(повесть, 2 часть)

⇐ ПредыдущаяСтр 6 из 6

- Ну, здравствуй, жена. Вот и муж твой возвратился.

- Паша, Пашенька! Родной мой, - Тая бросилась на шею мужу…

- Надо детей позвать, а то мы так увлеклись, что забыли обо всем на свете, - спохватился Павел.

- Давай, Паша, умывайся и за стол. Соня, Паша, идите домой, - позвала Тая детей в открытое окно.

- Мама, я кушать хочу. Папка, Шонька баню иштопила, - доложил маленький Паша.

При появлении сына Тая смутилась. Внимательно посмотрела на мужа.

- Упрекать станешь? – спросила она у Павла.

- Не стану. Давай договоримся раз и навсегда: ты – моя жена, а стало быть, Пашка – мой сын.

- Паша, любимый мой, если бы ты меня оставил, я бы умерла! – призналась Тая.

- В таком теле не умрешь на этой неделе, - пошутил Павел, - лучше пойдем, женушка, в баньку, а то сколько годочков вместе в бане не мылись.

- А ты думал, я тебя одного отпущу?!- рассмеялась Тая, - ведь и я соскучилась по тебе, Пашенька, нет сил никаких, столько дней разлуки пришлось пережить.

- И еще, Таюшка, придется, но ненадолго. Не, горюй, моя хорошая. Ты же офицерская жена. Обоснуюсь на новом месте, и вы ко мне. А сейчас там все разрушено, не станете же вы жить в палатке.

- Не успел приехать, уже уезжать собираешься?! И за что мне вместо счастья посылаются такие испытания?

- Тая, сейчас такое время, и трудно не одним нам. Кому-то значительно сложней.

- Знаю, Пашенька, все понимаю. Смирюсь, – грустно улыбнулась Тая, - вот, Соня, папа наш опять нас покидает, - пожаловалась она дочери.

- А ты, мамочка, чего хотела? Как будто первый раз. Но не навсегда же?! – Соня села рядом с отцом и обняла его, - папа, мне так много хочется тебе рассказать. Пойдем на крыльцо посекретничаем.

- А мне очень хочется узнать.

Они вышли во двор, где ярко светило солнце и припекало уже по-полуденному.

- Ты совсем взрослая стала, - начал Павел, - такая умная и красивая девушка. Жаль, что я не видел, как ты росла, не знал, о чем думала, мечтала. Но вижу, что стержень в тебе крепкий, доченька.

- Спасибо, папочка! Беру пример с вас, мои дорогие. Прежде чем что-то сделать, думаю: а как бы вы поступили на моем месте.

- Молодчина. И с мамой вы как подруги. Полное доверие.

- Не всегда. Были и обиды, и недоверие, но всегда заканчивалось полным примирением обеих сторон, - пошутила Соня.

- В споре рождается истина. И лучше выяснить все, чем потом жить с недоверием и обидой. Жизнь – штука сложная, и чем взрослей человек, тем и проблемы становятся сложнее. Соня, а с Юрой Новоселовым ты переписываешься?

- Да, папа, но это так, ничего не значащая переписка, дружеская, - смутилась девушка.

- А я думал, что у тебя все серьезно. По крайней мере, с Юриной стороны очень серьезно. Если, дочь, ты ничего не испытываешь к парню – не морочь ему голову, - строго приказал отец. – Такими вещами не шутят. Ему нужна верная, надежная спутница, подруга, любовь, а не хиханьки-хаханьки.

- Да, я и сама не знаю, папа, - снова смутилась Соня, - вроде Юра мне нравится, а любовь это или увлечение, я еще не знаю…

- Прости, дочка, старого дурака. Я сужу со своей колокольни, - отец обнял и поцеловал дочь, - солнышко ты мое ясное!

- Папа, а я теперь крещеная, - неожиданно призналась Соня. – Как ты оцениваешь мой поступок? Ношу комсомольский значок и крестик на шее, - Соня расстегнула верхнюю пуговицу на кофточке и показала отцу, - вот мой Ангел-хранитель. Осуждаешь? Только честно.

Отец достал портсигар и закурил.

- Сколько же вам досталось за эти годы?!

- Много, папочка. Я думала, что Боженька скорей услышит мои просьбы, если я окрещусь. Не хотела верить, что тебя нет на белом свете. И еще не хотела, чтобы ты попал в плен, где унижают и издеваются. Священник отец Димитрий – наш с мамой друг. Умный и добрый, все понимает и всем, чем может, помогает. Крещение, конечно, было тайное, - Соня сильно волновалась, вспоминая свою жизнь без отца. – Когда мы сюда приехали, почти два года жили в Солдаткино, это в четырех километрах отсюда. Там познакомились с Первушиными. Какие замечательные люди! Они нам давали еду, одежду. А мы уже не верили, что когда-то попадем в тепло, уснем в нормальной постели. По дороге все вещи потеряли. Вспоминать не хочется…

- Мама к подруге заезжала? – поинтересовался отец.

- Да, мы там хорошо отдохнули, а все несчастья начались в дороге. Хорошо еще, что все закончилось благополучно.

- Поехали бы сразу к бабушке с дедушкой, и все было бы хорошо. Но мама – упрямая женщина.

- Ну, кто же знал, папочка! Твои подарки она обменяла на еду и одежду. Все ушло, маме было жаль с ними расставаться. Поехали в начале лета, а сюда приехали зимой. По дороге еще к нам пристали девочка Валя-москвичка и мальчик Ванечка, трех лет. Их родители отыскали не без маминой помощи.

- Мама у нас – молодец! – похвалил Павел.

- Папа, а если честно-пречестно, ты на маму не сердишься, не станешь упрекать?

- Нет, Соня, не стану. Она не виновата, а мы любим друг друга. Я ведь тоже, дочь, не без греха…

- Папа, завтра большой православный праздник, день святых Петра и Павла. А у нас ведь два Павла: ты большой, а Пашка маленький. Мы с мамой пойдем в церковь, а ты? - Соня внимательно взглянула на отца.

- А почему я должен отказываться от семейной традиции, отрываться, так сказать, от коллектива? Обязательно пойду. Чтобы немцы не вошли в Москву, сам маршал облетал на самолете вокруг столицы с иконой Богородицы.

Соня, услышав ответ отца, вскочила, побежала в дом и радостно закричала:

- Мама, папа завтра с нами идет в храм!

Виталий, Оля и Верочка еще долго смотрели вслед улетающему самолету. Потом все направились в деревню, а за ними бежала толпа ребятишек. Проходя мимо своего родного дома, Виталий остановился:

- Оля, давай зайдем, я так стосковался по своему дому.

Виталий заглядывал в кладовки и чуланы, как будто что-то искал, гладил косяки, посмотрел рамки фотографий на стене.

- Здорово, батя, - и погладил ладонью по лицу отца. Тот приветливо улыбался сыну с портрета, - а мама, наверное, совсем стала старенькой? Так хочется ее увидеть. Завтра сходим, Оля?

- Конечно! Завтра большой православный праздник. Твоя мама всю войну из храма не выходила. Вымолила у Господа: Григорий с сыновьями возвратились и ты, Виталий. А так мама твоя ничего здоровьем, - Оля рассказывала мужу, а сама все смотрела на него, - счастье-то какое, милый, мы столько не виделись. – И Оля вновь прижалась к мужу. – Как же я по тебе скучала!

- Все позади, радость моя! – Виталий привлек к себе жену.

Утром все отправились в Михалкино. Поехали Водопьяновы, Наталья с Матвеем и Виталий с Олей и Верочкой.

- Давно они вернулись? – кивнул Виталий в сторону Водопьяновых. – Хватили лиха, видать.

- Года два. Вернулись такие слабые, особенно бабушка. Но мама хлопочет над ними день и ночь. Сейчас поотошли, - рассказывала Оля, прижимаясь к мужу. Они шли за телегой, на которой ехали дед с бабушкой и родители с Верочкой. Виталий с Олей часто замедляли шаги и, отставая от телеги, жарко целовались.

В церкви было многолюдно. Нарядные и веселые - те, кто дождался своих родных и близких, радость ведь не скроешь. Хмурые и одетые в темное – те, кто принес к Богу свою скорбь и надежду на облегчение. Должен же Господь послать утешение. Ведь он всемилостив и не посылает своим чадам больше, чем человек сумеет преодолеть. Молились все: и стар, и млад. Малыши цеплялись за материнские и бабушкины подолы и больше глазели по сторонам. Они еще не понимали до конца происходящего ни внутри храма, ни за его пределами. Подростки же, принимавшие участие во всех взрослых делах и познавшие почем фунт лиха, выглядели скорбно. Они были лишены детства. Война с младенчества швырнула их во взрослую, нелегкую жизнь. Они с опаской поглядывали на старших, а чаще опускали глаза.

Авдотья хлопотала у подсвечников. Она старательно зажигала свечи, тряпочкой вытирала образа. Часто крестилась. Виталий давно наблюдал за матерью. Он стоял у входа в церковь, а Ольга с Натальей ушли вперед. Водопьяновы и Матвей стоял около скамьи, куда села Мария и Верочка. У Виталия на глаза навернулись слезы. «Родная моя, как же ты постарела. Но хоть дождалась, хватило сил дождаться всех нас. Спасибо, матушка моя». Ком стоял в горле, ни взад, ни вперед. Он и слюну глотал, и дышал глубоко, ни с места, будто гвоздем присадили к одному месту.

Мать, видно, почувствовала взгляд сына. Оглянулась. Близоруко прищурилась, потерла глаза. Виталий смотрел на мать. Но в толпе мать не сумела разглядеть его. Она поправила платок на голове и вновь принялась за свое дело. Время от времени смотрела в сторону сына, сердце чувствовало родную душу.

Виталию передалась атмосфера происходящего, он слился с чувством стоящих рядом. Это были знакомые люди, среди которых он родился и рос. Виталий крестился и клал поклоны, когда это делали другие. Неумело, вначале стесняясь, но потом понял, что на него никто не обращает внимания. Здесь все заняты своим очень личным и важным делом. К концу службы Виталий заметил полковника, только тот стоял на противоположной стороне. Встретившись глазами, они кивнули друг другу.

После литургии началась панихида. Отец Димитрий читал имена земляков, сложивших свои головы за Веру и Отечество, живот свой положивших. В храме раздались сдержанное всхлипывание и шмыгание носом. Но чем больше называлось имен из скорбного списка, тем рев становился громче.

Виталий вышел на крыльцо, там уже стоял незнакомый полковник. Виталий и Павел пожали друг другу руки.

- Такая, брат, скорбная ситуация, - смущенно произнес Павел.

- Я горе видел с высоты, - признался Виталий, - а на земле оно сильнее. Виталий, уроженец этих мест.

- Павел. А я к семье приехал. Здешние места приютили их. Народ добрый у вас.

- Сыночек, Витюшка, кровиночка моя, - Авдотья прильнула к сыну и заплакала.

- Мама, родимая моя мама! – Виталий нежно обнял мать. - Ну, не плачь. Видишь, я жив-здоров.

- Вижу, дитятко, вижу! Радость какую послал Господь! Я не помирала, думаю: неужели помру и Витюшку своего не увижу.

- Не надо о плохом, все же хорошо, - успокаивал Виталий, а сам целовал мать в худые щеки, в седые пряди, выбившиеся из-под платка.

Оля стояла в сторонке и плакала, а испуганная Верочка прижалась к ней.

- Мама, а почему дядя-папа целует много раз бабушку и они плачут?

- Они плачут, потому что очень долго не виделись. Папу не зови дядей, - попросила Оля дочку.

- Но ведь он же дядя! Дядя-папа, - упрямилась Верочка.

- Просто папа, - улыбнувшись, обняла дочку Оля.

После службы Первушины и Виталий с Олей отправились к Настасье, а Водопьяновы пошли в гости к отцу Димитрию.

Счастливая Авдотья сидела за столом по одну сторону с сыном Виталием, а по другую – с внуками Аркашей и Петром. Хозяин дома Григорий быстро захмелел. Обычно хмурый и замкнутый, а с войны вернулся сильно постаревшим. И не одного Григория фронт состарил. У войны краски яркие, но суровые. Юных красавцев лихолетье превратило в немощных стариков. Коли руки, ноги целы – это уже, считай, Божья милость, награда великая, человек в рубашке родился. Живи, ходи, дыши и радуйся счастью земной жизни. Может, там и лучше, на небесах, но там никто не бывал, а вот на грешной земле трудно и горько порой, но ведь бывает же легко и сладко. Пусть короткий миг, но случается же! Как сейчас за этим столом: сидят родные, близкие друг другу люди, после долгой и тяжелой разлуки.

- Хороша, братцы, жизнь! Дайте-ка мне гармонию, так я что-нибудь сбацаю, - попросил Григорий.

- А валяй, батька, наяривай! Вот она, твоя хромка, сколько лет стояла нетронутая, может, и меха-то уже все исщелялись, - Настасья подала гармонь мужу.

Григорий развернул басы, гармонь издала звук.

- А чего ей сделалось?! Бока все облежала, ну, давай повеселим честной народ, - рассмеялся Григорий, - если только пальцы не подведут, а то не руки, а крюки. Настасья сняла платок, набросила его на плечи. Она озорно всем улыбнулась, подмигнула мужу:

- Ну, давай, Гриша, перебирай ходче, вспомни молодость. А нашла шаль – ничего не жаль! – и прошлась по кругу.

А все бы пела, все бы пела,

Все бы веселилася,

Все бы на сене лежала,

Все бы шевелилася…

- Простите, люди добрые, - спохватилась Настасья, - ошалела от радости. Сыны - вон женихи, а я раздухарилась не на шутку. Угощайтесь, гости дорогие, чем богаты – тем и рады. Давай, хозяин, наливай чарки, а то гости сидят жеманятся, на нас глядя, ведь недаром говорится, как хозяин, так и гости, - Настасья выпила стопку и поцеловала донышко. – Вот как хозяйка дунула, а уж Григорий в жизнь жену не подведет. И чтобы у всех – до дна. Посуда любит чистоту.

- Молодец, Настасья! Жена моя любимая. Я тебя во всем поддерживаю и прислушиваюсь. Пью за всю честную компанию, за родню и за то, чтобы у всех все было хорошо и ладно. Пьем дружно, и пусть теща мою любимую песню заводит, а мы ее поддержим, - и Григорий залпом осушил стопку. Мужчины тоже повторили за хозяином, а Наталья и Оля чуть пригубили.

- Катя, потчуй гостей-то. Холодца еще из подполья достань. Студень тут у лестницы стоит, да из печки теплой картошки наклади, - приказала Настасья дочери. Григорий взял гармонь, взглянул на застолье и затянул песню:

Мой костер в тумане светит,

Искры гаснут на лету,

Ночью нас никто не встретит,

Мы простимся на мосту…

Ему подпевали Матвей, Наталья. Оля прижалась к мужу, и они включились в общий хор молодыми, красивыми голосами. Последней включилась Авдотья. Перед этим она долго прокашливалась. Внук Петр нежно похлопал ее по спине и подал чашку с морсом. Авдотья глотнула, вытерла кончиком платка набежавшие слезы и запела. Все сразу повернули головы в ее сторону. Голос у Авдотьи был высокий, чистый, напевный. Песня полилась в открытое окошко, на макушку раскидистой липы, а потом выше и выше, высоко в небо.

…Кто-то мне судьбу предскажет,

Кто-то завтра, милый мой,

На груди моей развяжет

Узел, связанный тобой.

- Уважила, дорогая тещенька! Артистки перед нами на фронте выступали. Не скрою, лили слезу. И не я один. Щипало душу крепко, садело потом ретивое долго, но моей теще Авдотье они и в подметки не годятся, - воскликнул Григорий.

- Мели, Емеля, - расхохоталась Настасья и взъерошила чуб мужу, - не подлизывайся к теще, она тебя и так без ума любит, но поет мамка и впрямь хорошо, не то, что я – ухаю.

- Ну, малость, согласен, перегнул, но теща не уступит, - не сдавался Григорий.

- Засох мой голос, - смутилась Авдотья, - скрипит в горле, как несмазанное колесо у телеги. В молодости-то, вроде, и ничего получалось. А что же, Наталья, отец с матерью к нам-то не зашли? Это ладно, но в такой день мог бы Гурьян и к нам наведаться. Неужели неохота на дочек и внуков взглянуть? Может, Мария супротив? – произнесла задумчиво Авдотья. Все недоуменно переглянулись. Авдотья сидела, как ни в чем не бывало, раскрасневшаяся и взволнованная пением.

- Мамка, какие здесь у Гурьяна дочки и внуки? У него одна дочка Наталья, внучка Оля и правнучка Верочка. И видит он их на день не по одному разу. Что-то ты стала заговариваться, - рассмеялась Настасья.

- Это-то от венчанной жены, а есть и не разрешенные законом, но на свет появились все равно по воле Божьей. Без Его воли ничего не случается.

- Пойдем-ко, мамка, приляжь, что-то неладно заговорила, - Настасья взяла мать за руку.

- Да, полно, дочка, я же в своем уме, надо покаяться, правду сказать. Господь-то знает наши грехи, пусть и люди знают. Я так считаю, и Гурьяну это следует сделать. Думаю, и Мария не поперечит ему в этом. Мы же с ней подружки давние, - спокойно рассуждала Авдотья.

- Спасибо за хлеб-соль. Теперь вы к нам гостите, - поблагодарил Матвей, и все встали из-за стола.

- Мало посидели-то. Вот на столе все целехонько, - расстроилась Настасья, - Виталий, Оля, может, хоть вы останетесь? Мы вас, не тужите, отправим.

- Не переживай, сестрица. Мы вас еще навестим. Мне еще не скоро на службу, - успокоил Виталий Настасью.

- Братец любимый! Слава Богу, жив-здоров. И что мама замолола? Года-то немалые. А так все было ладно. Только сегодня заговорила что-то.

Авдотья прилегла и закрыла глаза.

- Мама, ты спишь? – окликнула Настасья. Она не отозвалась. Тогда дочь притворила двери и скомандовала младшим:

- Ступайте все в летнюю избу. И ешьте, на столах всего полно.

«Может, и зря брякнула, не подумавши? Может, с собой надо все унести? Но Гурьян просил рассказать правду дочери еще перед ссылкой. Но тогда у меня духу не хватило, да и зачем ворошить прошлое? Но теперь Гурьян воротился, а мужа уже столько лет нет в живых». Сегодня в церкви Авдотья заметила, как Гурьян разглядывал Настасью и ее деток. Долго смотрел с тоской на Катерину. Авдотья догадалась: Катя, как две капли воды, похожа на нее в молодости. «Ох, Гурьян-Гурьян, горячая головушка! Многое ты делал наперекор судьбе и себе, а потом, наверное, жалел. Кто знает, чужая душа – потемки. Все былое далеко ускакало, неправильное – не выправишь».

Авдотья и Мария – лучшие подружки, не разлей вода. Но даже Марии не доверила своей тайны, что встречается с Гурей. А Гурьян девками крутил, как хотел. Парень богатых родителей, и невеста отцом-матерью найдена под стать. Гурьяну определили срок помолодцевать, нагуляться. Вот он и тешился пока свободой. Гурьян зачуранных и просватанных девок не трогал, соблюдал приличие, а со свободными не церемонился. Нагло и разухабисто вел себя Гурьян. Но ему многое прощалось, да и девки, несмотря на его беспардонность, льнули к Гурьяну. Он был красив и весел. Кто устоит перед таким кавалером?! Каждая девка думала и надеялась, что с ней Гурьян не поступит не по-людски. Вон как ласково обхаживает, значит, любит… Да и брошенные девки не шибко-то и хвастали своими неудачными отношениями с Гурьяном. Никто и виду не подаст, что в душу плюнули, растоптали. Кому скажешь? Пожалуешься родителям?! Те еще такую проволочку дадут, да и стыдоба-то какая! Подружке поведаешь? Еще больше себе досадишь, можешь так себя ославить и век в девках просидеть. А что честь девичья потеряна, может, как-нибудь и обойдется. Вот и знала о неверном друге только сама девка да подушка – верная подружка. Она не выплеснет твоего горя наружу.

Так и Авдотья мочила и комкала подушку с вечера до утра, как узнала, что Гурьян женится на Марии. Вначале Авдотье нравился Иван Травин. И она, вроде бы, ему глянулась. Часто Авдотья ловила на себе его взгляды. Иван был намного старше ее. Парень работный, серьезный, мастеровой. Зимами вместе с отцом уезжал в обоз. У отца Ивана руки были золотые. Травины жили на хуторе, и поэтому Авдотья виделась с Иваном нечасто. У Травиных на хуторе была кузница, гончарная мастерская, держали большую пасеку и много скота, поэтому Ивану гулеванить было не досуг. Раз Иван проводил ее с гуляния. Они робко шли поодаль друг от друга.

- Завтра в обоз собрались. Может, тебе что-нибудь хочется, Авдоша? Так я тебе привезу, - предложил Иван.

- А с какой стати ты мне дары должен дарить, кто я тебе? – усмехнулась Авдотья.

- Нравишься ты мне шибко, - признался Иван.

- Ну, вот еще! – смутилась и обрадовалась Авдотья. – А сам смотри, что тебе поглянется. Даровому коню в зубы не смотрят.

Авдотья с интересом принялась разглядывать парня. До этого ее никто не провожал и подарков не предлагал. А ведь Авдотье уже семнадцать годков сравнялось. Не доходя до дома, они остановились.

- Ждать хоть немного станешь? – улыбнулся Иван.

- С какой стати, - игриво улыбнулась Авдотья.

- Давно люблю тебя, только ждал порог, когда заневестишься, - смутился Иван окончательно, - а ты все как-то с насмешкой.

- Да, не обижайся сильно-то. Меня еще никто не провожал, а ты проводил и с три короба наговорил. Вот я и обрадела, - призналась Авдотья.

- Правда?! А то жалишь, как крапива жгучая, я уже вспотел не один раз.

Авдотья и Иван взялись за руки и засмеялись, как дети. Потом Иван неумело поцеловал Авдотью.

- Может, посидим где немножко? – предложил парень. - До утра еще далеко.

- Если немного, а то мамка спохватится, будет шуму и отпускать не станет, - согласилась Авдотья.

Они долго сидели на лавочке под черемухой. Держались за руки и целовались. Уже без стеснения Авдотья прижималась к парню.

- Ты мне по первости показался неловким, как медведь неуклюжий, а теперь ничего.

- Жалко, что уезжаю, но я один из братьев холостой, а батьке одному в дороге неловко. Да и гулянка – одно, а работа – другое. Но у нас с тобой вся жизнь впереди, вот когда обвенчаемся, и день и ночь вместе будем.

- Ишь, куда тебя, Иванко, понесло. Знакомы без году неделя, а уж готов в жены взять. Охолонь малость, - пошутила Авдотья.

- А чего тянуть? Для себя я давно решил: моей станешь, - признался Иван.

- Правда? – изумилась Авдотья.

- Вот те крест! Зачем мне обманывать? Я ведь не кривой, не косой, мог бы дролю себе выбрать и уже деток растить, а все как-то охоты не было большой, а вот к тебе интерес возник. Потянуло, да и крепко, - Иван привлек к себе Авдотьи и стал расстегивать пуговицы кофты.

- Будет, посидели! Куда полез?! Я ведь не какая-нибудь, а самостоятельная, чтобы все дозволять и ворота распахивать. Прощевай, молодец хороший!

Дома Авдотья на цыпочках прошмыгнула на свою половину. Лежала и вспоминала то, что с ней произошло. Заснуть Авдотья не смогла, она вскочила и подошла к зеркалу. Девушка с интересом, как будто впервые, вгляделась в отражение. Круглое лицо, блестящие глаза, они сегодня светились по-особому ярко, ямочки на щеках тоже приветливо улыбались. Губы припухли. Авдотья испугалась: а вдруг домашние заметят эту перемену и догадаются, чем она занималась. А потом решила: если до утра не пройдет, не станет лезть на глаза, Авдотья найдет себе дело. Шмыгнула в кровать и крепко заснула.

- Ты чего это, гулёна, спишь? Время-то уж обед скоро, - позвала Авдотью мать, - забыла что ли, мы с отцом на мельницу тебя собираем.

- А ты бы разбудила, - Авдотья вскочила с кровати, оделась и побежала к рукомойнику.

- Справишься, дочка, мы уже с тобой бывали, не впервой, знаешь, что и как. Вот плата за помол. Деньги-то в карман положи да не вытряси ненароком. Пойдем расскажу, где на что молоть. На крупу в основном-то надо, а на муку в другой раз воз справим, - напутствовала мать.

- Ну, да не маленькая! Соображаю малость, что к чему. Уж не один раз показывала и рассказывала, - буркнула недовольно дочь.

- Да, бывает у тебя: в одно ухо влетает, а в другое – вылетает.

- Перестань, мать, девку строжить. Подумаешь, за полночь пришла. А сама-то разве не была молодой? – вступился отец за Авдотью.

- Да, я не шибко поздно и вернулась, - оправдывалась дочка.

- Ровно я и не слышала. Смотри, не верти головой. Еще больно молодая, ума не накоплено, а гулять надо, за тобой теперь глаз да глаз, - ворчала мать.

- Чему быть – того не миновать. Полно ругаться. Еду-то дочери не забудь положить, а то отправишь отруганную и без харчей. Ты, дочка, разгрузить-то кого-нибудь попроси, хотя мы мешки насыпали небольшие. Свет не без добрых людей.

- Не переживайте, тятя! Язык у меня есть, а мешки-то, как котомки, перетаскаю и сама.

- Ну, поезжай с Богом. Овес лошади в передку лежит, - отец внимательно осмотрел воз, поправил сбрую у лошади, - вроде порядок везде.

Очередь на мельнице была небольшая, но у всех помол был на муку, так что Авдотье пришлось пропустить еще двух помольцев. Ей сидеть без дела было не с руки, и она принялась помогать другим – время скорей пролетит. ЕЕ очередь подошла только к следующей ночи. Все разъехались, остался только мельник Ерофей. Вскоре подошел на мельницу молодой хозяин Гурьян Водопьянов.

- Ты, дядька Ерофей, ступай, отдыхай, у тебя тут набойно было сколько дней, а я этой крале сам смелю.

- Добро, хозяин, а то я дорогу домой забыл. Умаялся, да и в бане хоть помоюсь, - обрадовался Ерофей, - а если что, пошли Авдотью ко мне, я мигом – недалек переход.

- Лады, дядька Ерофей. Думаю, что сумею управить без тебя.

- Где, красавица, твои котомки, начинаем кашу варить, - пошутил Гурьян. Он перетаскал мешки, засыпал. К полуночи все было управлено.

- Ну, вот и все, а ты боялась, - рассмеялся Гурьян.

- А с чего это ты взял, что я боялась?! – в тон ему ответила Авдотья.

- Мне так показалось, что ты оробела, когда мы одни, с глазу на глаз, остались.

- Я не из робкого десятка. Небоязливая, смогу себя защитить, - с вызовом ответила Авдотья.

- Это хорошо. А уж коли не боишься – пошли ко мне чаю пить, и умоешься заодно, а то вся припудренная с ног до головы. Пойдем на улицу, отряхнемся малость, - предложил Гурьян.

Авдотья выбила свою телогрейку о косяк конюшни, насыпала овса лошади, подложила в ясли сена.

- Ешь, Карько, утречком домой отправимся. Вот только на часок в гости схожу…

- Проходи, только по лестнице осторожно, ступеньки слишком крутые, давай руку, а то свалишься.

У Гурьяна рука была горячая, и, ступив на ровное место, Авдотья резко выдернула свою.

- Ты чего? Я же не съем тебя! А еще храбрилась: не боюсь ничего! А сама дрожит, как осиновый лист, - подтрунил Гурьян.

- Конечно, не съешь! Подавишься, - твердо выпалила Авдотья, - лампу зажигай или фонарь, не в потемках же сидеть станем, - приказала Авдотья.

- Во командует! Дай хоть в избу зайти, - Гурьян быстро засветил лампу и принялся разжигать самовар.

- Я здесь редко бываю, поэтому все не доустроено, уж чем богат, тем и рад.

- Хорошие хоромы. Это ты когда женишься, сюда молодую жену приведешь? – поинтересовалась Авдотья, - говорят, у тебя уже и невеста сосватана.

- Говорят, в Москве кур доят, - съехидничал Гурьян, - я человек вольный и на чем настою – не своротишь.

- И супротив родителей пойдешь? Так зачем было девку обнадеживать, сразу бы сказал, а что после драки кулаками махать!

- Ну, девка, и язык у тебя подвешен ловко. И смелость через край прет. Я на вечерках тебя не примечал, хотя на рожу смазливая, теперь при свете разглядел, - признался Гурьян. Авдотья смущенно опустила глаза. Что-то ей подсказывало: нужно встать и уйти, бежать из избы прочь; а другое чувство заставляло сидеть на лавке в незнакомом доме один на один с парнем, которого не знает. Они пили чай на травах, заваренный Гурьяном. Вскоре сон стал морить Авдотью. Гурьян придвинулся к ней и стал целовать. Авдотье то хотелось от него оборониться, то, наоборот, хотелось, чтобы поцелуи были жарче и сильнее…

Утром Гурьян запряг ее лошадь, загрузил помолом воз, и они на пару отправились в Михалкино. До самого села не переставали целоваться и обниматься.

- Ну, хватит. Смотри, светло уже, увидит кто, - смущалась Авдотья и слабо отталкивала парня.

- Ни с одной девкой мне не было так сладко, будто медом намазана. Я просто так от тебя не отстану.

Наталья волновалась. Слова сватьи ее задели за живое. Обидно было за мать. Если все правда, о чем говорила Авдотья, то каково было матери в ту пору? Сколько страданий и обид пришлось ей терпеть. Наталья утешала себя тем, что все это было давным-давно и все услышанное не имеет к теперешней жизни ни малейшего отношения, но мысли вновь возвращались к отцу и Авдотье. Наталья поняла, что просто так ей не успокоиться, отправилась к матери.

- Мамка, ты одна? А где тятя? – обрадовалась Наталья отсутствию отца.

- Ушел на реку сеть проверять. Посылала, чтоб за Матвеем зашел - нет, один бродит, еще, не дай Бог, скубарится где. Упрямый всю жизнь такой, - пожаловалась мать дочери.

- Вот и хорошо, что тяти нет. Я хочу тебя спросить вот о чем, - Наталья подбирала слова, как бы ловчее разузнать да и мать не обидеть и не растревожить, - мамка, а что у Авдотьи и отца было в молодости?

- А тебе отколь известна эта история? – смутилась Мария и внимательно посмотрела на дочь. - Зачем старое ворошить?

- Кому-то старое, а кому-то новое. Услышала, и как червь-короед в душе сверлит. Тебе, матушка, не шибко приятно, а мне знать толенько охота. Прости меня, грешную и окаянную, - Наталья обняла мать.

- Полно, родная моя! Дитятко ты мое! Дороже тебя нет никого на белом свете. Господь уноровил – век дожить под боком рядом с тобой. Живи и радуйся! Война закончилась, все наши живы-здоровы. А на Авдотью зла не держи. Она с отцом первая начала гулеванить, а уж потом он на мне женился.

- А почему он на Авдотье не женился? – поинтересовалась Наталья.

- Отец в молодости за многие огороды скакал. Ему все с рук сходило. Богатый, влюбчивый. А потом на мне женился, а через некоторое время опять с Авдотьей начал мутить. Но меня не обижал, и я не укоряла, ни слова супротив не сказала. Авдотья беременная за Ивана Травина замуж вышла. Настасью Иван как дочь растил, Авдотью любил крепко, хотя знал, что гуляет с Гурьяном…

- Матушка, тяжко ведь было, - заплакала Наталья.

- Горько, что скрывать. Втихомолку потерла соплей на кулак. Но никому нигде ни словечком не обмолвилась. А что жаловаться, коли Гурьян такой любитель под подолы был бабам заглядывать? Но любил Авдотью и меня, а вот которую больше – не знаю, да и он сам, наверное, не понял. Потому что после Авдотьи и меня других не было, - усмехнулась Мария.

- Ты мамка – ангел! Я бы не стерпела! – возмутилась Наталья.

- Так судишь, пока у рук не было, а когда рядышком да прижмет к стенке, а через нее ходу нет, так и смиришься. Счастье тебе, дочь, выпало, что мужик такой верный достался. Пожил бы еще Матвей подольше, а то вдовье дело несладкое.

- Я все, мамка, понимаю, только по кой ляд Авдотье приспичило грязное белье теперь трясти. Всем как-то стало неловко и непонятно, что к чему, - удивилась Наталья.

- Не к месту и не ко времени. А Виталику, поди, и обидно за отца, да и Настасья не обрадела, поди, от такой новости. Но слово не воробей, вылетело – не поймаешь. Авдотья ляпнула, что подумала, а потом сообразила. Стареется – шалеется, - вздохнула Мария.

После войны жизнь в Михалкине началась радостнее. Отзвуки лихолетий еще долго отзывались в сердцах и делах людей. Многих война увела из округи и села, а оставшиеся учились жить без утраченных и потерянных. Только в памяти они остаются, и воспоминания живут вечно.

Каждое воскресение и в праздничные литургии отец Димитрий служил панихиду. Люди научились достойно переносить свое горе, а его было слишком много, всего слезами не залить, не подшить душевных ран.

Николай Ермолаевич Невзоров всю войну держался чин-чинарем. Ему не полагалось кваситься и раскисать. Не полагалось по должности, да и не дело мужику слезы точить. У Николая Ермолаевича тоже слезная водица в душе копилась. Он ведь из такого же теста сотворен, как и остальной люд. Порой смахивал он незаметно от людей слабость свою, а взгляд в землю опускал, как будто что-то искал. И находил Николай Ермолаевич слова надежды и утешения:

- Полно реветь, жить надо ради детей, - успокаивал Невзоров очередную вдову, - не у тебя одной такое навалилось, что теперь?! Ребят поднимешь, они тебе внуков нарожают, вот и радость в дом придет. Ночью в подушку, а днем не надо, всем еще тяжелее становится, да и ребятишки от нашего вою совсем одичают.

- Так лихо, Николай Ермолаевич, мочи нет никакой, - жаловались бабы, - а как жить-то теперь?

- А как все. Жизнь сама подскажет. Мы не сидим, не ждем у моря погоды, слава Богу, с утра до потемок все управляем. А дело встанет – тут шабаш, не годится на месте стоять, - советовал председатель.

- Не усижу. Была бы одна, а вон у меня ртов-то сколь! Прав не имею на это, - соглашалась вдова, - я теперь одна кормилица.

И все лихолетье Николай Ермолаевич с утра до вечера на ногах. Бывали зачастую ночи бессонные. Забывал поесть, поспать – некогда, недосуг, потом наверстаю. А теперь вот закончилась война. И Николай Ермолаевич не сбавил темпа, а продолжал вертеться, как белка в колесе. И вдруг что-то будто лопнуло в нем.

- Я, Степанида, вроде захворал, - пожаловался он жене.

- Неужели ты и хворать умеешь? А я думала, железный, литой мужик-то у меня!

- Не шути. В самом деле, что-то не то. Укатали, видать, сивку крутые горки.

- Ложись. До Таи схожу. Гляди-ко, побелел весь, ровно полотно, - встревожилась Степанида.

- Может, не надо? Отойдет поди, что человека напрасно тревожить.

- Лежи. Как бы ты не отошел, - рассердилась жена, - я сейчас мигом. Прости, Колюшка, дуру, язык-то без костей.

Тая прибежала быстро. Она, молча, осмотрела Николая Ермолаевича.

- Что же ты с собой сотворил, милый человек? И хоть бы когда пожаловался!

- А на кого жаловаться? На фашиста? Так он всех достал, не только меня. Главное, войну выстоял, а теперь замену легче сыскать. Вот завтра и начну подыскивать, не откладывая в долгий ящик, - улыбнулся Николай Ермолаевич и хотел подняться.

- Пока нельзя подниматься, а завтра посмотрим. Сейчас укольчики сделаем.

- Таисия, мне бы одно дело нужно срочно провернуть. Может, уколы вечером? Я к тебе сам наведаюсь, - попросил Николай Ермолаевич.

- Нет, и еще раз нет! Вы даже не представляете, насколько все серьезно, - запротестовала Тая.

- С больницей да с милицией лучше не связываться. Какой едкий укол-то, защипало все везде, - с усмешкой пожаловался Николай Ермолаевич. – Тая, ты бы Степаниде парочку влепила в заднее место, вместо меня, чтобы она не ябедничала, из мухи слона раздувать мастерица.

- Стеша – молодец! Сердце поизносилось, а сам знаешь – это мотор, беречься надо теперь, Николай Ермолаевич.

- Да, у всех все изнашивается, и я не исключение.

- Для Ваших лет – исключение. У старика восьмидесятилетнего лучше, чем у Вас! Шутки плохи. Приказываю лежать, и полнейший покой, а потом в район отправлю, пусть они Вами занимаются, коли мои слова, как от стенки горох, отлетают, - рассердилась Тая.

- Что, как перец едучий, вредничаешь? Хотят как лучше, а он кочевряжится. Привык сам командовать, - вмешалась Степанида.

- Да, неловко как-то, разлегся среди белого дня. Не дело ведь, - сознался Николай Ермолаевич.

- Все болезни не вовремя приходят и не к месту. Так что надо смириться, Николай Ермолаевич, и лечиться!

- Как скажешь, Таечка. Слушаюсь и подчиняюсь. Так и быть, сосну с часок, что-то ко сну клонит.

И в районе лежал Невзоров, но так и не встал окончательно на ноги. Свято место не бывает пусто. Стали подбирать на его должность замену.

- Председателем сельсовета я бы назначил Таисию-фельдшерицу. Баба толковая и за все берется с задором и огоньком. Людей уважает и любит, - посоветовал Николай Ермолаевич командировочному из района.

- Понятно, что любит. Муж-красный командир воюет, а она ребенка пригуляла. Бойкая бабенка, - ухмыльнулся инструктор райкома.

- Ну, это не совсем так. Документ о гибели мужа я ей сам вручал. Ошибка другую ошибку породила. А что нам судить, коли Таю сам муж простил? – возразил Невзоров. – Вышло бы у нее на этом посту.

- А колхоз на кого?

- На должность колхозного председателя лучше Александра Хламинова не сыскать. Он изнутри все знает, да и у рук всякая работа бывала. И поля, и луга все знает, как свои пальцы на руке.

- Так у него же ноги нет! – изумился районный начальник.

- Зато башка варит. А у коня и четыре ноги да спотыкается. Санушко везде успеет, он ходовый. Я предложил, а начальству виднее. Будь моя воля, так бы поступил, - вздохнул Невзоров.

Спорили и в районе, обсуждая кандидатуры Таисии и Санушка, а на общем колхозном собрании страсти кипели нешуточные, но проголосовали, в конце концов, за обоих единогласно.

- Ну, и дела, Сонька! Все же выбрали меня председателем сельсовета. Как посмеялись! Не знаю: реветь или радоваться?! – доложила Тая дома после собрания. – что бы Павел мне посоветовал?

- Папка тоже был бы «за». Ему, думаешь, там легко? Там, мамочка, война еще не совсем закончилась. Это большая стихла, а маленькая, партизанская, еще продолжается.

- Догадываюсь, Сонюшка, читаю между строчками, что трудно нашему папке. Но то, что мы здесь в безопасности, ему спокойнее, а так хочется быть вместе.

- Конечно, надо держаться вместе. Я поступлю на заочное, в школе мне уже и предметы предложили какие вести, и интернат я не оставлю. И тебе, мамочка, по дому помогу, и в садик Пашку отведу.

- Да, хорошо, что ребятишки теперь под присмотром будут, многие женщины вздохнут с облегчением. Я в это дело тоже немало сил втуркала, - не без гордости сказала Тая.

- Про то и говорю, активистка ты, мамочка, - рассмеялась Соня и чмокнула мать в щеку.

Тая написала письмо мужу, сообщила о своем назна

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 56