Юлия Николаевна Вознесенская 6 страница

— Не мазурики, а гешефтмахеры. Они наверняка не даром все так толково организовали. — Тут они оба вспомнили про Виктора и посмотрели на него. — Виктор Николаевич, а сколько они взяли с вас за всю эту операцию?

— Тысячу двести долларов. Я отдал Кацам все, что у меня было.

— А Мюнхен они вам случайно не предлагали?

— Предлагали. За тысячу долларов. Но советовали выбрать Франкфурт.

— Тысяча долларов — это обычная такса за нелегальный переход границы. Так что наше с вами участие в этом гешефте, Людмила Алексеевна, оценивалось в двести долларов. Немалые, между прочим, деньги для эмигрантов! Да и для нас с вами, если бы мы в самом деле в этом участвовали. И все равно мы с вами, сами того не ведая, стали участниками ряда уголовных преступлений.

— Ой, какой ужас! — испугалась Милочка.

— Людмила Алексеевна, послушайте меня внимательно! В Вене уже несколько человек за такие дела получили по два-три года тюрьмы с последующим выдворением из страны. Причем, как вы понимаете, ни СССР, ни европейские страны этих мошенников принимать не желали, а потому все они отправились в Израиль.

— Бедный Израиль!

— Не скажите! Еще Бен-Гурион говорил, что государство может считаться состоявшимся только тогда, когда у него появятся свои собственные преступники и проститутки. Так что деятельность супругов Кац в конце концов окажется направленной на укрепление государства Израиль: я сделаю все, чтобы их выслали. Но сначала пусть посидят в германской тюрьме и подумают перед дорогой на историческую родину! — Лев Александрович даже встал и потряс кулаком. Но потом сел и сказал: — Да нет, ничего не выйдет. Кац отсидит и останется в Вене: его сын родился в Австрии и имеет право на гражданство. Пока он будет сидеть, Лилия Ефимовна будет хлопотать об австрийском гражданстве и тоже наверняка его получит.

Виктор понял, что если он хочет успеть на электричку во Франкфурт, ему пора двигать из этого дома. Он встал, задвинул табуретку под кухонный стол и сказал с легким поклоном:

— Я должен поблагодарить хозяйку дома за вынужденное гостеприимство, принести свои извинения и поторопиться на электричку — время позднее.

Милочка удивленно на него поглядела.

— Куда это вы собрались? Вы-то тут при чем? Садитесь на место и допивайте свой чай! Давайте я вам горячего подолью...

— Но я попал к вам в дом мошенническим путем...

— Да ладно вам! Вы такая же жертва махинаций супругов Кац, как мы с Левушкой! Лев Александрович, наверное, нам надо немедленно сообщить о них в полицию?

Виктор тотчас снова поднялся: знакомство с германской полицией совсем не входило в его планы на ближайшее время.

— Да сидите же вы спокойно! — сердито прикрикнула на него Милочка. — Не о вас речь, а о Кацах!

Лев Александрович внимательно поглядел на растерявшегося Виктора.

— Знаете, Людмила Алексеевна, вы правы, да не совсем. Конечно, как законопослушным гражданам, нам следовало бы немедленно сделать заявление в полицию. Но вы представляете, скольких людей это затронет? Сколько эмигрантов, уже получивших политическое убежище в Германии, с нашей помощью из Германии вылетит? А ведь наверняка многие из них уже начали как-то устраиваться, получили пособие, квартиру, учат язык... Да и самих Кацев в общем-то жаль, ведь у них грудной ребенок. Не говоря уже о присутствующем здесь Викторе Николаевиче, который попал в эту историю как кур в ощип. Давайте мы поступим проще. Я через неделю вернусь в Вену, зайду к Кацам и предупрежу их, что если они хоть раз еще кого-нибудь переправят таким образом в Германию, то мы с вами составим список их клиентов и передадим его прямо в Интерпол.

На том друзья и порешили, а Виктор остался у Милочки до завтра. Но назавтра сердобольная Милочка все-таки пошла с ним подавать прошение о политическом убежище, а потом стала опекать и дальше. Тронутый ее добротой и заботой, Виктор отплатил ей единственной оставшейся у него после ограбления Кацами возможностью — своим мужским вниманием. После первой их ночи Виктор понял: надо или выметаться на улицы заснеженного Эпштайна и плестись на станцию, или немедленно делать предложение. Поразмыслив, пока Милочка готовила на кухне завтрак, Виктор выбрал второй путь. Свадьбу им справили в русском клубе при издательстве «Посев»: ведь пухленькая уютная

Милочка состояла в НТС, Народно-Трудовом Союзе российских солидаристов, единственной по-настоящему серьезной политической партии русских эмигрантов. Старшие друзья Милочки намекали и даже говорили напрямую, что не худо бы им обвенчаться, но Виктор не был крещен и венчание не состоялось, о чем Милочка не переставала сокрушаться.

Жили они спокойно, скромно и даже бедно, как вскоре понял Виктор, — но так жили все «солидаристы». Зато они с Милочкой никогда не ссорились. С ней и невозможно было поссориться: она всем и всегда все прощала заранее. Виктор прекрасно сознавал, что брак их долго не продлится, но пока довольствовался тем, что имел. Он с искренней благодарностью пользовался любовью, лаской, уступчивостью, заботливостью Милочки и так же искренне считал себя хорошим и верным мужем — на то время, которое им отпущено судьбой. Словом, ему не в чем было себя упрекнуть.

Их маленькая квартирка в Эпштайне, на краю леса и с видом на замок, стоявший прямо в центре города на невысоком холме, была уютна и вся заставлена комнатными цветами. Милочка, когда не была на службе, часто ходила в лес, варила варенье и солила грибы, по субботам пекла пироги с разнообразными начинками. При этом она еще и постоянно читала, в основном отцов Церкви и русских философов. Виктор заглянул пару раз в ее книги, но, пролистав по несколько страниц одного-другого тома, махнув рукой, бросал книгу: «Это все позапрошлый век! Не могу понять, как можно все это переваривать и не получить несварение мозга!» Сам он читал немного, изредка и только детективы, обожал Дика Фрэнсиса и Рекса Стаута. «Вот где настоящая философия и знание жизни!» — говорил он, а Милочка только улыбалась ласково, отбирая у него из рук очередной том «Добротолюбия». «Язычник ты мой! — нежно говорила она и вздыхала. Она пыталась таскать его за собой в церковь. Для этого приходилось ездить либо в Никольский храм во Франкфурте, построенный самими «солидаристами», либо в старинный и роскошный Свято-Елизаветинский храм в Висбадене, построенный герцогом Нассауским над усыпальницей своей русской жены, внучки императора Павла Первого, Елизаветы Михайловны. Бедная герцогиня скончалась вместе с ребенком во время тяжелых родов всего лишь через год после свадьбы. Висбаденский храм очень нравился Виктору, но только снаружи! Внутри он изнывал от тоски и скуки и уже через четверть часа любой службы он шептал Милочке: «Прости, я больше не могу — я должен выйти покурить!» Милочка печально и кротко кивала.

Иногда он не выдерживал и спрашивал будто бы шутя:

— Неужели ты веришь во всю эту мутотень?

— В какую такую «мутотень»?

— Ну, да в Бога, в святых, в мощи эти...

— Конечно, я верую в Бога! А ты разве нет?

— Я и в Деда Мороза уже давно не верю! — усмехался Виктор. Милочка обижалась и умолкала. И тогда он шел на попятный, ласкался к ней и уверял, что хотел только подразнить... Милочка вздыхала и прощала.

Он был вовсе не против Бога, но его бесило, что какой-то абстрактный Бог ограничивал его права самым конкретным образом, и это было нестерпимо. Например, относительно секса во время постов или вот хотя бы в курении. Когда Виктор только поселился у жены, она сразу же запретила ему курить в спальне и в гостиной, где висело множество икон, оставив в его распоряжении балкон и кухню. На кухне тоже висела икона, и Милочка читала перед нею молитвы до и после еды, но кухонное окно всегда было приоткрыто и специально для Виктора возле него было поставлено кресло с высокой спинкой, чтобы его не продуло. Да, Мила была великим мастером компромиссов! И почему он не ценил ее в полной мере? Наверное, потому что тихое и ласковое супружество обернулось такой непроходимой скукой! Милочка существовала в своем «посевском» кругу, со старыми эмигрантами, заумными книгами и церковными праздниками и буднями, а он изнывал от ничегонеделания.

В «Посеве» дела для него не сумели подобрать, как ни старались, ради Милочки, конечно. Он стал ходить на курсы немецкого, но чужой язык поначалу давался ему особенно туго: возможно, из-за исключительно русского окружения. Да, тоскливо было жить в этом русско-антисоветско- православном гетто. Он скучал и среди мужчин- эмигрантов: не только старики, но и молодые постоянно говорили о политике, о судьбах России, в лучшем случае о литературе — словом, толкли воду в ступе. И никогда не говорили о женщинах! Отношения между женщинами и мужчинами в НТС были приятельскими, даже родственными, ни легких флиртов, ни тяжелых романов не водилось, даже и разговоров об этом не было. Скука смертная! Время от времени кто- то на ком-то женился, и тогда в церкви устраивалось пышное венчание с певчими, с шеренгой шаферов и подружек невесты, а после закатывался большой свадебный пир, и гости гуляли порой до утра. Все было торжественно, чинно, по-дружески шумно... и ужасно скучно, на взгляд Виктора. Он не понимал их вывезенных из старой России традиций и шуток, а женщины, даже самые красивые, казались ему такими же правильными и скучными, как его Милочка. Но на его счастье в конце концов во Франкфурт явилась Жанна, и он благополучно удрал с нею в Берлин, подальше от Милочки, от «спасения России» и от обязательного хождения в храм. И в Берлине он впервые с начала эмиграции вздохнул полной грудью.

А вот сейчас, стоя между веселым катком и тихим монастырем, Виктор почувствовал, как в его душе при воспоминаниях о Милочке зашевелилась робкая тоска по ее теплу и ласке. И ему вдруг стало казаться, что, останься он с Милочкой, он со временем приохотился бы и к церковным службам, и к чтению русских философов, может быть, даже стал бы помогать каким-то неведомым борцам с советским режимом в СССР... Главное, он привык бы и сжился с Милочкой, ведь для тягостной жизни на чужбине лучшей жены ему бы и не сыскать! В конце концов, старость тоже не за горами, как ни противно об этом думать, а того всепрощения, той верности и преданности, которые ему ласково навязывала Милочка, от другой женщины еще надо успеть заслужить... Вспомнились слова, которые ему сказал батюшка из висбаденского храма, когда он как-то пожаловался ему на скучную семейную жизнь, подпив на чьей-то свадьбе:

— Ты жену зря не обижай! Знаешь, за что мы еще в молодые годы должны быть благодарны нашим женам?

— За любовь, наверное?

— Да, за любовь. Но только не за ту, о которой ты думаешь, безобразник. А за ту, по которой они нам в старости наши морщинистые и обвислые ж..ы подтирать и мыть станут, — вот за какую любовь!

Виктор никогда не думал и не собирался думать ни о старости, ни о сопутствующих ей болезнях. Ему казалось, что уж это-то определенно не для него! Он верил, что не думать о болезнях и будущей старости — это самый верный способ их избежать. Ему одновременно хотелось и умереть молодым, и не умирать как можно дольше. Он был уверен, что он и чувствует себя, и выглядит гораздо моложе своих сверстников. Выбирая для себя одежду, прическу, манеры, музыку или кинофильм, он машинально копировал тех, кто был вдвое моложе его... Сколько сейчас его Ваньке? Семнадцать? Ну так вот, если бы сын выехал с ним на Запад, его, Виктора, принимали бы не за отца, а за старшего брата Ивана. Так он думал еще вчера... ну позавчера. А сегодня... Психологически это, конечно, легко объяснить — такое вот тяжелое ощущение приближающейся бесприютной старости: неделя с дурой Региной вымотала его физически и морально, а тут еще этот мрачный похоронный подарок от неизвестного лица... Впрочем, почему «неизвестного»? Зачем бы он потащился сюда, в Оберменциг, если бы не догадался, что именно кроткая Милочка прислала ему венок? Он еще спросит ее когда-нибудь, как это действо совмещается с ее христианскими взглядами, и разве можно так угрожать близкому и любимому человеку?

Или она и не думала его пугать? Может быть, Жанна права: Милочка тяжело больна, ждет смерти и просто по глупости своей выбрала такую вот странную форму прощания? И тогда получается, что это вовсе не венок на его могилку от мстительной Жанны, и не венок на символическую могилу их умершей любви от Регины, а как бы венок с будущей могилы самой Милочки, чующей свою скорую смерть? Может быть, это даже какая-то православная традиция — заранее послать венок, который он потом сможет отнести на ее могилку?

Милочка тяжело больна, предположила Жанна... Наверное, ему и по этой причине следовало бы сейчас вернуться к ней. Интересно, а смог бы он терпеливо, день за днем ухаживать за ней до самой ее смерти? Менять ей белье, подсовывать ей судно и «подтирать и мыть ей ж..у», как сказал тогда отец Михаил? Да, пожалуй, теперь и смог бы... Он не сумел это выдержать с Катериной, не вынес напряжения, но ведь там, в России, были совсем другие условия! А точнее, не было вообще никаких условий для ухода за смертельно больной женщиной. Здесь есть хотя бы памперсы для взрослых, он слышал об этом от Жанны. А там... Нет, это даже представить себе страшно! Да и Катерина была обречена, что уж об этом вспоминать. И вообще — что это он о Катерине? О Миле, о Милочке надо сейчас думать! Вот перед кем он может исполнить до конца свой долг.

В монастыре ударил колокол. Затем раздался перезвон. Скоро кончится служба и люди станут выходить из храма. Надо идти им навстречу, если он хочет узнать что-нибудь о Милочке. Виктор затянулся в последний раз, бросил сигарету в снег, мгновение полюбовался красной искоркой на склоне синего сугроба и зашагал к ограде монастыря.

Из ворот навстречу ему вышли две монахини, одна маленькая и худенькая, другая высокая и статная, за ними шла женщина с маленькой девочкой, а затем он увидел ту самую женщину, сидевшую на скамье... Что-то в ее походке насторожило его, он заглянул ей в лицо, поравнявшись, и остановился пораженный.

— Милочка, это ты?

Она подняла к нему похудевшее лицо с незнакомыми большими глазами: если бы Жанна не предупредила его, он не узнал бы ее сейчас.

— Здравствуй, Витя, — спокойно ответила Милочка. Наверное, она видела его в храме и узнала. Он подошел к ней, наклонился и хотел поцеловать, но она подняла руку и отстранилась. Он послушно отступил.

— Милочка, я рад, что мне удалось найти тебя: мне надо так много сказать тебе!

— Говори, Витя. Мне тоже надо кое-что сказать тебе.

— Так, может, мы пойдем куда-нибудь в тепло? В Блютенбурге наверняка есть ресторан...

— Не стоит в ресторан. Говори здесь.

— Это, знаешь, долгий разговор... — Он так сказал потому, что еще не знал, о чем ему говорить с этой новой, неузнаваемой Милочкой. — Я хотел рассказать тебе, каким виноватым я себя чувствую...

— Нет, это я виновата перед тобой, Витенька. Но ты не знаешь моей вины... И не надо тебе знать, ты не поймешь. Ты лучше просто прости меня за все, что было не так в нашей жизни! — И Милочка поклонилась ему, как-то так нелепо коснувшись варежкой снега. А потом она как-то неожиданно обошла его и скорым шагом пошла, почти побежала обратно к монастырю. Глядя ей вслед, Виктор отметил, что, похудев, Милочка, как видно, утратила часть своей обычной удручающей скромности и стала носить модные вещи. Вкуса ей, однако, это не добавило: на ней была шикарная длинная черная юбка, но сверху она натянула на себя все то же свое старенькое пальтецо. На фоне снега ее фигура в широкой длинной юбке и коротком черном пальто напомнила ему деревенских теток в плюшевых жакетах. Нет, все-таки с Милочкой он бы уже не смог жить после Жанны и Регины! Она, конечно, была бы незаменима в экстремальной ситуации — в болезни, в беде, в нищете, но ведь жизнь не состоит из одних бед! Конечно, он еще может ее догнать, остановить, уговорить... Но к чему? Зачем ему все эти ее порывы и взлеты, вся эта философия с конституцией и прочая чушь, не имеющая никакого отношения к реальной жизни. Да еще эта ее театральность: бесконечные хождения в церковь, да и теперь вот присылка этого венка, а потом раскаяние и просьба о прощении с поклонами до земли. Да нет, если и было в ней что натуральное, так это пироги с капустой! Ну и Бог с ней, с Милочкой, и зря он сюда приперся: и Милочка не для него, и он не для Милочки.

Сидя в теплом автобусе, отогревшись, он стал размышлять на прощание: а с чего это Милочке все-таки вздумалось устраивать это шоу с венком? А ведь прощения-то она просила искренне... «Страшная вина... тяжкий грех...» Уж не колдовство ли она какое-нибудь учинила, дурочка? Она вечно возилась с какими-то травками, лечилась в основном народными средствами: с нее станет наслать на него какую-нибудь порчу, а потом каяться. Тоже мне, православная ведьмочка! А ведь что-то такое есть... Он, как и многие современные люди, не верил в церковные таинства, в помощь от молитв, но всегда готов был поверить в действенность знахарских заговоров и действа оккультистов. Нельзя отбрасывать опыт поколений, недаром в народе до сих пор боятся наговоров и наведения порчи! Да ведь он и сам обращался к целителям и экстрасенсам, когда болела Катерина. Ей это не помогло. Может ли ему навредить какая-нибудь дрянь, которую Милочка засунула в свой венок? Да он же его не вносил в квартиру! Тьфу ты черт, совсем заморочили голову эти бабы... Выбросить из головы и забыть.

На подходе к своему дому он встретил соседей, молодую пару, живущую за стеной.

— Добрый вечер, господин Гурнов! — приветствовал его сосед. — Поспешите, вас там на площадке лестницы ждет какой-то господин. Он вас и вчера тоже ждал допоздна. Мы его спрашивали, не надо ли что-нибудь вам передать, но он почему-то не захотел с нами разговаривать. Странный такой господин...

— А как он выглядит? — спросил Виктор.

— Небольшого роста, такой коренастый, смуглолицый.

— Усы у него! — добавила жена.

— Совершенно верно, небольшие черные усики. А по-немецки он говорил с сильным акцентом. Скорее всего это ваш соотечественник.

«Этого мне только не хватало! — подумал Виктор, украдкой втянув воздух сквозь сжатые зубы. — Ладно... Зато теперь хотя бы какая-то ясность во всем этом появилась!» Поблагодарив соседей и пожелав хорошего вечера, Виктор простился с ними и, пройдя с десяток шагов, осторожно оглянулся: соседи уже спускались в метро. Тогда он резко развернулся и быстрым шагом пошел прочь.

Сердце колотилось так, будто он не шел, а бежал, причем бежал долго. Мерзкий страх, как бешеная крыса, вцепился ему в затылок. Он боялся оглянуться и только втянул голову, стараясь упрятать ее в обмотанный вокруг шеи шарф. Это мало помогло, страх только глубже запустил свои холодные зубы прямо куда-то в мозжечок. Виктор чувствовал, какими жесткими и торчащими стали волосы на затылке. А вдоль позвоночника вниз пробежала ледяная струйка — воображаемая крыса ухитрилась запустить ему голый холодный хвост прямо под куртку, свитер, рубашку и майку.

Переулками и улочками Виктор вышел к Английскому парку, но, увидев ледяную пустоту безжалостно освещенных аллей и мрачные массивные стволы, за которыми так легко спрятаться человеку, он содрогнулся и повернул в другую сторону. Выйдя снова на людную Леопольдштрассе уже возле площади Мюнхенер Фрайхайт, в которую она упиралась, он опять остановился в нерешительности: днем полная народа, шумная и пестрая площадь, заставленная нарядными киосками с рождественскими товарами, сейчас лежала перед ним мертвым заледенелым городком; между киосками с закрытыми на ночь ставнями так легко было спрятаться преследователю и так трудно убежать преследуемому... Он остановился на углу. Куда же теперь идти? Где он будет в безопасности? Тут только он обратил внимание на доносящуюся сверху громкую музыку и поднял голову: прямо над ним неестественным синим светом светились окна популярного молодежного кафе. Пойти туда? Правда, музыка там всегда оглушительная, но сейчас это, наверное, даже и хорошо. Оглянувшись по сторонам, он вошел в подъезд и быстро поднялся по пустой лестнице до второго этажа. Войдя в зал и повесив куртку на вешалку у входа, он оглядел зал и увидел несколько пустых столиков, но направился к тому, за которым сидела одинокая парочка.

— Можно присесть за ваш стол?

— Пожалуйста! — приветливо ответил молодой человек, мельком глянув на Виктора, и снова склонился к девушке; он принялся шептать ей на ухо, игриво его покусывая и сдувая в сторону прядь ее волос. Девушка хихикала.

Виктор заказал подошедшей молоденькой официантке, почти девочке, пиццу, бокал пива и, не спросив разрешения у занятых друг другом молодых людей, закурил.

Вот, значит, как... Дело обстояло хуже, чем он думал до сих пор...

ГЛАВА 4.

ВЕНОК ОТ АРТУРА

Ну и кого же ты сегодня подашь гостям в качестве главного блюда? — спросил Виктор в одно из воскресений, бреясь перед зеркалом в ванной; Жанна в это время принимала душ рядом, за занавеской.

— Что ты говоришь? — откликнулась она сквозь шум воды.

— Я спрашиваю, кто у тебя сегодня на новенького? — спросил Виктор, повысив голос.

— Игорь Никитин придет сегодня не только с гитарой но и с новой девушкой. Посмотрим, что это за лошадка, которой удалось захомутать нашего ковбоя! — Жанна выключила душ и протянула руку — Виктор бросил ей банное полотенце. — А еще Стас обещал привести настоящего миллионера...

— Немца?

— Нет, эмигранта.

— Ого! Вот уж редкая птица среди эмигрантов!

— Теперь — да. Но когда-то в Америке, например, русская эмиграция была на первом месте по числу миллионеров.

— Первая эмиграция?

— Представь себе, вторая.

— Интересно... И где же Стае его раскопал?

— Он будто бы пришел к нему а мастерскую и спросил, нет ли у него на продажу какой-нибудь редкой драгоценности в подарок для...

— Любовницы, конечно.

— А вот и не угадал! Для любовницы подарок можно купить и в Ка-де-Ве[1]. Он искал подарок на день рождения своей матери! Стае предложил ему брошку старинной работы, очень дорогую, которую кто-то сдал ему на комиссию. Артур — так зовут миллионера, — не говоря ни слова, начал выписывать чек на требуемую сумму. Видя такой размах, Стас тут же снизил цену, заявив, что первоначальная цена — это для любовниц, а для матери — вот такая. Теперь в свою очередь растрогался миллионер. Ну, они тут же разговорились и подружились.

— Стас не теряется! Надо же, как ловко он устроил это знакомство.

— Да уж…

Жанна накинула халат, и они пошли на кухню завтракать. Русский миллионер не выходил у Виктора из головы.

— Как же это, русский — и вдруг миллионер!

— Он вообще-то не столько русский, сколько еврей из Киева.

Виктор засмеялся.

— А! Ну, это меняет дело...

— Киев что-то меняет?

— Нет — национальность миллионера. Деляга, должно быть, и пройдоха.

— Вовсе нет! В Киеве он был скромным инженером на заводе медицинских инструментов. Впрочем, не особенно скромным: он и там успел сделать несколько изобретений, хотя миллионов это ему, конечно, не принесло.

— А тут его, стало быть, сразу оценили, и немцы потеснились, чтобы дать ему место?

— Нет, не совсем так. Он устроился на небольшой завод медицинских инструментов в должности инженера, что уже хорошо. Но дальше случилось крупное везение. Он разыскал своего дядю, давно живущего в Америке. И надо же было случиться такому совпадению — у дяди там был свой завод медицинской аппаратуры! Он пригласил Артура к себе, тот приехал и работал у него несколько лет, а потом дядя умер и оставил имущество Артуру, а тот продал завод, вернулся в Западный Берлин и купил тот самый заводик, на котором начинал работу. Теперь у него большая фирма по выпуску медицинской аппаратуры и инструментов, и он постоянно изобретает что-то новое. Так что свои миллионы он заработал честно.

— Если не считать дядю с первоначальным капиталом...

— Ну, к капиталу надо было еще приложить и собственную голову.

— Ты на кого-то намекаешь?

— Что за комплексы в тебе постоянно играют, Витенька?

Виктор не ответил. Но успех неизвестного Артура грыз его весь день.

Вечером собрались гости. Артур, смуглолицый и коренастый, с небольшими черными усиками, был больше похож на латиноамериканца, чем на русского или еврея. Какая-то недюжинная сила в нем чувствовалась. Виктор замечал такие вещи с ходу, но в общем он не показался ему интересным человеком. Просто парню повезло... Но скромное обаяние больших денег несомненно присутствовало, и Виктор этому обаянию поддался. Он приложил все силы, чтобы вызвать к себе интерес Артура. Он быстро перебрал все возможные темы, могущие заинтересовать собеседника, и в конце концов нащупал нужную: они начали обсуждать немецкий менталитет и способ ведения дел. В последнем Виктор, само собой, ничего не смыслил, но ему удалось это скрыть, повторяя некоторые запомнившиеся сентенции Стаса.

— Куража в них нет! И риска боятся... Потому все их благополучие накапливается годами, а не создается порывом гения или прорывом коммерсанта.

Артур поглядел на него с одобрительным удивлением и согласился.

— Вот это то, что мне всегда было интересно и в чем я не разбираюсь, — продолжал Виктор. — Может, вы, Артур, расскажете, как вам удалось развернуть процветающее дело в Германии?

— Ну, до полного расцвета моей фирме еще далеко, но кое-чего достичь удалось.

— Так расскажите, как именно удалось. Что нового вы сумели внедрить там, где не сумели развернуться немцы?

— Вам это в самом деле интересно?

— Очень.

Виктор, скрывая страшное напряжение, сумел обойти в разговоре с Артуром все опасные места и подводные камни, и они проговорили весь вечер. А уходя, Артур дал ему свою визитку и пригласил посетить фирму в один из дней по договоренности.

— Вот и увидите все своими глазами! — пообещал он.

Вскоре Жанна уехала в Мюнхен пробивать дорогу на радио, и Виктор достал припрятанную визитную карточку Артура, позвонил ему и действительно посетил его фирму. Перед тем он пошел в библиотеку Русского дома и несколько часов просидел над справочниками, «изучая мат-часть», чтобы не выглядеть полным идиотом.

После экскурсии, оказавшейся довольно скучной для Виктора, но, слава Богу, недолгой, Артур пригласил его к себе домой — поужинать в кругу семьи. И вот тут Виктор уже был в своей тарелке и быстро сделал первые шаги к тому, чтобы завоевать положение друга дома. С Региной и детьми это оказалось совсем несложно: с ребятишками он обычно находил общий язык так же легко, как и с женщинами. Исключение составила лишь старуха, мать Артура, невзлюбившая Виктора с первого взгляда. Сам же Артур относился к нему покровительственно и добродушно: попытавшись было пристроить его на фирме и быстро поняв, что из этого не выйдет ничего путного, он стал его просто опекать, не требуя ничего взамен. Ему льстило восхищение Виктора.

С отъездом Жанны все интересы Виктора сосредоточились на семействе Равичей. Поначалу он, собственно говоря, и не собирался соблазнять Регину, ведь она была совершенно не в его вкусе. Но потом, когда ему показалось, что Артур не только благодушно посмеивается над его деловой никчемностью, но и втайне его презирает, он решил, что нового друга стоит проучить и показать ему, кто из них двоих настоящий мужчина по большому счету. Миллионы, крепкая семья, живущая под его крылом, гостеприимный богатый дом, три машины в гараже, вилла в Испании и вилла на острове Узедом, где у Артура свой причал, эллинг и в нем яхта, постоянные поездки два раза в год на южные острова — все это был мир, выстроенный Артуром, и мир этот почему- то очень хотелось если не разрушить, то хотя бы тряхнуть как следует. Ухаживая за Региной и наслаждаясь ее трепетом и обожанием, Виктор одновременно наслаждался благодушным неведением ее мужа, предвкушая, какая катастрофа ждет самоуверенного и успешного предпринимателя в самом недалеком будущем... Как-то, подвыпив, Виктор не удержался и начал было разглагольствовать на тему некоторых психологических проблем, которые встречаются даже в самом удачном браке, но тот расхохотался в ответ и спросил:

— Какая муха тебя укусила, Виктор? Нет, дорогой, психология брака — с этим, пожалуйста, к Регине и только к Регине! У нее есть время на эти благоглупости, вычитанные в женских журналах и услышанные по телевизору. А меня уволь! Давай лучше еще выпьем.

Артур, казалось, был укрыт от всяческих сомнений непроницаемой броней самоуверенности.. Ну что ж, будущее покажет, кто из них лучше защищен в этом мире, думал тогда Виктор. Тогда... А вот теперь он сидел в грохочущем кафе, залитом мертвящим светом синих ламп — «У них тут как в морге...» — и не сводил пристального взгляда с входной двери, ожидая, что в любую минуту в них может показаться коренастая фигура Артура. Да, веночек оказался пострашнее, чем он предполагал!

Конечно женщины играли главную роль в жизни Виктора, но ведь там, где женщины, там и мужчины! Обманутые мужья, отвергнутые любовники. Это были русские мужчины, и обычно он сводил все конфликты к простой формуле: «Разве баба может разрушить настоящую мужскую дружбу? Ты что, в самом деле не знал, на ком женат? Ну тогда я даже рад, что открыл тебе глаза! Пойдем лучше выпьем!» И если муж был достаточно прост, дело заканчивалось совместно распитой бутылкой водки. Если же муж оказывался интеллигентом, то в ход шла психология посложнее. Виктор сам был убежден и умел внушить другим, что муж, которому изменила жена, должен проанализировать ситуацию и постараться понять, что же такое другой мужчина смог дать его жене, чего не умел дать ей он сам? И разговор, начатый в повышенных тонах, с угрозами и даже попытками начать немедленную расправу, кончался тем, что бедняга муж чувствовал себя не столько обманутым, сколько просвещенным И готовым исправить свои ошибки, чтобы не допустить измены в будущем. Но Виктор знал, что уж если женщина ступила на дорожку, ведущую В сад запретных плодов, никакая мудрость не поможет мужу вернуть ей привычку к верности! Сам же Виктор был достаточно осторожен и никогда не возвращался на пепелище разоренного семейного очага, прекращая отношения с чужими женами сразу же, как об этом становилось известно мужу. А вот с обманутыми и простившими его мужьями иногда поддерживал приятельские отношения годами. Но с Артуром он допустил оплошку, что-то сделал не так... Может быть, Артур впал в ярость потому, что его, Виктора, не было рядом, когда раскрылась измена Регины? Как теперь узнать, что наплела ему эта безмозглая болтушка? И как же ему теперь быть? Артур знает его адрес — вот что самое скверное в этой истории. Бежать? Но куда он убежит без документов и денег. Документы остались в квартире, а денег просто нет... Встретиться с Артуром и попытаться поговорить, разрулить ситуацию? Не получится... Раз уж Артур бросил фирму и примчался в Мюнхен на расправу с Виктором, да еще заранее прислав венок на его будущую могилу, значит никакими разговорами делу не поможешь. Тут не годились его старые испытанные методы: мужик, способный убить оскорбителя, просто не даст выхолостить себя до конца дружеским сеансом психоанализа! Так что же делать? Куда бежать, к кому? Возле Жанны место уже занято, Милочка сама в Мюнхене проездом, и он так и не узнал, у кого она остановилась, и денег у него не осталось даже на то, чтобы снять на неделю самую дешевую гостиницу. Придется ночевать на Главном вокзале. А где гарантия, что на вокзал не явится Артур? «Что же мне делать, куда мне пойти? Что же мне делать, куда мне пойти?» — стучало у него в голове в такт назойливым ударным из репродукторов. Голова у него раскалывалась. Похоже, что не только от простуды, но и от страха. Может быть, ему снова доехать на метро до своей остановки и там дождаться, пока не появится кто-то из знакомых соседей, а потом вместе с ними дойти до дома? Не станет же Артур стрелять в него, если рядом с ним будут идти люди... Но почему он решил, что Артур станет стрелять? А, ну да: он видел у него пистолет, на который у Артура наверняка имелось разрешение от полиции. И если он ждет его так долго, считая от первого появления венка, то он уже достаточно раскалился, чтобы стрелять в него и в присутствии свидетелей. У него же будет оправдание для суда — он находился в состоянии аффекта, узнав об измене жены. Или аффектом считается только состояние в первые минуты после того, как измена обнаружена? А черт его знает, проверять-то не хочется... Да в любом случае, что он такое рядом с Артуром — миллионером, образцовым семьянином и уважаемым гражданином Германии? Так, проходимец, неуемный ходок по бабам, безработный и вообще лицо без гражданства. «Лицо без гражданства — гражданин без лица! Лицо без гражданства — гражданин без лица!» — начали выстукивать репродукторы... Но с чего он решил, что Артур станет в него стрелять? А может, он при- ехал просто набить ему морду? Тоже неприятно, но все-таки...

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒