Лекция 11 1 страница

На предыдущей лекции мы дошли в нашей истории до того эпизода, в котором фон Шпат неожиданно просыпается. Его магическое воздействие закончилось, потому что он на минуту заснул или заигрался, не проявив достаточной бдительности, поэтому мальчишки подстерегли его и одержали над ним победу. Вы помните, что за созданным им ужином фон Шпат появился с семью девушками, а иногда сам повторялся семикратно, чтобы оказаться возлюбленным всех семи девушек. Он превращался в семь мужчин рядом с семью девушками, а потом опять становился одной фигурой. В момент, когда он проснулся, его вывело из транса появление Фо. Семь девушек и магический ужин исчезли. Как вы интерпретируете присутствие одного мага и семи девушек?

Замечание: Вместе с ним их восемь.

Да, но когда было так, чтобы он оказался один вместе с семью девушками? Вам следует помнить, что автор интересовался алхимией, поэтому описывает в романе алхимическое псевдочудо, поместив Трумпельстега и госпожу Кукс в бутылку и создав тем самым карикатурное изображение алхимического mysterium coniunctionis.

В алхимии, особенно в поздних алхимических текстах, которые, возможно, были известны автору, часто встречается изображение семи женщин, находящихся в земной пещере. Они представляют собой семь планет и семь металлов. Идея заключалась в том, чтобы каждой планете соответствовал свой металл: Солнцу — золото, Луне — серебро, Венере — медь, Сатурну — свинец, Марсу — железо, Юпитеру — олово, Меркурию — ртуть. Восьмая фигура среди семи женщин может означать их хозяина — бога-Солнце, либо Сатурн (Сатурн в древности выполнял функцию Солнца). Из имени персонажа («опоздавший») можно также заключить, что, возможно, фон Шпат воплощает прежнего бога-Солнце в окружении семи планет. Согласно нашей интерпретации, фон Шпат служит воплощением христианского начала, так как он похож на благородного, но уставшего бога. Теперь он становится воплощением прежнего солнечного демиурга, который означает не столько само христианство (что такое христианство на самом деле, не знает никто), сколько старое, избитое христианское мировоззрение, которое однажды было осознанно, а потому стало привычным, но нежизнеспособным мышлением, превратившись в некую фундаментальную основу наших социальных и религиозных институтов. В сказках такое мировоззрение воплощается в образе престарелого короля, потерявшего эликсир жизни (живую воду) и испытывающего необходимость в обновлении (иначе он будет смещен или передаст трон своему последователю). Другими словами, мировоззрение, однажды устарев, превращается в дряхлого бесплодного правителя, нуждающегося в возрождении.

Далее в романе происходит небольшой эпизод, о котором идет речь в конце прочитанной мною главы. Мельхиор спрашивает у фон Шпата, кто такие мальчики. Фон Шпат отвечает:

«Никто не знает, кто они, никто не знает их настоящей формы. Они являются вам в облике бродячих мальчишек, озорных девчонок или животных. Они искушают, желая погрузить вас в хаос и мрак. У них есть свое царство, вход в которое я никак не могу найти, но там они не живут. Они всегда здесь. Может быть, они одновременно находятся и здесь, и там. Они увлекают всех в экстатический танец. Я должен найти дорогу к ним. Я должен разрушить это царство. Эти свободные люди должны быть в моей власти, особенно Фо, самый сильный и смелый. Их дикая любовь должна умереть. Необходимо лишить их источника сна. Больше никто не будет спать!»

В этот момент фон Шпат встал и как будто стал прозрачным. Он поднял голову, и потолок сразу раскрылся; вдруг появился его зеркальный образ, его двойник, который смотрел сверху вниз точно так, как смотрел фон Шпат. Мельхиор закричал: «Кто ты?» Но фон Шпат исчез в каком-то холодном мареве тумана, а затем с огромной высоты до Мельхиора донесся его голос: ««Выбирай, Мельхиор! Если ты хочешь присоединиться к мальчикам, тебе нужно только их позвать, и они забудут все: кто ты был, и кто ты есть. Если захочешь прийти к нам, просто постучи в стену этой комнаты, и дорога к владению светом откроется тебе. Обдумай это. Твой путь опасен, он лежит через все ужасы мира. Но пока ты свободен в своем выборе. Сделай выбор и прими решение. Возвращение назад будет означать гибель. Мы не сможем тебя защитить».

После этого очертания фон Шпата исчезли, и Мельхиор увидел горящую лампу и опустевший диван. Он остался один в кабинете.

Как вы интерпретируете это раздвоение фон Шпата? Его последние слова становятся более понятными после того, что мы узнали о нем. Но как вы интерпретируете его раздвоение, а затем исчезновение, растворение на небесах подобно туману?

Ответ: Может, он перестал быть человеком? Сначала он жил человеческой жизнью, а теперь вознесся и превратился в бога.

Да, можно сказать, что фон Шпат на земле явился воплощением божественного начала, и теперь оно снова приняло свою непреходящую форму. Что это может значить для Мельхиора с практической точки зрения, если бы он смог сделать вывод из того, что пережил? Что значит, если бессознательный образ раздваивается во сне?

Ответ: Что-то находится на пороге сознания.

Да. Обязательным условием сознательного понимания является осознание внутренне заложенного [в понятии] противоположного значения: это значит именно это, а не иное. Например, это стол, а значит, это не стул и ничто другое. Вы не в состоянии сделать какое-либо сознательное суждение, не исключив другие возможные аспекты. Вот почему раздвоение образа во сне означает, что он стремится к осознанию — соприкасаясь с порогом сознания, образ обнаруживает свою двойственную природу. Мы интерпретировали образ фон Шпата как воплощение христианского мировоззрения. И что же означает его раздвоение?

Замечание: Что вместе с тем констеллируется темная сторона Бога.

Не обязательно. В данном случае дело не в этом, хотя констелляция произойдет позже. Сейчас же двойник светлый, как и фон Шпат. Он представляет собой что-то вроде мага-призрака.

Вопрос: Может быть, он — языческий бог?

Да, это ближе. Осознаем ли мы, считающие себя приверженцами христианской традиции, подлинную глубину ее смысла? Какой архетип стоит за христианской традицией? Можем ли мы сказать, что точно знаем, что имеем в виду, утверждая, что верим в триединого Бога и в Иисуса Христа? На это не претендовали даже великие теологи. Например, католические богословы говорили о тайне, скрытой в каждом догмате церкви. Что-то из религиозного таинства может быть выражено в словах, но ядро христианства остается нам совершенно неизвестно. Мы можем сказать, что за ним стоит архетипическое содержание или архетип, значение которого нам определенно не известно.

Таким образом, возможно, фон Шпат воплощает ту часть христианского мировоззрения, которая проникла в человеческое сознание, кажется нам понятной, придавая странное ощущение того, что мы знаем и понимаем его. Но есть и другая половина, которая нам совершенно неизвестна; она воплощается во второй части образа мага. Вероятно, только после осознания языческого полюса, противоположного христианству — полюса возможного мира Фо и языческой богини-матери — мы могли бы осознать двойственную природу христианства, его сознательный и бессознательный аспекты. Но мы не сможем осознать этого до тех пор, пока находимся внутри религии, поскольку как бы погружены в нее, и нам, как Архимеду, требуется точка опоры, находящаяся вне этого мировоззрения. С ее помощью мы сможем осознать специфическую сущность своей цивилизации.

[В нашем понимании] язычество связано с Востоком, поэтому в имени мальчика (Фо) намеренно подчеркивается связь с Буддой. Это означает, что мы способны посмотреть на свою культурную и религиозную основу только соприкоснувшись с другими цивилизациями и соответствующими им религиями. Если вы спокойно сможете принять факт, что в религиях другого народа тоже содержится истина, то вы способны непредвзято осознать особый характер собственной цивилизации.

Конечно, такое отстраненное осознание [своей культуры] есть продукт современного развития и сегодня принимает столь существенные масштабы потому, что мы уже не можем оставаться в рамках средневекового предрассудка, определяющего нашу религию единственно верной. Теперь, когда мир сократился в своих размерах, и мы столкнулись с великим множеством других цивилизаций, нам стоит задать вопрос, в чем особенности и отличия установок нашей цивилизации от установок других культур. Этот вопрос предполагает некую относительность (relativity), которая заставит нас понять, насколько образ фон Шпата в романе воплощает известный нашему сознанию [аспект религии] (то, что мы пытаемся донести до других, например, посредством миссионерской деятельности). Нам с вами необходимо выяснить, в какой степени фигура фон Шпата заключает неизвестную нам архетипическую основу [христианства], заключенную в мотиве бессмертия мага — некоего божества, скрывающегося за конкретной физической формой.

Развитие [отстраненного сознания] в какой-то мере нашло отражение в работах А.Тойнби⁸². Применяя особый экстравертированный подход, ученый попытался доказать, что в современном мире нам необходимо вступить в более тесный контакт с Востоком и другими культурами, приняв особую, синкретическую форму религии. Он предложил новый текст молитвы, которая должна бы начинаться так: «О Ты, Будда, Христос, Дионис…». Тойнби считает, что в молитве нам следует обращаться к обобщенной фигуре спасителя, называемой всеми перечисленными именами. Создав таким образом смесь из множества религий и слегка размыв не слишком важные, по мнению ученого, границы, мы сможем создать некую обобщенную мировую религию, к которой смогли бы присоединиться и буддисты, и южноафриканцы, и все остальные, и каждый найдет то, что ему нравится в ее содержании.

Подобные шаги (но в меньшем масштабе) предпринимались на поздней стадии существования Римской Империи, которая в период заката объединяла множество небольших народов со своими верованиями, фольклором, религиозными учениями: кельтов, сирийцев, иудеев и т. д. Собрав локальные культы под эгидой Римской Империи, римляне попытались сделать то, что предлагал Тойнби: было объявлено, что все молитвы должны возноситься верховному Богу Юпитеру-Зевсу-Аману, богом подземного царства был провозглашен Гадес-Осирис — получилась смесь различных религий, где даже божественные атрибуты были перемешаны! [Эффект такой же], как если бы мы сейчас создали новые изображения Христа, представив его сидящим в позе Будды с терновым венцом на голове, руки сложены в мудру сострадания, а крест находится где-то на заднем плане в качестве декоративного элемента. И все это возможно: человеческая наивность не знает границ!

Попытка привнести относительность [в вопросы веры] — характерный для фон Шпата результат развития, поздний этап эволюции угасающей цивилизации, обветшалого и распадающегося мировоззрения. Все это не имеет никаких шансов на успех, поскольку сама суть религиозного переживания такова, что оно является абсолютным. Нельзя сказать, что у меня может быть переживание, но в той же мере его может и не быть. Нельзя утверждать, что я верю в то-то и то-то, но при этом могу хорошо понять, что вера другого человека чем-то отличается от моей — это лишь доказывает, что мое религиозное переживание не истинно, поскольку сущность религиозного опыта заключена в моей абсолютной убежденности. Последнее даже можно считать основным критерием религиозного переживания.

Допустим, кто-то утверждает, что однажды пережитый им религиозный опыт изменил всю его жизнь, наполнив ее другим содержанием. Если этот опыт действительно распространился на все сферы жизни человека, имеет отношение к любому виду его деятельности, то можете быть уверены: чем бы это не казалось на самом деле, вы имеете дело с истинным религиозным переживанием. Во всех других случаях это будет всего лишь интеллектуальная деятельность или особый эмоциональный настрой, которые пройдут со временем: их же можно по воскресеньям доставать из ящика, а потом класть обратно.

Итак, мы оказались в очень противоречивой ситуации: чтобы пережить религиозный опыт, нам необходимо определенное абсолютное обязательство. Однако оно не совместимо с вполне очевидным фактом существования многих религий и различных религиозных переживаний, а также с нетерпимостью — [пережитком] варварским и устаревшим. Возможное решение может заключаться в том, чтобы каждый человек следовал своему собственному религиозному переживанию и считал его абсолютным, признавая, что другие также могут переживать собственный, отличающийся опыт. Таким образом, я отношу абсолют переживания только к себе — для меня это и есть абсолют (исключая всякую относительность и любую другую возможность), но при этом я не перемещаю свои границы в психологическое пространство другого человека. Вот это мы и должны пытаться осуществлять.

Однако мы стараемся дать возможность людям пережить религиозный опыт, не превращая его в коллективное переживание, и при этом движемся в ложном направлении, настаивая, что этот шаг должен быть одинаков для всех. Переживание должно быть для меня абсолютно достоверным, но было бы ошибкой считать, что тот же критерий может быть применим и к остальным. Мы увидим, что это обстоятельство становится ключевым аспектом обсуждаемого нами романа. Но здесь мы сталкиваемся с тем, что прорыв, совершенный с помощью нового религиозного переживания, воплощенного в образе Фо, позволяет понять два слоя (или уровня) «запоздалого» мировоззрения фон Шпата, который говорит: «Если захочешь прийти к нам (т. е. к нему), просто постучи в стену этой комнаты, и тебе откроется дверь».

Следующая глава книги называется «Открытая дверь», поэтому мы приходим к заключению (и вскоре увидим, что так оно и есть), что в данный момент Мельхиор (или автор романа) выбирает указанный фон Шпатом путь, собираясь расстаться с Фо.

Итак, Мельхиор погрузился в размышления над тем, что произошло. Вдруг он почувствовал необычайное волнение, словно услышал у себя внутри звон колокольчика. Сказав: «Мне обязательно нужна определенность», он ударил кулаком в стену. Тут же послышалась прекрасная музыка, и Мельхиор увидел, как появились две колонны и большие ворота. Ворота отворились, и перед героем показались тихо плещущиеся морские волны. Большая белая птица, распростерши крылья, направилась прямо к нему, и он заметил приближающуюся к берегу яхту. Вдруг все вокруг замерло и сделалось неподвижным. Мельхиор, вздрогнув, сам застыл на месте, но к своему удивлению, почувствовал наслаждение от состояния неподвижности, овладевшего им.

Спустя какое-то время у него в комнате раздался бой часов, и его оцепенение исчезло. На глаза навернулись слезы. Он раскинул руки, прошел в ворота и вошел в ночь. Сделав несколько шагов, он услышал голоса, которые принял за голоса своей жены, Трумпельштега и профессора Кукса. Со всех сторон стали появляться темные фигуры. Кто-то приглушенно и печально взывал: «Держите его, держите его!». На Мельхиора напали сзади, накинули на голову черный колпак, и он потерял сознание.

Когда Мельхиор пришел в себя, он обнаружил, что лежит на палубе маленького корабля, рядом с ним неподвижно сидит какой-то человек. Начался шторм; волны бросали корабль из стороны в сторону. Шло время, но никто не проронил ни слова. Затем зажгли факел, и огромный мужчина, стоя на носу корабля, стал подавать сигналы, размахивая факелом над головой. Спустя какое-то время стали заметны ответные сигналы, подаваемые с противоположного берега, и Мельхиор ощутил облегчение, узнав о приближении земли. Перед тем, как корабль пришвартовался, ему снова накрыли голову черным колпаком и связали руки. Он попытался закричать, но не смог и вновь потерял сознание.

Потом он сошел на берег и в полной темноте шел вперед, ведомый какими-то людьми, сопровождавшими его. Какое-то время они шли по бесконечным коридорам, и порой Мельхиор слышал, как открывались и закрывались какие-то двери. Он изумлялся, ощущая под ногами землю, ибо его не покидало чувство, что он парил в воздухе.

Кто-то ударил в гонг, и везде стало темно и тихо, как раньше. В этот момент к Мельхиору вернулись жизненные силы. Он попытался освободиться от колпака и веревок, но оказалось, что его усилия были направлены в пустоту. Он оказался совершенно один. Вдруг мрак исчез, и в глаза ударил поток света. Он очутился в большом зале, богато украшенном красным бархатом, в центре которого за столом сидели три человека в красном облачении, их лица были скрыты под покрывалами. Вдоль стен сидели все, кого он когда-то знал в своей жизни. Они строго смотрели на него и перешептывались между собой.

Следующая глава называется «Суд».

Мельхиор спросил, кто его связал и привел сюда, но ему никто не ответил. «Я хочу получить ответ!» — крикнул он и ударил кулаком по столу, но суровый голос произнес: «Вы стоите перед судьями, Мельхиор!» Кто-то потребовал, чтобы вышли обвинители, и в зале началось движение и перешептывание. Оглядев зал, Мельхиор узнал друзей и врагов, родственников и соседей, товарищей и даже домработниц, когда-то служивших у него. Серые лица присутствующих были покрытые слоем пыли; черные рты были широкого раскрыты, губы посинели. Вероятно, они все были давно мертвы, но поднялись из могил [чтобы участвовать в действе]. Он поискал взглядом свою жену и увидел, что она стоит в первом ряду, и глаза ее смотрели по-сумасшедши требовательно. Мельхиор увидел рыжебородого профессора Кукса, Трумпельштега и других своих гостей. Прекрасные ноги госпожи Кукс выглядели сейчас как палки.

Софи сказала: «Ты никогда не надевал подаренные мной шлепанцы, а ведь я целый год их вышивала, чтобы тебе угодить. Ты никогда меня не любил». Профессор Кукс произнес: «Вас никогда не интересовали результаты моих научных работ по химии, зато Вы всегда очень внимательно относились к собственным достижениям». Трумпельштег сказал: «Всегда, когда у меня появлялась идея, Вы ее подбирали и использовали как свою, оставляя меня ни с чем». А госпожа Кукс сказала: «Вы никогда не восхищались моими прекрасными ногами, и теперь они стали похожи на палки. Вы проявляли бессердечие ко мне».

Так, один за другим, все стали произносить обвинения в адрес Мельхиора. Призраки окружили его, и он увидел страдающее лицо своей матери и своего отца. Откуда-то возникла его двоюродная бабушка: «Ты всегда смеялся, когда я хотела почитать тебе стихи из своего альбома. Я не показывала их никому, кроме тебя, но ты насмехался над ними. Поэтому все, что я любила, умерло вместе со мной». Подошли школьные друзья, и среди них Мельхиор увидел Отто фон Лобе (юношу, который в начале романа совершил самоубийство), Генриха Вундерлиха (превратившегося впоследствии в разочарованного циника) и Генриетту Карлсен. Ему захотелось подойти к ней и спросить: «Как, ты тоже здесь?» Но между ними оказались другие люди-призраки.

Затем появилась торговка яблоками: «Вы всегда уходили. Я сидела на станции. Я это видела! Я знаю, я знаю!» Затем все стали шептаться между собой, бросая на Мельхиора враждебные взгляды, а судья сказал: «Вы услышали обвинения. Вы считаете себя виновным?» Мельхиор ответил: «Да, я виновен. Каждый мой шаг был неправильным. Пока мы живем, мы убиваем, но кто судит нас?»

Наступило молчание, и голос судьи произнес: «Вы заслуживаете смертного приговора. Вам придется умереть». Три безмолвных мумии поднялись со своих высоких стульев. Но Мельхиор спокойно сказал, что никто не имеет права его судить. Поднявшись с колен, он заявил, что не признает суд. Он спросил: кто все эти люди, что обвиняют его, и сам же ответил, что все они — сумасшедшие тени. Присутствующие пришли в ярость и объявили, что Мельхиор должен умереть.

Позвали двух деревянных истуканов, стоявших у входа, и те схватили его за руки. Мельхиор пережил адский кошмар: [его охватывало] пламя, он не мог открыть двери, а те, которые открывались, падали на него — все происходило как в страшном сне. В конце концов, Мельхиора прибили гвоздями к черному покрывалу, и он чувствовал невыносимую боль, когда гвозди проходили через его тело. Затем его повели на рыночную площадь маленького городка, где все дома были точь-в-точь как тот, в котором он прожил всю свою жизнь, а люди, собравшиеся вокруг, были те, которых он знал или встречал за всю свою жизнь. Его заставили подняться на помост и к всеобщему восторгу, положить голову на плаху. Однако в тот момент, когда ему должны были отрубить голову, он поднял взгляд вверх и увидел приближающуюся к нему белую птицу. Это вселило в него мужество, он выхватил меч из рук палача и убил его. Люди громко закричали, но в это мгновение на площадь обрушилась огромная морская волна, впереди которой неслась лошадь. Лошадь оказалась прямо перед Мельхиором, и ему едва хватило времени, чтобы вскочить на нее и ускакать прежде, чем море поглотило город. За спиной Мельхиор еще долго слышал крики тонущих людей.

Следующая глава называется «Зов».

В ушах все еще раздавались крики тонущих людей. Мельхиор поднялся на гору и набрел на источник. Напившись прохладной воды, он почувствовал себя спокойнее, словно освободился от ночного кошмара. Лошадь исчезла, снова появилась белая птица, и Мельхиор последовал за ней. Он по-прежнему ощущал, словно за ним по пятам следует хаос, но никогда его не настигает. Ночь была холодной. Вдруг он услышал вой волка.

Как психологически интерпретировать ситуацию суда? Очень хорошо видно, причем совершенно буквально, что это суд после смерти. Возникает мысль, что все, о чем мы думаем, произойдет после смерти. Люди-призраки, присутствовавшие на суде, на самом деле были еще живы (его жена, например, или госпожа Кукс — мы полагаем, что они живы). Но вместе с тем в сцене суда присутствовали и те, кто уже умер. Выходит, что живые и мертвые оказались вместе, и все они были похожи на полуистлевшие трупы. Что это может значить? К чему мы таким образом подходим? В чем заключается обвинение? Это ключевая поворотная точка нашей истории, поэтому очень важно ее осознать.

Ответ: Это значит, что он больше ни с кем не связан.

Именно так. Теперь герой стал добычей бессознательного, и главное обвинение, предъявляемое ему, — отсутствие отношений с каждым из участников суда. Он не надевал шлепанцы, которые вышивала жена, не обращал внимания на работу своего коллеги. Это абсолютный, холодный нарциссизм, который с самого начала был болезнью Мельхиора, выражался в полном невнимании к другим. Мы говорили ранее, что поскольку нет дифференцированной Анимы, нет связи с феминным началом, постольку нет и Эроса, и нет отношений. Суть этого общего упрека — отсутствие у него связи с людьми, но почему они все мертвы?

Ответ: Для него они не являются живыми.

Именно так. Именно отношения с людьми дарят ощущение жизни. Если я не поддерживаю связей с каким-либо человеком, мне совершенно безразлично, жив он или умер. Человек, с которым я не связан, для меня настолько же близок, как мертвый человек — нет никакой разницы. Все люди в окружении Мельхиора мертвы. Это целый сонм мертвецов, и можно сказать, что они символизируют его непрожитую жизнь, поскольку, спасаясь от реальности прочной интеллектуальной защитой, он не испытал жизненных страданий. Он не прожил нормальную человеческую жизнь, поэтому оказался в плену своей непрожитой жизни. Открытая дверь стала для него как бы выходом в бессознательное, и первое, что приходит к нему потом, — это осознание жизни, непрожитой по причине отсутствия чувств. Как можно интерпретировать то, что он избавился от своего палача?

Ответ: Это момент осознания и решимости начать действовать.

Вы считаете этот момент позитивным?

Ответ: Он ведь убивает палача, разве нет?

Да, и вы считаете этот аспект позитивным. Что значит казнь через обезглавливание?

Ответ: Что он больше не будет думать.

Да, это означает отделение интеллекта. Вы считаете, это хорошо, что он избежал казни?

Ответ: Это дает ему еще один шанс.

Ответ: (другого человека): Нет, он должен через это пройти!

Да, он должен через это пройти. А следовательно, что символизирует белая птица?

Ответ: Духовность.

Да, духовную установку. Типичная уловка интеллектуала, на которого наваливается вся непрожитая жизнь, вызывая у него тягостное чувство вины. Тогда он совершает tour de passé-passe⁸³, давая этому интеллектуальное или духовное объяснение — и снова оказывается неуловим. Например, он может сказать, что чувства, которые он переживает — это лишь чувства вины или собственной неполноценности, с которыми он должен справиться. По существу, именно такое объяснение дает фон Шпат. Он говорит: «Слава богу, ты не пал жертвой этого судейства! Слава богу, ты освободился от ложного чувства вины!», и вот уже Мельхиор попадает в его когти. Слова фон Шпата — позиция интеллекта. Мы знаем, что иногда чувство вины бывает патологическим или болезненным, и человек должен от него избавиться. Болезненные проявления вины похожи на своего рода ложное чувство совести (wrong conscience), которое способно довести до смерти: у женщин, как правило, такие чувства провоцирует Анимус, у мужчин — материнская Анима. Таким образом, в романе проблема весьма запутана, так как здесь присутствует образ торговки яблоками, и поэтому чувство вины будет определенным образом отравлено ядом материнской Анимы.

Что это может значить? Как такое состояние находит свое отражение в реальной жизни? Что значит, если человек вдруг осознает недостаток близкого общения и вину, вызванную отсутствием этой близости, которую он взваливает на себя? Что происходит, когда появляется образ торговки яблоками, и события развиваются столь драматично?

Ответ: Анима не хочет никакого дальнейшего развития осознания. Она хочет удержать его [Мельхиора] на месте.

Да, и она делает это, вызывая возбужденное эмоциональное состояние, которое «окунает» героя с головой в чувство вины. Об этом свидетельствует и драпировка из красного бархата, и по-детски наивная театральность суда, признающего героя виновным бог знает в чем. Это ложное представление о mia culpa (моей вине), смешанное с истинной виной, создающее тем самым смесь подлинного и истерического, преувеличенного осознания вины. Последнее есть еще одна разновидность инфляции зла (inflation of evil): «Я — величайший грешник. Никто не пал так низко, как я. Я ошибался всю свою жизнь» — и т. д. Это инфляция, вознесение [себя] к противоположности. В эпизоде есть замечательный намек на инфляцию вины (inflation of guilt) или инфляцию тьмы (inflation of blackness). В каком мотиве? В мотиве плаща или мантии, к которой Мельхиора прибивают гвоздями. Что вам напоминает этот эпизод?

Ответ: Распятие.

Да. Перед казнью Христа облачили в царские одежды красного цвета, поскольку его обвиняли в том, что он провозгласил себя царем Иудейским. Надев на него алую мантию и водрузив на голову терновый венец, его палачи насмехались над ним. В романе проведена параллель с [библейскими событиями]. Только в данном случае мантия оказывается черной, а казнью — обезглавливание, что символично, ведь Мельхиора должны были «лишить интеллекта». Одеяние черного цвета свидетельствует не о символе царской власти, а о его темной сущности. Это некое подобие «распятия наоборот». Но деструктивным и даже отравляющим моментом всей истории является преувеличение идеи о негативном образе Христа: «Я величайший грешник в мире и страдаю за свои грехи». Царское облачение греха! Это инфляция. А что можно сказать о гвоздях пронзающих тело Мельхиора? Ими прибивают к его телу мантию, тем самым вызывая мучительные страдания.

Ответ: Похоже на то, что его словно прибивают к кресту.

Да, это намек на распятие Христа, но с той разницей, что в данном случае речь идет о ложной идентификации. Я могу привести интересную параллель из сновидения женщины, с которой случались поразительные видения. Ее дар прорицательницы отстранил ее от реального мира. У нее возникало сильное желание рассказать все внутренние переживания, таким образом экстериоризировав их, однако впоследствии у нее возникло чувство опустошенности, эмоционального спада, часто появляющееся у тех, кто делиться своими внутренним опытом (я только что рассказал все, что пережил, но чувствую себя абсолютно опустошенным). Это происходит потому, что рассказав о таком переживании, я лишаюсь своей идентификации, а внутри меня маленький несчастный человечек спрашивает: «Ну да, а дальше что?» Пока внутренние переживания остаются сокровенной тайной, они наполняют человека.

Итак, судя по сновидению женщины, верным шагом для нее, позволяющим отделить себя от видений, был бы рассказ [кому-то другому] о своем опыте. Но затем ей приснилась, что ей показали статую обнаженного мужчины, пронзенного огромным гвоздем. Гвоздь входил ему в плечо и выходил из бедра, и какой-то голос произнес: «Лазарь был мертв, и Лазарь ожил». Она спросила меня о том, что значил этот гвоздь, и я так и не смогла понять [смысл образа]. Я смутно что-то припоминала о шипе в теле Святого Павла, но я не настолько хорошо знала Библию, чтобы сразу дать ответ. Поэтому я сказала, что в посланиях Святого Павла что-то говорится о шипе в теле. Этот мотив мне показался довольно странным, и я заглянула в Библию. Во Втором Послании к Коринфянам Апостол Павел говорит (перескажу его слова привычным нам языком): «Поскольку на меня находили откровения, мне дан был шип в тело мое. И чтобы я не возносился, Господь поместил в тело мое шип, а впереди меня стоял ангел Сатаны и пытался сломить меня».⁸⁴

⇐ Предыдущая 22 23 24 25 262728 29 30 31 Следующая ⇒