|
|||
Часть первая 2 страницаМгновение Альфред молчал, глядя на вздувшуюся реку, по которой плавало множество лебедей. Сейчас король был бледнее обыкновенного; челюсти его были крепко сжаты. – Судя по твоему тону, ты доволен случившимся, – наконец горько промолвил он. – У меня не было намерения говорить таким тоном, господин, – ответил я. – Как, во имя Господа, это могло произойти? – сердито вопросил он, повернулся и посмотрел на стены бурга. – Ведь братья Тарглисоны были во Франкии! Я никогда прежде не слышал о Зигфриде и Эрике, но Альфред взял за правило знать, где именно рыщут отряды викингов. – Теперь они в Лундене, – безжалостно сказал я. Альфред снова умолк, и я знал, о чем тот думает. Он думал о том, что Темез – это дорога, ведущая в другие королевства, в остальной мир, и, если датчане и норвежцы перекрыли Темез, значит, Уэссекс отрезан почти от всей мировой торговли. Конечно, существовали иные порты и реки, но Темез был великой рекой, которая принимала суда из всех морей. – Они хотят денег? – горько спросил Альфред. – Это проблема Мерсии, господин, – намекнул я. – Не будь дураком! – огрызнулся король. – Лунден, может, и в Мерсии, но река принадлежит обоим нашим королевствам. Он снова повернулся и посмотрел на реку так, будто ожидал увидеть вдалеке появляющиеся мачты норвежских кораблей, идущих вверх по течению. – Если они не уйдут, – тихо проговорил Альфред, – их следует изгнать. – Да, господин. – И это, – продолжал он решительно, – будет моим свадебным подарком твоему кузену. – Лунден? – И ты обеспечишь ему этот подарок, – свирепо сказал Альфред. – Ты вернешь Лунден под мерсийское правление, господин Утред. К празднику Святого Давида дай мне знать, какие силы тебе понадобятся, чтобы добыть этот подарок. – Он нахмурился, размышляя. – Твой кузен будет командовать армией, но он слишком занят, чтобы составлять план кампании. Ты позаботишься о необходимых приготовлениях и известишь его. – Да ну? – раздраженно спросил я. – Да, – ответил Альфред. – Так ты и поступишь. Король не остался, чтобы поесть. Он помолился в церкви, дал серебра монастырю, потом взошел на «Халигаст» и исчез, направившись вверх по течению. А я должен был взять Лунден и отдать всю славу моему кузену Этельреду.
Призыв встретиться с мертвецом пришел спустя две недели после визита Альфреда и застал меня врасплох. Каждое утро, если снег не был слишком глубоким, у моих ворот собиралась толпа просителей. Я был правителем Коккхэма, человеком, вершившим правосудие. Альфред даровал мне такое право, зная, как это важно для строительства его бурга. А также дал мне и кое‑что еще. Я имел право забирать десятую часть каждого урожая в северном Беррокскире. Мне приводили свиней, скот, приносили зерно, и на эти доходы я платил за строевой лес, из которого возводились стены, и за оружие для тех, кто эти стены охранял. Такие права давали мне широкие возможности, и Альфред мне не доверял – поэтому приставил ко мне проныру‑священника по имени Вулфстан, в чьи обязанности входило присматривать, чтобы я не воровал слишком много. На самом деле воровал сам Вулфстан. Он пришел ко мне летом с полуухмылкой на лице и заявил, что пошлина, которую мы собрали с речных торговцев, не поддается учету, а значит, Альфред никогда не сможет проверить, правильны ли наши счета. Он ожидал моего одобрения, но вместо этого получил весомый удар по башке с выбритой на ней тонзурой. Я отослал его к Альфреду под стражей с письмом, рассказывающем о его нечестности… А потом украл пошлину сам. Священник был дураком. Никогда, ни за что не рассказывай другим о своих преступлениях – если только преступления эти не такие огромные, что их уже не утаить. А в последнем случае описывай их как «политику» или «искусство управления государственными делами». Я сам воровал не много, не больше, чем любой другой на моем месте. И работа над стенами бурга доказала Альфреду, что я свое дело знаю. Я всегда любил строить. И на свете есть не так уж много более приятных дел, чем беседа с искусными людьми, которые пилят, обтесывают и сколачивают доски и бревна. Помимо строительства я еще вершил правосудие, и вершил неплохо, потому что еще мой отец, лорд Беббанбурга, в Нортумбрии, учил меня: таков долг лорда перед людьми, которыми он правит. И те многое простят своему повелителю, пока он их защищает. Поэтому каждый день я слушал о людских невзгодах, и недели через две после визита Альфреда, утром, под моросящим дождем, две дюжины людей стояли на коленях у дверей моего дома. Теперь я уже не вспомню все их жалобы, но, без сомнения, среди прочих встречались и обычные жалобы на передвинутые межевые камни и на невыплаченное приданое. Я быстро вынес решения, руководствуясь при этом поведением жалобщиков. Обычно я считал, что тот, кто ведет себя дерзко, – врет, а тот, кто плачет, пытается пробудить во мне жалость. Сомневаюсь, что мои решения были верны, но люди почти всегда оставались довольны приговорами и знали: я не беру взяток, чтобы подыграть богатым. Я хорошо запомнил одного из просителей, явившихся тем утром. Тот пришел один, что было необычно, поскольку большинство людей приходили с друзьями и родственниками, чтобы те подтвердили истинность их претензий. Но этот человек явился один и все время пропускал остальных вперед. Он явно хотел поговорить со мной наедине, и я заподозрил, что тот собирается отнять у меня много времени. У меня появилось искушение закончить разбор дел, не дав ему аудиенции, но в конце концов я все же позволил ему высказаться – и он сделал это милосердно кратко. – Бьорн тревожит покой там, где я живу, господин, – сказал он. Тот стоял на коленях, и я видел лишь его спутанные пыльные волосы. На мгновение я не понял, о чем речь. – Бьорн? – требовательно переспросил я. – Какой такой Бьорн? – Это тот, кто тревожит по ночам покой там, где я живу, господин. – Датчанин? – в замешательстве спросил я. – Он является из могилы, господин, – ответил этот человек. И тут я понял, о чем он, и шикнул, чтобы священник, записывавший мои приговоры, не услышал лишнего. Я запрокинул голову просителя и заглянул ему в лицо. Судя по его выговору, я решил, что он – сакс, но он мог быть и датчанином, в совершенстве говорившим на нашем языке. Потому я обратился к нему по‑датски: – Откуда ты пришел? – Из потревоженных земель, господин, – ответил он тоже по‑датски. Но, судя по тому, как он калечил слова, он не был датчанином. – Эти земли лежат по ту сторону пограничной дороги? – Я снова перешел на английский. – Да, господин. – И когда Бьорн снова потревожит тамошние земли? – Послезавтра, господин. Он приходит после восхода луны. – Тебя прислали, чтобы ты проводил меня туда? – Да, господин. Мы уехали на следующий день. Гизела хотела отправиться со мной, но я не позволил, потому что не совсем доверял тем, кто меня позвал. Вот почему я взял с собой шестерых людей: Финана, Клапу, Ситрика, Райпера, Эадрика и Кенвульфа. Трое последних были саксами, Клапа и Ситрик – датчанами, а Финан – вспыльчивым ирландцем, который командовал моим личным отрядом. И все шестеро дали мне клятву верности. Моя жизнь принадлежала им, так же, как их жизни – мне. Гизела же осталась за стенами Коккхэма, под охраной прочих моих воинов и фирда. Мы ехали в кольчугах, при оружии. Сперва отправились на северо‑запад, потому что Темез вздулся от зимних дождей и снега, и нам пришлось долго ехать вверх по течению, чтобы найти достаточно мелкий брод и переправиться на другой берег. Брод нашелся у Веленгафорда, еще одного бурга, и я заметил, что его земляные стены не закончены, а необработанное дерево для палисада гниет в грязи. Командир гарнизона, человек по имени Ослак, пожелал узнать, зачем мы переправляемся через реку. То было его правом, потому что он охранял эту часть границы между Уэссексом и беззаконной Мерсией. Я сказал, что из Коккхэма сбежал дезертир и мы полагаем – тот скрывается на северном берегу Темеза. Ослак поверил в нашу историю. Скоро она достигнет и ушей Альфреда. Нас вел человек, который привез мне вызов от мертвеца. Его звали Хада, и он сказал, что служит датчанину Эйлафу, чье имение граничит с восточной стороной Веклингастрет. Это превращало Эйлафа в жителя Восточной Англии и подданного короля Гутрума. – Эйлаф – христианин? – спросил я Хаду. – Мы все христиане, господин, – ответил Хада. – Так пожелал король Гутрум. – Итак, что же носит на шее Эйлаф? – То же, что и ты, господин, – сказал Хада. Я носил амулет в виде молота Тора, потому что не был христианином. Ответ Хады сказал мне, что Эйлаф, как и я, поклоняется древним богам, хотя и притворяется, будто верит в бога христиан, чтобы ублажить Гутрума. Я знавал Гутрума в те дни, когда тот возглавлял огромную армию, напавшую на Уэссекс, но теперь он старел; принял религию врага и, похоже, больше не хотел править всей Британией, довольствуясь обширными плодородными полями Восточной Англии – своего нынешнего королевства. Однако в его землях жило много людей, которые были не так довольны сложившимся положением дел. Зигфрид, Эрик, Хэстен и, вероятно, Эйлаф – норвежцы и датчане, воины, приносившие жертву Тору и Одину – точили свои мечи и мечтали, как все северяне, о богатых землях Уэссекса. Мы проехали через Мерсию, землю без короля, и я заметил, сколько там сожженных усадеб: о них напоминали лишь пятна запекшейся земли, где росли сорняки. Они душили и пахотную землю. На пастбища вторгались заросли орешника. Там, где все еще оставались люди, они жили в страхе и, завидев нас, бежали в леса или запирались за палисадами. – Кто здесь правит? – спросил я Хаду. – Датчане, – ответил он и мотнул головой на запад. – А там – саксы. – Эйлафу эта земля не нужна? – У него много земли, господин, – сказал Хада, – но ему досаждают саксы. Согласно мирному договору между Альфредом и Гутрумом, эта земля принадлежала саксам, но датчане всегда были жадны до новых владений, и Гутрум не мог контролировать всех своих танов. Поэтому эти земли были местом битв, где обе стороны сходились в зловещей, мелкой, бесконечной войне… И датчане предлагали мне корону повелителя этой земли. Я – сакс, северянин. Я – Утред Беббанбургский, но меня воспитали датчане, и я знал, как те думают и действуют. Я говорил на их языке, был женат на датчанке и поклонялся их богам. Если бы я стал здешним королем, саксы знали бы, что у них есть правитель‑сакс, а датчане приняли бы меня, потому что я был сыном ярла Рагнара. Но стать королем Мерсии означало пойти против Альфреда и, если мертвец говорил правду, возвести на трон Уэссекса пьяницу, племянника Альфреда. И сколько сумеет продержаться на троне Этельвольд? Я считал, что меньше года, а потом датчане его убьют, и вся Англия подпадет под их правление – кроме Мерсии, где королем буду я, сакс, мыслящий как датчанин. И как долго будут мириться со мной датчане? – Ты хочешь стать королем? – спросила Гизела в ночь перед нашим отъездом. – Никогда не думал, что хочу этого, – осторожно ответил я. – Тогда зачем ты едешь? Я уставился в огонь. – Потому что мертвец принес мне послание от судьбы. Гизела прикоснулась к своему амулету. – Судьбы не избежишь, – негромко проговорила она. – Вот потому и должен ехать, – сказал я. – Потому что таково веление судьбы. И потому что хочу увидеть, как разговаривает мертвец. – А если он скажет, что ты должен стать королем? – Тогда ты станешь королевой, – ответил я. – И ты будешь сражаться против Альфреда? – спросила Гизела. – Если так велит судьба. – А как же клятва верности, которую ты ему принес? – У судьбы есть на это ответ, а у меня – нет. Так я сказал Гизеле – и теперь мы ехали под поросшими буками холмам, уходящим на северо‑восток. Мы провели ночь на заброшенной ферме, и один из нас всегда оставался на страже. Никто нас не потревожил, и на рассвете, под небом стального цвета мы продолжили свой путь. Нас вел Хада, верхом на одной из моих лошадей. Поговорив с ним, я выяснил, что он охотник, что служил саксу, которого убил Эйлаф, и вполне доволен своим новым хозяином‑датчанином. Когда мы приблизились к Веклингастрет, его ответы начали становиться все мрачнее и короче, поэтому в конце концов я придержал лошадь, чтобы поехать рядом с Финаном. – Доверяешь ему? – спросил тот, кивнув на Хаду. Я пожал плечами. – Его хозяин выполняет приказание Зигфрида и Хэстена, а я знаю Хэстена. Я спас ему жизнь, а это кое‑что значит. Финан поразмыслил. – Ты спас ему жизнь? Как? – Вызволил его у фризов. Он дал мне клятву верности. – И нарушил эту клятву? – Нарушил. – Значит, Хэстену нельзя доверять, – твердо заявил Финан. Я ничего не ответил. Три оленя стояли на дальней стороне голого пастбища, готовые к бегству. Мы ехали по заросшей тропе рядом с живой изгородью, у которой росли крокусы. – Что им нужно, – продолжал Финан, – так это Уэссекс. А чтобы захватить его, они будут сражаться. И они знают, что ты – величайший воин Альфреда. – Что им нужно, – отозвался я, – так это бург Коккхэм. И, чтобы его получить, они предложат мне корону Мерсии, хотя я не рассказал об этом предложении ни Финану, ни кому‑нибудь другому из своих людей. Я рассказал об этом только Гизеле. Конечно, братьям и Хэстену нужно было гораздо больше. Им потребовался Лунден – потому, что то был окруженный стеной город на Темезе. Но Лунден стоял на мерсийском берегу и не мог помочь им вторгнуться в Уэссекс. Зато, если я отдам им Коккхэм, они окажутся на южном берегу реки и смогут использовать его как базу для набега, который приведет их глубоко в земли Уэссекса. Самое меньшее, что они выгадают – это Альфред заплатит им, чтобы те оставили Коккхэм. Поэтому они получат много серебра, даже если им не удастся сбросить Альфреда с трона. Но я полагал, что Зигфрид, Эрик и Хэстен нацелились не только на серебро. Уэссекс был ценным трофеем, а чтобы захватить его, им требовались люди. Гутрум им не поможет, Мерсия разделена между датчанами и саксами, и в ней немногие пожелают оставить свои дома без защиты. Но кроме Мерсии оставалась еще Нортумбрия, а там правил датский король, в распоряжении которого имелся великий датский воин. Король Нортумбрии был братом Гизелы, а воином был Рагнар, мой друг. Братья и Хэстен считали, что, купив меня, они смогут заставить Нортумбрию воевать на их стороне. Датский север завоюет сакский юг. Вот чего они хотели. Датчане хотели этого всю мою жизнь. И все, что от меня требовалось, – это нарушить клятву, данную Альфреду, и стать королем Мерсии; тогда земля, которую кое‑кто называл Англией, стала бы Данеландом[4]. Вот почему меня призвал мертвец, решил я. Мы добрались до Веклингастрета к закату. Римляне укрепили дорогу гравием и каменными обочинами, и кое‑где римская кладка все еще виднелась сквозь бледную зимнюю траву рядом с поросшим мхом мильным камнем с надписью «Дарокобривис V». – Что такое Дарокобривис? – спросил я Хаду. – Мы называем его Данастопол, – ответил Хада, пожав плечами в знак того, что это место не стоит внимания. Мы пересекли дорогу. В хорошо управляемой стране можно было ожидать увидеть стражей, патрулирующих дорогу, чтобы защитить путешественников, но здесь не было видно ни одного. Я видел только воронов, летящих в близкий лес, да серебристые облака, протянувшиеся по небу на западе, в то время как впереди, над Восточной Англией, набухала густая темнота. На севере низкие холмы тянулись к Данастополу, и Хада повел нас к этим холмам, а потом – вверх, в длинную неглубокую долину, где в полутьме виднелись голые яблони. К тому времени, как мы добрались до дома Эйлафа, сгустилась ночь. Люди Эйлафа приветствовали нас так, словно я уже был королем. Слуги ждали у ворот палисада, чтобы принять наших лошадей; еще один слуга опустился на колени у входа в дом, чтобы предложить мне чашу для омовения и ткань, чтобы вытереть руки. Управляющий взял оба моих меча, длинный – Вздох Змея и короткий, предназначенный для того, чтобы потрошить врага, – Осиное Жало, – так уважительно, словно сожалел об обычае, запрещавшем вносить оружие в дом. Но то был хороший обычай. Клинки и эль плохо сочетаются друг с другом. Дом был переполнен. В нем собралось не меньше сорока человек, большинство из них – в кожаной одежде и кольчугах. Они стояли рядом с центральным очагом, в котором горел гигантский огонь; дым поднимался под стропила. Некоторые поклонились, когда я вошел, другие просто уставились на меня. Я пошел поздороваться с хозяином дома, который стоял у очага вместе со своей женой и двумя сыновьями. А рядом с ними увидел ухмыляющегося Хэстена. Слуга поднес мне рог с элем. – Господин Утред! – громко приветствовал меня Хэстен, чтобы все мужчины и женщины в зале поняли, кто я такой. Ухмылка Хэстена была слегка озорной, как будто мы с ним поделились некой секретной шуткой, неизвестной остальному залу. У него были волосы цвета золота, квадратное лицо и блестящие глаза; он носил зеленую рубашку из тонкой шерсти, на шее у него висела толстая серебряная цепь. Его руки были отягощены серебряными и золотыми браслетами, к высоким сапогам были приколоты серебряные броши. – Рад видеть тебя, господин, – сказал тот, чуть заметно поклонившись. – Все еще жив, Хэстен? – спросил я, игнорируя хозяина дома. – Все еще жив, господин, – ответил он. – Неудивительно, что в последний раз я видел тебя при Этандуне. – Дождливый был денек, господин, насколько я помню. – И ты удирал, как заяц, Хэстен, – сказал я и увидел, как по его лицу пробежала тень. Я обвинил его в трусости, но он заслужил это, потому что дал мне клятву верности – и нарушил ее, бросив меня. Эйлаф, почуяв беду, откашлялся. Он был тяжеловесным высоким мужчиной, самым рыжеволосым из всех, кого я когда‑либо видел. Его кудрявые волосы и такая же кудрявая борода были цвета пламени. Эйлаф Рыжий – так его звали. Высокий и плотно сложенный, он все‑таки казался меньше Хэстена – благодаря самоуверенности последнего. – Добро пожаловать, господин Утред, – сказал Эйлаф. Я снова не обратил на него внимания. Хэстен смотрел на меня с помрачневшим лицом, а я вдруг ухмыльнулся. – Но в тот день удирала вся армия Гутрума, – сказал я. – А те, кто не удрал, – погибли. Поэтому я рад, что видел, как ты бежал. Тут улыбнулся и он. – Я убил при Этандуне восемь человек, – сказал Хэстен – ему не терпелось дать понять своим людям, что он не трус. – Тогда я чувствую облегчение, что мне не пришлось встретиться с твоим мечом, – сказал я, загладив недавнее оскорбление неискренней лестью. Потом повернулся к рыжеволосому Эйлафу. – А ты был при Этандуне? – Нет, господин, – ответил он. – Тогда ты пропустил редкостное сражение, – проговорил я. – Так ведь, Хэстен? Такой бой нельзя забыть! – Резня под дождем, господин, – отозвался Хэстен. – И я все еще хромаю после того боя, – сказал я. Так оно и было, хотя хромота была небольшой и почти не причиняла мне неудобств. Меня представили трем людям, трем датчанам. Все они были хорошо одеты, с браслетами на руках – доказательством их отваги. Я уже забыл их имена, но они явились туда, чтобы повидаться со мной, и привели с собой своих людей. Когда Хэстен начал представлять меня им, я понял: он меня демонстрирует. Он доказывал, что я присоединился к нему и братьям, следовательно, другие тоже могут без опаски сделать это. В этом доме Хэстен готовил мятеж. Я отвел его в сторону. – Кто они такие? – вопросил я. – У них есть земли и люди в этой части королевства Гутрума. – И тебе нужны их люди? – Мы должны собрать армию, – просто проговорил Хэстен. Я посмотрел на него сверху вниз. «Это мятеж, – подумал я, – не против Гутрума, правителя Восточной Англии, а против Альфреда Уэссекского. И, если он увенчается успехом, всей Британии придется взяться за меч, копье и топор». – А если я откажусь к тебе присоединиться? – спросил я Хэстена. – Ты присоединишься, господин, – уверенно ответил он. – Вот как? – Потому что сегодня ночью, господин, с тобой будет говорить мертвец. Хэстен улыбнулся, и тут вмешался Эйлаф, чтобы сказать, что все готово. – Мы поднимем мертвеца, – драматически проговорил Хэстен, прикоснувшись к своему амулету‑молоту, – а потом будем пировать. – Он показал на двери в дальней части зала. – Будь любезен, пройди туда, господин. Вон туда. И вот я отправился на встречу с мертвецом.
Хэстен повел нас в темноту. Помню, я думал – легко будет сказать, что мертвый встал и говорил, если все будет проделано в такой тьме. Откуда мы узнаем, что так все и было? Может, мы услышим слова трупа, но не сможем его разглядеть. Я уже собирался запротестовать, когда двое людей Эйлафа вышли из дома с горящими факелами, ярко сияющими во влажной ночи. Они провели нас мимо загона для свиней, и в глазах животных отразилось пламя. Пока мы находились в доме, прошел дождь, обычный короткий зимний ливень, но вода все еще капала с голых веток. Финан, которого беспокоило предстоящее колдовство, Держался рядом со мной. Мы прошли по тропе, ведущей вниз с холма, на маленький выгон; рядом с ним стояло строение, которое я принял за сарай. Три факела швырнули в заготовленные заранее груды хвороста, и огонь быстро занялся: языки пламени взметнулись, освещая деревянную стену сарая и влажную соломенную крышу. Когда свет стал ярче, я понял, что это вовсе не выгон, а кладбище. Маленькое поле было испещрено низкими земляными холмиками и окружено хорошей изгородью, чтобы животные не могли выкопать мертвых. – Тут была наша церковь, – объяснил Хада, появившись рядом и кивнув на то, что я принял за сарай. – Ты христианин? – спросил я. – Да, господин. Но сейчас у нас нет священника. – Он перекрестился. – Наши мертвые ложатся в землю без отпущения грехов. – Мой сын покоится на христианском кладбище, – сказал я – и подивился, зачем я об этом упомянул. Я редко думал о своем умершем в младенчестве сыне. Я не знал его, и с его матерью мы больше не виделись. И все‑таки я вспомнил о нем той темной ночью на влажной земле мертвеца. – Почему датского скальда похоронили на христианском кладбище? – спросил я Хаду. – Ты же говорил, что он не был христианином? – Он умер здесь, господин, и мы похоронили его прежде, чем узнали, что он не христианин. Может, поэтому он и не находит покоя? – Может быть, – ответил я. А потом услышал позади звуки борьбы и пожалел, что не догадался попросить обратно свои мечи, покидая дом Эйлафа. Я повернулся, ожидая нападения, но увидел только, как двое людей тащат в нашу сторону третьего. Тот был тонким, юным, светловолосым. В свете огня его глаза казались огромными. И он скулил. Тащившие его люди были гораздо крупнее, поэтому его попытки вырваться были тщетными. Я озадаченно взглянул на Хэстена. Чтобы вызвать мертвеца, господин, – объяснил он, – мы должны послать кого‑нибудь на ту сторону бездны. – Кто это? – Сакс, – беспечно ответил Хэстен. – Он заслуживает смерти? – спросил я. Я не был щепетилен, когда речь шла о том, чтобы кого‑нибудь убить, но чувствовал – Хэстен убивает так, как ребенок топит мышь. А я не хотел, чтобы на моей совести была гибель человека, не заслужившего подобной участи. Это ведь не битва, где есть шанс уйти в вечное веселье пиршественного зала Одина. – Он вор, – ответил Хэстен. – Дважды вор, – добавил Эйлаф. Я подошел к юноше, взял его за подбородок и запрокинул ему голову. На лбу у того виднелось клеймо приговоренного грабителя. – Что ты украл? – спросил я. – Плащ, господин, – прошептал он. – Мне было холодно. – Это было твоим первым воровством или вторым? – В первый раз он украл ягненка, – сказал за моей спиной Эйлаф. – Я был голоден, господин, – сказал юноша, – и мой ребенок умирал с голоду. – Ты украл дважды, – проговорил я, – значит, должен умереть. Даже в этом беззаконном месте существовал закон. Молодой человек плакал, но все еще не спускал с меня глаз. Он думал, что я могу сжалиться, приказать, чтобы его пощадили, но я отвернулся. За свою жизнь я забрал много чужих вещей, и почти все они стоили куда дороже ягненка или плаща, но я забирал их на глазах владельца, когда тот мог защитить свое имущество с помощью меча. Заслуживает смерти лишь тот, кто ворует в темноте. Хада все крестился и крестился. Он нервничал. Молодой вор что‑то невнятно кричал, обращаясь ко мне, пока один из его охранников не ударил его по губам. Тогда юноша просто повесил голову и заплакал. Финан и трое моих саксов вцепились в свои кресты. – Ты готов, господин? – спросил меня Хэстен. – Да, – ответил я, стараясь говорить уверенно. Но, по правде говоря, я нервничал так же, как Финан. Между нашим миром и землями мертвых есть завеса, и часть моей души желала, чтобы эта завеса оставалась на месте. Я инстинктивно принялся нашаривать рукоять Вздоха Змея, но меча со мной не было. – Вложите послание ему в рот, – приказал Хэстен. Один из охранников попытался открыть рот молодого человека, но тот сопротивлялся – пока его не ткнули ножом в губы. Тогда он широко разинул рот, и ему на язык положили какой‑то предмет. – Струна арфы, – объяснил мне Хэстен. – Бьорн поймет, что это значит. А теперь убейте его, – обратился он к охранникам. – Нет! – закричал молодой человек, выплюнув свернутую струну. Он начал вопить и плакать, когда двое потащили его к одному из могильных холмиков. Два охранника встали справа и слева от холмика, удерживая своего пленника на могиле. Луна серебрилась в прорехе облаков. На кладбище пахло новым дождем. – Нет, пожалуйста, нет! Юноша плакал, дрожа. – У меня жена и дети, нет! Пожалуйста! – Убейте его, – приказал Эйлаф Рыжий. Один из охранников впихнул струну арфы в рот посланника, потом придержал его челюсть, чтобы тот не открыл рот. Он запрокинул голову молодого человека – сильно, подставляя горло клинку, – а второй датчанин рассек его быстрым, натренированным движением, после чего потянул и вывернул клинок. Я услышал приглушенный гортанный звук, увидел, как кровь брызнула черным в лунном свете, закапала двух датчан, пролилась на могилу и хлынула на влажную траву. Тело посланника дернулось; некоторое время он еще боролся, а кровь лилась все слабей. Потом молодой человек тяжело осел между теми, кто его держал. Те подождали, пока последние капли крови упадут на могилу, и только когда кровь перестала течь, оттащили тело и уронили рядом с деревянной кладбищенской оградой. Я затаил дыхание. Никто не двигался. Над моей головой низко пролетела сова – ее крылья были удивительно белыми в ночи – и невольно прикоснулся к своему амулету‑молоту, уверенный, что это душа вора отправляется в иной мир. Хэстен стоял возле залитой кровью могилы. – Ты получил кровь, Бьорн! – прокричал он. – Я отдал тебе человеческую жизнь! Я отправил к тебе посланника! Ничего не произошло. Ветер вздохнул, пробежав по соломенной крыше церкви. В темноте шевельнулось какое‑то животное, потом все замерло. В огне осело бревно, искры взметнулись вверх. – Ты получил кровь! – снова прокричал Хэстен. – Или тебе нужно больше крови? Мне казалось – ничего не изменилось, и я зря потратил время на путешествие сюда. А потом земля на могиле зашевелилась.
Глава 2
Могильная земля шевельнулась. Помню, как холод стиснул мое сердце. Меня объял ужас, но я не мог ни вздохнуть, ни двинуться. Я стоял и смотрел в ожидании кошмарных событий. Земля слегка провалилась, словно крот выбирался из своей маленькой норки. И снова сдвинулась… Появилось что‑то серое. Оно наклонилось, и я увидел, как земля стала осыпаться быстрее. Нечто серое начало подниматься из могильного холма. Все происходило в полутьме, потому что огни были позади нас, и на призрака, рожденного зимней землей, падали наши тени. Тот принял форму грязного трупа, который, шатаясь, вышел из разверзшейся могилы. Я увидел мертвеца. Тот дернулся, почти упал, с трудом удержал равновесие и все‑таки устоял на ногах. Финан, сам того не сознавая, стиснул мою руку. Хада стоял на коленях, вцепившись в свой крест. А я просто молча смотрел. И тут труп кашлянул, издав давящийся звук, похожий на предсмертный хрип. Что‑то вылетело у него изо рта, он снова подавился, потом медленно разогнулся, чтобы встать прямо. И в свете костра, на который падали тени, я увидел, что мертвец одет в грязный серый саван. У него было бледное лицо, перепачканное землей, не тронутое тлением. Длинные белые волосы свисали на худые плечи. Он дышал, но с трудом, как умирающий, задыхающийся человек.
|
|||
|