Предисловие 4 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 22 из 55Следующая ⇒

16 «Мой сын, посередине этих скал, –

Так начал он, – лежат, как три ступени,

Три круга, меньше тех, что ты видал.[124]

19 Во всех толпятся проклятые тени;

Чтобы потом лишь посмотреть на них,

Узнай их грех и образ их мучений.

22 В неправде, вредоносной для других,

Цель всякой злобы, небу неугодной;

Обман и сила – вот орудья злых.

25 Обман, порок, лишь человеку сродный,

Гнусней Творцу; он заполняет дно

И пыткою казнится безысходной.

28 Насилье в первый круг заключено,

Который на три пояса дробится,

Затем что видом тройственно оно,

31 Творцу, себе и ближнему чинится

Насилье, им самим и их вещам,

Как ты, внимая, можешь убедиться.

34 Насилье ближний терпит или сам,

Чрез смерть и раны, или подвергаясь

Пожарам, притесненьям, грабежам.

37 Убийцы, те, кто ранит, озлобляясь,

Громилы и разбойники идут

Во внешний пояс, в нем распределяясь.

40 Иные сами смерть себе несут

И своему добру; зато так больно

Себя же в среднем поясе клянут

43 Те, кто ваш мир отринул своевольно,

Кто возлюбил игру и мотовство

И плакал там, где мог бы жить привольно.

46 Насильем оскорбляют божество,

Хуля его и сердцем отрицая,

Презрев любовь Творца и естество.

49 За это пояс, вьющийся вдоль края,

Клеймит огнем Каорсу и Содом[125]

И тех, кто ропщет, бога отвергая.

52 Обман, который всем сердцам знаком,

Приносит вред и тем, кто доверяет,

И тем, кто не доверился ни в чем.

55 Последний способ связь любви ломает,

Но только лишь естественную связь;

И казнь второго круга тех терзает,

58 Кто лицемерит, льстит, берет таясь,

Волшбу, подлог, торг должностью церковной,

Мздоимцев, сведен и другую грязь.

61 А первый способ, разрушая кровный

Союз любви, вдобавок не щадит

Союз доверья, высший и духовный.

64 И самый малый круг, в котором Дит[126]

Воздвиг престол и где ядро вселенной,

Предавшего навеки поглотит».

67 И я: «Учитель, в речи совершенной

Ты образ бездны предо мной явил

И рассказал, кто в ней томится пленный.[127]

70 Но молви: те, кого объемлет ил,

И хлещет дождь, и мечет вихрь ненастный,

И те, что спорят из последних сил,

73 Зачем они не в этот город красный

Заключены, когда их проклял бог?

А если нет, зачем они несчастны?»

76 И он сказал на это: «Как ты мог

Так отступить от здравого сужденья?

И где твой ум блуждает без дорог?

79 Ужели ты не помнишь изреченья

Из Этики, что пагубней всего

Три ненавистных небесам влеченья:

82 Несдержность, злоба, буйное скотство?

И что несдержность – меньший грех пред богом

И он не так карает за него?

85 Обдумав это в размышленьи строгом

И вспомнив тех, чье место вне стены

И кто наказан за ее порогом,

88 Поймешь, зачем они отделены

От этих злых и почему их муки

Божественным судом облегчены».

91 «О свет, которым зорок близорукий,

Ты учишь так, что я готов любить

Неведенье не менее науки.

94 Вернись, – сказал я, – чтобы разъяснить,

В чем ростовщик чернит своим пороком

Любовь Творца; распутай эту нить».

97 И он: «Для тех, кто дорожит уроком,

Не раз философ[128] повторил слова,

Что естеству являются истоком

100 Премудрость и искусство божества.

И в Физике[129] прочтешь, и не в исходе,

А только лишь перелистав едва:

103 Искусство смертных следует природе,

Как ученик ее, за пядью пядь;

Оно есть божий внук, в известном роде.

106 Им и природой, как ты должен знать

Из книги Бытия, господне слово

Велело людям жить и процветать.

109 А ростовщик, сойдя с пути благого,

И самою природой пренебрег,

И спутником ее[130], ища другого.

112 Но нам пора; прошел немалый срок;

Блеснули Рыбы над чертой востока,

И Воз уже совсем над Кавром лег,[131]

115 А к спуску нам идти еще далеко».

Песнь двенадцатая[132]

1 Был грозен срыв, откуда надо было

Спускаться вниз, и зрелище являл,

Которое любого бы смутило.

4 Как ниже Тренто видится обвал,

Обрушенный на Адиче когда‑то

Землетрясеньем иль паденьем скал,[133]

7 И каменная круча так щербата,

Что для идущих сверху поселян

Как бы тропинкой служат глыбы ската,

10 Таков был облик этих мрачных стран;

А на краю, над сходом к бездне новой,

Раскинувшись, лежал позор критян,[134]

13 Зачатый древле мнимою коровой.

Завидев нас, он сам себя терзать

Зубами начал в злобе бестолковой.

16 Мудрец ему: «Ты бесишься опять?

Ты думаешь, я здесь с Афинским дуком,[135]

Который приходил тебя заклать?

19 Посторонись, скот! Хитростным наукам

Твоей сестрой мой спутник не учен;

Он только соглядатай вашим мукам».

22 Как бык, секирой насмерть поражен,

Рвет свой аркан, но к бегу неспособен

И только скачет, болью оглушен,

25 Так Минотавр метался, дик и злобен;

И зоркий вождь мне крикнул: «Вниз беги!

Пока он в гневе, миг как раз удобен».

28 Мы под уклон направили шаги,

И часто камень угрожал обвалом

Под новой тяжестью моей ноги.

31 Я шел в раздумье. «Ты дивишься скалам,

Где этот лютый зверь не тронул нас? –

Промолвил вождь по размышленье малом. –

34 Так знай же, что, когда я прошлый раз[136]

Шел нижним Адом в сумрак сокровенный,

Здесь не лежали глыбы, как сейчас.

37 Но перед тем, как в первый круг геенны

Явился тот, кто стольких в небо взял,

Которые у Дита были пленны,

40 Так мощно дрогнул пасмурный провал,[137]

Что я подумал – мир любовь объяла,[138]

Которая, как некто полагал,

43 Его и прежде в хаос обращала;

Тогда и этот рушился утес,

И не одна кой‑где скала упала.

46 Но посмотри: вот, окаймив откос,

Течет поток кровавый[139], сожигая

Тех, кто насилье ближнему нанес».

49 О гнев безумный, о корысть слепая,

Вы мучите наш краткий век земной

И в вечности томите, истязая!

52 Я видел ров, изогнутый дугой

И всю равнину обходящий кругом,

Как это мне поведал спутник мой;

55 Меж ним и кручей мчались друг за другом

Кентавры, как, бывало, на земле,

Гоняя зверя, мчались вольным лугом.

58 Все стали, нас приметив на скале,

А трое подскакали ближе к краю,

Готовя лук и выбрав по стреле.

61 Один из них, опередивший стаю,

Кричал: «Кто вас послал на этот след?

Скажите с места, или я стреляю».

64 Учитель мой промолвил: «Мы ответ

Дадим Хирону[140], под его защитой.

Ты был всегда горяч, себе во вред».

67 И, тронув плащ мой: «Это Несс, убитый

За Деяниру, гнев предсмертный свой

Запечатлевший местью знаменитой.[141]

70 Тот, средний, со склоненной головой, –

Хирон, Ахиллов пестун величавый;

А третий – Фол[142], с душою грозовой.

73 Их толпы вдоль реки снуют облавой,

Стреляя в тех, кто, по своим грехам,

Всплывет не в меру из волны кровавой».

76 Мы подошли к проворным скакунам;

Хирон, браздой стрелы раздвинув клубы

Густых усов, пригладил их к щекам

79 И, опростав свои большие губы,

Сказал другим: «Вон тот, второй, пришлец,

Когда идет, шевелит камень грубый;

82 Так не ступает ни один мертвец».

Мой добрый вождь, к его приблизясь груди,

Где две природы[143] сочетал стрелец,

85 Сказал: «Он жив, как все живые люди;

Я – вождь его сквозь сумрачный простор;

Он следует нужде, а не причуде.

88 А та[144], чей я свершаю приговор,

Сходя ко мне, прервала аллилуйя;

Я сам не грешный дух, и он не вор.

91 Верховной волей в страшный путь иду я.

Так пусть же с нами двинется в поход

Один из вас, дорогу указуя,

94 И этого на круп к себе возьмет

И переправит в месте неглубоком;

Ведь он не тень, что в воздухе плывет».

97 Хирон направо обратился боком

И молвил Нессу: «Будь проводником;

Других гони, коль встретишь ненароком».

100 Вдоль берега, над алым кипятком,

Вожатый нас повел без прекословий.

Был страшен крик варившихся живьем.

103 Я видел погрузившихся по брови.

Кентавр сказал: «Здесь не один тиран,

Который жаждал золота и крови:

106 Все, кто насильем осквернил свой сан.

Здесь Александр[145] и Дионисий[146] лютый,

Сицилии нанесший много ран;

109 Вот этот, с черной шерстью, – пресловутый

Граф Адзолино[147]; светлый, рядом с ним, –

Обиццо д'Эсте[148], тот, что в мире смуты

112 Родимым сыном истреблен своим».

Поняв мой взгляд, вождь молвил, благосклонный:

«Здесь он да будет первым, я – вторым».[149]

115 Потом мы подошли к неотдаленной

Толпе людей, где каждый был покрыт

По горло этой влагой раскаленной.

118 Мы видели – один вдали стоит.

Несс молвил: «Он пронзил под божьей сенью[150]

То сердце, что над Темзой кровь точит».

121 Потом я видел, ниже по теченью,

Других, являвших плечи, грудь, живот;

Иной из них мне был знакомой тенью.

124 За пядью пядь, спадал волноворот,

И под конец он обжигал лишь ноги;

И здесь мы реку пересекли вброд.

127 «Как до сих пор, всю эту часть дороги, –

Сказал кентавр, – мелеет кипяток,

Так, дальше, снова под уклон отлогий

130 Уходит дно, и пучится поток,

И, полный круг смыкая там, где стонет

Толпа тиранов, он опять глубок.

133 Там под небесным гневом выю клонит

И Аттила[151], когда‑то бич земли,

И Пирр[152], и Секст[153]; там мука слезы гонит,

136 И вечным плачем лица обожгли

Риньер де'Пацци[154] и Риньер Корнето[155],

Которые такой разбой вели».

139 Тут он помчался вспять и скрылся где‑то.

Песнь тринадцатая[156]

1 Еще кентавр не пересек потока,

Как мы вступили в одичалый лес,

Где ни тропы не находило око.

4 Там бурых листьев сумрачен навес,

Там вьется в узел каждый сук ползущий,

Там нет плодов, и яд в шипах древес.

7 Такой унылой и дремучей пущи

От Чечины и до Корнето нет,[157]

Приют зверью пустынному дающей.

10 Там гнезда гарпий[158], их поганый след,

Тех, что троян, закинутых кочевьем,

Прогнали со Строфад предвестьем бед.

13 С широкими крылами, с ликом девьим,

Когтистые, с пернатым животом,

Они тоскливо кличут по деревьям.

16 «Пред тем, как дальше мы с тобой пойдем, –

Так начал мой учитель, наставляя, –

Знай, что сейчас мы в поясе втором,

19 А там, за ним, пустыня огневая.

Здесь ты увидишь то, – добавил он, –

Чему бы не поверил, мне внимая».

22 Я отовсюду слышал громкий стон,

Но никого окрест не появлялось;

И я остановился, изумлен.

25 Учителю, мне кажется, казалось,

Что мне казалось, будто это крик

Толпы какой‑то, что в кустах скрывалась.

28 И мне сказал мой мудрый проводник:

«Тебе любую ветвь сломать довольно,

Чтоб домысел твой рухнул в тот же миг».

31 Тогда я руку протянул невольно

К терновнику и отломил сучок;

И ствол воскликнул: «Не ломай, мне больно!»

34 В надломе кровью потемнел росток

И снова крикнул: «Прекрати мученья!

Ужели дух твой до того жесток?

37 Мы были люди, а теперь растенья.

И к душам гадов было бы грешно

Выказывать так мало сожаленья».

40 И как с конца палимое бревно

От тока ветра и его накала

В другом конце трещит и слез полно,

43 Так раненое древо источало

Слова и кровь; я в ужасе затих,

И наземь ветвь из рук моих упала.

46 «Когда б он знал, что на путях своих, –

Ответил вождь мой жалобному звуку, –

Он встретит то, о чем вещал мой стих,[159]

49 О бедный дух, он не простер бы руку.

Но чтоб он мог чудесное познать,

Тебя со скорбью я обрек на муку.

52 Скажи ему, кто ты; дабы воздать

Тебе добром, он о тебе вспомянет

В земном краю, куда взойдет опять».

55 И древо: «Твой призыв меня так манит,

Что не могу внимать ему, молча;

И пусть не в тягость вам рассказ мой станет.

58 Я тот[160], кто оба сберегал ключа[161]

От сердца Федерика и вращал их

К затвору и к отвору, не звуча,

61 Хранитель тайн его, больших и малых.

Неся мой долг, который мне был свят,

Я не щадил ни сна, ни сил усталых.

64 Развратница[162], от кесарских палат

Не отводящая очей тлетворных,

Чума народов и дворцовый яд,

67 Так воспалила на меня придворных,

Что Август[163], их пыланьем воспылав,

Низверг мой блеск в пучину бедствий черных

70 Смятенный дух мой, вознегодовав,

Замыслил смертью помешать злословью,

И правый стал перед собой неправ.[164]

73 Моих корней клянусь ужасной кровью,

Я жил и умер, свой обет храня,

И господину я служил любовью!

76 И тот из вас, кто выйдет к свету дня,

Пусть честь мою излечит от извета,

Которым зависть ранила меня!»

79 «Он смолк, – услышал я из уст поэта. –

Заговори с ним, – время не ушло, –

Когда ты ждешь на что‑нибудь ответа».

82 «Спроси его что хочешь, что б могло

Быть мне полезным, – молвил я, смущенный. –

Я не решусь; мне слишком тяжело».

85 «Вот этот, – начал спутник благосклонный, –

Готов свершить тобой просимый труд.

А ты, о дух, в темницу заточенный,

88 Поведай нам, как душу в плен берут

Узлы ветвей; поведай, если можно,

Выходят ли когда из этих пут».

91 Тут ствол дохнул огромно и тревожно,

И в этом вздохе слову был исход:

«Ответ вам будет дан немногосложно.

94 Когда душа, ожесточась, порвет

Самоуправно оболочку тела,

Минос[165] ее в седьмую бездну шлет.

97 Ей не дается точного предела;

Упав в лесу, как малое зерно,

Она растет, где ей судьба велела.

100 Зерно в побег и в ствол превращено;

И гарпии, кормясь его листами,

Боль создают и боли той окно.[166]

103 Пойдем и мы за нашими телами,[167]

Но их мы не наденем в Судный день:

Не наше то, что сбросили мы сами.[168]

106 Мы их притащим в сумрачную сень,

И плоть повиснет на кусте колючем,

Где спит ее безжалостная тень».

109 Мы думали, что ствол, тоскою мучим,

Еще и дальше говорить готов,

Но услыхали шум в лесу дремучем,

112 Как на облаве внемлет зверолов,

Что мчится вепрь и вслед за ним борзые,

И слышит хруст растоптанных кустов.

115 И вот бегут[169], левее нас, нагие,

Истерзанные двое, меж ветвей,

Ломая грудью заросли тугие.

118 Передний[170]: «Смерть, ко мне, ко мне скорей!»

Другой[171], который не отстать старался,

Кричал: «Сегодня, Лано, ты быстрей,

121 Чем был, когда у Топпо подвизался!»

Он, задыхаясь, посмотрел вокруг,

Свалился в куст и в груду с ним смешался.

124 А сзади лес был полон черных сук,

Голодных и бегущих без оглядки,

Как гончие, когда их спустят вдруг.

127 В упавшего, всей силой жадной хватки,

Они впились зубами на лету

И растащили бедные остатки.

130 Мой проводник повел меня к кусту;

А тот, в крови, оплакивал, стеная,

Своих поломов горькую тщету:

133 «О Джакомо да Сант‑Андреа! Злая

Была затея защищаться мной!

Я ль виноват, что жизнь твоя дурная?»

136 Остановясь над ним, наставник мой

Промолвил: «Кем ты был, сквозь эти раны

Струящий с кровью скорбный голос свой?»

139 И он в ответ: «О души, в эти страны

Пришедшие сквозь вековую тьму,

Чтоб видеть в прахе мой покров раздранный,

142 Сгребите листья к терну моему!

Мой город[172] – тот, где ради Иоанна

Забыт былой заступник; потому

145 Его искусство мстит нам неустанно;

И если бы поднесь у Арнских вод[173]

Его частица не была сохранна,

148 То строившие сызнова оплот

На Аттиловом грозном пепелище –

Напрасно утруждали бы народ.

151 Я сам себя казнил в моем жилище»[174].

Песнь четырнадцатая[175]

1 Объят печалью о местах, мне милых,

Я подобрал опавшие листы

И обессиленному возвратил их.

4 Пройдя сквозь лес, мы вышли у черты,

Где третий пояс лег внутри второго

И гневный суд вершится с высоты.

7 Дабы явить, что взору было ново,

Скажу, что нам, огромной пеленой,

Открылась степь, где нет ростка живого.

10 Злосчастный лес ее обвил каймой,[176]

Как он и сам обвит рекой горючей;

Мы стали с краю, я и спутник мой.

13 Вся даль была сплошной песок сыпучий,

Как тот, который попирал Катон[177],

Из края в край пройдя равниной жгучей.

16 О божья месть, как тяжко устрашен

Быть должен тот, кто прочитает ныне,

На что мой взгляд был въяве устремлен!

19 Я видел толпы голых душ в пустыне:

Все плакали, в терзанье вековом,

Но разной обреченные судьбине.

22 Кто был повержен навзничь, вверх лицом,[178]

Кто, съежившись, сидел на почве пыльной,

А кто сновал без устали кругом.

25 Разряд шагавших самый был обильный;

Лежавших я всех меньше насчитал,

Но вопль их скорбных уст был самый сильный.

28 А над пустыней медленно спадал

Дождь пламени, широкими платками,

Как снег в безветрии нагорных скал.

31 Как Александр[179], под знойными лучами

Сквозь Индию ведя свои полки,

Настигнут был падучими огнями

34 И приказал, чтобы его стрелки

Усерднее топтали землю, зная,

Что порознь легче гаснут языки, –

37 Так опускалась вьюга огневая;

И прах пылал, как под огнивом трут,

Мучения казнимых удвояя.

40 И я смотрел, как вечный пляс ведут

Худые руки, стряхивая с тела

То здесь, то там огнепалящий зуд.

43 Я начал: «Ты, чья сила одолела

Все, кроме бесов, коими закрыт

Нам доступ был у грозного предела,[180]

46 Кто это, рослый, хмуро так лежит,[181]

Презрев пожар, палящий отовсюду?

Его и дождь, я вижу, не мягчит».

49 А тот, поняв, что я дивлюсь, как чуду,

Его гордыне, отвечал, крича:

«Каким я жил, таким и в смерти буду!

52 Пускай Зевес замучит ковача,[182]

Из чьей руки он взял перун железный,

Чтоб в смертный день меня сразить сплеча,

55 Или пускай работой бесполезной

Всех в Монджибельской кузне[183] надорвет,

Вопя: «Спасай, спасай. Вулкан любезный!»,

58 Как он над Флегрой[184] возглашал с высот,

И пусть меня громит грозой всечасной, –

Веселой мести он не обретет!»

61 Тогда мой вождь воскликнул с силой страстной,

Какой я в нем не слышал никогда:

«О Капаней, в гордыне неугасной –

64 Твоя наитягчайшая беда:

Ты сам себя, в неистовстве великом,

Казнишь жесточе всякого суда».

67 И молвил мне, с уже спокойным ликом:

«Он был один из тех семи царей,

Что осаждали Фивы; в буйстве диком,

70 Гнушался богом – и не стал смирней;

Как я ему сказал, он по заслугам

Украшен славой дерзостных речей.

73 Теперь идем, как прежде, друг за другом;

Но не касайся жгучего песка,

А обходи, держась опушки, кругом».

76 В безмолвье мы дошли до ручейка,

Спешащего из леса быстрым током,

Чья алость мне и до сих пор жутка.

79 Как Буликаме[185] убегает стоком,

В котором воду грешницы берут,

Так нистекал и он в песке глубоком.

82 Закраины, что по бокам идут,

И дно его, и склоны – камнем стали;

Я понял, что дорога наша – тут.

85 «Среди всего, что мы с тобой видали

С тех самых пор, как перешли порог,

Открытый всем входящим, ты едва ли

88 Чудеснее что‑либо встретить мог,

Чем эта речка, силой испаренья

Смиряющая всякий огонек».

91 Так молвил вождь; взыскуя поученья,

Я попросил, чтоб, голоду вослед,

Он мне и пищу дал для утоленья.

94 «В средине моря, – молвил он в ответ, –

Есть ветхий край, носящий имя Крита,

Под чьим владыкой был безгрешен свет.[186]

97 Меж прочих гор там Ида знаменита;

Когда‑то влагой и листвой блестя,

Теперь она пустынна и забыта.

100 Ей Рея вверила свое дитя,[187]

Ища ему приюта и опеки

И плачущего шумом защитя.

103 В горе стоит великий старец[188] некий;

Он к Дамиате обращен спиной

И к Риму, как к зерцалу, поднял веки.

106 Он золотой сияет головой,

А грудь и руки – серебро литое,

И дальше – медь, дотуда, где раздвои;

109 Затем – железо донизу простое,

Но глиняная правая плюсна,

И он на ней почил, как на устое.

112 Вся плоть, от шеи вниз, рассечена,

И капли слез сквозь трещины струятся,

И дно пещеры гложет их волна.[189]

115 В подземной глубине из них родятся

И Ахерон, и Стикс, и Флегетон;

Потом они сквозь этот сток стремятся,

118 Чтоб там, внизу, последний минув склон,

Создать Коцит; но умолчу про это;

Ты вскоре сам увидишь тот затон».

121 Я молвил: «Если из земного света

Досюда эта речка дотекла,

Зачем она от нас таилась где‑то?»

124 И он: «Вся эта впадина[190] кругла;

Хотя и шел ты многими тропами

Все влево, опускаясь в глубь жерла,

127 Но полный круг еще не пройден нами;

И если случай новое принес,

То не дивись смущенными очами».

130 «А Лета где? – вновь задал я вопрос. –

Где Флегетон? Ее ты не отметил,

А тот, ты говоришь, возник из слез».

133 «Ты правильно спросил, – мой вождь ответил.

Но в клокотаньи этих алых вод[191]

Одну разгадку ты воочью встретил.

136 Придешь и к Лете, но она течет

Там, где душа восходит к омовенью,

Когда вина избытая спадет».

139 Потом сказал: «Теперь мы с этой сенью[192]

Простимся; следуй мне и след храни:

Тропа идет вдоль русла, по теченью,

142 Где влажный воздух гасит все огни».

Песнь пятнадцатая[193]

1 Вот мы идем вдоль каменного края;

А над ручьем обильный пар встает,

От пламени плотину избавляя.

4 Как у фламандцев выстроен оплот[194]

Меж Бруджей и Гвидзантом, чтоб заране

Предотвратить напор могучих вод,

7 И как вдоль Бренты строят падуане,

Чтоб замок и посад был защищен,

Пока не дышит зной на Кьярентане,[195]

10 Так сделаны и эти, с двух сторон,

Хоть и не столь высоко и широко

Их создал мастер, кто бы ни был он.

13 Уже от рощи были мы далеко,

И сколько б я ни обращался раз,

Я к ней напрасно устремлял бы око.

16 Навстречу нам шли тени и на нас

Смотрели снизу, глаз сощуря в щелку,

Как в новолунье люди, в поздний час,

19 Друг друга озирают втихомолку;

И каждый бровью пристально повел,

Как старый швец, вдевая нить в иголку.

22 Одним из тех, кто, так взирая, шел,

Я был опознан. Вскрикнув: «Что за диво!»

Он ухватил меня за мой подол.

25 Я в опаленный лик взглянул пытливо,

Когда рукой он взялся за кайму,

И темный образ явственно и живо

28 Себя открыл рассудку моему;

Склонясь к лицу, где пламень выжег пятна:

«Вы, сэр Брунетто[196]?» – молвил я ему.

31 И он: «Мой сын, тебе не неприятно,

Чтобы, покинув остальных, с тобой

Латино чуточку прошел обратно?»

34 Я отвечал: «Прошу вас всей душой;

А то, хотите, я присяду с вами,

Когда на то согласен спутник мой».

37 И он: «Мой сын, кто из казнимых с нами

Помедлит миг, потом лежит сто лет,

Не шевелясь, бичуемый огнями.

40 Ступай вперед; я – низом, вам вослед;

Потом вернусь к дружине, вопиющей

О вечности своих великих бед».

43 Я не посмел идти равниной жгущей

Бок о бок с ним; но головой поник,

Как человек, почтительно идущий.

46 Он начал: «Что за рок тебя подвиг

Спуститься раньше смерти в царство это?

И кто, скажи мне, этот проводник?»

⇐ Предыдущая 17 18 19 20 212223 24 25 26 Следующая ⇒