезли, слышь? А на меня не злись: я такой же прохожий, как и ты.

Молодец-удалец этот лишь заводиться еще начинал, как в голове у него одно и засело: «Надо в «Меркурий» не опоздать». Как будто больше других пивных точек не было в городе: видно, в носу взаправду зашаяло хорошо. Вот я и подсказал ему, чтоб лишнего круга человеку не делать. А в «Веденеевские бани» точно свежее пиво завезли: я даже теперь в и д е л, как тамошняя продавщица выставляет бутылки в холодильник.

Продавщица... Вот оно что. Да мне надо, кровь из носу, обратно вернуться к киоску и узнать, что такое со мной сделала женщина в черной шапке. Я нисколько уже не сомневался: происходящее было делом ее рук. Только врать мужику насчет садовника, конечно, не стоило. Когда сказал, что я садовник, сразу почувствовал, как что-то непонятное откуда-то сверху и хлынуло в меня – прямо ледяное опрокинулось, такого холода человек, похоже, еще и не испытывал. Ну и дела. Нет, надо скорее продавщицу увидеть! И обязательно все разузнать: может, она шутя какую-нибудь порчу навела между делом? Вон сколько в наше время всяких колдунов-чудотворцев развелось – не меньше, чем нищих на улицах.

Вернулся я обратно, огляделся – нету киоска! Да что за чертовщина такая! Ведь был же – вот здесь, возле кафе и стоял! А теперь вместо этого одно пустое место. Обошел я на всякий случай вокруг двух соседних домов – пусто, возвратился на прежнее место: был, здесь и стоял, вот еще чистое место, снегом не тронутое, хорошо видно, ошибки не могло быть. Делать нечего: холод не тетка, зашел в кафе, думаю, хоть тут разузнаю – киоск этот из кафе как на блюдечке был.

Народу, кроме двух секретничавших девчушек, не оказалось, и я прямым ходом к продавщице:

- Не подскажите, - говорю, - куда тут киоск запропастился? С утра пораньше был и никого не трогал, а сейчас не стало, непонятно.

Так и сказал. А женщина улыбнулась и головой кивает: успокаивает:

- Был, был, с утра стоял. Да только его буквально полчаса назад куда-то свезли. Ведь все киоски, которые незаконные, давно уже убираются.

- А-а, - сказал я тогда. – Сейчас мне все ясно. Благодарствую. И куда его увезли?

- Не знаю, молодой человек, не могу сказать. Только ругани было не убраться, это верно.

Хоть и назвали меня молодым человеком, легче не стало: какой я молодой человек, придумают тоже!

Под сорок мне уже, а на вид и того больше: давно не брит, волосы не стрижены, да вдобавок все старое надето. И пальто, и штаны, и пиджак. А у шапки одного уха совсем нет, оборвалось. Бывает, и какую-нибудь зловредную дырку, что уж совсем на виду, закропаешь как умеешь и дальше бегаешь. Может, и рад бы в новое-то обрядиться, да с моей зарплатой быстро закукуешь. Но это еще ладно, платите хоть вовремя, и то бы хорошо. Думают, сторож в кандейке, так уже и не человек? И что с того, что иногда возьмут да бомжом обзовут, сорвется с языка. Не на таковских напали, порода другая: чтоб с протянутой рукой на улицу сунуться, это уж надо особенную натуру иметь. Все на одно лицо – и те, что торгуют нынче на каждом углу и те, что деньги у каждого встречного без зазрения совести морщат. Раньше тоже всяко жили, но ведь этого не было – откуда что и взялось?

Ноги сами вынесли меня на улицу. Шел я по набережной – впереди, через рынок, протопаешь несколько кварталов, - и церковь. Купол ее золотился издали – и я просто так, бездумно, брел в том направлении. Вскоре ощутил, как вовсе заледенела голова: оказывается, шапка осталась в кафе, но возвращаться уже не хотелось. Чего-то не по нутру было. Зато снова почувствовал в себе тот страшный холод, забравшийся в душу, внутрь меня. И там, где под старым пиджаком, стукалось сердце, невидимый и противный, катался – ползал колючий ежик уже не по первому кругу. Ведь дошло до меня краешком-то, почему это так прижало. И раньше, конечно, догад был, а теперь знал точно. Только пользы-то от этого - пшик на пустом месте. Это даже вроде болезни, мало здесь хорошего. Да если еще не получается толком, как на беду. К примеру, попытался я несколько раз своих же соседей в коммуналке помирить, уж невмоготу от их ору было, так вместо этого сам еле-еле ноги в закуток унес. Или возьми сегодняшний случай с лестницей: тоже чуть на орехи не досталось. Правильно, выходит, соседка и говорила: «Чем лучше остальных - сам и будешь во всем виноват».

Ежик сполз с моего сердца, но его заменила плита, которая легла катом – сплющила, и без того все дыхание сдавила.

На дороге, по углам домов, там и сям, сидели нищие, одетые в какие-то летние азиатские одежды. Они через год да каждый год появляются в наших краях: месяц-другой помелькают и опять исчезают в неизвестном направлении. Многие из несчастных держали на согнутой руке свертки с детишками.

Ведь не поскачешь же в первый встречный двор и не будешь делать мороженые глаза, как будто все шито-крыто. Я сперва запнулся, после торопливо сунул руку в карман, нашел сегодняшнюю получку и что-то дал одной женщине, следом другой и третьей. Но вспомнил, что и сам еще с утра не ел, сунул остатки денег обратно. Возле коммерческого магазина снова оказалась тоскливая фигура в стеганом полосатом халате со склоненной головой и протянутой ладошкой – голой, потрескавшейся на морозе. Тогда я сжал зубы, выгреб остатки денег, на глазок разделил пополам и половину сунул нищенке, а после, не выдержав, перешел на другую сторону улицы.

И сколько бы ни старался, так и не услышал, что думали эти полуобмороженные женщины. Наверное, они давно уже ничего не думали.

Мимо все время пролетали машины, мною редко виданные, красивые, иностранные, бесшумно-быстрые. Нечасто доводилось мне бывать в центральной части города, где, так выходило, и кипела новая жизнь. Правда, мне это было все равно, особо не интересовало. Также никому не нужен был и я сам, особенно после одной специальной больницы, где довелось немного отдохнуть: два друга, которым не успел еще ни о чем и заикнуться, как в воду канули; даже на работу не брали, ладно, соседка помогла устроиться, пожалела.

Наконец попался на пути и рынок – обойти его было невозможно, хотя я и не терпел многолюдья. В голове сразу зазвучало на все голоса, как в радиоприемнике, ничего не разобрать: один только свист и крик. Но быстро стихло: видно, я все-таки крепко простыл. Нечего было и нос свой задирать, вернулся бы да и забрал шапку-то: какая-никакая, а все грела.

Не знаю, почему я обратил внимание на эту девушку. Их здесь вон сколько – считать, не пересчитать. Но вот выделил из всех: в глаза бросилась. Скорее всего, в класс десятый бегает, хотя выглядит по нынешним временам, конечно, взрослее. Возле одного из киосков тоже притулилась и вот смотрит – только что дырку не протерла на выставленном за стеклами товаре.

Я сразу понял, как ей худо! Как ее душа кричала! И тогда я сделал вид, что меня тоже что-то заинтересовало в ближайшем ларьке, встал рядом и стал настраиваться на мысли девушки. Тут и настраиваться не надо было – меня едва не толкнуло:

«Ну, я вам устрою, - бездумно глядя глазами, полными слез, на холодные киосковые стекла, негодовала школьница. – Блин, прикольно: мобильник им жалко купить! Все наши уже по второму сменили, а мне фигу показали: потерпи немного, сейчас не можем! Потерплю, потерплю, не расстраивайтесь: я вам такое устрою, потом и рады бы последнее отдать, да только поздно будет!»

- Девушка, что желаешь? – сунулась из окошечка усатая голова. – Выбирай. А то в гости заходи, пожалуйста. Может быть, и договоримся.

И вот диво-то: вроде как и засомневалась эта десятиклассница – того гляди, и впрямь туда полезет.

«Иди по своим делам! – разобрало меня зло. – Разве можно быть такой дурой!»

Девушка испуганно оглянулась, к чему-то прислушиваясь, потом упрямо мотнула головой и двинулась дальше. А я лишь теперь понял, кому это она угрожала за то, что требуемое ей не купили. Да родителям, вот кому! Надо же – сразу не дошло! Крепко, выходит, мороз погулял в моей голове.

И еще припомнилось, как по радио недавно сообщали, что один из школьников у себя дома в ванной повесился в наказание родителям, которые, кажется, ему не купили что-то из одежды модной. Так вот чем грозила эта взрослая школьница: верно, решила что-нибудь с собой придумать нехорошое, чтоб потом родители всю жизнь с открытым ртом ходили. Но ведь несерьезное, поди-ко, только пугнуть, может, решила?..

«Эх, длинноногая, - торопился я следом за десятиклассницей, боясь потерять ее из вида, а заодно стараясь и не узнанным быть. – Не живала еще одна, милая. Да с самого-то детства».

Школьница проворно выбралась из толпы, и я испугался: не запомнил, в чем она была одета. На пути опять попалась нищенка, но я все равно в сторону не свернул и с тоской, бочком, пробрался краешком дороги: дать ей уже ничего не мог.

Дорога подходила к церкви. Знать, от нечего делать, десятиклассница и вошла сюда. В это время что-то прямо-таки обрушилось в мою память и помешало услышать – угадать ее мысли, оставалось лишь на себя надеяться. Я торопливо вошел в церковь.

Служба здесь закончилась давно, было пусто, красиво, спокойно. Мягкий ласковый покой охватил мою душу, изгнав непонятный страх, успокоил и память.

Девушка остановилась там, где под стеклом находились крестики и иконки, книги, церковные календари и свечи. Упрямо шевеля губами, она вдруг радостно улыбнулась и, наклонившись, шепотом спросила о чем-то старушку, копошившуюся за деревянным прилавком.

Я уже понял, что мне надо делать. К счастью, как раз и в настроении девушка была. Да бог с ними, с деньгами этими, что у меня еще оставались. Хоть и невелика, а ей все одно подмога. Проживу как-нибудь, не впервой: у той же соседки перехвачу, никогда не отказывала. Нашел о чем страдать.

Понятно, что у меня школьница не возьмет, это было бы дико, а вот у этой бабушки... Надо только сделать все с толком.

Тем временем девушка, немного притихшая после разговора со старушкой, стала осматривать внутреннее убранство церкви: осторожно ступая по кафельному полу, зашла за белоснежную арку, долго смотрела на лик какого-то строгого святого в золотом убранстве. Меня она не замечала, да и мало ли кто здесь ходит, какое ей дело.

- Извините, - обратился я к старушке тихо. – А что эта девушка хотела?

- А она, милок, крест свой нательный ладила продавать, - оживилась старушка. – Деньги, вишь, ей понадобились. Иди, сказываю, милая, иди со Христом-богом, грех это. Чего удумала.

- Вот, - я без раздумья достал все, что у меня оставалось. – Отдайте ей как-нибудь. У меня-то не возьмет.

- Дочка али знакомая? – сморщилась старушка. – Убиваешься-то так.

- Дочка, дочка, - отозвался я. – Только гордая больно. Да и поругались мы немного.

- Чего с вами поделаешь, - с ласковым вздохом согласилась старушка. – Давай уж.

Говорить с ней было удивительно легко, словно с самим собой наедине. Передал я деньги, за порог вышел и у маленького решетчатого окошечка встал. Не знаю, все время по-честному вроде хочешь, чтоб лучше было, а выходит – хуже. Ноет душа, как в ней кто-то чужой сидит, и все тут! Совсем уж заврался: то у меня едва ли не каждый встречный-поперечный родной или знакомый, да в придачу еще каким-то садовником с утра пораньше заделался. Дожил, чего и говорить: дальше ехать некуда.

Мимо меня, едва не задев, пролетела школьница.

- Что случилось? – подскочил я к старушке.

- Да ну вас, - рассердилась та. – Даю девке деньги, она нос воротит, еле не в крик: «Я не нищенка, чтоб чьи-то подачки брать». Да и вон из храма-то впробеги. Беда с этими и детками. На деньги-то обратно.

- Ладно, - заторопился я следом за школьницей, - пусть у вас останутся. У меня еще есть.

И, наскоро перекрестившись, я опрометью кинулся к выходу: девушка не успела уйти далеко. Более того, она явно на что-то уже решилась. Стояла перед пешеходным переходом, внимательно следя за проезжающими машинами.

«Вот теперь я вам устрою!» - пролетело молнией в моей голове, и я мгновенно заметил нечто ужасное – сначала даже не поверил. Вокруг девушки, свободно обтекая, легким газообразным облачком пульсировало и двигалось что-то жуткое, - жило, все время видоизменяясь. Я обеими руками протер слезящиеся глаза: мимо бежали – торопились замерзшие, ушедшие в свои мысли люди, спешили в долгожданное тепло.

Газообразное, меняясь, постоянно пульсировало: в нем то вспыхивали сонмы антрацитно светящихся злобью глазок, то высовывались люто кривляющиеся мордочки и острые хвостики, тут же исчезая и вновь являясь в ином, невообразимо-фантастическом виде, еле улавливаемом людским глазом.

«Всем покажу – узнаете!» - крикнула ученица, и из газообразного тумана, соткавшись, стремительно и дружно вылетело неисчислимое количество мохнатых огненных ручек, разом толкнув девушку вперед – прямо под летящую машину.

Но еще раньше, успев все-таки понять, что это такое неподсильно сидело во мне, - я уже знал, что стану делать. Тотчас, не выдержав, что-то дегтярно-блестящее с ревом и вышло из моей души, а я прыгнул, оттолкнув вздрогнувшую школьницу в сторону. О себе знал – все равно не пропаду, только гололед был, скользко кругом. Не рассчитал я свои силы: меня бросило прямиком под разящую черную стрелу, которая насквозь и прошла через то, что называлось моим телом.

Мне еще дано было увидеть и услышать, как все кругом вдруг взревело и завертелось, как чей-то голос – жалостливый и одинокий – говорил:

- Я смотрю, а он ни с того ни с сего под машину как бросится! Наверно, пьяница какой-нибудь или уж с ума человек сошел. Сейчас это каждый день бывает. Люди уж и жить не хотят, вот что творится на белом свете.

Я видел свое тело, завалившееся набок, с разбросанными руками и разбитой, раздавленной головой, со свисающимися сосульками красных волос. А следом нечто светлое подняло мою уже неосязаемую светящуюся оболочку высоко-высоко, но будто все мое светлое не отставало кричать и кричать, невесомо уходя в свои запредельные невозвратные дали.

Только уж если там, на земле, никто не хотел слышать – кто же теперь услышит оттуда – из света?

12 3 4 5 Следующая ⇒