Епископ Нафанаил 4 страница

С Еленой Моисеевной, вообще относившейся к нам очень дружелюбно, однажды произошло недоразумение, чуть-чуть не закончившееся нашим разрывом с ней.

Я поступил членом в YМСА — Христианский Союз Молодых Людей, как он официально назывался в Харбине. Библиотека ХСМЛ была одной из лучших в городе, а я читал запоем.

Однажды я оставил свой членский билет Христианского Союза на столе у нас в комнате, когда к нам вошла Елена Моисеевна. Увидя билет, она впала в неистовство: «Вы состоите в Христианском Союзе Молодых Людей! Это что же такое? Это бей жидов, спасай Россию. Это антисемитская организация, это человеконенавистническая шайка! Я не попущу, чтобы в моем доме жили антисемиты! Сейчас же вон из моей квартиры!»

«Да нет, Елена Моисеевна, это совсем не антисемитская организация. Это известное международное культурное общество…».

«Не говорите мне глупостей. Я же знаю, я понимаю: Христианский Союз Молодых Людей! Это может быть только антисемитской бандой. Вон отсюда!»

Разъяренная, взволнованная она выскочила из квартиры и куда-то умчалась.

Мы остались тоже крайне встревоженные. Законов, защищающих квартирантов от произвола домохозяев, в Харбине не существовало. Найти квартиру или комнату в то время было невозможно. Мы были в безысходном положении.

Часа через два Елена Моисеевна вернулась ласковая и смущенная. «Ой, я все узнала. Вы правы, это такая хорошая культурная организация. Я так рада, Вася, что вы состоите в такой организации».

-------------------

В 1921 г. наша семья пережила тяжелую трагедию.

Я говорил уже, что мой старший брат Коля и мой троюродный брат Миша были выпущены из Томского Юнкерского училища офицерами в армию Колчака. Вместе со всей армией они отступали до Красноярска, где Белая армия, покинутая чехами и всеми своими союзниками, очутившись между наступающей Красной армией и стянутыми сюда изо всех районов тайги красными партизанскими отрядами, была разгромлена: на 50% выбита и на 50% попала в плен.

Приехав в Харбин, мы долгое время ничего не могли узнать об участи Коли и Миши. В конце 1919 г. в Харбин приехал из Читы их сотоварищ, молодой офицер, который в момент плена был с ними, а потом присоединился к отряду, попытавшемуся и сумевшему пробиться из окружения. Он передал матери Миши, нашей тете Мусе Мишины карманные часы, сказав, что, когда он решил присоединиться к прорывающемуся отряду, Мища передал ему эти часы, прося передать матери, если когда-нибудь встретит ее. О Коле этот офицер рассказал, что он лежал в лазарете с отмороженными ногами. Этот офицер был уверен в смерти и Миши и Коли, так как им стало известно, что большевики брали в плен и отсылали в центр России солдат, а офицеров расстреливали на месте.

И Мама, и Тетя Муся записали Колю и Мишу в помянник за упокой и стали молиться за них, как за умерших.

Прошло два года. Мы переехали от Е.М. Коган в небольшую квартиру из трех комнат в Модягоу, предместье Харбина, сплошь населенном русскими. Тетя Муся поселилась отдельно. Мы все у нее часто бывали, и моя сестра часто оставалась у нее ночевать.

Однажды после обеда Тетя Муся и Машенька сидели за чаем, когда раздался звонок. Машенька открыла дверь и попятилась: перед ней на пороге стоял Миша… «Машка, ты что же не узнаешь меня?!» — воскликнул он и вошел в комнатy. Тетя Муся упала в обморок. Но от счастья не умирают, через пять минут она пришла в себя, бросилась на шею к Мише и стала расспрашивать.

Миша рассказал, что во время взятия в плен он попал в руки жестокой чекистки Розы Брауде, которая специально отбирала красивых офицеров, раздевала их до-нага и собственноручно расстреливала. Как раз, когда очередь подошла к нему, пришел из центра приказ сменить ее, и он попал к благожелательному следователю, который отпустил его на свободу, взяв с него только подписку в том, что он больше не будет бороться против советской власти. Этот же следователь дал Мише адрес его матери в Харбине и рекомендовал ему ехать к ней.

Мы были в те времена так наивны, так еще не знали характера советской власти, что и тетя Муся, и потом мама, и мы все охотно поверили этому рассказу. Мама и Тетя Муся даже записали имя «доброго следовaтеля в помянник.

Рассказал Миша и о Коле. Он тоже спасся. Пред взятием в плен он отморозил себе ступни ног и лежал с солдатами, с которыми и был отправлен в центр России.

Забегая вперед, расскажу о Коле. Благодаря обмороженным ногам, он в момент пленения лежал с раненными солдатами на соломе в сарае, служившем лазаретом. За время, пока до него дошла проверочная комиссия, Коля успел срезать погоны и уничтожить свои офицерские документы, сохранив прочие бумаги. Поэтому, как рядовой, он был отправлен по месту рождения, в Москву, где пленных белых солдат свалили на голом полу на вокзале и предоставили им умирать без пищи, без питья, без крова. Кормили их и поили сердобольные москвички, приходившие на вокзал и подававшие им милостыню Христа ради. Спасла Колю наша бывшая гувернантка, француженка, регулярно приходившая на вокзал для подачи милостыни.

Как иностранка, она пользовалась известными привилегиями, и ей удалось выхлопотать разрешение взять к себе умирающего солдата., Она выходила его, поставила на ноги и впоследствии Коле удалось найти работу по лесному делу, к которому у него всегда была склонность.

Между тем, Миша, появившись в Харбине, очень наслаждался своей ролью «воскресшего».

Уже стемнело, когда Тетя Муся, Машенька и Миша приехали в Модягоу, на нашу квартиру. Мама еще не вернулась с последнего урока, а я, поевши того, что нашел, уже лег спать, оставив наружную дверь незапертой для мамы. Вдруг кто-то постучал, и в квартиру вошли Тетя Муся, Машенька и какой то незнакомый мне молодой человек. Зная, как строго относилась Тетя Муся к внешним приличиям, я закричал ей: «Тетя Муся, прости, я уже раздет и в постели. Подожди, я сейчас оденусь». И вдруг Тетя Муся, строгая к приличиям Тетя Муся, сказав «ничего», входит в мою спальню, и показывая на молодого человека, вошедшего с нею, говорит: «Что, Вася, не узнаешь его?» Я всматриваюсь и не узнаю. «Простите, говорю, кажется мы где-то встречались». Миша смеется: «Балда Васька, не узнал». Я совершенно растерялся. Тогда Машенька сбила с него шляпу, столь непривычную для меня на Мише, и только тогда я узнал его. «Мишка!» — закричал я и бросился к нему на шею.

Через полчаса пришла мама. Я оделся, мы с Машенькой приготовили чай, Миша опять нахлобучил на себя шляпу и сел в тени, готовясь мистифицировать маму.

Тетя Муся представила его Маме: «Вот офицер, привезший известия о Коле и Мише». Мама, всматриваясь в него, думала: «Как удивительно он похож на Мишу. Мусе наверное тяжело это».

В эту минуту Миша не выдержал: «Тетя Маша, неужели ты не узнаешь меня?!»

Несколько месяцев Миша жил с нами, веселый и беспечный. Я ходил с ним на рыбную ловлю на реку Сунгари, на речку Ашихэ. Но приблизительно через полгода ему пришел заказной пакет, получив который Миша побледнел. Распечатав его, он совсем помрачнел, и раскрыл нам свою тайну.

Советское командование выпустило его, взяв с него подписку не в том, что он не станет бороться с советской властью, а в том, что он будет агентом советской разведки и будет сообщать ежемесячно сведения о деятельности эмигрантских организаций Харбина. Заложниками в том, что он будет выполнять взятые на себя обязательства, были оставлены два Мишиных друга, однокурсники по юнкерскому училищу.

Очутившись в Харбине, Миша конечно никаких советских заданий выполнять не стал. В полученном им пакете была угроза: если в течение месяца он не начнет давать агентурный сведения, то оставленные им заложники будут расстреляны, а его ждет кара, как изменника.

Тетя Муся в это время давала уроки английского языка китайцу, крупному чиновнику почтового ведомства. Она бросилась к нему, и он согласился уничтожить данную Мишей расписку в получении письма, заменив ее извещением о том, что адресат выехал из Харбина, и местопребывание его неизвестно.

В этот же вечер Миша выехал в Шанхай. А еще через месяц пришло известие о том, что он получил какой-то пакет из Сов. России, и на следующее утро Мишу нашли мертвым.

Полученного накануне пакета не смогли найти. Что в нем заключалось, неизвестно. Было ли то новое требование снабжать советскую разведку агентурными сведениями, и Миша не видел на этот раз возможности избежать этого кроме как через смерть. Было ли то извещение о том, что оставленные им заложники расстреляны и новая угроза ему — мы не знаем.

Полицейский протокол причиной смерти указал самоубийство.

Но для нас причина Мишиной смерти осталась тайной. Он был найден с револьвером в руке. Но револьвер можно было вложить в руку. Рана в черепе была не справа-спереди, как было бы естественно при самоубийстве, а справа-сзади. Значит, это мог быть выстрел человека, сидевшего справа от Миши, сделавшего этот выстрел внезапно, неожиданно. При предположении, что Миша был убит пришедшим к нему поздно вечером советским агентом понятно становится и исчезновение пакета.

Нам конечно хотелось верить во вторую версию. Основываясь на ней, мы получили от Харбинского архиепископа Мефодия разрешение на церковные похороны Миши. В Харбине строго соблюдался церковный закон, запрещающий отпевать самоубийц.

С Мишиной могилой связано для нас небольшое чудесное событие.

Тетя Муся и Машенька часто ездили на Мишину могилу. Вскоре все окрестные могилы стали им хорошо известны. Рядом с Мишиной могилой оказалась могила совершенно заброшенная, запущенная, с покосившимся, почти упавшим крестом. Машенька заказала новый крест на эту могилу и заплатила сторожу, чтобы он привел ее в порядок. Но имени погребенного в этой могиле Машенька не знала и не подозревала, что на кладбище ведется список погребенных.

Думая об этой могиле, Машенька увидела во сне заказанный ею крест с надписью на нем: «Здесь погребен раб Божий Тимофей». Машенька так уверовала в действительность этого сна, что не сомневаясь заказала соответствующую надпись.

Когда через несколько лет я стал священнослужителем и узнал, что на кладбищах ведется именная регистрация всех похороненных, я отыскал номер могилы рядом с Мишиной и увидал: «капитан Тимофей».

-----------------

Во второй половине зимы 1921–22 г. Харбин и вcю Маньчжурию постигло тяжелое бедствие: эпидемия легочной чумы. В русских частях Харбина, в новом городе, на Пристани, в Модягоу эпидемия была не так устрашающа. Лишь изpeдкa попадались трупы умерших от чумы, и лишь редкие из знакомых умерли от нее. Но в китайской части города, называемой Фудзядян, картины были ужасающими. Мертвые и умирающие лежали сотнями на улицах. Их без жалости, часто еще живых, подхватывали вилами санитары, объезжавшие город в больших грузовых автомобилях, и бросали в цистерны, наполненные негашеной известью.

Высоко героическими показали себя во время этой эпидемии русские врачи.

К весне эпидемия прекратилась.

----------------

В наш Х-ый скаутский отряд зимой 1922 г. вступил новый скаут, Витя <…>умневич, сын почтового чиновника, вскоре ставшего священником. Это был новый тогда тип священника, только что начавший образовываться в те времена. Также как в свое время в России, и в Харбине, где было 26 церквей, подавляющее большинство священников было выходцами из духовного сословия, кончившими духовные училища и семинарии. А тут был почтовый чиновник, окончивший в свое время гимназию, и ставший по горячему религиозному чувству пастырем. Он стал духовником нашего Х-го скаутского отряда и оказал на всех нас глубокое влияние.

В 1922 г. весной я окончил 6-й класс Реального Училища. Официально со было окончание среднего образования. Правда был еще 7-й дополнительный класс с начатками высшей математики, но я решил не проходить его, а спустя некоторое время сдать экзамен экстерном при какой-либо гимназии, так как решил идти дальше по гуманитарным, а не по математическим наукам.

В патриотических кругах харбинской молодежи была традиция: по окончании среднего учебного заведения идти по крайней мере на год добровольцем в последний очаг Белого движения, который еще существовал тогда в Приморье, где во Владивостоке правило последнее Белое правительство генерала М. Дитерихса.

С помощью японцев оно держала фронт по реке Амуру, который в этих местах достигал ширины нескольких десятков километров. Давление красных сил на Белую армию все усиливалось.

Многие наши гимназисты и реалисты положили там свои жизни за Белое дело.

Мы отправились в представительство ген. Дитерихса в Харбине со скаутом из другого отряда Володей Митрофановым, который был на год старше меня. Он только что кончил гимназию.

Отец Иулиан благословил нас на это дело и подарил мне высокие сапоги, сказав: «Мне будет приятно сознавать, что эти мои сапоги пойдут по русской земле».

В Приморском представительстве нас принял дежурный офицер. Володя Митрофанов, которому только что исполнилось 17 лет, был зачислен в «Приморскую Земскую Рать», как высокопарно называлась Белая Армия Приморья.

А меня не приняли. «Сколько вам лет?» — спросил офицер. — «В августе будет 16», — ответил я. — «Ну вот, тогда и приходите к нам. А сейчас мы вас принять не можем. Нельзя посылать на смерть младенцев».

Я передарил Володе сапоги отца Иулиана, а сам вернулся к скаутской работе. Володе удалось вырваться после падения Приморья и вернуться в Харбин. Сейчас он здравствует в Калифорнии.

Летом 1922 г. мы успешно провели большой скаутский лагерь за Сунгари на 250 человек. Совершали из лагеря: большие походы, два раза пускали воздушные шары с бельевыми корзинками, в которых сажали маленьких скаутов. Я научился плавать, выдержал экзамен на I-ый разряд. Занятый всем этим, я не смог пойти в августе записываться в Земскую Рать.

Пошел только в октябре. Но настроение в Представительстве было подавленное. Америка предъявила Японии требование прекратить помощь Приморскому правительству. «А без помощи Японии мы не выдержим и недели», — печально сказал дежурный офицер. «Не советую, от всей души не советую вам, молодой человек, ехать сейчас к нам. Поберегите силы, вы еще понадобитесь России».

Я с грустью вернулся домой. И действительно, уступая требованиям Америки, Япония прекратила поставку оружия и прочую помощь последнему Белому правительству в России, генералу Дитрихсу, и в несколько недель Приморье было захвачено красными.

Спасаясь от большевиков, беженцы хлынули во все стороны: к нам, в Маньчжурию, в Японию, в Шанхай, на Филиппины. Четыре кадета Морского корпуса в маленькой рыбачьей лодке переплыли Тихий океан в Америку.

Эпоха Белой борьбы закончилась.

Правда еще оставалась тень Белой власти в лице Управляющего Китайской Восточной железной дорогой в Маньчжурии. Но это, как говорит Киплинг, уже другой рассказ.

--------------------

Впрочем, хочется еще дополнить мой рассказ повествованием об упомянутых тут кадетах Владивостокского морского корпуса, переплывших в рыбачьей лодке Тихий океан, так как этот эпизод представляет особый интерес.

Эвакуация Владивостока была так неожиданна и проводилась с такой поспешностью, что четыре кадета, 14–15 лет, проводившие отпуск в глухой деревне, в тайге, вернувшись, не застали никого в Корпусе. Он был пуст, а весь город замер в ожидании с часу на час вступления красной армии. Кадеты пошли бродить вдоль набережной, надеясь найти какой-нибудь отходящий корабль. У одного из маленьких причалов они увидали китайскую рыбачью лодку с одним парусом величиной с постельную простыню и с четырьмя веслами. На лодке оказался бочонок с пресной водой.

Недалеко оттуда, несмотря на ноябрьскую стужу, прямо на набережной спал пожилой матрос. Разбудив его, кадеты предложили ему ехать с ними в рыбачьей лодке в Японию. Матрос согласился. Кадеты сбегали в опустевший Корпус и притащили оттуда какое-то количество провизии, которую нашли там. Через час они уже выходили с попутным ветром из гавани Владивостока.

Через неделю после плавания по Японскому морю они подошли к городу Цуруга. Там их не пустили на берег, приказав плыть в Нагасаки, но позволили возобновить запасы провизии, в чем им помог епископ Камчатский Нестор, незадолго до того поселившийся в Цуруга.

Когда они приплыли в Нагасаки, их снова не пустили на берег, так как Японское правительство, испугавшись количества беженцев из Приморья, дало распоряжение не пускать больше ни одного русского в Японию. Но многочисленные русские, проживавшие в Нагасаки, приняли горячее участие в кадетах, в изобилии снабдили их припасами на несколько месяцев, а главное подарили им машину для перегонки морской воды в пресную. Они посоветовали кадетам плыть на Филиппины, так как по слухам там американцы устраивают лагерь для беженцев.

Но кадеты, посоветовавшись с матросом, решили, что уж если плыть, так плыть в Америку. По крайней мере тут не проплывешь мимо. Только держи курс на восток, и на Америку наткнешься, а держа на Филиппины, еще можно проехать мимо.

Они плыли три месяца. Господь смилостивился над ними, и они ни разу не попали в серьезную бурю.

Где-то посредине океана они встретили американский пассажирский пароход, прошедший рядом и запросивший их по рупору, не нуждаются ли они в чем-нибудь, и не хотят ли, чтобы корабль забрал их с их крохотного суденышка. На оба вопроса они ответили «нет», а на вопрос, откуда они плывут и куда они гордо ответили: «из Владивостока — в Америку».

Американцы пришли в восторг. Очевидно это молодые спортсмены, желающие установить мировой рекорд переплытия океана на судне с наименьшим тоннажем. Кадет и их суденышко фотографировали очень усиленно.

В тот же день пароход этот сообщил по радио-телеграфу (радио-телефона еще не было) о сенсационной встрече в американские газеты, которые подхватили и широко распространили эту новость.

По истечению третьего месяца кадеты по многим признакам поняли, что они подходят к берегу. Ими овладело беспокойство. А что если и здесь их не пустят на берег и заставят плыть обратно? После четырехмесячного странствования на крохотном суденышке по морям и океанам, им возвращаться тем же путем совсем не хотелось.

Поэтому они решили попытаться высадиться на берег ночью в темноте. Но еще задолго до заката из гавани Тахола навстречу им выехала целая флотилия яхт и парусных лодок, которые явными знаками благожелательных приветствий и восхищения окружили их, и когда они подошли к пристани, спортсмены подхватили лодку кадет и таким образом вынесли их на берег.

К сожалению, в глазах американцев этот подвиг так и остался спортивным подвигом, установившим на многие годы рекорд переплытия Тихого океана на судне с наименьшим тоннажем, и они не хотели верить, что кадетами руководило не спортивное чувство, а чувство ужаса перед возможностью попасть в руки страшной бесчеловечной власти.

Мне жаль, что я не знаю имен этих кадет и их спутника, и что я не могу ничего сказать об их дальнейшей судьбе в Америке. Но за абсолютную достоверность этого эпизода я могу полностью ручаться. Он стал широко известен по всему Дальнему Востоку, и наш известный Харбинский поэт, Арсений Несмелов (замученный советской властью в 19_6 г.) посвятил этому подвигу поэму, заканчивающуюся такими строками:

Лбом мы прошибали океаны

Волн житейских и слепой тайги.

В жребий отщепенства окаянный

Заковал нас рок, а не враги.

Мы на плечи поднимали подвиг.

Только сердце было наш домкрат.

Мы не знали, что такое отдых

В раззолоченном венце наград.

Победителя конечно судят.

Только побежденный не судим,

И в грядущем мы одеты будем

Ореолом славы золотым.

Я кричу, строфу восторгом скомкав,

Этот стих — вцепившийся репей,

Как торнадо захлестнет потомков

Дерзкий ветер наших эпопей.

Ветер не захлестнул потомков, потому что на их долю, особенно во время 2-й Мировой Войны и тотчас после нее выпало не меньшее число эпопей.

Но все же не надо забывать героические подвиги и наших поколений.

⇐ Предыдущая 1 2 345 Следующая ⇒