Потом он научил меня упражнению, которое он называл «изменение пространства», заключавшемуся в том, чтобы сидеть очень спокойно, сосредоточив все внимание в центре груди, медленно подчиняясь и понимая, что не ты наблюдаешь, а наблюдают за тобой; слушаешь

Потом он научил меня упражнению, которое он называл «изменение пространства», заключавшемуся в том, чтобы сидеть очень спокойно, сосредоточив все внимание в центре груди, медленно подчиняясь и понимая, что не ты наблюдаешь, а наблюдают за тобой; слушаешь не ты, а тебя; прикасаешься не ты, а к тебе; пробуешь не ты, а тебя, поскольку ты стал пищей Господа. «Сделайся вкусным! — сказал он. — Наконец, позволь, чтобы тебя вдохнули. Отдайся полностью вере и пониманию того, что ты бессилен перед лицом Господа, Первопричины».

Я сидел на холме, оглядывая несколько прошедших дней, и я понял, что я перестал искать и начал слушать ответ. Неожиданно я понял, что совершенно необходимо искать, задавать вопрос, а не отталкивать ответ, гоняясь за ним. Нужно спрашивать и слушать одновременно, будучи твердо уверенным в том, что ответ уже содержится в вопросе. Теперь я знал, что за мной наблюдают, что меня слушают, что я растворяюсь и становлюсь пищей для великого трансформационного процесса, который происходит во вселенной. Я уже больше не был сконцентрирован в месте, в котором все начинается с «маленького я», — скорее «Я» формировалось во мне. Я умирал и рождался одновременно, и чувства, которыми я пользовался, чтобы слышать, видеть, пробовать и прикасаться, были чувствами большего Существа, использовавшиеся с такой целью, которую не мог осмыслить человеческий разум. Я был всего лишь средством, через которое рождался некий естественный порядок. И уже не нужны были вопросы и сомнения, поскольку в этом мгновении было нечто, стоявшее даже выше веры.

Я не помню, как долго я просидел на холме; но когда я, наконец, вернулся в деревню, я был очень спокоен. Хамид, очевидно, знал, что происходит, и не тревожил меня больше, лишь сказав, что машину починят утром, и мы сможем двигаться дальше. Казалось, что его гнев ушел, но он был занят разговором с механиком и его друзьями, которые собрались вокруг. Звуки незнакомой речи несли в себе энергию, но не значение, и мой разум переключился на женщину с голубой шерстью. Как только я представил, как она ждет в своей комнате в Сиде, сидя у окна, я почувствовал, что впервые могу видеть ее. Я позволил ей увидеть меня, смотреть на меня и через меня. И я медленно начал осознавать боль всех женщин, боль земли, ждущих быть узнанными, чтобы они смогли, наконец, стать свободными. Я уже рассматривал ее не как надломленного человека, находящегося на пути, а как живую жертву, призванную напомнить миру о нашей ответственности перед женщиной, в том числе и женщиной внутри мужчины — непризнанной душой, ожидающей быть рожденной на свободу. В эти мгновения она стала для меня зеркалом, в котором я мог видеть отражение моей внутренней женщины, и тот урон, который я наносил ей каждым мгновением забывчивости.

Хамид прервал мою задумчивость. Я начал говорить ему о своих мыслях, но он взял меня за руку: «Теперь ты немного видел, и тебе подарили вкус того, что должно прийти. Однажды ты узнаешь, почему она носит голубую шерсть, и тогда ты увидишь самую горячую часть пламени, голубой цвет пламени, находящийся в самом его центре. Завтра мы поедем дальше. Планы изменились, и теперь мы поедем в Эфес, чтобы посетить Марию. Мы сможем добраться туда на следующий день, если уедем рано, и у нас еще будет время, чтобы приготовиться перед тем, как пойти в ее часовню».

К следующему утру машину починили, и мы еще раз позавтракали хлебом и кофе, сидя на балконе маленького постоялого двора.

— Сегодня мы начинаем следующий этап нашего путешествия. Мы посетим то место, куда Дева Мария отправилась жить после распятия. Там есть часовня, и обычно я посылаю людей посетить Марию до того, как они приедут работать со мной. С тобой, однако, все было иначе. Мне нужно было увидеть, примут ли тебя те люди, к которым я посылал тебя в Стамбуле и Анкаре, прежде чем я мог планировать для тебя следующие шаги, — он вопросительно взглянул на меня. — Тебе тяжело понять эти вещи?

Вопрос застал меня врасплох; я задумался на минуту.

— Я не могу сказать тебе тяжело это или легко, — ответил я, наконец. — Идея путешествия совершенно новая для меня. В Англии мы больше не совершаем паломничества. Люди могут отправиться к Лурдес, но это не то. Мы не посещаем могил — такие вещи считаются суевериями. Фактически, до встречи с тобой идея Бога мало значила для меня.

— Но ты веришь в Христа, я надеюсь?

— Я не знаю точно. Я считаю, что существовал великий Мастер, которого звали Иисус Христос, но Дух Христа кажется утраченным. Я желал познать Дух; возможно, поэтому я отправился в это путешествие.

— Тогда зачем все эти поиски Дервишей? — Хамид улыбнулся и посмотрел на меня поверх своих очков. — Если ты хотел найти Дух, который является Христом, что заставило тебя проехать полмира в попытках найти Дервишей в Турции?

— Видишь ли, я чувствовал, что существуют какие-то тайные знания, которыми обладают Дервиши; они могли бы помочь мне.., — когда я произнес это, я понял, что это совершенно не было правдой. Мне пришло в голову, что я действительно никогда не задумывался, почему я гоняюсь за ними. Это казалось неизбежным, но вопросы Хамида заставили меня задуматься, а нужно ли мне было вообще искать их. Чего я искал на самом деле?

— Позволь рассказать мне немного о внутреннем значении Девы Марии прежде, чем мы приедем в часовню, — Хамид был полон решимости добиться от меня какого-то понимания.

— Прежде всего, ты должен понять, что хотя и будет казаться, что я говорю об историческом событии, все, о чем я говорю, заключено в тебе и происходит в настоящий момент. И никак иначе; и все, что произошло в нашем мире две тысячи лет назад, является частью развертки настоящего момента, не того момента, а этого самого мгновения. Дело не в том, чтобы заглянуть на две тысячи лет назад или попытаться восстановить этот момент в твоем воображении. Все, что тебе нужно делать — оставаться пробужденным. Будь пробужденным в этот момент внутри себя, и это станет твоим собственным пониманием. Может потребоваться время, чтобы оно развернулось в нашем мире, но Истина и развертка Истины всегда здесь. Он остановился и молчал так долго, что мой разум начал отвлекаться — на остатки нашего завтрака, на предполагаемую поездку в Эфес, на починку нашей машины. Наконец, он наклонился ко мне на своем стуле и пристально посмотрел на меня.

— Я хочу, чтобы ты слушал меня внимательно, — сказал он. — УСПОКОЙ свой разум и просто слушай.

Твое тело — это Дева Мария. Дух — это Христос, Слово, выраженное через Гавриила, вечного предвестника. Дыхание это Дыхание Божьей Благодати, и именно оно оживляет душу. До тех пор, пока душа не оживлена Духом, она похожа на неоперившуюся птицу.

Существует много путей Господних, но путь Марии наиболее приятный и кроткий. Если ты сможешь слиться с Марией, с матрицей, с точной копией жизни, Божественной Матерью, ты примешь форму Христа и сформируешься в Христа в себе, и таким образом через дыхание Благодати Господа ты придешь в Сущее и узнаешь Его. Поскольку именно дыхание благодати дарует Сущее. Каждое мгновение Господь появляется в живой форме, и никогда не проявляется дважды в один и тот же момент. Мария произвела Христа в этот мир, потому что она была избрана для этой работы, и, таким образом, она была обучена знаниям о рождении. Сказано, что Гавриил, предвестник, появился перед Марией в виде человека. Она подумала, что он хотел ее как женщину, поэтому она застыла на мгновение, обратясь к своему Господу. Если бы она не расслабилась, то ребенок, зачатый в этот момент, родился бы бескомпромиссным, и с ним невозможно было бы жить. Твое тело это Дева Мария, Дух это Христос, дыхание — это дыхание Благодати Господа. Твоя душа остается спящей до тех пор, пока ее не оживит Дух Святой. Каждое мгновение нашей жизни где-то рождается ребенок. Рожденное дитя может стать осознающим Бога человеческим существом или бескомпромиссным в бесконечном соревновании с жизнью. Ответственность в понимании таких вещей безгранична. Если ты сможешь услышать то, что я говорю тебе сейчас, то ты начнешь понимать. Как только ты пропитаешься духом, ты сможешь, Иншаллах, начать понимать, но это не сделает твою жизнь легче или светлее. Она может стать тяжелее, тяжелее смыслом и целью.

Мария — это Божественная Мать. Мария находится в голубой части пламени и является матрицей всех божественных возможностей в форме, здесь, в нашем мире. Необходимо, чтобы ее узнали. Научись любить Господа всем своим существом, каждой частицей, сердцем, разумом, душой, и тогда, возможно, нам всем подарят понимание значения непорочного рождения. УЧИСЬ молиться, и твои молитвы вернутся к тебе от самой матрицы, которая формирует ребенка.

Суфия называют «сыном момента». Когда ты в каждом мгновении сливаешься с Марией, освобождается что-то, что дает ребенку возможность родиться, и то, что рождается, становится сыном момента. Этот ребенок может стать реализовавшим Бога, и тогда его можно назвать Суфием, или он может ходить по земле в неведении, спящим — еще не человек, не осознающий Бога и чудеса Его творения, ничего не зная о себе и, таким образом, не имея истинного понимания любви. Твое тело — это Дева Мария, — помни это каждое мгновение своей жизни. Это ответственность, которую мы должны принять, вступая в знание, в сущее.

Мария была избрана, чтобы выносить Иисуса, потому что она сохраняла свою чистоту, непорочность. Простые люди называют это качество «девственностью», но знающие понимают, что быть чистым означает быть полностью приспосабливаемым, течь с каждым моментом, быть подобно бегущему потоку, ниспадающему с вод самой жизни. Быть чистым значит распространять радость, а радость это развертка знания о совершенстве Господа. «Работа», которую ты искал — это Дух Господа, а дух Господа это Христос, пришедший освободить мир. Вечный предвестник всегда внутри, ждет, чтобы развернуть момент через Слово, и однажды, когда Марию узнают снова, произойдет второе пришествие Христа, проявившегося во внешнем мире. Помни о том, кем является Мария, и однажды, когда ты будешь готов и когда Господь пожелает этого, ты узнаешь, что я сказал тебе.

Большую часть дня мы ехали молча. И хотя я смог запомнить те слова, которые Хамид говорил мне этим утром, и даже смог записать их в свою тетрадь, я знал, что, возможно, пройдет много лет, прежде чем я пойму их истинный смысл. Я помню чувство смирения и стыда оттого, что я еще раз недооценил то, чему учил меня Хамид. Теперь мои поиски Дервишей казались бессмысленными; на самом деле мне казалось, что большинство моих поисков было потерянным временем. Во мне только крепло желание узнать, что стояло за всем этим путешествием, понять все краеугольные камни на пути в этот момент.

— Мы не будем останавливаться в Эфесе сейчас, — сказал мне Хамид. — Уже поздно, и мы должны попасть к Марии до заката. Переночуем здесь и осмотрим город завтра. Лучший способ добраться туда это пройти шесть километров пешком в гору, но я устал.

Подъем на гору был крутой, со множеством узеньких поворотов. С дороги открывался живописный вид городских окрестностей. Совсем немногое изменилось там со времен распятия, за исключением асфальтовых дорог и автобусных станций для туристов. Пастухи и козопасы бродили по горам со своими стадами, серо-зеленые оливковые деревья на террасах плодоносили от начала истории, а одежда, в которую были одеты мужчины и женщины на полях, была той же самой, что и всегда. Казалось, что мы въезжали в библейскую сцену, которая останется такой же, как и была, до окончания времен.

Я остановил машину на вершине горы и пешком пошел к часовне. Ресторанчики для туристов и сувенирные лавки похитили немного магии поначалу, но потом шум туристов затих, мы завернули за угол и увидели службу, шедшую на открытом воздухе. Алтарь был устроен на улице, и около сотни людей стояли на коленях на земле. Там были темнокожие турки с Востока, и женщины в ярко красных платьях, и паломники из Стамбула и Европы. Ощущение глубокого покоя и внутреннего спокойствия царило везде, и мне захотелось встать на колени вместе со всеми.

— Пойдем, — сказал Хамид. — Сначала к Марии.

Часовня оказалась маленьким каменным зданием, окруженным огромными деревьями. Внутри часовни было прохладно и сумрачно, она была освещена сотнями горящих свечей, каждая из которых была предложением любви. Мы купили свечи у дверей и зажгли их, тщательно укрепив в нишах, проделанных в стенах.

Хамид стоял перед алтарем и молился. Последовав его примеру, я попросил дать мне понять цель этого путешествия в непознанное и молился о том, чтобы прийти к Истине.

Мы пробыли в часовне недолго и направились в одно из ближайших кафе, чтобы выпить кофе.

— Возможно, для тебя удивительно, как это я могу обращаться к Господу через Марию, особенно, если я воспитан в мусульманской вере, — произнес Хамид, когда мы уселись. — Знал ли ты, что в каждой мечети есть ниша, где можно помолиться Марии? Мы не завязаны на одной форме религии. Нам интересна только истина, которая присутствует в каждой из религий, молчаливо ожидая, что ее откроют. Теперь ты знаешь, и впредь в своей любви к Господу выражай уважение ко всем Его Предвестникам. Некоторые Предвестники известны, а некоторые не будут известны никогда.

Сегодняшний день знаменует начало новой жизни для тебя, — в том случае, если ты был достаточно смиренен, и если ты действительно пришел с открытым сердцем, оставив все позади. Мария принимает только тех, кто приходит всем своим существом. Это то же самое игольное ушко, о котором ты говоришь. Для того чтобы пролезть в игольное ушко, тебе нужно отбросить все свои взгляды, понять, что ты не знаешь ничего. Чтобы Мария приняла тебя, необходимо, чтобы ты растворился в ней.

В традиции Ислама все начинается с принятия Единства Господа, с того, что существует лишь Одно Абсолютное Существо, от которого все происходит, внутри которого все существует. Я могу сказать, что я верю в непорочное зачатие, потому что я понимаю вещи, о которых мы говорим; я рассматриваю внутреннее значение слов и не оказываюсь пойманным в мире форм.

На сегодня сказано достаточно. Становится поздно, поэтому мы останемся на ночь и поужинаем в известном мне прекрасном ресторане, и отправимся утром».

Тем вечером я сидел на краю своей кровати в гостинице в Эфесе и обдумывал то, что услышал за этот день. Хамид ушел к себе в комнату, сказав, что хочет побыть один после посещения Марии. Мне хотелось того же, и я был рад возможности просто спокойно посидеть в одиночестве.

Моя медитация была прервана через некоторое время шумом шагов Хамида, когда он принялся ходить по своей комнате, расположенной над моей. Он казался взвинченным перед тем, как уйти к себе; теперь я слышал, как он ходил и ходил, и не мог понять, в чем дело. Неожиданно я услышал удар и звук бьющегося стекла, как будто он швырнул в комнате крупный предмет и разбил гору стаканов или тарелок. Я побежал наверх, перепрыгивая через три ступеньки, и постучал в его дверь. Сначала он не ответил, но потом я услышал: «Входи». Он стоял в центре комнаты. На столе перед окном лежала разбитая ваза, а его чемодан валялся на полу раскрытым, и вокруг была раскидана одежда. Он держал в руке свои очки, одно из стекол в них было разбито.

— Я слышал удар. Все в порядке?

— Нет. Что-то не так. Мы должны немедленно вернуться в Сиде. Собирайся, мы уезжаем немедленно.

— Но, Хамид, — возразил я. — Фары у нас едва светят, на улице темно, и нам придется ехать всю ночь, чтобы добраться туда.

— Какое это имеет значение? Сколько раз я должен говорить тебе, что надо верить. Там что-то не в порядке. Я еще не знаю что, но мы должны немедленно вернуться.

— Но откуда ты знаешь? — спросил я озадаченно.

— Достаточно. Забери свой чемодан и иди. И по дороге заплати по счету. — Затем он сгреб свою одежду, запихнул ее в чемодан и стал торопливо спускаться.

Очень скоро я присоединился к нему в машине. Было уже достаточно темно, и звезды усыпали все небо. Я заметил в небе половинку луны.

Всю ночь мы ехали. Хамид не проронил ни слова. Он или сидел прямо, глядя вперед, или откидывался назад и спал с громким храпом. Фары светили настолько тускло, что требовалась полная концентрация, чтобы не съехать с дороги. Поскольку туристический сезон еще не начался, машин было мало, и к рассвету мы были в какой-нибудь сотне километров от Анталии.

— Поезжай прямо в Сиде, — велел Хамид. — У тебя достаточно топлива?

— Я не думаю так, стрелка почти на нуле.

— Неважно, надо верить — мы не можем терять время.

Последние двадцать километров я ехал со стрелкой, показывавшей, что топлива больше нет. Но оно, тем не менее, не кончилось, и мы добрались до дома, когда деревня начала пробуждаться.

Не дожидаясь, пока я поставлю машину, Хамид велел мне остановиться прямо перед дверью. Он вылезал очень быстро и ударился головой о край двери, уронив свои очки. Я побежал, чтобы подобрать их и отдать ему.

— Наплевать на них, — сказал он. — Пошли быстрее.

Мы вошли в дом. Я не имел ни малейшего представления, чего ожидать; казалось, что все в порядке. Хамид обежал дом, а затем бросился через двор в комнату девушки на первом этаже. Он постучал в дверь, но никто ему не ответил.

— Пойди и посмотри в своей комнате, — приказал он.

— Зачем? — спросил я.

— Там должно что-то быть. Иди быстро и посмотри.

Я побежал наверх, в свою комнату. Она сидела на краю кровати. Голубая шерсть была повсюду, на кровати, обмотанная вокруг столбика, рассыпанная по полу. Ее волосы были спутаны, а глаза сверкали в невероятной злобе. Она посмотрела на меня и обеими руками указала на конверт, лежавший на полу. Подняв его, я увидел, что он адресован мне через Хамида. Я позвал его, и он взбежал по ступенькам.

— Открой его, — сказал он, даже не потрудившись взглянуть на девушку, которая поднялась, чтобы поприветствовать его.

Это была телеграмма от моего делового партнера, короткая и прямая, как стрела: «Возвращайся немедленно, — начиналась она. — Это касается продажи твоего дела...»

— Ты безмозглый идиот! — кричал Хамид. — Ты сказал, что приедешь, закончив все свои дела, не оставив ничего позади. Теперь я понимаю, почему все так трудно шло. Просто убирайся. Возвращайся и доделывай то, что должен делать.

С этим он вышел из комнаты. Девушка все еще сидела там, ее огромные глаза смотрели на меня. Она едва ли поняла, что было сказано.

— Пойдем, — сказал я, — спустимся в твою комнату». Я повел ее вниз по ступеням; она осторожно несла груду шерсти двумя руками. Я открыл дверь одной рукой, придерживая девушку другой, и, проводил ее до стула возле стола. Теперь она, молча, плакала, крупные слезы струились по ее лицу.

— Я должен сейчас ехать в Англию, — сказал я. — Есть вещи, которые мне нужно сделать, и я вернусь как можно скорее. Мы сможем тогда поговорить?

Она не ответила. Я побежал наверх в свою комнату и начал укладывать вещи.

СЕДЬМАЯ ГЛАВА

То, что ты ищешь, — это то, что наблюдает.

Святой Франциск Ассизский

Я сказал: «Ты суров как никто».

«Знай, — ответил он, —

Что суров я во имя добра, а не из злобы и ненависти.

Кто бы ни вошел со словами "Это Я", я ударю его по челу;

Ибо в нем хранилище Любви. О, глупец! Это не хлев!

Раскрой свои глаза и созерцай образ сердца».

Мевлана Джелаледдин Руми

— Но, Хамид, мне нужно было вернуться. Иногда такое случается, и приходится менять планы. Теперь все улажено, и ничто уже не помешает моему пребыванию здесь. Я передал все дела поверенному и сказал ему, что уезжаю из Англии на неопределенный срок и у него есть полное право подписывать за меня бумаги и прочее.

Со времени моего возвращения в Сиде Хамид почти не разговаривал со мной. Я уехал всего на неделю и возвратился так скоро, как смог, прислав из Лондона телеграмму с сообщением, что уладил все дела, и скоро вернусь. Наконец, после трех дней молчания он ответил на мои мольбы и объяснения.

— Ты поклялся, что ты ничего не оставил недоделанным. Я говорил тебе, что мы не можем отправиться вместе в путешествие до тех пор, пока у тебя не будут развязаны руки. Мне кажется, что еще не время, и тебе лучше вернуться в Лондон, найти нормальную работу и просить меня в следующем году, когда ты будешь более подготовлен.

— Пожалуйста, Хамид, — умолял я, — теперь действительно все в порядке, и уже ничто не отвлечет меня снова. На этот раз нет ничего более важного. Я знаю это.

— Теперь слушай внимательно, — Хамид выпрямившись сидел на своем стуле и стучал кулаком по столу. — Ты самый упрямый и упертый человек, какого я когда-либо встречал. Ты просто не слушаешь, что тебе говорят. Тебе, кажется, нет дела, даже после всех твоих так называемых изысканий, до важности настоящей работы над собой. Ты полагаешь, что имеешь право на мнение. Ты не имеешь никакого права даже думать, что ты знаешь. Если ты хочешь понять Путь, то ты должен жертвовать. Но что делаешь ты? Ты действительно жертвуешь чем-то? Возможно, что ты слегка избавился от комфорта и от некой доли своей английской обусловленности, но чтобы действительно подойти к пониманию, ты должен пожертвовать всем. Если бы ты действительно сделал это, тебя бы не вызвали обратно в Лондон для нелепого делового разговора, который был совершенно не нужен. «Нельзя служить Господу и наживаться», не так ли ты говорил?

— Почему ты так сердишься, Хамид? — спросил я у него. — Неужели одна неделя так важна? Я бы сразу же вернулся. И если бы я не поехал в Лондон сейчас, то очень вероятно, что меня бы вызвали туда на более длительный период позднее.

— Откуда ты знаешь? — заорал он на меня. — Что ты знаешь об этом? Ты до сих пор не хочешь слышать то, что я тебе говорю. Верить, верить и верить! Если бы ты приехал с развязанными руками и верил в Бога, разве это могло произойти? Ты знаешь, что не существует такой вещи, как случайность. Поэтому слушай меня, и я назову тебе причину, по которой тебя вызвали в Лондон.

Когда ты вступаешь на этот путь, нельзя повернуть обратно. Но, приехав сюда, ты стал самодовольным. Я наблюдал за тобой. В своей гордыне и надменности ты полагал, что чего-то достиг. Но тут нечего достигать, есть только жизнь в служении. Но ты продолжал одухотворять свое эго, всегда связанное с твоими мнениями и концепциями. Цель путешествия лежит далеко за пределами того, что ты можешь постичь.

Ты думал, что это было простое совпадение или, возможно, даже по глупости твоего делового партнера тебя вызвали в Лондон. Но это не так. Вместо того чтобы полностью сдаться и верить в Бога, ты оставил малую толику того, что, как ты думал, помогло бы тебе вновь обрести комфорт в Лондоне. Разве это не так?

В это мгновение я как никогда сожалел, что начал это путешествие. Я был посрамлен. Я знал, что он говорил правду. Я оставил дела таким образом, чтобы это создало мне своего рода страховой полис, чтобы я мог вернуться к прежней жизни, как будто ничего не произошло. Сделав такие приготовления, я совершенно забыл о них. И хотя было ясно, что мой партнер вызвал меня, чтобы я помог ему разобраться с проблемами, возникшими с продажей нашего антикварного дела, он просто сыграл свою роль в том, чтобы продемонстрировать мой недостаток веры.

— А теперь слушай меня. Я не заинтересован в том, чтобы ты себя жалел, и более того, я с тобой еще не прощаюсь. Есть и другая причина, почему я так расстроился, когда ты уехал в Англию. Очень важное совпадение событий привело нас обоих к Марии в Эфес. Именно тогда ты был посвящен в начала внутреннего пути, основу которого составляет то, что я пытался передать тебе. И если ты уже вступил на этот путь, то необходимо, чтобы ты работал над собой вдвое усерднее, чтобы ты имел возможность перейти на следующую ступень развертки мистерии. Но как только эта развертка началась для тебя, ты сбежал в Англию, полностью уничтожив непрерывность нашей совместной работы. Все это произошло из-за твоего нежелания пожертвовать своей безопасностью, поэтому тебе пришлось возвращаться. Вот почему ты не должен оставлять что-либо незавершенным — можешь быть уверен, что любое незаконченное дело не позволит тебе сделать следующий шаг к полному согласию. И теперь, когда ты вернулся, ты должен снова подтвердить свое согласие, если мы будем работать вместе.

Он замолчал ненадолго, как будто он думал, как продолжить: — Если ты на самом деле говоришь «Я хочу», осознанно, по Божьей Воле, то мне очень жаль тебя, поскольку я знаю, на какие жертвы тебе придется пойти, прежде чем тебе будет даровано знание нашего исключительного Единства с Господом.

Если ты хочешь познать истину, ты должен научиться по-новому посвящать себя с каждым вдохом, сделанным тобой, приближаться к Господу с каждым шагом. Каждое утро, проснувшись, ты должен молиться, чтобы тебе позволили встать на путь служения, не прося ничего взамен для себя. Теперь ты должен решить. Действительно ли ты готов продолжать, безоговорочно посвятить себя Работе Господа на Земле.

Я понял, что стал ближе Хамиду, чем когда-либо, и что я стал способен верить больше.

— Да, — ответил я. — Я хочу.

Хамид встал и обнял меня, как будто я был его сыном.

— Я рад, что ты вернулся, — произнес он. — Я очень скучал по тебе.

Теперь мы оба плакали, и поток нашей любви смыл все прошлое.

— Спасибо тебе, — сказал я. — Спасибо, что снова принял меня и был терпелив со мной.

— Когда ты будешь знать, — ответил он, улыбаясь, — ты будешь говорить «Спасибо тебе» каждую секунду, поскольку каждая секунда, по сути, безупречна. Однако Его пути прекрасны. Извини, что иногда был слишком строг с тобой, но, боюсь, что людям приходится учиться в строгости.

А теперь мы будем отдыхать, а завтра утром ты придешь ко мне как обычно, и мы посмотрим, что делать дальше.

И еще, ты должен знать, что девушка исчезла в тот же день, когда ты уехал в Англию. Я не сказал тебе раньше, потому что до тех пор, пока я не решил вновь принять тебя, это было не твое дело. Я слышал, что она отправилась в Анталию, но, кажется, никто там ее не видел. Я проверил все гостиницы, опросил всех агентов по путешествиям, но не нашел никаких ее следов. Она уже проделывала это раньше, но ты должен вспоминать ее в своих молитвах. Она так хочет, чтобы ей помогли.

На следующее утро вместо обычных занятий в комнате мы отправились на прогулку по берегу. Молча мы дошли до амфитеатра. В последний день я почти дошел до того, что Хамид называл состоянием полного смятения, до точки, с которой мы обычно поворачиваемся к Богу и открываем, что вся наша собственная важность это иллюзия. Я впал в отчаяние, когда понял, что не знаю вообще ничего, что не способен даже посодействовать изменениям, которые мне необходимо было произвести в самом себе. И еще Хамид сказал мне, что именно в этот самый момент мы понимаем свое бессилие, которое мы ощущаем перед началом пути познания.

Мы сидели на камнях, глядя на океан. Хамид все еще молчал, но его молчание, как и обычно, несло в себе больше энергии, чем его слова. Казалось, что для него был бесценен каждый момент, а глубина его чувств добавляла размаха каждому действию или опыту, переживаемому вместе. Чем больше мы находились вместе, тем меньшее значение для меня имело время, пространство было проглочено поездками из Стамбула в Лондон и обратно. Невидимая структура времени, позволяющая нам ощущать расстояние, разрушалась, и иногда были мгновения, когда я испытывал великий ужас, понимая, что у меня остается все меньше и меньше того, за что можно было бы цепляться, все меньше и меньше опор, чтобы питать иллюзии, которыми я дорожил.

Хамид встал на камень, на котором мы сидели, и вытянул руку, чтобы показать широкий изгиб берега. Утро было прекрасно. Холодный ветер утих, солнце светило ярко, заставляя море сверкать и переливаться. Было очень тихо; я слышал только скрип весел на рыбачьих лодках за утесами.

— Как красиво, не правда ли? — спросил он меня. — Единственная цель любви — это красота. Жизнь должна стать актом любви. Наполни каждого вокруг себя свободой этого духа. Никогда не позволяй своим страстям контролировать тебя, но имей смелость жить страстно. Потому что пока ты полностью не проникнешься любовью, ты не узнаешь Господа!

А теперь скажи мне, что ты действительно понял с тех пор, как мы вместе? Не умом, а сердцем?

Я боялся подобных вопросов. Было достаточно сложно оттолкнуться от своих прежних концепций, но все же еще сложнее было пытаться выразить словами те маленькие фрагменты понимания, о которых я мог честно сказать, что осознал.

— Я думаю, что самое важное, — начал я, — заключается в том, что все, что я вынес из предыдущих учений, не является истинным. Были моменты, вспышки озарения, но все остальное время я просто собирал массы информации, которая теперь кажется бесполезной.

Хамид улыбнулся.

— Это не так уж и плохо, да? — спросил он.

— Я не знаю, но вчера вечером я почти впал в отчаяние, потому что когда ты сказал, что стремиться было не к чему, все мое прошлое показалось мне бесцельным, просто великая трата времени. Я больше не считаю себя счастливым. Я вообще не знаю, что я чувствую».

— Причина этого, — ответил он, — проста. Когда ты избавляешься от своей обусловленности и моделей поведения, то наступает такой период, когда все может показаться крайне отрицательным. Не волнуйся об этом. Если бы ты не испытывал подобных чувств, тогда я узнал бы, что ты отказываешься избавиться от наиболее ценных приобретений своего разума. Всегда появляется чувство утраты, когда рушатся иллюзии, но это временное чувство, и оно уйдет. Продолжай. Что еще ты можешь сказать мне?

— Хорошо. Когда я был в Лондоне, я обнаружил, что не могу говорить с кем-либо, даже со своими старыми друзьями. Они казались очень подозрительными, и чем больше я пытался объяснить им, что происходит, тем становилось хуже. Я обнаружил, что просто не могу передать то, чем мы тут занимались. Это было большим потрясением, и я понял, что некоторым образом обманул их ожидания, потому что они всегда хотели того же, что и я.

— А-а, — сказал Хамид, — но я должен заявить тебе, что твоя задача — создать новый язык. Ты этого еще не понимаешь. Когда твое сердце окончательно откроется, ты сможешь говорить сердцем, и будешь понимать, что ты говоришь. Запомни, что, как бы то ни было, каждый из нас воспринимает все совершенно индивидуально, необязательно в той форме, в которой ты пытаешься передать.

— Как я узнаю, что это происходит? Как я отличу, что действительно говорю сердцем?

— На этот вопрос ответить нелегко, поскольку если бы твое сердце было открытым, ты бы знал. Но я могу объяснить. Если ты заговоришь на этом новом языке, то ты увидишь реальные изменения, происходящие в людях, с которыми ты пытаешься общаться. Слово вместе с дыханием переносит Дух в этот мир причин и следствий и вызывает эти изменения. Без настоящих изменений нет свободы ни для ищущего на пути, ни для тех, с кем он вступает в контакт.

Видишь ли, сердце — это место, где располагается душа. Когда ты говоришь сердцем, ты можешь зажечь огонь в сердцах других. Через признание ты действительно начинаешь пробуждать спящие души, и огонь распространяется, — нет ничего более захватывающего, чем любовь.

Но прежде ты должен умереть в любви, если ты хочешь жить как настоящий человек, и тем самым принести любовь другим. Вот почему говорится в исламе: «Умри, прежде чем умереть». Нам нужно учиться умирать для каждого мгновения; и поскольку мы умираем в любви, то мы и воссоздаемся в любви.

Требуется большое мужество, чтобы умирать каждое мгновение. Но до тех пор, пока ты не сможешь осознанно подчиняться, ты еще не салик, не путешественник на Пути. Саликом становится тот, кто нашел себя. И когда он узнает себя, он узнает правду и узнает, что надо делать. Он наблюдает с выгодной позиции самого познания и таким образом вносит вклад в необходимые изменения. Он понимает, что Господь нуждается в жертвах и подчинении человека, чтобы эволюция могла продолжаться.

Мы находимся на такой ступени истории, когда люди традиционных форм мировоззрения терпят неудачу. Каждый отчаянно пытается поддерживать религиозные, политические и экономические формы западного образа жизни. Политики и экономисты пробуют одно за другим, чтобы добиться стабильности, но на деле ничего не происходит. Нет настоящих изменений. И вы, духовные искатели, идете по всему миру, пытаясь найти ответы на свое собственное страдание и замешательство. Вы отправляетесь к гуру в Индию и к свами, астрологам, аналитикам — к тем людям, чьими путями вы следуете некоторое время. И теперь, кажется, вы пробуете Дервишей! — он понимающе улыбнулся.

— Но есть ли настоящие изменения? — продолжил он. — Какие настоящие изменения ты видишь? Все то же смятение, а ухудшение старого порядка продолжается. Каждый пытается найти ответ на вопрос, но не имеет значения, насколько каждый это ценит и сколько мнений имеет, — на самом деле ничего не может произойти, потому что у людей не хватает смелости, чтобы без страха смотреть на перемены. Им нужны методы, чтобы подтвердить их правоту, или объяснения для феномена, который они могут оценить, — все, что угодно, но не реальные изменения. Но послушай меня! Сейчас, если настоящие изменения не произойдут, если люди не станут саликами, то тогда появится очень реальная опасность того, что земля возвратится в состояние первобытного хаоса. Может так случиться, что мы на своем веку застанем конец цивилизации, если в короткий срок достаточная работа не будет проделана на высочайшем уровне. Мы уже увидели такие ухудшения, что только остается спросить, много ли еще можно сделать?

Энергия слов Хамида была устрашающей. Я понял, что он пытается донести до меня нечто чрезвычайно важное, нечто, чему я до сих пор не осмелился взглянуть в лицо. Мой рациональный ум заблокировал то, что он говорил.

— Ты говоришь мне, — сказал я, наконец, — что будущее мира, этой планеты зависит от нас и от тех действительных изменений, которые мы сейчас совершим.

— Именно об этом я и говорю тебе, — ответил Хамид. — Сейчас мы готовимся к встрече мира, но когда он придет, находится в воле Господа, а не в нашей. Все, что ты можешь делать, — это сильнее и сильнее работать над собой, меньше спать и больше молиться, чтобы тебе было дано понимание и чтобы тебе стало легче, когда это время наступит. Но это время может наступить только тогда, когда у тебя нет никакого прошлого, чтобы твой ум не мог неплодотворно обращаться к привычным для него моделям. Впереди еще много ступеней, но я не могу сказать тебе, когда ты будешь готов услышать о них. Возможно, мы начнем через неделю. Возможно, через месяц. Но это не может продолжаться годами. Все зависит от тебя.

То же самое и в мире. Мир полон концепций и идей, и все в чем он нуждается это признание, чтобы любовь может уничтожить все страдания и обусловленность, а человек и невидимые миры смогли бы кооперироваться для строительства нового жизненного пути в этом мире. Большую часть времени ты думаешь, что я говорю о тебе, потому что ты настолько сконцентрирован на себе, что не умеешь правильно слушать. Ты не понимаешь, что я имею в виду? Если ты действительно избавишься от себя, то все, что я говорю, будет сказано для всех тех, кто может слышать, и тогда нам не придется покидать эту скалу с тем, чтобы это произошло. Вывернись наизнанку, чтобы ты мог стать полезным, и тогда слова, произносимые мною, могут быть услышаны всеми теми в мире, кто готов слушать.

Весь остаток утра Хамид находился в веселом расположении духа, настаивая, чтобы мы играли в терпение час за часом. Каждый раз, когда я пытался завести разговор о том, что мы обсуждали раньше, он прерывал и останавливал меня до того, как я успевал сформулировать вопрос. Когда мне уже стало плохо от игры в терпение, я спросил у него, не могли бы мы поиграть во что-то другое.

— Почему я должен хотеть играть во что-то другое? — спросил он. — Терпение это игра, с помощью которой вырабатывается качество, которому тебе надо учиться. Терпение является сутью, поскольку в противном случае ты действуешь слишком быстро и нарушаешь план. Семена следует посадить, а затем подождать, пока они взойдут в положенное время. Если ты начнешь рыться в земле до того, как они будут готовы, ты уничтожишь все, что было посажено. Терпение это одно из наиболее важных

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒