ТРЕТЬЯ ГЛАВА

ТРЕТЬЯ ГЛАВА

Повесть о любви должна быть рассказана самой любовью, Потому что, как и зеркало, она молчалива и выразительна.

Мевлана Джелаледдин Руми

Наслаждение - это тайна. А тайна заключена в следующем: расслабиться и слушать, перестать думать, двигаться, почти перестать дышать; создать внутреннее молчание, в котором, как мышь в безлюдном доме, способности и осознание, слишком непостоянные и слишком мимолетные для повседневной жизни, могли бы мягко проявится.

Алан МакГлешн Дикая и прекрасная страна

Турецкие автобусы, возможно, единственные в мире, где кондуктор ходит по автобусу с бутылками одеколона и поливает им руки пассажиров. Я устроился в задней части автобуса, наслаждаясь запахом одеколона и не вникая в горячие дискуссии и разговоры других пассажиров. Все, чего я хотел, было добраться до Анкары и засвидетельствовать свое почтение великому человеку — настоящему святому, как утверждал Хамид. Несколькими месяцами раньше, в Англии, Хамид велел мне тщательно обдумать изречение этого человека: «Не существует творения в этом релятивистском мире; есть только проявление Сущего».

— В этом предложении, — сказал тогда Хамид, — заключена одна из великих тайн. Когда-нибудь, Иншалла, по воле Бога, ты превратишься в Существо; ты станешь каплей, которая превратится в океан. Тогда, и только тогда у тебя появится возможность «сделать» что-то. До тех пор, пока ты не осознаешь всемогущества Господа, ты всегда будешь считать, что являешься причиной чего-то. Не думай, что ты можешь выбирать. Ты действительно думаешь, что ты сам решил стать моим учеником? Что-то посчитало, что мы могли бы быть вместе. Узнаешь, что это, кто это, который посчитал, и ты сможешь подойти к началу Пути. Когда автобус прибыл в Анкару, я оставил свой багаж на станции и взял такси, чтобы меня отвезли по данному мне адресу. Я не хотел терять время; я хотел остаться насколько возможно дольше в доме этого человека — допустив, что он примет меня. Хамид особенно подчеркнул, что я должен быть полон осознания и уважения — и не разочаровываться, если меня не примут. «На Пути для одних учеников существуют одни учителя, а для других — другие, и не будет твоей вины, если ты продолжишь свой путь, не встретившись с некоторыми из тех, к кому я тебя посылал. Главное двигаться с верным намерением — они будут знать степень твоей искренности».

Мы проехали по переулкам старой части города, прибыв, наконец, на площадь на вершине холма. Она была запружена машинами и окружена магазинами, в которых продавали религиозную литературу и множество ковриков для молитвы. Люди спешили в мечеть, мужчины надевали свои фески и совершали ритуал омовения в фонтане у ворот. Должно быть, призыв к молитве уже прозвучал.

Водитель остановился около сада, сбоку от мечети, взял деньги и уехал, промчавшись по площади в обратном направлении, прежде чем я успел попросить показать мне дом человека, к которому я приехал. Минуту я постоял под зимним солнцем, глядя на город, и попытался привести в порядок свои чувства. Последний правоверный зашел в мечеть, и кожаный занавес опустился за ним.

Через площадь я прошел к магазинам. В первом из них хозяин молился на ковре перед входом. Второй тоже преклонил колени у входа, но хозяин третьего магазина поприветствовал меня на английском: «Вы американец». Это был не вопрос, а скорее утверждение. Говорить ему, что я англичанин, было лишним.

— Сын моего друга учится в Калифорнии, в Беркли. Он изучает физику, но мой друг очень несчастлив, потому что его сын пишет, что он собирается жениться на американской девушке, которая не является мусульманкой. И еще он говорит, что она даже не знает, что надо совершать омовение перед молитвой.

Он продолжил свой монолог.

— Вся беда западных людей заключается в том, что они не понимают значения ритуальных омовений. Неважно, христиане они или мусульмане, но если они верят в Бога, то как они могут научиться молиться, не зная, как умываться?

— Скажите мне, — прервал я его, — вы не знаете Хаджи Байрама Вали?

Он взглянул на меня примерно так же, как и таксист, и стал серьезным.

— Хаджи Байрам Вали здесь, да благословит Господь его тайну, — сказал он, указывая на мечеть. — Он совершал хадж в Мекку много раз. Когда-нибудь я тоже надеюсь отправиться туда. — С этими словами он обнял меня. — Как прекрасно, что американец из Беркли в Калифорнии слышал о великом святом!

Я объяснил, что должен выразить ему свое уважение по дороге на юг к своему учителю. И что он велел мне обдумать одно изречение, прежде чем ехать. Когда я повторил изречение, хозяин впал в еще большее возбуждение, он выбежал из магазина, созывая своих друзей, выходивших из мечети. Больше дюжины мужчин столпилось вокруг меня, выкрикивая: «Мусульманин, Мусульманин». Потом они практически вынесли меня из магазина и направились через площадь к мечети. Вот так я должен был встретиться с их Шейхом! Мое возбуждение и нетерпение вполне соответствовало энтузиазму моих сопровождающих.

Вокруг мечети была ограда, а за ней находился фонтан, где они остановились, чтобы омыть свои руки, ноги и лица, побуждая меня сделать то же самое. Затем человек из магазина поговорил с кем-то, стоявшим за низкой дверью, и мы вошли в комнату. Когда мои глаза привыкли к освещению, я увидел стены, покрытые искусно выполненными арабскими надписями.

— Хаджи Байрам Вали, — объявил мой друг.

Мне понадобилось немного времени, чтобы понять, что я нахожусь внутри гробницы. Те слова Хаджи Байрама Вали казались мне настолько реальными и современными, что мне никогда не приходило в голову, что он мог умереть несколько столетий назад.

Вдруг мне стало ясно, что я должен делать. В Исламе говорится: «Когда молишься, молись руками». Я поднял руки с открытыми ладонями, как и все стоявшие около меня. Я не имел ни малейшего представления, что могла бы означать такая молитва, но я чувствовал, что если только я мог бы раскрыться полностью, я мог бы начать понимать. Как только я сделал это, я почувствовал напряжение в горле и, в то же самое время, потрясающее тепло в груди. Я начал плакать, и пока слезы катились по моим щекам, я понял, что значит быть принятым кем-то, кто перешел в мир, где нет времени и пространства. И уже было неважно, жив он или умер. В такой молитве переходишь в совершенно другое измерение. Я оставался в мечети долгое время.

Когда я вышел на солнечный свет, я понял, что мне позволили сделать еще один шаг и что для этого необычного путешествия Хамид мне дал хорошую карту.

В этот же вечер я сел в автобус, направлявшийся в Анталию, где у меня была последняя остановка перед тем, как я присоединюсь к Хамиду в Сиде. Я послал ему телеграмму, сообщая, что скоро приеду, и по мере того, как я становился все ближе и ближе к цели моего путешествия, мое возбуждение возрастало.

Автобус прибыл в Анталию вскоре после полудня. Через дорогу от автобусной станции я увидел контору агента по путешествиям и решил спросить там о следующем автобусе в Сиде. Я перетащил свои чемоданы на другую сторону улицы и задал вопрос владельцу агентства, который говорил по-французски. В Турции ничего не происходит быстро; мы разговаривали уже несколько минут, когда я сказал ему, что собираюсь пробыть в Сиде некоторое время по приглашению друга.

— Он англичанин? — спросили меня.

— Нет, — ответил я. — Он турок из Стамбула, но проводит много времени в Лондоне.

— А-а, — сказал мой собеседник и погрузился в молчание. После довольно долгой паузы он спросил: — Вы англичанин ?

— Да, — ответил я.

— А-а, — опять. Еще пауза. — Чтобы добраться в Сиде, вам нужна машина или джип, если вы не хотите ждать завтрашнего дня».

— Тогда я здесь переночую. Вы можете предоставить мне комнату в гостинице?

— Но, видите ли, когда зайдет солнце, это уже будет завтра, а завтра последняя среда перед новолунием. Так что лучше, если вы уедете сейчас, вечером, пока не зашло солнце. Нехорошо начинать дела в плохой день. Но, может быть, вы не верите в такие вещи?

Вот это проблема. Последняя среда перед новолунием! Хамид объяснял мне, что в исламских странах используется лунный календарь, а не западный солнечный календарь, и что некоторые дни, а особенно последняя среда перед новолунием и тринадцатый день лунного цикла, традиционно считаются наиболее неблагоприятными для начала нового предприятия. Если я хотел приехать по правилам, то я определенно должен уехать в Сиде сегодня или уж ждать до четверга.

Человек за прилавком прервал поток моих мыслей.

— Ваш друг высокий и крепкого телосложения, он носит очки и усы?

— Да-да, — воскликнул я. — Вы знаете его?

— Нет, — ответил он, — но за десять минут до вашего приезда большой турок с усами и в очках заходил сюда и спрашивал, не видел ли я англичанина с рыжей бородой.

Глядя с улыбкой на мое возбуждение, он приказал своему помощнику смотреть за моим багажом, и вывел меня на улицу.

— Он ушел в ту сторону, — сказал он, указывая в сторону моря. — Идите быстрее, возможно, вам удастся найти его.

Я побежал по улице, заглядывая в магазины и оглядываясь по сторонам. Я вышел на берег и стоял на холодном ветру. Там было всего несколько стариков, прогуливавшихся вдоль берега, и уличные собаки, рыскавшие около домов и искавшие пищу. Возможно, было слишком поздно; было уже около шести часов. Почти в панике я побежал по другой улице. Опять никого. Один или два раза мне показалось, что я видел его, но он все время поворачивал за угол. И когда я доходил до угла, его уже не было.

Наконец, задыхаясь, с болью в груди, я повернул назад в агентство. Ее хозяин вышел навстречу мне.

— А-а, — сказал он еще раз. — Как только вы ушли по этой улице, — он указал туда, откуда я вернулся, — ваш друг пришел с этой стороны, — и он указал в противоположном направлении. — Сейчас он в кафе напротив, пьет чай. Мы пойдем туда. — И, взяв мои чемоданы, мы направились туда, где я сошел с автобуса, прибывшего в Анталию.

Я сначала не увидел Хамида, когда мы вошли в кафе, но потом он быстро направился ко мне. Мы обнялись так горячо, что я вскрикнул от облегчения.

— Хорошо, — сказал он. — Ты как раз вовремя. Добро пожаловать в Турцию. Нас ждет машина, мы уезжаем сейчас же. Мы должны добраться в Сиде до захода солнца.

Человек из агентства по путешествиям помахал нам на прощанье, и мы проехали мимо его офиса, направляясь в Сиде.

Когда мы проезжали через оливковые и апельсиновые рощи, солнце уже сверкало в голубой глади Эгейского моря. Крестьяне целыми семьями возвращались с полей — мужчины ехали на ослах, женщины и дети шли рядом. Некоторые ослы были так нагружены корзинами и тюками соломы, что под грузом были видны только их ноги. Повсюду лаяли и резвились собаки, покусывая друг друга за лапы. Некоторые женщины были полностью закутаны в паранджи, юбки их длинных черных платьев развевались на ветру. Это была сцена, которая не изменилась за полтора тысячелетия. Все было естественно, в согласии с изменяющейся гармонией самой земли.

Мы добрались до края деревни незадолго до захода солнца.

— С этого утеса открывается впечатляющий вид, там мы сможем насладиться красотой заката, — сказал Хамид, показывая из окна машины. — Как раз под утесом, скрытый холмом, находится старинный греческий амфитеатр. Возможно, скоро мы отправимся туда. Но сейчас ты устал, а завтра последняя среда перед новолунием.

Мы поднимались в гору, ветер, дувший с моря, нес с собой холод. На вершине утеса я понял, что мы на самом деле находимся на остатках одной из огромных стен амфитеатра. Взглянув вниз, прямо под собой я увидел арену. Казалось, что время повернуло вспять, потому что все было так, как после какого-то давно забытого землетрясения. Огромные колонны валялись как деревья, случайно повалившиеся друг на друга. Не было видно никаких следов раскопок, и мне казалось, что мы были первыми людьми, ставшими свидетелями этой сцены со времени ее запустения. Земля, на которой мы сидели, была перемешана с осколками мраморных цоколей и разбитыми кусками колонн. Огромные потоки лавы выступали с берега, они были красными и оранжевыми в свете заходящего солнца. Хамид сидел, подняв колени и сложив руки, его силуэт был ясно виден на фоне моря. Казалось, что он глубоко задумался; его губы слегка двигались, а его лицо отражало силу, которую до этого я никогда не видел.

Неожиданно Хамид встрепенулся: — Я должен отвести тебя домой до наступления темноты. — Мы, молча, пошли по берегу в сторону машины, холодный ветер дул нам в спину. — Ты проделал длинный путь. Должно быть, ты очень устал. Завтра ты будешь отдыхать; а вечером, когда закончится среда, мы встретимся снова и прекрасно пообедаем в ресторане в городе».

Очень скоро мы подъехали к дому, который Хамиду предоставил его друг, живший в Стамбуле. Двухэтажный дом был выстроен таким образом, что комнаты выходили во двор с трех сторон, а с четвертой стороны находилась высокая стена, которая создавала полное уединение. В центре двора росло красивое дерево, ветви которого свисали до земли, как у ивы. Оно освещалось фонариками, висевшими на ветвях, а вокруг него были разбиты клумбы с цветами. Та часть дома, что находилась напротив двери, через которую мы вошли, была более новой, чем остальной дом, и была выстроена в японском стиле, длинная, невысокая, сделанная из сосны. В ней находились две одинаковые комнаты, одна над другой, с короткой деревянной лестницей, ведущей прямо в верхнюю комнату. Внизу занавески были задернуты, и я увидел огонек спички, когда зажигали свечу, и очертания фигуры, прошедшей мимо окна.

— Это будет твоя комната — та, что наверху, — показал Хамид. — Пойдем и вместе принесем наверх твои чемоданы.

Комната была безукоризненной. Она была чистая и просто обставлена, в углу был сделан маленький душ. Там был комод с кувшином воды на нем, лампа около кровати и другая на столе у окна. На столе были букет цветов и Коран на английском языке.

— Не оставляй свет и открытую дверь, — предупредил он. — Здешние москиты весьма кровожадны. Я к ним привык, но у тебя светлая кожа, а они особенно любят кожу европейцев. Спокойной ночи». С этим он оставил меня, направившись к себе в комнаты, находившиеся в другой части дома, через двор над кухней.

Я лег в постель и тут же заснул. Оказалось, что я устал гораздо больше, чем думал; я проспал двенадцать часов. На следующее утро я умылся и позавтракал хлебом, сыром и фруктами, которые мне прислал Хамид. Я провел день спокойно, сидя в своей комнате и глядя в сад. Это был сказочный день. Я был доволен, почти как ребенок, переходя с места на место и разглядывая дом, забор и кучу камней. Я не замечал течения времени. Один раз в окне комнаты над кухней я заметил Хамида, но он, казалось, не видел меня. После захода солнца он появился, улыбаясь. — Прими душ, — сказал он. — Сегодня вечером есть вода. Мы пообедаем вместе.

Мы быстро прошли вниз по улице до маленького ресторанчика на площади. Он был единственным в Сиде. Очевидно, в деревне были предупреждены о том, что приедет иностранец, поскольку был накрыт стол с видом на Средиземное море, и было приготовлено специальное меню. Хозяин ресторана присоединился к нам за столом, а вскоре пришли еще несколько друзей Хамида. Я предполагал, что в первый вечер моего пребывания в Сиде Хамид будет обсуждать со мной переживания, испытанные мною в дороге, однако после первых представлений он и его друзья начали общаться по-турецки. Я мог бы вообще там не присутствовать.

Приносили еду, блюдо за блюдом, и графины с красным турецким вином. Один или два раза мое имя упоминалось в разговоре, и я надеялся, что со мной вот-вот заговорят. Разговор, тем не менее, продолжался, а я смотрел на сверкающую воду, ел принесенную еду и гадал, что же произойдет дальше. Возможно, я просто приехал в неудачное время. Я знал, что, конечно, лучше не вмешиваться; я был уверен, что когда наступит нужный момент, зайдет разговор о тех вещах, которые меня столь интересовали. Тем временем, однако, мое терпение подходило к концу. Мысленно я вернулся во вчерашний день, к моему прибытию в Сиде, моей новой комнате и к той, что находилась внизу — к свече, которую на моих глазах зажгли за окном...

Я почувствовал, что во мне нарастает чувство уныния и одиночества, такое сильное, что я испугался, что могу расплакаться прямо за столом. Я пытался восстановить душевное равновесие, но не мог избавиться от ощущения великой скорби, которое усилилось, когда я увидел фигуру, шедшую через площадь к нам. Сначала я не мог разглядеть черты, но потом увидел, что это была очень красивая женщина, высокая и смуглая. Ее черные волосы спадали ниже плеч. На ней было длинное белое платье, и она была босиком. В руках она несла моток спутанной голубой шерсти, которая была закручена вокруг ее запястий настолько туго, что ее руки, вытянутые вперед, были связаны вместе. Хозяин ресторана быстро поднялся и принес для нее стул. Хамид проводил ее к столу, нежно распутал шерсть на ее запястьях и налил ей вина. Она была красивая — настолько утонченная и воздушная, что казалась обитательницей другого мира. Я понял, что чувство одиночества, которое я ощутил, исходило от нее.

Женщина слегка наклонила голову, когда Хамид представил ее. Она не разговаривала, но опять взяла голубую шерсть и начала копаться в ней. Сначала ее руки двигались медленно и осторожно, ее пальцы искали что-то в спутанной массе. Потом они стали более возбужденными, беспорядочно погружаясь в шерсть.

Хамид говорил со мной, не отрывая глаз от молодой женщины. «Она ищет конец нитки», — сказал он. Я протянул свою руку, чтобы помочь ей, но Хамид тут же дотронулся до меня, показывая, что я должен оставить ее в покое. Потом он пожелал всем за столом спокойной ночи, сделал мне знак, что пора уходить, и повел женщину через освещенную звездами площадь. Все вместе мы, молча, шли по берегу к дому. Мы уже почти пришли, когда она обернулась и остановилась на минуту, глядя на море. Я только мог разглядеть, что за ней тянулась запутанная шерсть. Затем она повернулась и вошла в дверь. Хамид и я видели, как она пересекла двор, а затем в окне нижней комнаты появился свет свечи, проникавший сквозь москитную сетку и слабо освещавший дерево около лестницы. Хамид повернулся ко мне.

— Приходи завтра в семь утра в мою комнату,— сказал он. Затем он обнял меня, поцеловав мои руки и приложив их к своему лбу, и направился в свою комнату.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒