ДЕВЯТАЯ ГЛАВА

⇐ ПредыдущаяСтр 9 из 11Следующая ⇒

ДЕВЯТАЯ ГЛАВА

Знание происходит от трех вещей — от языка, повторяющего имя Господа, благодарного сердца и терпеливого тела.

Афлаки

Кружащийся экстаз

Разум создает иллюзию реальности.

Хазрат Инаят Хан

И защити свое сердце от возврата к тому, от чего отказался:

от людей, и стремлений, и желаний, и права выбора,

и усилий, и от потери терпения, гармонии

и удовольствий с Господом во времена приключающихся бедствий.

Абдул Кадир Гилани

Мне было очень трудно сделать выбор, поскольку было невозможно логически обосновать свое решение. Мысль сопровождать Шейха в поездке в Стамбул была очень соблазнительной, но оставалось еще мое обещание. Так много всего произошло за последние две недели, что вместо легкой смены событий, одного за другим, исчез вообще весь порядок. Не имея порядка очень сложно принять осознанное решение, но для меня постепенно становилось ясно, что мы в любом случае почти не способны принимать осознанные решения в этом мире. У нас есть ощущение, что мы можем сделать некий выбор между этим и тем или ехать туда или сюда, но существует и другой образ жизни, который только требует, чтобы человек совершенно покорился тому, что должно случиться. За нас принимаются решения в тот момент, когда мы жертвуем своей собственной волей в пользу большей Воли.

Я только сейчас на своем жизненном опыте начал понимать, что значило подчинение. Вследствие того, что я уехал из Англии, оставив свое прошлое позади и сделав шаг в неизведанное, теперь мне был предоставлен шанс понять, как реальный мир разворачивается в этом относительном мире. В нормальных условиях события прошедших недель вообще не имели никакого смысла. Почти беспрерывные поездки, серии совпадений, которые невозможно объяснить, встречи со всеми этими странными людьми, которые казались фрагментами головоломки: все эти вещи были призваны показать моему сомневающемуся уму правду, которую невозможно было отрицать. Есть законы, управляющие нашим существованием, о которых мы вовсе не имеем представления. Наша жизнь управляется силами, хотя и невидимыми и неосязаемыми, но более мощными, чем все то, что можно увидеть или испытать в физическом мире. Хамид говорил, что существует другой язык, язык сердца; значит должен быть и способ, чтобы понять его, понять скорее непосредственно интуицией, чем рассуждениями и аргументацией. Шагая по холодным зимним улицам Коньи в тот день, я ощутил неизбежность всего испытанного мной; если бы я не вмешивался в ход событий, используя свою волю или пытаясь все проанализировать, то, возможно, меня привели бы к большим познаниям, к которым я стремился.

Я вернулся в отель уже ближе к вечеру, решив, что надо расслабиться и, дав ход событиям, позволить им показать мне, что нужно делать.

Я лег на кровать, уставившись в потолок, звук зикра звучал в моей голове; казалось, что комната была наполнена потрясающим ощущением достоинства и присутствия встреченных мной Дервишей. Я никогда не испытывал ничего подобного, и я думал, что если бы каждый человек мог познать силу любви к Богу, какую испытывали все эти люди, тогда бы могли произойти настоящие изменения, можно было бы построить новое общество, основанное скорее на любви и знании, чем на страхе, амбициях и жадности. И дело заключалось вовсе не в копировании практик Дервишей, — следовало бы научиться жить так же страстно, как и они, привнеся это понимание в каждое мгновение своей жизни.

Когда я проснулся, было уже темно. Я не заметил, как уснул. Меня охватила паника. Едва проснувшись, я с дрожью стал искать свои часы. Было девять часов вечера. А встретиться мы должны были в семь!

Не переставая думать, я срывал свои вещи с вешалок, заталкивая их в чемодан и чувствуя, что мне было совершенно необходимо попасть в Стамбул немедленно. Мой разум, кажется, зациклился на этом, и когда я подумал о том, что должен остаться еще на один день в Коньи, не осталось никаких сомнений, что я должен ехать в Стамбул.

Портье был удивлен моей поспешностью и только спросил, ужинал ли я.

— Нет, — ответил я. — Мне не нужна еда, мне нужно немедленно добраться до автобусной станции. Если там сейчас нет автобуса, то я буду ждать его прибытия.

Я заплатил по счету в отеле, поймал такси и спустя пятнадцать минут был на автобусной станции. Вбежав в кассу, я потребовал билет до Стамбула.

— Вы хотите ехать немедленно? — спросил кассир.

— Конечно, а когда отходит автобус?

— Сэр, автобус ушел всего пять минут назад. Но будет еще один, потому что было слишком много народу на первый. Поэтому вы можете уехать на следующем, если желаете.

В спешке покинув отель, я просто позволил себе быть там, где оказался, и теперь здесь был дополнительный автобус и место в нем для меня. Очевидно, все так и должно было быть, и не важно, что я не посетил гробницы. Испытав огромное облегчение, я уселся на свое место с ощущением легкости, которого у меня не было уже давно. Я ехал в Стамбул и скоро опять должен был увидеть Хамида. Я был счастлив, что длительная поездка быстро закончилась. Меня даже не беспокоило неудобство автобусного сидения, и я проспал почти всю дорогу.

Мы въехали в пригород Стамбула на рассвете. УЛИЦЫ заполнялись торговцами, предлагавшими свой товар людям, спешащим на работу спозаранку. За прилавками на открытых рынках уже вовсю шла торговля, продавались разнообразные фрукты, свежие овощи, и горячий, только вынутый из печей хлеб. С минаретов разносился ранний утренний призыв к молитве. На этот раз мое прибытие в Стамбул не оказалось пугающим, а было больше похоже на возвращение домой. Я был более счастлив, чем в день начала путешествия. Все казалось мне прекрасным; даже шум, движения, его суета и толчея показались мне привлекательными в то утро. Несмотря на недостаток сна и события прошедшего дня я не чувствовал усталости. Поток энергии, шедший через меня, казалось, касался и других, потому что люди оборачивались и улыбались, выходя из автобуса на станции, а один из пассажиров подарил мне пакет фруктов. День был прекрасным и обещал быть не менее прекрасным и дальше.

Я без труда нашел такси и дал ему адрес кузины Хамида, у которой он собирался остановиться. «Ты должен пересечь пролив на пароме, — сказал он мне тогда, — а затем сесть на автобус, который довезет тебя прямо до двери». Я пытался все это объяснить водителю, но он не говорил ни на английском, ни на французском. Он только улыбался мне, показывая крупные желтые зубы с бесконечными золотыми пломбами, и на огромной скорости летел по улицам. Я продолжал говорить ему, что мне нужно на паром, чтобы пересечь Босфор, а потом сесть на автобус. Весьма нерасчетливо я не спросил его о том, сколько он возьмет с меня. Когда он заехал на один из паромов, я понял, что было уже слишком поздно поворачивать назад, и что он собирается везти меня до самого дома. Сколько же могла стоить такая поездка, думал я, но теперь уже ничего нельзя было поделать; я откинулся назад и попытался перестать волноваться.

Еще через три четверти часа мы прибыли по указанному мной адресу. Счет был совершенно невероятным, я никак не мог заплатить по нему. Я попытался объяснить, что сейчас мне придется зайти в дом, чтобы одолжить немного денег. Таксист злился, а его улыбка превратилась в зловещую гримасу, когда он вцепился в мой чемодан, показывая на мой карман.

— Подождите, подождите, — сказал я. — Не пройдет и минуты, — и показал на дом. В возбуждении от прибытия в Стамбул я забыл, что было еще достаточно рано, и, возможно все еще спали. Не получив ответа на звонок, я попытался стучать в занавешенные окна. Опять никакого ответа. А если никого не было дома! Таксист уже кричал, угрожая мне полицией, а вокруг машины собралась небольшая толпа.

— Друг, друг, — говорил я, показывая на дом, но мне так никто и не открыл.

Из толпы вышел человек и обратился ко мне по-английски: — Таксист говорит, что провез вас через весь Стамбул, и он хочет, чтобы вы заплатили ему.

— Я знаю, — ответил я, — но у меня мало денег, мой друг, что находится там, — и я указал на дом, — поможет мне.

— Таксист говорит, что если вы не заплатите сейчас же, то он позовет полицию.

— Послушайте, я уже слышал это, — пытался объяснить я, — но сначала я должен найти своего друга, и тогда все будет в порядке.

Человек из толпы не выказал никаких чувств; казалось, что он и вовсе не слушал меня: — Таксист говорит, что он не любит американцев.

— Но я не американец, — ответил я. — Я англичанин. Все это было переведено на потеху толпе, которая становилась все больше.

— Таксист говорит, что он не любит и англичан. Он любит немцев.

— Меня вовсе не интересует, кого он любит, а кого нет, — закричал я на него. — Переведите ему, что все будет прекрасно, и что он получит свои деньги немедленно.

При этом я стукнул по двери с такой силой, что задрожали стекла. «Хамид, Хамид» — кричал я. На этот раз дверь открылась, и выглянуло маленькое знакомое личико. Это была девушка.

Ее непричесанные волосы и страдание в глазах привлекли внимание толпы. Когда она вышла на улицу одетая в ту же белую ночную рубашку, которую она носила в Сиде, все крики и разговоры стихли. Таксист перестал размахивать руками, но продолжал крепко держать мой чемодан. Переводчик стоял у меня за спиной с широко открытым ртом. Один за другим, толпа начала расходиться.

— Все в порядке, — сказал я таксисту. — Подождите минутку.

Я пошел за девушкой, которая все еще смотрела на улицу, задумчиво перекладывая моток шерсти из руки в руку.

— Хамид, — позвал я еще раз.

Он вышел из комнаты слева, надевая халат поверх пижамы. Он не выглядел удивленным, но и не поприветствовал меня. Холодность его приема унесла остатки радости, которую я испытывал рано утром. Я объяснил, что случилось, и он ушел в свою комнату, тут же вернувшись, чтобы дать мне двести лир. Затем он пошел за девушкой, которая вышла на улицу. Толпа рассеялась, и таксист уже сидел в своей машине. Несколько детей подошли и скакали вокруг девушки, передразнивая ее медленную походку и безмолвные движения. Она, кажется, не замечала, медленно поднимаясь по улице, утренний ветерок развевал ее ночную рубашку. Хамид вернул ее в дом и спокойно повел вверх по лестнице. Я отдал таксисту двести лир в обмен на свой чемодан, ожидая получить сдачу, но не получил ее. Потом тоже прошел в дом.

Столовая, возвышавшаяся над Босфором, была наполнена светом утреннего солнца. В ней было много старинных вещей, французские мебель и скульптуры, полотна восемнадцатого века на стенах. Снаружи Босфор нес свои воды мимо французских окон, полон движения в это утро. Крошечные рыбацкие лодочки плыли по течению, рыбаки с кормы закидывали длинные удилища. Детишки играли около небольших протоков у стены соседнего сада, пуская по воде бумажные кораблики и шлепая по мелководью. Ширина Босфора в этом месте достигала примерно мили, и повсюду были корабли, большие танкеры под российскими флагами, маленькие грузовые пароходы, нагруженные по самый планшир, баржи с кучами угля, роскошные круизные лайнеры, стоящие на якоре посреди пролива, пассажиров которых доставили на берег небольшие суденышки. Там были рыбацкие лодки, катера, буксиры, весельные лодки и паромы, проходившие так близко от дома, что я мог разглядеть лица людей на нижних палубах, смотревших в иллюминаторы. Зрелище было настолько захватывающим, что я не заметил, как вошел Хамид.

— И что? — спросил он.

Он причесал волосы и сменил пижаму на свободную турецкую рубашку, выпущенную поверх голубых брюк. Я начал с извинений, объясняя, что таксист заехал на паром и сам привез меня сюда, потому что я не смог объяснить ему, чего я хотел. Хамид немного послушал меня, а потом заявил мне, что я идиот, и затем предложил мне завтрак. Про девушку он не сказал ни слова. Атмосфера в комнате напоминала мне тот момент подъема в гору на машине, когда он впал в ярость. Я попытался сконцентрироваться и не реагировать на тот страх, что поднимался внутри меня. Что-то было не так, я знал. В отеле в Коньи я был вполне уверен, что я поступал правильно, но теперь все было иначе. Возможно, я опять сделал ошибку, и меня попросят уехать.

Мой ум был занят всеми этими мыслями, но за завтраком не было сказано ни слова об этом. Мы ели хлеб и фрукты и пили густой турецкий кофе. Мы еще не закончили есть, когда Хамид заговорил со мной.

— А теперь, пожалуйста, расскажи мне, что произошло со времени нашей последней встречи.

Я пытался припомнить все, что случилось с того момента, когда мы расстались в Сиде, мысленно возвращаясь в те дни и часы за мельчайшими деталями. Казалось, что он хочет знать все, даже где я останавливался, какую еду ел, кого встретил и так далее. Я рассказал ему о том, что гробницы были закрыты, и о том, что встретил Шейха. Мне показалось, что это его вообще не заинтересовало. Он нетерпеливым жестом прервал мое описание зикра и вернулся к гробницам, еще раз устроив дотошный допрос относительно времени посещения гробниц и причин, почему они были закрыты.

— И почему ты не остался еще на одну ночь, чтобы сделать то, что я велел тебе? — спросил он. — УЖ не думаешь ли ты, что я послал тебя в такую даль в Конью просто так? И как насчет Дервиша, которого ты встретил в амфитеатре в Сиде? Ты думаешь, что это было совпадением, что вы встретились и что он упомянул Мевлану? Ты такой тупой — тупой и глупый, и ты не слушаешь. Ты забыл, с какой целью ты явился ко мне. Ты еще раз зря потратил мое время, но это в последний раз. Изволь, пожалуйста, запомнить, что ты здесь не для того, чтобы впустую тратить мое или чье-то время, и не затем, чтобы совершить свое путешествие или думать, что ты вообще что-то знаешь. Ты здесь для того, чтобы вступить на Путь, о чем ты сам и просил. Поэтому тебе была устроена проверка, которую ты, в основном не прошел. Ты не прошел проверку на смелость на горе, которая также являлась испытанием веры, и ты до сих пор не можешь понять. Ты продолжаешь смотреть на внешнюю форму этого мира так же, как ты настаивал на том, что камень на дороге повредил машину. Ты говоришь, что веришь мне, но ты отрицаешь эту веру снова и снова. Так какой же ты тогда ученик? Я должен был отослать тебя обратно в Англию к твоему антикварному бизнесу еще несколько недель назад. Ты просто не слышишь. Как ты не можешь понять, что все творение происходит и всегда будет происходить в один момент во времени? Это означает, что все, что может быть выполнено за неделю, полностью зависит от нашего уровня веры и освобождения от наших маленьких проявлений воли в пользу большей воли — Воли Господа.

— Но, Хамид, — начал я.

— Не перебивай меня, — прорычал он. — Ты навлек на меня разнообразные беды из-за недостатка у тебя веры, а теперь еще и из-за недостатка терпения. Если бы ты остался еще на один день в Коньи, то, возможно, ты был бы принят. Но сейчас ты находишься здесь, ничего не добившись, и нам придется начать все с начала.

Я пытался объяснить ему, почему я вернулся в Стамбул, но понял, что на самом деле у меня нет объяснения.

— Видишь ли, Шейх сказал, что я могу поехать в Стамбул с ним, и поскольку гробницы дважды оказались закрытыми, то, возможно, просто мне не пришло время посетить их. Поэтому я подумал, что смогу посетить их в другое время.

— Ты ни о чем не думал! Ты не сделал того, что тебе велели, и ты вообще не думал. Я очень пристально наблюдал за тобой в эти последние недели и я вижу, что ты до сих пор пребываешь в мире очарования. Ты хочешь познать Господа, не так ли? Ты хочешь превратиться в Существо, прийти к любви?

— Да, Хамид, хочу.

— Тогда ты должен понять, что ты не можешь прийти к любви через очарование. Ты не можешь понять, что ты пойман своим стремлением к феноменальному или духовному опыту, поэтому ты пошел на зикр и думал, что все было прекрасно, и что твоя миссия была выполнена.

— Но это было прекрасно, Хамид...

— Как бы прекрасно это ни было, но ты не за этим был послан в Конью. Я продолжаю повторять тебе — ты до сих пор не выбрался из мира очарования. Сначала ты должен прийти к познанию себя, а это нельзя сделать только через очарование. Любовь без знания почти что бесполезна. Сначала ты должен приобрести знание, а затем ты придешь, неизбежно, к любви. Если ты попытаешься сделать это обходным путем, то существует очень большая реальная угроза того, что ты вернешься в изначальное состояние. Помнишь ли ты мое предупреждение относительно состояния мира на сегодняшний день? Это ты должен следить за своим миром — также ты несешь ответственность за то, чтобы не вернуться в состояние ниже твоего достоинства. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Я был очень смущен. Это правда, что я был очарован зикром и миром Дервишей, но не сам ли Хамид направил меня на этот путь, когда послал на поиски Шейха в Стамбул? Я спросил его об этом.

— Не ты ли сказал мне, — ответил он, — что этот Шейх или кто он там был заявил, что не знает меня?

— Да, — ответил я.

— Тогда получил ли ты ответ на свой вопрос? Я послал тебя к Шейху, чтобы увидеть, найдешь ты его или нет. Я знал, что если ты найдешь его, то ты до сих пор привязан к миру очарования и будешь околдован всем этим. Если бы ты не нашел его, то ты был бы свободен от этого и смог бы идти дальше. Беда в том, что ты все еще не повернулся прямо к Богу. Ты до сих пор используешь свою собственную волю, и в этом состоит вся проблема. Если бы ты повернулся, то тогда ты бы знал, что тебе будет дано все необходимое для исполнения Его воли. Конечно, зикр был прекрасен, великое переживание для тебя. Но какова была первоначальная цель твоего путешествия в Конью? Ты должен был отправиться и выразить свое уважение трем святым. На самом деле произошло следующее: когда ты исполнил зикр с группой Дервишей, ты немедленно попал под влияние своей собственной воли, своего собственного стремления к опыту. Конечно, это была ловушка! Вместо того чтобы остаться в Коньи до тех пор, пока гробницы не откроются тебе, ты был охвачен идеей отправиться в Стамбул с Шейхом потому, что, возможно, тебе позволили бы исполнить с ним зикр еще раз. Это так?

— Но если я получил все, в чем нуждался, то почему ты так сердит, Хамид?

— О, — сказал он, размахивая указательным пальцем у меня перед носом, — и хотя в Сущности все безупречно, здесь, в этом мире это совершенно другое дело. Ты мог бы с легкостью пройти испытание, если бы ты был чувствительным. А так ты потерял время и продолжаешь делать это, что, как я всегда говорю тебе, является единственным настоящим грехом. Все вытекает отсюда.

А теперь ты должен уйти и поучиться немного терпению. Боюсь, что ты не сможешь остаться в этом доме в любом случае. Моя кузина возвращается из своей поездки сегодня, и девушка находится здесь, как ты знаешь. Ты должен просто отправиться в ближайший пансион и ждать там.

— Но, Хамид, — возразил я, — я не могу позволить себе остановиться в пансионе. У меня осталось не очень много денег.

— Тогда попроси прислать, — сказал он. — У тебя остались деньги в Англии или, хотя бы, мебель или что-то. Продай это и оплати свою дорогу. Каждый на этом пути должен обеспечивать себя сам. УЖ не ждешь ли ты, что я буду обеспечивать тебя? Вот тебе адрес пансиона, — он вручил мне клочок бумаги. — Туда можно дойти пешком, но с твоим чемоданом, возможно, будет лучше доехать на автобусе. Попроси прислать денег, отправляйся и жди в пансионе, пока я не пришлю за тобой.

— Сколько денег мне просить? Как долго я останусь в пансионе?

— Я не имею ни малейшего представления, — ответил он. — Я не судья, и это зависит от многого. А теперь, пожалуйста, отправляйся. Мне нужно работать.

Живя в пансионе на Босфоре, ничего не делая, никуда не выходя, даже не читая книг, я начал понимать, насколько мы тотально бессильны в этом мире до тех пор, пока в нас не произойдут реальные изменения. День за днем я вставал рано, выполнял различные практики, которым за последний год обучил меня Хамид, и немного физических упражнений для поддержания формы. Пансион, как и другой дом, был выстроен над самой водой, но моя комната была маленькой хижиной, окно которой выходило в каменный двор, где была прикована цепью к стене огромная восточно-европейская овчарка. Ее никогда не кормили, но когда кто-нибудь стучал в калитку, она выскакивала вперед, насколько позволяла цепь, лая и рыча, и останавливалась лишь на небольшом расстоянии от желавшего войти человека. Потом спускался хозяин и убирал собаку, чтобы гость мог войти. Эта сцена повторялась по много раз на дню, и хотя ее цепи не хватало до дверей моей комнаты, я должен был пробираться вдоль стены патио, поскольку собака обходилась со мной так же, как и с теми, кто входил с улицы.

После утренних упражнений я шел в большой дом завтракать. Мои деньги пришли из Англии примерно неделю спустя; но тот факт, что у меня теперь есть деньги, которых хватит на достаточно неопределенный период, не улучшил моего настроения. Делать было совершенно нечего, и никто в пансионе не говорил ни по-английски, ни по-французски. Большинство обитателей рано утром отправлялись на работу и возвращались только к ужину, который подавали на веранде. Время ужина было лучшим временем дня, поскольку мы сидели и смотрели на лодки, а когда была хорошая погода, наблюдали, как садилось солнце. Хотя в основном шел дождь, а холодный ветер задувал в оконные щели. День за днем я сидел там и ел то, что мне подавали, без особого интереса. Иногда я подолгу спал из-за острой бесконечной скуки. Я понимал, что это было испытание, но цель его была забыта, и если бы не страх за то, что могло бы произойти, я бросил бы все здесь и сейчас и уехал бы назад в Англию. Хамид находился всего в нескольких минутах ходьбы от меня, но телефон никогда не звонил для меня. Не было никаких писем, сообщений. Абсолютно ничего.

Спустя какое-то время, когда у тебя нет работы, некуда идти и не с кем поговорить, наступает момент, когда ты остро начинаешь понимать свою полную никчемность. Ты мог бы считать, что выполняешь какую-то миссию, или какой-то внутренний голос мог бы говорить тебе, что ты поступаешь правильно, или какое-то предвзятое мнение о том, что это означает, могло бы пытаться помочь тебе. Но когда ты остаешься совершенно один с приказом ждать неопределенное время, ты начинаешь понимать, насколько же мало ты знаешь на самом деле.

В течение нескольких первых дней мой ум напряженно трудился, когда я пытался вновь и вновь вернуться к событиям, приведшим меня к такому положению. Часами я обдумывал один определенный аспект моего путешествия, пытаясь отыскать в нем для себя хоть какой-то смысл. Я пытался выяснить, действительно ли я верил Хамиду, или дурачил себя. Иногда я думал, что на самом деле ненавижу его. Он был такой загадкой и, хотя он и сказал мне, что я должен подчинить свою волю воле Господа, мне казалось, что я пожертвовал свою свободную волю ему, а не Господу. И сейчас я был в ловушке, без собственной воли. Я делал то, что мне говорили, но теперь в моем мозгу возникал вопрос: действительно ли Хамид знал, что он делал? Возможно, он уводит меня в сторону. Я воображал, что на этом пути я смогу разрешить некоторые свои проблемы и научусь жить более легко. Все получилось наоборот. И если до отъезда в Турцию я располагал хоть каким-то спокойствием разума, то сейчас, конечно, у меня не было ничего подобного. И вот я здесь, торчу в центре Стамбула, не зная, что произойдет дальше и пошло ли мне на пользу хоть что-то из того, через что я прошел. Я не знал, сколько мне оставаться в этом пансионе; это могли быть месяцы — возможно, даже годы! И эта перспектива повергала меня в часы и дни, полные отчаяния. Я даже начал подумывать о том, как сведу счеты с жизнью, поскольку ощущал себя все более и более никчемным. Потом я подхватил грипп.

В течение недели я был настолько болен, что не вставал с постели. Хозяин пансиона приносил мне суп и фрукты, но я был настолько слаб, что не мог поднять голову, и едва мог глотать. Поскольку мне не становилось лучше, и у меня была высокая температура, он настоял на том, чтобы пригласить доктора, который колол мне пенициллин, брал непомерные деньги и возвращался на следующий день, чтобы повторить процедуру. Я все больше слабел, так что когда температура постепенно пошла на спад, я едва мог пересечь двор. Хозяин был не очень ласков со мной — он был обеспокоен ответственностью за мое пребывание у него, а, кроме того, он с большим подозрением относился ко мне, потому что я только и делал, что сидел или спал весь день.

Еще через неделю я стал чувствовать, что силы возвращаются ко мне, да и погода стала удивительно весенней. От Хамида не было никакой весточки, и я был убежден, что не выдержал испытание, данное мне. Я был слаб, сильно похудел, перестал беспокоиться так или иначе о том, находился ли я на духовном пути или вне него, и мне действительно больше не хотелось отыскать «Истину» — какой бы она ни была. Я только хотел поскорее убраться из этого места, как только достаточно окрепну, вернуться в Англию и попытаться начать жить с того места, где я остановился. Жизнь была бесцельной, это путешествие превратилось скорее в кошмар, чем в приключение, и хотя я и раззадоривал себя, что у меня достаточно смелости, чтобы позвонить Хамиду, но на самом деле я знал, что слишком боюсь набрать номер.

Наконец, когда солнце стало действительно теплым, я решил отправиться на прогулку по Босфору. Черт с ним, с Хамидом, и его практиками — кроме того, прогулка и свежий воздух пойдут мне на пользу. Я до сих пор был слаб, меня мучил ужасный кашель, поэтому я решил, что поездка к Черному морю будет тем, в чем я нуждался. В конце концов, я набрался немного смелости и позвонил Хамиду, чтобы рассказать ему о своих планах.

Он никак не отреагировал ни на мой звонок, ни на сообщение о моей болезни.

— День такой хороший, Хамид, — сказал я, — что я решил отправиться прогуляться немного по Босфору и подышать свежим воздухом.

— Какая прекрасная идея, — ответил он. — Надеюсь, что ты хорошо проведешь день.

Все было в порядке! Впервые за несколько недель, проведенных в пансионе, я был счастлив и окрылен. Я отправился на пристань, куда приходили корабли, и на первом попавшемся поплыл по Босфору и прекрасно провел время, останавливаясь в маленьких городках по дороге, переходя с одного парома на другой.

Я возвратился в пансион с наступлением темноты. Не прошло и десяти минут, как хозяин постучал в мою дверь, чтобы сообщить, что мне звонили.

Это был Хамид. Его голос был холоден и сух на другом конце провода: «Пока тебя не было, кто-то приходил к тебе. Очень жаль, но этот человек не мог ждать, поэтому он ушел», — я услышал щелчок на другом конце линии.

В моей комнате было одиноко как никогда. Мое хорошее настроение поменялось на старое отчаяние. Что это могло бы значить, что кто-то приходил ко мне? Я никого не знаю в Стамбуле за исключением Шейха, но, без сомнения, это был не он. Хамид сказал это так, как будто я не прошел испытание — хотя, вместо того чтобы орать на меня и отправить меня в Лондон, он просто оставил меня болтаться еще раз. В этот вечер я велел принести вина в свою комнату. Я выпил целую бутылку и когда, наконец, я стал засыпать, то твердо решил уехать в Англию следующим утром.

Но утром мое настроение немного улучшилось, и я решил предпринять последнюю попытку достичь того, за чем меня отправили в пансион. Испытание было связано с терпением, в этом я был уверен, но кроме этого в нем было что-то еще.

Но когда еще одна неделя минула в скуке, я решил прогуляться по Босфору во второй раз. Опять я позвонил Хамиду и опять он сказал, что считает прогулку прекрасной идеей, поскольку я еще не совсем оправился после гриппа. И снова я подумал, что все будет хорошо. И опять, когда я вернулся вечером, Хамид позвонил мне. «Пока тебя не было, приходили они», — сказал он.

Утром я упаковал свои вещи, позвонил в аэропорт и заказал билет в Англию на следующий день. Я не хотел бы снова встречаться с Хамидом, даже для того, чтобы попрощаться, но я знал, что должен.

Когда я постучал в дверь дома, где жил Хамид, мне открыла женщина, которая оказалась его кузиной.

— Входите, — сказала она, — мы ждали вас. Скоро будет готов ленч. Вы останетесь?

Она провела меня в гостиную, налила мне стакан шерри, через некоторое время вошел Хамид.

— А вот и ты, — произнес он, горячо обняв меня. — Господи, как ты похудел. Как много сил грипп отнимает у человека. Полагаю, что доктор колол тебе пенициллин, который только ухудшает положение. Ну, теперь ты уже поправился?

Подали ланч, и мы поели, как будто все было нормально. Никто и не вспомнил о пансионе; Хамид и его кузина беседовали о всемирном кризисе, о турецкой и греческой политике и обо всех тех вещах, которые могут обсуждаться за ленчем. Когда принесли кофе, кузина Хамида повернулась ко мне и сказала: — Я слышала, что вы хотите стать учеником на Пути. Как могло случиться, что англичанин, даже не мусульманской веры, захотел следовать по Пути? Мой кузен пытался объяснить мне, но я ничего не понимаю. Мой Шейх всегда говорит, что у таких людей, как вы, практически нет шансов, поскольку вы никогда ни от чего не отказываетесь. Вам слишком комфортно на Западе. Не так ли?

Меньше всего мне хотелось еще раз возвращаться к теме путешествия и его причинам, но чем больше я настаивал, что собираюсь вернуться в Англию, тем больше она хотела, чтобы я все объяснил. У меня даже не было возможности сказать Хамиду о моем решении. Он сидел за столом напротив меня и бесстрастно слушал мои рациональные объяснения. Наконец, он вмешался в разговор и что-то быстро сказал своей кузине по-турецки. Затем, повернувшись ко мне, он объявил: — Ты можешь уезжать, если хочешь, но я собирался завтра устроить тебе встречу с очень важным человеком. Если ты хочешь этого. У тебя есть выбор, но это пошло бы тебе на пользу.

— Но я думал, что бессмысленно продолжать дальше. Я думал, что поскольку «они» — кто бы «они» ни были — явились и ушли, пока я отсутствовал, означает, что я не прошел данного мне испытания.

— Ты снова используешь свою собственную волю! — раздраженно сказал Хамид. — Говорю тебе, что ты не судья. Откуда ты знаешь, что не прошел испытания, когда ты даже не знаешь, в чем оно заключалось? Если бы ты научился терпению, то ты бы понял. Неужели ты не понимаешь, что ничего не может произойти, пока не придет время? Теперь наступило время посетить человека, с которым я бы хотел, чтобы ты встретился. Ты не знаешь, прошел ли ты испытание, и, более того, не узнаешь до тех пор, пока не выяснится, примет ли тебя этот человек или нет. Если тебя примут, то все в порядке. Если нет, то нет. Но ты свободен в выборе. Возвращайся в Англию, если хочешь. Лично мне все равно, поступишь ты так или иначе. Сказав это, он встал из-за стола и вышел из комнаты. Проклятье! К чему все это? С меня всего этого было достаточно — а теперь мне предлагали еще. В расстройстве я вышел из комнаты, пытаясь найти Хамида. Он сидел в комнате с видом на пролив и беседовал со своей кузиной.

— Хорошо, — сказал я, — я отменю свой отъезд. Но я не понимаю.

— Прекрасно, — ответил он. — Тогда можешь остаться здесь на ночь.

— Ты имеешь в виду, что девушка уехала, и есть свободная комната?

— Нет, она все еще здесь.

— Но из твоих слов я понял, что для меня здесь не было свободной комнаты.

— Неужели я говорил это? — сказал он, улыбаясь.

На следующий день Хамид, его кузина и я на машине отправились посетить человека, о котором упомянул Хамид. Единственное, что мне было сказано о нем, что он очень старый и у него нет зубов. Но при этом он очень любил шоколад с нежной начинкой, поэтому мы остановились по дороге, чтобы купить коробку этого очень необычного шоколада, который изготавливали в маленьком магазинчике.

Единственное, что мне было велено, это надеть самый лучший костюм, потому что я шел на встречу с тем, кто был очень важен в этом путешествии.

— Ты должен осознавать все, что происходит, — сказал Хамид, — даже если ты не понимаешь то, что говорят. Будь внимателен и выражай должное почтение. Это очень важно сегодня.

В молчании мы приехали на другой конец Стамбула, в жилую часть города, остановившись напротив дома, который стоял на некотором расстоянии от дороги. Когда Хамид постучал, дверь немедленно открыла женщина, которая проводила нас в большую комнату, заново обставленную и очень современную на вид. В одном конце комнаты стоял диван и низенький столик перед ним. Женщина положила шоколад на стол и предложила нам рассаживаться. Стул, который предложили мне, был как раз напротив середины дивана. Вскоре к нам присоединились несколько членов его семьи и другие гости. После того как нас представили, наступила тишина.

Скоро открылась дверь, и вошел старик. Он был высокий и худой, его редкие волосы были почти белыми. Старик был очень хилым, но первое, что я заметил, были его глаза. Они были темные и глубоко посаженные, его взгляд был прямым и непреодолимым. Остановившись на секунду на пороге, он осмотрел комнату, молча поприветствовав каждого своим необычным взглядом, задерживая его на мгновение на каждом из нас, а потом переводя его на следующего. Его жена взяла его за руку и проводила на другой конец комнаты к дивану, где он уселся напротив меня. Он ничего не сказал, только откинулся назад и некоторое время глубоко дышал. Его жена, сидевшая на стуле справа, наклонилась, открыла коробку шоколада и передала ее старику. Он улыбнулся, очевидно, с удовольствием, но настоял, чтобы каждый из нас угостился, прежде чем он сам взял шоколад. Я был поражен, как он жевал шоколад деснами, поскольку у него на самом деле не было зубов.

После довольно продолжительного времени он повернулся к Хамиду и задал ему вопрос. Последовал диалог, в котором часто упоминались имена, слышанные мной ранее, а особенно Мевлана Джелаледдин Руми и Конья. Наконец, старик откинулся на спинку дивана и закрыл глаза. Казалось, что он отдыхал; в комнате царила полная тишина, и все в комнате закрыли глаза. Я сделал то же самое, стараясь быть открытым всему, что происходило. Через несколько минут я почувствовал, что кто-то легонько трогает меня за плечо. Это была жена старика. Улыбнувшись мне, она указала на диван. Старик медленно поднимался на ноги, поддерживаемый с двух сторон родственниками. Выпрямившись, он начал говорить что-то по-турецки, его глаза были закрыты, а правая рука вытянута вперед. Я почувствовал, что невероятная волна эмоций разлилась во мне. Как будто я получал благословение. Затем он открыл глаза и наклонился вперед. Держа свои руки у меня над головой, он дунул, и произнес: «Ху». Затем, взяв меня за руки, он пристально посмотрел на меня и, сделав это, он снова заговорил по-турецки. Через две минуты он ушел из комнаты в сопровождении своей жены, обернувшись к нам, чтобы еще раз поднять руку над всеми нами и дунуть в комнату. Хамид наклонился ко мне.

— Все в порядке, — сказал он. — Он принял тебя. Он велел тебе немедленно отправляться в Конью.

— Но я уже был в Конье.

— А теперь тебе надо вернуться туда, — сказал он. — Ты должен посетить гробницу Мевланы; но предварительно ты должен приготовиться. Выразив свое почтение Шамси Табризу, ты должен просидеть перед гробницей Мевланы три дня и три ночи, чтобы увидеть, будешь ли ты принят на этот раз».

— Что еще он сказал мне? — спросил я. — Я почувствовал благословение.

— А-а, — ответил Хамид, — это он молился о тебе, но боюсь, что я не могу сказать тебе, что это было. Кстати, человеком, который приходил к тебе в пансион, была продавщица овощей с рынка. Она пришла к нашей двери и сказала: «Я слышала, что у вас живет друг, который очень любит овощи. Я принесла ему немного». Ты видишь, если бы ты не был на Босфоре, ты бы научился чему-нибудь. Запомни, что есть только Одно Абсолютное Существо, и Оно проявляет Себя в различных формах. Я не знаю продавщицу овощей, но ее приход стал для меня знаком, сказавшим мне кое-что, именно поэтому я привел тебя сегодня сюда.

С этим он ушел, попрощавшись с родственниками старика. Я не спросил его, кто был этот человек. Это было излишним, потому что я знал, что произошло нечто важное, и действительно сказать было нечего. Молча мы доехали до дома, а немного позднее в тот же день я еще раз сел в автобус, направлявшийся в Коныо.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 6 7 8910 11 Следующая ⇒