Греч Николай Иванович 22 страница

Надежда смотрела на отца своего с любовию и благоговением. "Это мой отец, это мой друг, это благодетель, хранитель Ветлина", - повторяла она в уме, не сводя глаз с прекрасного, обновленного радостью мужа. Князь глядел на нее с чувством, которому нет ни имени, ни описания. Он искал в лице, в глазах, в осанке, в поступи ее сходства с Наташею - и находил при каждом взгляде. Только Надежда казалась ему вообще живее, быстрее, пламеннее своей матери. Когда же слезы останавливались в ее глазах, они принимали в точности выражение небесного взгляда Наташи.

Кемский познакомил ее с другом своим, Алимари, открыл ей, что ему одному она обязана сохранением отца своего, потом повел ее в комнату, для нее назначенную, указал ей портрет ее матери, бывший неразлучным его спутником, и портрет Берилова, который, действуя во всем по внушению неизвестного ему тайного чувства, призрел сироту, дочь своего брата.

Радостные порывы вскоре уступили место тихому наслаждению счастием отцовской и детской любви, дням спокойным, богатым воспоминаниями и надеждами. Отец и дочь в один день свыклись, как будто всю жизнь провели вместе. Князь вздумает сказать, сообщить, предложить что-нибудь своей дочери: она об этом уже думала, уже предупредила его. Веселый нрав ее, остроумие и прямота душевная восхищала старика.

- Ты Наташа, - говорил он, - но Наташа девятнадцатого века, беспокойного, торопливого. Мы в старину жили тише, едва успевали за временем, а вы его опережаете. Так, милая Наденька, ты мне сообщила свои сердечные склонности, прежде нежели я тебя увидел.

- Как это? Какие склонности? - спросила она, смутившись.

- Знаю, знаю! Будь спокойна! - отвечал он улыбаясь. - Сердце твое найдет отголосок в моем - ты будешь счастлива!

LVII

Вышатин разделял блаженство своего друга, но не носился с ним в пространствах надзвездных: теперь, более нежели когда-нибудь, был нужен Кемскому твердый защитник и ходатай; сам он, предавшись сладостному чувству своего нового существования, не заботился ни о чем земном, ничего не помнил, ничего не видел. Вышатин взялся привести в порядок дела его.

Сначала отправился он к Алевтине Михайловне. Там успели уже оправиться от первого испуга, причиненного болтливостью Ивана Егоровича. "Показания, признания его были сделаны не при свидетелях, - толковал Тряпицын, следственно, никакого законного действия иметь не могут. Свидетельство крепостной женщины равномерно силы не имеет". Вышатин приехал к Алевтине в то время, когда она была окружена всеми своими домашними: мужем, детьми, Тряпицыным и Горсом. Он был принят учтиво и холодно. На извещение его, что князь нашел дочь свою, отвечали улыбкою недоверчивости и жалости, а на воспоминание об отсылке дитяти в Воспитательный дом гордым взглядом оскорбленной добродетели. "Постойте же, - думал он, - вас должно образумить геройскими средствами: нежность здесь не у места".

- Вы, как дама, - сказал он Алевтине, - вероятно, не знаете ни степени преступлений, ни положенных им по законам наказаний. Но вам, Иван Егорович, конечно, известно, что за подделку акта законы определяют ссылку в Сибирь?

Все побледнели.

- Но земская давность, - произнес вполголоса Тряпицын.

- А за продажу и залог чужого имения, за составление фальшивых свидетельств о смерти человека, помнится, положено законами то же наказание. Не так ли, господин Тряпицын?

- Ей-ей, запамятовал, ваше превосходительство! - сказал Тряпицын трепещущим голосом.

- Вы все в моих руках, - произнес Вышатин твердо и равнодушно. - Князь Алексей Федорович имеет, может быть, побуждения щадить вас, но у меня их нет. Пора кончить ваши злодейские подвиги. Даю вам неделю сроку. Извольте внести все, что вы у него забрали, как это видно из бумаг, полученных князем от Ивана Егоровича, и тогда я даю вам честное слово, если хотите и письменно, что вас оставят в покое. Но малейшее противоречие или замедление повлечет за собою уголовный суд и наказание.

Тряпицын разинул рот:

- Ваше...

- Ни слова! Кончите добром или ступайте в Сибирь! - сказал Вышатин, вышел и хлопнул за собой дверью.

Все были в оцепенении.

- Это что такое? - спросил Горс.

- Сибирь! Ссылка! - закричала Китти. - Ужасно! Вот что вы наделали, маменька!

- Для кого ж я это делала, как не для вас! - произнесла Алевтина с выражением отчаяния.

- Слуга покорный! - сказал Григорий. - Осрамить всю фамилию, испортить всем нам карьеру! А вы что, Яков Лукич?

- Смею уверить вас, Григорий Сергеевич, - отвечал Тряпицын, - что во всех сих действиях соблюдены законная форма и указный порядок. И если б не откровенность Ивана Егоровича...

Платон расхохотался:

- Нашли виноватого! Это бык, на которого теперь все взваливают свои грехи. Но толковать и медлить нечего. Должно все отдать, чтоб кончить эту неприятную историю. Мне ничего не нужно. Я никого не знаю и знать не хочу: кто плутовал и мошенничал, тот пусть и отвечает.

Он вышел из комнаты. Григорий за ним последовал.

Оставшиеся молчали, глядя друг на друга в недоумении.

Горс прервал это безмолвие вопросом Ивану Егоровичу:

- Господин Драк! Скажите мне, это все равно в России: Сибирь или кнют?

- Ужасно! - возопила Алевтина и кинулась в свою комнату.

Еще до истечения недели Тряпицын явился к Вышатину с настоящим расчетом и банковыми билетами. Вышатин принял его своим манером: взял бумаги, деньги, дал расписку и, позвав слугу, сказал:

- Выпроводить этого господина со двора и впредь не впускать.

Но от чего произошло такое благородное равнодушие Платона к семейственному достоянию? Видя запутанность дел своей фамилии и невозможность ограбить дядю, он взялся за крайнее средство - решился жениться на богатой купеческой дочери, на которой давно его сватали. Глупые родители пожертвовали счастием своего детища пустому тщеславию выдать ее за благородного. Авдотья Кузьминична, девица миловидная и не глупая, была воспитана в модном пансионе, то есть, выучена всему, чему можно выучить за деньги. Ее взяли оттуда накануне сговора и объявили, что она выходит замуж. Явился Платон Сергеевич, обошелся гордо и дерзко с тестем, грубо с тещею; но старики воображали, что благородный иначе с ними обращаться не может, и, когда, по отъезде Платона Сергеевича, бедная Дуняша со слезами объявила, что не в состоянии выйти замуж за такого ужасного человека, нравоучительная пощечина, отвешенная рукою нежной матери, заградила ей уста. На другой день был сговор; чрез неделю сыграли свадьбу. Платон взял триста тысяч рублей наличными деньгами и два дома. Тестю и теще объявил он, чтоб они не дерзали являться у него в доме, а жене запретил не только видеться с своими родителями, но и упоминать об них. Не было унижения и оскорбления, которым бы не подвергалась несчастная жертва тщеславия родителей и жадности мужа.

LVIII

Кемский предался всем наслаждениям любви родительской и, как ребенок, радовался поправлению дел своих стараниями Вышатина, имея теперь возможность окружить милую дочь свою всеми удовольствиями света. Явились великолепный экипаж, блистательная прислуга, отборный гардероб, все те разнометальные звенья, из которых составляется электрический столб, приводящий в трепет женское сердце. Надежда плавала в океане развлечений и удовольствий и не так уже часто, как прежде, помышляла о друге сердца, плававшем по морю действительности. Кемский примирился с светом, с его забавами, причудами и предрассудками. При помощи Вышатина свел он знакомство с домами, в которых дочь его могла проводить время приятным образом. Из новых знакомых более всех была ему по сердцу Мария Петровна Василькова, главная участница в процессе с графинею. Надежда воспользовалась этим знакомством, чтоб примирить свою благотворительницу с родственниками ее мужа, и успела в этом лучше всякого мирного судьи, потому что поводом к раздорам и требованиям были не столько жадность к приобретению, сколько гордость и упрямство, не позволявшие уступить имение в чужой род. Надежда подружилась с Мариею Петровною, познакомила ее заочно с противницею ее, которой она не знала и никогда не видала, успела уверить, что графиня желает сохранить только законно причитающуюся ей часть имения, а остальное отдаст беспрекословно родне своего мужа. Мария Петровна, полюбив Надежду, убедилась ее доводами и склонила прочих участников к миру и к уступке более против того, что графине причиталось действительно. Надежда, восхищенная мыслию, что успела отчасти возблагодарить своей благотворительнице, привязалась к Марии Петровне, женщине умной, образованной и добродетельной, бывала у ней ежедневно, ездила с нею в общество, проводила с нею и часы уединения. Кемский радовался этому знакомству и с удовольствием душевным следил дочь свою во всех ее делах, помыслах и чувствованиях: во всем проявлялись чистая душа, светлый ум, доброе сердце.

Но эти удовольствия были непродолжительны: посещая светские собрания, князь не мог не встретиться с своими злодеями-родственниками, которые, как дракон Лаокоона, обвили змеиными головами своими его и все его семейство и смертоносным жалом дощупывались сердца, чтоб излить в него весь яд свой. Мучительное свидание произошло в одном большом собрании, на даче, куда Кемский поехал с дочерью в сопровождении Вышатина и Марии Петровны. Погода сделалась ненастною, холодною; молодые люди затеяли танцы, старики расположились за картами. Кемский беседовал с Вышатиным и еще некоторыми приятелями в отдаленной комнате и, слыша веселые звуки фортепиана, порывался отправиться в танцевальную залу, чтоб взглянуть на веселящуюся Надежду. При первом перерыве разговора он исполнил свое желание: вошел в залу, отыскал Надежду, прыгавшую в кадриле, и провожал ее глазами и сердцем. Кончив тур, она села на стул и, оглянувшись назад, с улыбкою отвечала одной даме, которая с нею заговорила. Кемский всмотрелся в эту даму и обмер: это была Алевтина Михайловна. Она давно искала случая видеть Надежду и невзначай нашла ее в этом доме, умела завлечь ее в разговор, заинтересовать ее, не давая знать, кто она сама. Надежде понравились ее тон, образованность, ум, приветливость: она влеклась к ней, как птичка в пасть удава. Князь, избегая гласной сцены, отыскал Марию Петровну и просил ее, ради бога, увезти Надежду домой; но это было невозможно: надлежало оставаться несколько времени. Кемский, терзаемый самыми мучительными чувствами, стал за стеклянною дверью и наблюдал, что происходит в зале. Алевтина рассказывала Надежде что-то забавное и приятное. Простодушная княжна, слушая ее внимательно, смеялась от души. В противоположном конце залы сидела Китти и с выражением злобы и бешенства на лице смотрела в лорнет на Надежду. Подле нее сидела жена Платона, погруженная в грустную думу, а сам Платон стоял позади стула сестры, посматривая на Надежду, наклонился и говорил что-то сестре на ухо: его замечания производили на устах Китти ядовитую улыбку. Надежда была словно жертва, привязанная очарованием к столбу и служившая целию тупым стрелам свирепых дикарей. При первой возможности Мария Петровна подошла к Надежде и сказала ей, что отец ее хочет ехать домой. Кемский видел, как Алевтина уговаривала их остаться еще несколько времени, как Надежда извинилась; наконец Алевтина, видя ее непреклонность, простилась с нею, обняла ее; они поцеловались. Удар кинжала в сердце не мог бы поразить Кемского так, как это лобызание невинности, добродетели и простодушия с пороком, злобою и коварством. Надежда вышла из залы и подала руку отцу с словами:

- Как мила эта дама, с которою я познакомилась! Жаль, что я не знаю, кто она!

- Узнаешь! - сказал Кемский голосом, который привел ее в трепет.

Она взглянула на отца, увидела, что он бледен, смущен, расстроен, вообразила, что он нездоров, и спешила отправиться домой. В другой комнате должно было дожидаться Марии Петровны, которая заговорилась между тем с хозяйкою. Кемский горел нетерпением бежать из этого дому, как будто за ним гнались неприятели. Надежда молчала, робко посматривая на отца. Вдруг раздался за ними громкий голос Платона Элимова:

- Не дивитесь, что он, увидевши вас, бежит отсюда! Вообразите, он имел дерзость привести в порядочный, благородный дом свою побочную дочь! И после этого вы спрашиваете, почему мы с ним расстались? Вот добродетели волтеровского века!

Терпение Кемского лопнуло; он оборотился, чтоб дать ответ, но, к счастию, увидел пред собою Вышатина с сестрою:

- Владимир Павлович! - сказал он с выражением сильнейшего негодования. Вы знаете меня, знаете, с кем я сюда приезжал и почему бегу из этого дому. Вам предоставляю оправдать меня перед хозяином! - Сказав эти слова, он поспешил с Надеждою и Мариею Петровною из дверей, сел в карету и велел гнать что есть силы.

Дорогою открыл он Надежде, что она сидела подле виновницы ее сиротства и всех бедствий ее родителей. Надежда узнала в эту минуту все подробности страданий своего отца и злобы его родственников, узнала, что на щеках ее горели поцелуи губительницы ее матери!

Ночь была ненастная и бурная, ветер выл, дождь и град били в окна кареты. Князь завез домой Марию Петровну и отправился на Выборгскую сторону, но Воскресенский мост был разведен, и он должен был дожидаться в карете. Надежда, испуганная и встревоженная неожиданным случаем, не говорила ни слова, прижалась в угол кареты и уснула от утомления. Кемский долго не мог прийти в себя. В тумане, окружавшем его, чудились ему страшные видения, они рассеялись при первом свете утренней зари, и ангельский лик Наташи с улыбкою утешения на устах затрепетал пред усталыми его веждями.

- Готово! - закричал мостовой унтер-офицер; карета полетела по мосту, и мечты исчезли.

По удалении Кемского Вышатин, огорченный и раздраженный до крайней степени, пошел за Платоном Элимовым, но этот гнусный человек, по благому обычаю всех дерзких подлецов и трусов, искал спасения в бегстве. Вышатин громогласно объявил хозяину и хозяйке о причине удаления князя и поспешного бегства Платона, рассказал в коротких словах историю своего друга и просил всех и каждого из присутствующих стараться о разглашении истины, для оправдания добродетели и обличения порока. Все слушали его со вниманием, как обыкновенно слушают всякую скандалёзную историю; но действие пламенной речи не соответствовало его намерению и ожиданию: половина присутствующих не поняла его, другая нашла, что рассказ Платона Элимова вероятнее и интереснее, и на другой день неприятная для Кемского сцена разошлась по городу в тысяче разных изданий, с переменами, опущениями и прибавлениями. Вышатин, выведенный из терпения, изменил в сем случае всегдашнему своему благоразумию и осторожности и наделал другу своему более вреда, нежели сколько мог сделать пользы.

Платон не унялся этим уроком: напротив того, хотел оправдаться дерзостью и бесстыдством, старался везде встречаться с Кемским и его дочерью, смотрел на нее с гордостью и презрением, смеялся в глаза дяде. К довершению своих преследований вздумал он поселиться подле них, чтоб измучить, истерзать их своим беспрерывным присутствием. Вышатин, узнав об этом, поклялся, что проучит негодяя, хотя б это стоило ему собственной его жизни.

Кемский увидел себя в самом неприятном, в самом тягостном положении. Дочь его, жившая сиротою в довольстве и спокойствии, сделалась ныне предметом клеветы и жертвою злодеев. Друг его, Вышатин, подвергался самым жестоким неприятностям. А Ветлин! Счастье, что его не было в Петербурге: он не кончил бы добром с Элимовым. Алимари видел недоумения и страдания своего друга и старался ободрить, успокоить его своим участием, но не успел в том. Наконец подал он ему совет уклониться от своих врагов, оставить Петербург на несколько времени, и если нужно ему жить здесь, то воротиться не прежде замужества своей дочери. Эта мысль понравилась и князю, и Вышатину, и Надежде, которая терзалась страданиями отца своего более, нежели он сам. Кемский решился исполнить давнишнее свое желание - отправиться в симбирскую свою вотчину и провести там лето. Ветлина ждали с часу на час. Кемский оставил письмо к нему у Вышатина: извещал его о своем отъезде, просил взять отпуск и ехать к нему; говорил, что, в ожидании его, останется несколько времени в Москве... Всего труднее была для Кемского разлука с любезным ему Алимари.

- Увижу ли вас еще в этой жизни? - говорил он, прижимая старца к своему сердцу.

- Это известно богу, - отвечал Алимари, - с радостью увиделся бы я с вами еще раз, но если этого не случится, утешьтесь мыслию, что в то время, когда вы вздохнете о разлуке со мною, буду я у Антигоны и детей моих. Там мы увидимся наверное!

Москва

LIX

Надежда в этих обстоятельствах охотно оставила Петербург; жаль ей было только, что свидание с графинею Лезгиновою отлагается на долгое время, и еще, что разлука с Ветлиным продолжится сверх обыкновенного, но все эти сожаления заглушались мыслию, что спокойствие отца зависит от ее доброй воли.

Чрез месяц после неприятной сцены с Элимовым были они уже в Москве. Надежда нашла там еще более пищи своему сердцу и воображению, нежели на берегах Невы. Переселение ее в Петербург произошло так внезапно, посреди таких сильных душевных волнений, что она не могла ни подивиться северной столице, ни насладиться ею. В Москве было иное: она приехала туда довольная, спокойная, счастливая. Видеть Москву было давнишнее ее желание. Воспитанная на чужбине, далеко от родной стороны, пламенная патриотка не знала ничего выше, любезнее, святее Руси православной и не понимала, как можно говорить равнодушно о Кремле, об Успенском и Архангельском соборах, о Новодевичьем монастыре, даже о большой московской пушке. Летнее время благоприятствовало ее поэтическим наблюдениям и мечтаниям: никакие собрания, вечеринки, спектакли не развлекали ее наслаждений. С одною знакомою Марии Петровны, всегдашнею жительницею Москвы, ездила она по городу и его окрестностям и осматривала все их достопамятности. Отец радовался ее развлечениям, но сам не мог разделять их: он хлопотал в московских присутственных местах по запутанным делам своим. Надежда, набожная и благочестивая, начинала все свои прогулки и поездки слушанием обедни в котором-либо из монастырей московских или загородных. Служба в монастырях женских, которых она дотоле не видала, преисполняла ее душу неизъяснимою сладостью. Когда она была в первый раз у обедни в Вознесенском монастыре, в Кремле, ей казалось, что она перенесена в другой, лучший мир. Тихое пение монахинь настроило душу ее к благоговению; строгие, но спокойные лица стариц, осеняемые флером, выход их пред священником со свечами в руках, падение их ниц пред алтарем в безмолвной молитве - все это возносило ее чувства к небесам и переселяло воображение в давно минувшие времена. В отшельницах от здешнего мира чудилась ей царевна София Алексеевна, царица Евдокия Федоровна или иная из древних россиянок, испытавших тщету земного величия и в тиши уединения нашедших отраду своим страданиям. Сердце ее трепетало при взгляде на сих жилиц иного мира. Она остерегалась близко знакомиться с монахинями, чтоб не разрушить своего набожного очарования, избегала случаев говорить с ними о предметах жизни обыкновенной и только немногих стариц посещала в их келиях; к двум, к трем питала она душевное уважение и искреннюю дружбу. Но нигде ум, воображение и сердце ее не были так очарованы, как в одном загородном монастыре, верстах в сорока от Москвы. Посреди густого леса возвышается древнее здание, посвященное уединению и молитве; с одной стороны простирается прекрасный вид на несколько верст, внизу, под горою, течет река. Церковь монастырская, сооруженная в средние веки, мрачная и угрюмая, едва освещается скудными лампадами. Кельи инокинь устроены в стене, служившей в старину оградою монастырю, и ныне во многих местах обрушившейся. Игуменья монастыря, почтенная и умная старушка, приняла княжну и ее спутницу ласково и радушно. Пение в церкви было необыкновенно приятное и гармоническое. Надежда не могла удержать слез своих при звуках, которыми отшельницы от мира среди глухой пустыни возвысили хвалы и молитвы к богу-сердцеведцу. Умиление ее не укрылось от монахинь. Одна из них, стоявшая подле клироса, поглядывала на нее с особенным участием, радуясь, как видно, излиянию благоговейных чувств в молодой, светской девице. Надежда, заметив это внимание, вгляделась пристально в лицо ее. Монахиня была женщина не молодая, но прекрасная собою; не безусловное обречение себя вечному одиночеству, а глубокое благоговение изображалось в правильных чертах лица ее, в томных глазах, изменявших скрытой повести долголетних страданий. Благородная осанка, величественный взгляд, нежная рука, все приемы и движения обличали женщину светскую, образованную.

Обедня кончилась. Монахиня, выходя с сестрами, взглянула еще раз на княжну с ласкою и любовью. Игуменья пригласила посетительниц в свою келью, где ожидала их трапеза скудная, приправленная искренним гостеприимством и простительным в самых отшельницах любопытством узнать, что делается в свете. Гостьи удовлетворили этому желанию хозяйки и, в свою очередь, стали расспрашивать ее о житье-бытье монастырском. Игуменья подробно описала им немногие достопамятности своей обители, собственную свою жизнь в свете и в монастыре, свойства и обычаи своих стариц и белиц, жаловалась на некоторых, хвалила других. Надежда полюбопытствовала узнать, кто та прекрасная, почтенная монахиня, которая стояла подле нее в церкви.

- Это, к сожалению моему, - отвечала игуменья, - не из моих, гостья. Она приехала издалека в Москву за семейными делами; привыкнув к тишине, не могла оставаться в шумном городе и переехала к нам. Вот уже две недели, что она живет у меня, и с каждым днем я привязываюсь к ней более и более: набожная, добродетельная, скромная, умница. Зовут ее Еленою, более я о ней ничего не знаю. Несколько раз пыталась я расспросить ее, кто она такова, откуда и зачем приехала, но не могла собраться с духом: она внушает мне такое почтение ко всему существу своему, что я не могу обращаться с нею запросто, как с другою. По всему видно, что она воспитана в знатности и в богатстве, что жестокие потери и страдания заставили ее покинуть свет, но кажется, какая-то надежда на примирение с судьбою еще не совершенно ее оставила.

Словоохотливая старушка, осыпая хвалами сестру Елену, нечувствительно перешла к прежним рассказам о своих монахинях, которые составляли для нее весь мир.

После обеда повела она посетительниц своих в кельи, входила к монахиням; они разговаривали с Надеждою и ее спутницею, но молодая княжна, без ведома своего, стремилась мыслию к сестре Елене.

- Вот ее келья, - сказала вполголоса игуменья, проходя мимо двери, - но я не смею ее беспокоить.

В эту минуту дверь растворилась. Сестра Елена, послышав голос игуменьи, вышла к ним и пригласила их к себе. Надежда с каким-то неизъяснимым трепетом вошла в укромное жилище благочестия и добродетели. Елена приветствовала гостью свою голосом, который проник до глубины ее сердца - так он был нежен, приятен, выразителен.

- Я не думала принимать в этой уединенной обители таких милых гостей, сказала она.

- Ах! Если б вы знали, - с живостью отвечала Надежда, - как меня восхищает это уединение! Я выросла на чужбине, посреди людей добрых и почтенных, но не русских. Русское Отечество, русская вера, Москва, Волга - с детских лет были предметом всех моих мыслей, могу сказать, моего обожания. И теперь я увидела все это на самом деле. Теперь узнала в отечестве моем людей, с которыми желала бы породниться, если б родилась англичанкою или италиянкою. А они мне свои, родные!

Она бросилась в объятия Елены и с детскою нежностью поцеловала ей руку.

- Там, где я воспитана, - прибавила она, - это назвали бы предрассудком, суеверием; но я чувствую, знаю, уверена, что так быть должно.

- Так быть должно! - сказала Елена своим очаровательным голосом. - Чтите эти предрассудки, храните это суеверие! Берегитесь привязываться к тому, что в свете называется существенным. Всего для нас святее религия, отечество, любовь к отцу и матери.

- К матери! - воскликнула Надежда. - У меня нет матери! Я ее не видала, но нет - я ее знаю! Я ношу образ ее в моем сердце; в толпе людей ищу той, которую желала бы иметь матерью, с которою она, невиданная, незабвенная, имела сходство душевное.

- И конечно не находите? - сказала Елена.

- Не находила до нынешнего дня! - воскликнула Надежда, приникла к монахине и покрыла руки ее жаркими поцелуями.

Сестра Елена прижала ее с нежностью к груди своей.

- Милое, милое дитя! - повторяла она, лобзая ее щеки, горевшие пламенем искреннего чувства и орошенные слезами душевного восторга. - Да утешит тебя бог в твоем сиротстве!

И игуменья, и спутница княжны были тронуты этою умилительною сценою. Они пробыли у Елены несколько времени в кроткой усладительной беседе. Наконец спутница напомнила Надежде, что пора ехать в город, что отец ее может потревожиться продолжительным ее отсутствием.

- Ах, точно! - сказала Надежда, испугавшись. - Он не знает, где я. Сохрани меня бог быть причиною его беспокойства!

Елена смотрела на нее с выражением искренней любви.

- Счастлив отец такой дочери! - произнесла она протяжно.

Надежда простилась с нею, обещаясь посещать ее как можно чаще, и поспешила в город. Во всю дорогу она то говорила о сестре Елене, то задумывалась и мечтала о ней: "И эта почтенная, прекрасная женщина обречена на вечное затворничество! И свет не знает, каким сокровищем обладал в ней!" Спутница заметила, что Елена не пострижена, что она еще не вовсе отреклась от мира.

Приехав домой, Надежда с радостью узнала, что отец ее еще не возвращался домой, следственно, не мог обеспокоиться ее продолжительным отсутствием. Он к вечеру приехал и был встречен приветом милой дочери. Кемский сел у окна, посадил дочь свою себе на колени и с сердечным наслаждением слушал ее рассказы о сестре Елене.

- Ах! Какое прекрасное существо! - сказала Надежда с восторгом. - Такою я воображаю свою маменьку!

Князь поцеловал дочь свою, обратил взоры в окно и вдруг задумался. Что-то грустное, страшное мелькало у него в глазах. Надежда испугалась, смотрела на него пристально, не смея спросить о причине внезапной его задумчивости. Он встал; не говоря ни слова, вышел из комнаты в сени, с крыльца на улицу... Надежда последовала за ним с трепетом и остановилась в воротах.

Что сделалось с князем? В ту минуту, как Надежда с беспечностью юных лет тронула самую нежную струну его сердца и звук ее глубоко отозвался в душе его, он выглянул в окно на улицу. Что-то знакомое, давно виданное проснулось в душе его. Он стал всматриваться и увидел, что находится в прежнем жилище своих родителей, что сидит у окна, которое с младенческим любопытством отворил в страшное время чумы, что насупротив этого окна дом с балконом, с которого бросилась на мертвое тело черная женщина. Он встал в раздумье и, сам не зная зачем, вышел на улицу, подошел к дому с балконом и смотрел вверх; только балкон, в младенчестве казавшийся ему высоким, теперь представился гораздо ниже. Балюстрада была снята...

Вдруг растворились двери на балконе. В них появилась женщина в черном платье, взглянула на Кемского и бросилась к нему с громким криком.

Он подхватил ее, взглянул ей в лицо.

В его объятиях лежала Наташа!

С.-Петербург, октябрь 1799

Несколько недель не получали в Петербурге никаких известий из армии нашей: оставив Италию, она двинулась в ущелья Альпийских гор и там боролась с враждебными людьми и стихиями. В это время обнародован был список офицеров, раненных и убитых в разных сражениях знаменитой кампании. В числе последних был князь Кемский. Иван Егорович фон Драк, прочитав список в газетах, приказал навязать флер на шляпу, на эфес шпаги и на левый рукав своего мундира и в траурной форме явился к Алевтине Михайловне за приказаниями.

- Это что? - вскричала она в радостном изумлении.

- К общему сожалению, - начал Иван Егорович, - в цвете лет, храбрый защитник отечества (на этом слове риторика его споткнулась)... то есть отечества-с, - мямлил он в замешательстве.

- Договаривай! - кричала Алевтина. - Братец, что ли?

- Точно так-с! Жребий войны-с...

- Убит?

- Именно-с! - произнес он протяжно.

- Счастливец! - тихо прошептала Алевтина, опустив взоры и выдавливая из глаз слезы. - Желание его свершилось: он пал на поле брани! Мир его праху!

- Еду к княгине-с, - продолжал фон Драк, - к ее сиятельству-с, известить ее-с, что отечество-с...

- Что ты! Что ты! - закричала Алевтина. - Да ты убьешь ее бедную! Такое ли время, чтоб пугать ее? Несчастная! Предоставь это мне! Ее должно поберечь, приготовить. А то и бог знает что злые люди скажут.

Иван Егорович должен был снять траур и предоставить своей почтенной супруге исполнение печального родственного долга. Алевтина приняла все средства, чтоб жестокий удар нанесен был со всею силою и тяжестью. Княгиню, несколько недель не получавшую писем, известила она о приятной новости: один знакомый ей человек получил из армии письмо от своего сына, и в этом письме сказано, что князь Алексей Федорович, слава богу, жив и здоров, что он представлен к мальтийскому кресту и не пишет, вероятно, по той причине, что его послали в командировку. Это письмо было отправлено вечером, а на другой день утром Алевтина послала записку, в которой просила у княгини позволения приехать к ней за важным делом. Наташа, восхищенная радостною вестью с вечера, провела ночь в тихом сне, расцвеченном усладительными мечтами, и встала поутру счастливая, оживленная любовью и надеждою. Прочитав записку Алевтины, она вообразила, что ее ожидает еще какое-нибудь приятное известие, что, может быть, хотят ее уведомить о скором приезде мужа; поспешно оделась и отправилась к ней сама. Пошли доложить о ее приезде; она вошла в гостиную и, увидев на столе разложенные в порядке газеты, бросилась к ним, схватила первый лист, начала читать, вдруг закричала и лишилась чувств.

⇐ Предыдущая 15 16 17 18 19 20 212223 24 Следующая ⇒