Корней Чуковский 14 страница

"Противоестественно, чтобы".

В сущности, я должен благодарить Колпакова, так как его письмо послужило для меня верным свидетельством, что настоящая глава не устарела и до сих пор сохраняет свою актуальность.

- Нет, - сказал я редактору, - придется эту главу сохранить. Исключать ее из книжки рановато. Васьковские и раппопорты, оказывается, на диво живучи и по-прежнему рвутся в бой, нисколько не боясь оказаться всеобщим посмешищем.

Правда, их стало значительно меньше. Огромное большинство читательских писем, полученных мною и редакцией "Литературной газеты", написаны в защиту моей сказки. Я не цитирую этих многочисленных писем, так как не хочу огорчать Колпакова: вряд ли ему придутся по вкусу те эпитеты, которыми авторы писем так щедро награждают его.

Впрочем, почему не привести самое безобидное из всех этих писем, благо оно такое короткое?

"Дорогой наш Корней Иванович! Мы прекрасно понимаем, как муха-цокотуха обвенчалась с удалым комаром. Это доходит до нашего сознания. Но мы никак не можем понять, как этот (опускаю нелестный эпитет. - К.Ч.) получил степень кандидата исторических наук".

А я хоть убей не пойму, отчего, выступая с призывом к сожжению книги, он считает необходимым подкрепить этот дикий призыв указанием на свою ученую степень.

Глава четвертая

ЛЕПЫЕ НЕЛЕПИЦЫ

Глаз человека не слыхал,

ухо человека не видало...

В Шекспир "Сон в летнюю ночь"

Медведь летит по поднебесью,

В когтях да он несет коровушку,

В осеку овца да яйцо снесла,

На дубу свинья да гнездо свила.

Русская народная песня

"Обмолвка актера:

"Ключи заперты, двери в кармане".

В.Слепцов. Отрывки из дневника

I. ПИСЬМО

Я получил такое письмо:

"Стыдно, т.Чуковский, забивать головы наших ребят всякими путаницами, вроде того, что на деревьях растут башмаки. С возмущением прочитали мы в вашей книжонке такие фантастические строки:

Жабы по небу летают,

Рыбы по полю гуляют,

Мыши кошку изловили,

В мышеловку посадили.

Зачем вы извращаете реальные факты? Детям нужны общеполезные сведения, а не фантастика насчет белых медведей, которые будто бы кричат кукареку. Не того мы ждем от наших детских писателей. Мы хотим, чтобы они разъясняли ребенку окружающий мир, а не затемняли его мозги всякой путаницей!"

Я прочитал это письмо, и мне стало не то чтобы грустно, а душно.

Какое затхлое и безнадежное невежество! Дело не во мне и не в моих бедных стишках, а в огромном вопросе о принципах детского чтения, который нельзя же решать при помощи одного только обывательского "здравого смысла", потому что "здравый смысл" нередко бывает врагом всякой научной теоретической истины.

Признаться, я даже почувствовал к своему обличителю жалость: взять бы его за руку, вывести на солнечный свет и объяснить ему от души, без запальчивости, самыми простыми словами то, чего он не может понять в своем обывательском погребе.

Если бы, кроме "здравого смысла", у него были какие-нибудь другие ресурсы, он увидел бы, что "путаницы", которые кажутся ему такими зловредными, не только не мешают ребенку ориентироваться в окружающем мире, но, напротив, укрепляют в нем чувство реальности, и что именно в интересах реалистического воспитания детей следует культивировать в детской среде такие стихи. Ибо так уж устроен ребенок, что в первые годы его бытия мы можем насаждать в его душе реализм не только путем ознакомления с окружающим миром, но чаще и успешнее всего именно при посредстве фантастики.

II. ТИМОШКА НА КОШКЕ

Для того чтобы мой обличитель мог вполне усвоить эту очевидную истину, я повел бы речь издалека и сказал бы ему приблизительно следующее:

- Заметили ли вы, мой бедный друг, что в русских народных стишках для детей - этих шедеврах поэзии и педагогической мудрости - редко кто проскачет на коне, а все больше на кошке, на курице - на самом неподходящем животном:

Стучит-гремит по улице,

Фома едет на курице,

Тимошка на кошке

По кривой дорожке.

Нет, кажется, такой птицы, такого животного, на котором не прокатились бы люди в русских детских народных стишках:

Села баба на баран,

Поскакала по горам...

Доктор едет на свинье,

Десять розог на спине...

Запрягу я кошку в дрожки,

А кота в пристяжку...

Сядьте на курицу,

Поезжайте в кузницу...

Машенька из дому уходила,

На воробушке по улице катила...

А Ерема на утяти

Поехал пахати...

Всюду в этих стишках нарочитое отклонение от нормы: от лошади. Чем объясняете вы такую "нелепость"? Деревенские дети, в возрасте от двух до пяти, отказываются почему-то ввести в свою песню канонического ездока и коня. Только вчера они усвоили этот канон, только вчера постигли великую истину, что лошадь существует для езды, что здесь ее главная функция, а сегодня наделяют этой функцией всякую заведомо неподходящую тварь:

Как по речке, по реке

Ехал рыжий на быке.

Ему красный повстречался

На козе.

Всеми способами стремятся они заменить верхового или ломового коня каким-нибудь нелепым суррогатом, и чем ощутительнее эта нелепица, тем охотнее культивирует ее детская песня:

Ехал повар на чумичке,

Две кастрюли впереди.

Дело доходит до того, что огромное для детского глаза животное заменяется микроскопической козявкой, дабы еще сильнее подчеркнуть всю явную эксцентричность этого отклонения от нормы:

Маленьки ребятки

На маленьких козявках

Поехали кататься.

Но необходимо тут же отметить, что, при всех этих резких отклонениях от нормы, норма живо ощущается ребенком.

На каких бы козявках ни разъезжали герои стишков, этим козявкам в сознании ребенка всякий раз противопоставляется лошадь, которая незримо присутствует тут же.

Иногда, впрочем, она присутствует зримо, но появляется лишь для того, чтобы ее отстранение было еще более заметно:

Впрег коня, конь-ат не везет.

Впрег комара, комар-ат помчал,

На гумно замчал.

Эта тяга к нарушению установленного порядка вещей наблюдается не только в русском фольклоре. В английских, например, народных детских песнях тот же мотив о ездоке и коне варьируется множество раз:

- Оседлаю моего петуха, взнуздаю мою курицу и отвезу мою маленькую даму домой... (I'll saddle my cock and I'll bridle my hen...)

- Мать Джека поймала гусака и, взобравшись ему на спину, полетела верхом на луну... (Jack's mother... caught the goose soon and mounting its back flew up to the moon...)

Причем англичане минувших веков, как народ-мореплаватель, ввели тот же процесс отстранения нормы в стихи о морских путешествиях. Герои этих стихов носятся по морю в самых неподходящих суденышках: кто в лохани, кто в ковшике, кто в решете! Изо всех предметов во всем мире решето наименее пригодно для навигации: именно поэтому детская английская народная песня так охотно пользуется им.

Универсально это систематическое неприятие ребенком прочно установленной истины.

Нет числа тем извращениям, которым подвергает детская народная песня незыблемую идею езды на коне. Если она и оставит коня, она примет другие меры, чтобы достичь демонстративного отклонения от нормы:

а) либо перепутает эпитеты, неизменно характеризующие коня и телегу:

Он на пегой на телеге,

На дубовой лошади;

б) либо поменяет местами ездока и дорогу:

Ехала деревня

Мимо мужика;

в) либо повернет ездока в направлении, противоположном маршруту:

Сел задом наперед

И поехал в огород.

Словом, так или иначе достигнет вожделенной нелепости, не оставив нетронутым ни одного из тех элементов, из коих слагается образ скачущего на коне человека.

Из народной песни эта тенденция к заведомо неверному взаимоотношению образов перешла в литературно-книжную и утвердилась во многих излюбленных детских стихах; таково, например, соединение двух взаимно исключающих друг друга способов езды:

Баба ехала верхом,

Развалясь в карете.

III. ТЯГОТЕНИЕ РЕБЕНКА К ПЕРЕВЕРТЫШАМ

Впрочем, будем говорить исключительно о народной поэзии.

Ведь нет никакого сомнения, что стихи, которые я сейчас процитировал, утверждены и одобрены несчетными поколениями русских детей, так как хотя каждому новому поколению родители, деды и бабки могли напевать наряду с хорошим и плохое, в памяти маленьких слушателей всегда выживало лишь то, что наиболее соответствовало их детским запросам и вкусам. И, дожив до старости, всякий, кто в детстве слыхал эти песни, передавал в свою очередь внукам самое лучшее, самое яркое. А все фальшивое, чуждое младенческой психике понемногу забывалось, отмирало и, таким образом, не передавалось потомству, переставало существовать для следующего поколения детей.

То был суровый отбор, и в результате этого многовекового отбора русские дети получили ценнейшее наследие песен, которые дороги именно тем, что они как бы созданы самими детьми.

Недетское погибло на тысячелетней дороге.

Так создавалась образцовая детская народная песня, во всей своей семантике и ритмике идеально соответствующая умственным потребностям русских трехлетних детей, - одно из сильнейших средств мудрой народной педагогической практики.

Точно таким же путем возникла и та великая книга, которая у англичан называется "Старуха гусыня" ("The Mother Goose"). Стишки, входящие в "Старуху гусыню", так называемые Nursery Rhymes, подверглись тому же процессу коллективного отбора, бессознательно произведенного длинным рядом детских поколений. Стишки эти просеивались через тысячи сит, прежде чем из них образовался единственный всенародный песенник, без которого немыслимы детские годы английских, шотландских, австралийских, канадских детей. Многие из этих стишков зарегистрированы в печати лет четыреста или пятьсот тому назад. Например, песня о Готемских умниках (Three Wise Men of Gotham) считалась старинной уже в середине XIV века.

А версия песни о снеге "Птаха белая, без перышков" ("White bird featherless") восходит к началу десятого века*.

______________

* Oxford Dictionary of Nursery Rhymes edited by lona and Peter Opie, Oxford, 1958, pp. 81 и 193.

Почему же, спрашивается, среди этих произведений фольклора, так чудесно приспособленных для воспитания детей, возникла такая обширная группа озорных, диковинных стишков, посвященных нарочитому систематическому отклонению от установленной нормы? Почему образцовая детская песня, одобренная миллионами детей, в течение многих веков культивирует с таким упорством это явное нарушение реальности?

Я взял одну-единственную тему: лошадь везет человека, но, если всмотреться внимательнее в детскую народную песню, можно заметить, что чуть ли не каждая тема, доступная кругозору ребенка, подвергается такой же обработке, словно идея строгой закономерности вещей и событий невыносима для трехлетнего ума.

Многие песни как будто к тому и стремятся, чтобы перемешать, перепутать те немногочисленные данные опыта, из коих для ребенка слагается вселенная.

Чаще всего желанная нелепица достигается в детской песне тем, что неотъемлемые функции предмета а навязываются предмету б, а функции предмета б навязываются предмету а.

Благодаря применению этого метода в фольклоре создались так называемые небывальщины, издавна широко распространенные среди русских детей:

Среди моря овин горит,

По чисту полю корабль бежит...*

______________

* Великорусские народные песни. Изданы проф. А.И.Соболевским, т. VII, СПб. 1902, стр. 287.

Здесь, в этих строках, дано сочетание шести несочетаемых вещей: моря и овина, корабля и поля, воды и огня.

Подобную же обратную перестановку незыблемых признаков моря и леса находим в английском детском фольклоре:

"Пустынник спросил меня, сколько ягод земляники растет в море? Я ответил ему: столько же, сколько копченых селедок растет в лесу".

Повторяю и подчеркиваю: для восприятия этих игровых стихов ребенку необходимо твердое знание истинного положения вещей: сельди - обитатели моря, земляника растет в лесу.

Небывальщина необходима ребенку лишь тогда, когда он хорошо утвердился в "бывальщине".

Если ему неизвестно, например, что лед бывает только в холодную пору, он не воспримет народной английской песни о том, что:

Дети скользили по льду на коньках

В летний жаркий день.

Это нужно с самого начала понять и запомнить: все подобные нелепицы ощущаются ребенком именно как нелепицы. Он ни на минуту не верит в их подлинность. Навязывание предметам несвойственных им функций и признаков увлекает его как забава.

В русских малых фольклорных жанрах эта забава нередко принимает характер игры в обмолвку:

Полтора молока кислого кувшина...

Лыко мужиком подпоясано...

Глядь, из-под собаки лают ворота. Мужик схватил собаку и давай бить палку. Собака амбар-то поджала да под хвост и убежала.

Квашня женщину месит.

Озеро вспорхнуло, а утки остались...

Корова бабу доит.

Иногда же здесь откровенная игра несуразностями:

Я посеял конопель, а выросли раки, зацвели вороны.

Кошка кованая, утка дойная...

Кочерга раскудахталася, помело нарумянилося...

На печи старик - он рыбу ловил.

Одёрни пуп, рубаху видно!

На грушу лезу, грушки трясу, караси падают, сметану собираю.

В немецком фольклоре, как и во всяком другом, тоже с незапамятных времен существует великое множество таких же озорных небылиц - для детей и для взрослых. Приведу одну из них, наиболее удачную, в талантливом переводе Льва Гинзбурга. Она распространялась в "летучих листках" в 1530 году в Нюрнберге:

Жил в мужике богатый дом,

Пил хлеб, закусывал вином,

Стриг ножницы овечкой.

Доской рубанок он строгал,

В коня повозку запрягал,

Топил поленья печкой.

. . . . . . . . . . . . . . .

Сажал он в репе огород,

Воров поставил у ворот,

Чтоб под покровом мрака

Не влезла в дом собака.

Он в рыбах озеро удил,

Ему сынок жену родил...*

и т.д.

______________

* "Немецкие народные баллады" в переводе Льва Гинзбурга, М. 1959, стр. 118-120.

По этой схеме построено немало любимейших детских стихов.

Например, эта бессмертная народная песня, возрождающаяся с каждым новым поколением детей:

Слепой подглядывает,

Глухой подслушивает,

Безногий вдогон побежал

Немой караул закричал*.

______________

* Великорусские народные песни. Изданы проф. А.И.Соболевским, т. VII, СПб. 1902, стр. 210-211.

Вариантов этой песни великое множество. Один из наиболее характерных таков:

Еще где же это видано,

Еще где же это слыхано,

Чтобы курочка бычка родила,

Поросеночек яичко снес...

Чтоб безрукий клеть обокрал,

Голопузому за пазуху наклал,

А слепой-то подсматривал,

А глухой-то подслушивал,

Безъязыкий "караул" закричал,

А безногий впогонь побежал*.

______________

* Великорусские народные песни. Изданы проф. А.И.Соболевским, т. VII, СПб. 1902, стр. 291-292.

В народе такие стихи называются иногда "нескладухами":

Вы послушайте, ребята,

Нескладуху вам спою:

"Сидит корова на березе,

Грызет валяный сапог".

Примеров таких "нескладух" можно привести сколько угодно, и все они будут свидетельствовать о неистребимой потребности каждого здорового ребенка всех эпох и народов внести нелепицу в тот малый, но отчетливый мир, с которым он недавно познакомился. Едва только ребенок уразумел окончательно, какие предметы съедобны, какие нет, он с радостью стал слушать народную нескладуху о том, что

Жил-был Моторный на белом свету,

Пил-ел лапти, глотал башмаки.

Недаром в зарубежных детских антологиях так часто встречается целый отдел "стихотворений без смысла". Вот одно из них, принадлежащее Уильяму Рэнду (William Rand); оно так и озаглавлено - "Перевернутый мир":

Если бы конь оседлал седока,

Если бы трава стала есть корову,

Если бы мыши охотились за котом,

Если бы мужчина стал женщиной,

Весь мир перевернулся бы вниз головой*.

______________

* "This Singing World" ("Этот поющий мир"), N.Y., 1923, p. 325.

В сущности, все стишки, о которых мы сейчас говорили, суть стишки о перевернутом мире.

По какой-то непонятной причине ребенка влечет в этот "перевернутый мир", где безногие бегают, а вода горит, а лошади скачут на своих ездоках, а какие-то Моторные вместо хлеба едят башмаки.

Выделив эти произведения детского фольклора в особую группу, я дал всему их циклу название "Стишки-перевертыши"* и попытался дознаться, какова же их практическая цель в системе народной многовековой педагогики. Я говорил себе: ведь не стал бы народ так упорно, в течение стольких столетий, предлагать новым и новым поколениям детей такое множество этих своеобразных произведений поэзии, если бы они не способствовали совершенствованию психической жизни ребят.

______________

* Слово "перевертыш" издавна живет в языке. Ново лишь то значение, которое в настоящем случае я придал ему как литературному термину.

И все же я долго не мог доискаться, в чем польза детского влечения к игре в "перевернутый мир". Ни у русских, ни у иностранных писателей я не нашел о нем ни единого слова.

В конце концов разгадка этого странного явления нашлась. Но не в литературе, а в жизни.

К этой разгадке привела меня моя двухлетняя дочь.

В ту пору для нее, как и для многих детей ее возраста, являлось источником сильнейших эмоций и напряженнейшей умственной деятельности то незначительное само по себе обстоятельство, что петух кричит кукареку, собака лает, а кошка мяукает.

Эти скромные сведения были могучим завоеванием ее интеллекта. Прочно, нерасторжимо, раз навсегда привязала она к петуху "кукареку", к кошке "мяу", к собаке - "гав-гав" и, справедливо гордясь своими великими знаниями, неустанно демонстрировала их.

Эти знания сразу внесли ясность, порядок и стройность в обаятельный для нее, как и для всякого младенца, мир окружающих ее живых существ.

И вот как-то входит ко мне дочь - на двадцать третьем месяце своего бытия - с таким озорным и в то же время смущенным лицом, точно затевает необыкновенную каверзу. Такого сложного выражения я никогда не видел у нее на лице.

Еще издали она крикнула мне:

- Папа, ава - мяу! - то есть сообщила сенсационную и заведомо неверную весть, что собака, вместо того чтобы лаять, мяукает. И засмеялась поощрительным, несколько искусственным смехом, приглашая и меня смеяться этой выдумке.

Я же был наклонен к реализму:

- Нет, - ответил я, - ава - гав.

- Ава - мяу! - повторила она, смеясь и в то же время ища у меня на лице выражения, которое показало бы ей, как ей следует относиться к этой еретической выдумке, которой она даже чуть-чуть испугалась.

Я решил войти в ее игру и сказал:

- А петух кричит мяу!

И этим санкционировал ее интеллектуальную дерзость.

Никогда самая затейливая эпиграмма Пирона не вызывала такого благодарного смеха, как эта убогая шутка, основанная на механическом перемещении двух элементарных понятий. То была первая шутка, которую моя дочь ощутила как шутку на двадцать третьем месяце своего бытия. Она почувствовала, что не только не страшно "переворачивать" по своей прихоти мир, а, напротив, весело и очень забавно, лишь бы только рядом с этим неправильным представлением о мире в уме оставалось сознание правильного. Она, так сказать, воочию увидела основную пружину комизма, заключающуюся именно в том, что данному предмету навязываются прямо противоположные качества.

Постигнув механизм своей шутки, она пожелала наслаждаться ею опять и опять, измышляя все новые несоответствия между животным и звуком.

И тогда мне показалось - я понял, откуда эта выразившаяся в детском фольклоре несокрушимая страсть к несоответствиям, несообразностям, к разрыванию связей между предметами и их постоянными признаками.

Ключ ко всему этому в той многообразной и радостной деятельности, которая имеет такое большое значение для умственной и нравственной жизни ребенка, - в игре.

IV. ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ ЦЕННОСТЬ ПЕРЕВЕРТЫШЕЙ

Существует немало детских стишков, которые являются продуктами игры, но эти стишки-перевертыши и сами по себе есть игра.

Ко всем категориям игр, о пользе которых мы так много узнали из работ Д.Б.Эльконина, Л.П.Усовой, Д.В.Менджерицкой и других (не говоря уже о Горьком и Макаренко), нужно присоединить и эту категорию: игры мыслительные, игры ума, потому что ребенок играет не только камешками, кубиками, куклами, но и мыслями. Чуть он овладеет какой-нибудь мыслью, он не прочь сделать ее своей игрушкой.

Распространеннейшим методом этих умственных игр является именно обратная координация вещей: наделение предмета а функциями предмета б и наоборот. Когда моя двухлетняя дочь заставляла воображаемую собаку мяукать, она играла именно в такую игру. Чтобы принять участие в этой игре, я тогда же сочинил для моей дочери целый ряд подобных небылиц:

Свинки замяукали:

Мяу! мяу!

Кошечки захрюкали:

Хрю! хрю! хрю!

Уточки заквакали:

Ква! ква! ква!

Курочки закрякали:

Кря! кря! кря!

Воробышек прискакал

И коровой замычал:

М-м-му-у!

Прибежал медведь

И давай реветь:

Кукареку!

Это стихотворение написано, так сказать, по заказу и по рецепту ребенка. Я чувствовал себя столяром, который изготовил для своего младенца игрушку.

Важнейший признак этих игрушек - дети неизменно ощущают их как нечто забавное.

И все без исключения стишки, порожденные этими играми, - в глазах ребенка смешные стишки.

Чем яснее для него та правильная координация вещей, от которой он намеренно отступает в игре, тем сильнее в нем это ощущение смешного.

Недаром Коля Шилов так смеялся, когда ему удалось перевернуть знакомую фразу о звенящих колокольчиках и летающих птицах.

- Птички звенят, колокольчики летят! - сказал он на третьем году жизни и захохотал от такой еретической выдумки.

Это стремление создавать перевертыши - у здорового ребенка на каждом шагу. Тому же Коле Шилову не было еще и двух лет, когда он в шутку назвал тетю дядей и очень восхищался своей выдумкой:

- Дядя Маня! Дядя Маня!

Колина мать записала у себя в дневнике: "Как я его ни поправляю, он твердит свое, причем закатывается от смеха.

В другой раз вместо доброго утра он пожелал отцу спокойной ночи и при этом опять-таки хохотал громче всех"*.

______________

* В.А.Рыбникова-Шилова, Мой дневник, Орел, 1923, стр. 74, 129, 133.

Художник Константин Казанский сообщает мне, что его четырехлетняя дочь целыми часами поет:

Дам кусок молока

И кувшин пирога,

и этим досаждает своей бабке, которая всякий раз поправляет ее.

В статье А.Н.Гвоздева о развитии детской речи приводится, между прочим, один перевертыш, придуманный мальчиком Женей, двух с половиною лет.

Мать сидела и вязала чулок. У Жени спросили, кто это, и он "явно нарочито" ответил:

- Папа.

- Что делает?

- Пишет.

- Что?

- Яблоко.

Женя ощутил эту путаницу как нечто комическое. И когда через две недели ему снова указали на мать и спросили, кто это, он засмеялся и снова ответил:

- Папа!

А потом указал на отца:

- Мама!

И опять засмеялся*.

______________

* А.Н.Гвоздев, Наблюдения над языком маленьких детей. "Русский язык в советской школе", 1929, № 5, стр. 74-75. Там же сообщается, что Женя в шутку называл маму - тетей, отца - дядей, себя - Олечкой.

А трехлетняя колхозница Галенька сочинила про корову такие стихи:

Лупка в сено забралась

И у Галеньки снеслась.

И поясняла со смехом:

- Это я шутю так - ведь коровы не несутся. Несутся куры.

До какой степени милы младенцам веселые игры в такую нелепицу, я убедился в Летнем саду в Ленинграде. Не знакомый мне мальчик бегал возле моей скамьи и выкрикивал:

Бабочка ползучая,

Таракан летучая!

Бабочка ползучая,

Таракан летучая!

Когда я попытался внушить ему, что дело обстоит наоборот, ибо бабочки более способны к полетам, чем тараканы или, например, пауки, он рассердился и чуть не заплакал, так как больше всего ценил в своей песне именно обратную координацию вещей. Отбежав от меня к своей матери, которая сидела на противоположной скамье, он показал мне язык и еще громче запел:

Бабочка ползучая,

Таракан летучая!

Жажда играть в перевертыши присуща чуть не каждому ребенку на определенном этапе его умственной жизни. Я получил от педагога-историка Е.А.Ивановой (Ст. Сещинская, Брянской области) подробный и очень интересный дневник о ее племяннике Вите. Там есть такая запись от 3 мая 1946 года, когда мальчику было два с половиной года.

"Витя смотрит картинки. Начинает шалить. Со смеющимися глазами показывает на бегущего страуса и говорит:

- А я думал - заяц!

Раз пять со смехом повторяет это. Затем показывает на зайца:

- А я думал - это индюк!

Показывает на ласточку:

- Воробышек!

Смеется и добавляет:

- Петух!

Ему, видимо, кажется забавным, что он знакомых животных называет другими именами".

Вива Фисулати в письме пишет мне из Ужгорода (Закарпатская область) о своем племяннике Сереже (двух с половиною лет):

"У него новое увлечение - перевертыши. Он то и дело предлагает родным:

- Будем кушать на диване, а спать на столе.

- Наденем фуражку на ноги, а сандалии на голову.

- Возьмем дверь и откроем ключ!"

Елена Дмитриевна Таль, живущая в Перове под Москвой, сообщает о внучке Леночке:

"В один год одиннадцать месяцев Леночка стала шутить: про соль говорила, что она сладкая, про сахар - соленый. При этом лукаво глядела на нас и четко произносила: "Ха-ха".

Так же раскатисто смеялась трехлетняя Ира, когда ей пришла в голову такая нелепица:

- Красная Шапочка скушала волка.

Некоторые наблюдатели думают, что самая эта тяга к обратной координации вещей порождена в ребенке стремлением к юмору.

Мне кажется, что это не так.

Мне кажется, что остроумие здесь только побочный продукт, а первопричина этой тяги иная.

Возьмем, например, тот случай, о котором говорит Жорж Дюамель в своей книге "Игры и утехи". Это - книга о детях. В ней, между прочим, рассказывается, как одна девочка, которая, по обычаю французских детей, называла свою бабушку Maman Ma, а дедушку - Papa Pil, однажды окрестила их так:

- Maman Pil и Papan Ma, - то есть сама изобрела перевертыши не хуже тех, о которых мы сейчас говорили: мужчину наградила женским именем, а женщину - мужским*.

______________

* Жорж Дюамель, Игры и утехи. Перевод с французского В.И.Сметанича, Л. 1925, стр. 46.

Весьма возможно, что вначале эта обратная координация имен и людей была просто результатом обмолвки, но обмолвка понравилась девочке и тотчас превратилась в игру, подобно тому как в русском фольклоре навсегда утвердились обмолвки: "лыко мужиком подпоясано", "ехала деревня мимо мужика" и т.д.

Во всем этом эпизоде французский писатель видит лишь проявление детского юмора. Он говорит, что тени величайших мастеров каламбура должны бы померкнуть перед лицом этой остроумнейшей тринадцатимесячной девочки и что ребенку вообще присуще самое изысканное чувство комизма. Мне же кажется, что это явление сложнее. Я думаю, что в основе подобных причуд не юмористическое, а познавательное отношение к миру. Ибо давно уже стало общепринятой истиной, что именно посредством игры ребенок овладевает огромным количеством знаний и навыков, нужных ему для ориентации в жизни.

Об этом написано множество книг, и с этим уже не принято спорить.

"Чтобы быть способным к цивилизации, человек должен пройти через детство, так как, не будь у него детства, посвященного забавам и играм, он навсегда остался бы дикарем".

"В играх он как бы начерно знакомится с миром".

"Если развитие приспособлений для дальнейших жизненных задач составляет главную цель нашего детства, то выдающееся место в этой целесообразной связи явлений принадлежит игре, так как мы вполне можем сказать, что мы играем не потому, что нам дано детство, а детство нам дано для того, чтобы мы могли играть".

"Опыт ребенка почти всегда облекается в форму игры. Играть в детстве то же, что накоплять опыт, а этот накопленный опыт порождает в свою очередь новые знания, новые чувства, новые желания, новые поступки и новые способности".

Игра может быть веселой забавой, но не в этом ее главная особенность.

В большинстве своих игр дети, напротив, бывают чрезвычайно серьезны. Привожу отрывок из своего дневника, относящегося к двадцатым годам: "Сейчас у меня под балконом бегает в высшей степени насупленный мальчик, который уже часа два является в своих собственных глазах паровозом. С унылой добросовестностью, словно исполняя какую-то необходимую, но трудную должность, он мчится по воображаемым рельсам и пыхтит, и шипит, и свистит, и даже выпускает пары. Никакого смеха в игре этой нет, а между тем она его любимейшая: все лето он предается ей с угрюмым азартом, совершая регулярные рейсы между рекою и домом. Во время этой игры у него и лицо паровозное, чуждое всему человеческому".

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 131415 16 17 18 Следующая ⇒