Епископ Нафанаил 2 страница

Они организовали конный отряд под командой корнета Николая Мещерякова (впоследствии он женился на моей сестре). Перед уходом из города моему старшему родному брату Коле и троюродному брату Мише Бюнтингу, приехавшему из Пажеского корпуса и потому опытного в военных делах, было поручено взорвать здание Бугурусланского совета.

Под прикрытием полудюжины таких же опытных воинов реалистов и семинаристов с ружьями, Коля и Миша подошли к зданию совета и стали бросать в окна ручнея гранаты, которых тогда в результате войны и революции повсюду было великое множество. Колины гранаты не взорвались, а Мишина одна граната попала в унитаз уборной и разворотила его.

Из здания затрещал пулемет, и нашим повстанцам пришлось срочно ретироваться. К счастью тогдашние советские пулеметчики были под стать нашим гранатометчикам, и никто не был задет.

Конный отряд Н. Мещерякова вышел из города и скрылся в лесах на берегу реки Тергалы около нашей деревни Кротково.

В Бугуруслане начались усиленные обыски. Папе и маме стало опасно оставаться в их домике, и они переехали в нашу довольно большую квартиру в центре города. Мама поселилась с тетей Мусей и моей сестрой в комнатах впереди, выходивших на улицу, а папа поселился с нами, в комнатах выходивших окнами на двор.

Вскоре после их переезда на рассвете, в 4 ч. утра раздался резкий звонок у входа, и в квартиру вошел наряд красногвардейцев. Им навстречу, наскоро одеваясь, вышла мама.

«Ваши документы, гражданка». Мама предъявила паспорт. «А, так вы — жена бывшего обер-прокурора Синода, Владимира Львова. А где ваш муж?»

«Он в Уфе». (Уфа уже была занята народной армией). В эту минуту из своей комнаты на нашей половине вышел папа в ночной рубашке и сонным голосом спросил: «Машура, что тут происходит?» Посмотрев внимательней и увидев красногвардейцев, он догадался, в чем здесь дело, повернул обратно, бегом пробежал в нашу детскую спальню, и мы с удивлением увидали необычайное зрелище: нашего обычно серьезного солидного отца, бегущего через комнату, на ходу натягивающего на себя брюки и вылезающего через наше окно во двор.

К счастью, неопытное еще тогда в деле обысков красногвардейское начальство не оцепило нашей квартиры, и папе удалось проходными дворами выбраться из города и отшагать 20 верст до нашего села, где он присоединился к конному отряду Н. Мещерикова.

Между тем, моя мать и тетя Муся остались с красногвардейскими представителями, совершающими обыск. «Это кто такой?» — спросил руководитель обыска мою мать после папиного появления. «Учитель моих детей», — спокойно сказала мама. Руководитель по-видимому поверил этому, а то, что этот учитель появился пред мамой. в ночной рубашке и обратился к ней так интимно, вероятно приписал общеизвестной развратности аристократии.

Обыск прошел благополучно. Было только реквизировано несколько сережек и брошек с ценными камнями и отобран с составлением акта нестреляющий дамский пистолет, обложенный перламутром. Обыскиватели даже не поинтересовались, куда девался появлявшийся пред ними учитель. В наши комнаты по просьбе мамы они не заглядывали, чтобы не пугать детей. Это были еще деликатные времена.

-----------------------

А через несколько дней в город входила конница чехословаков и народной армии.

Был яркий весенний день. Все население города вышло навстречу освободителям. От города Бугуруслана до его железнодорожной станции несколько верст. Вся дорога от вокзала до соборной площади была усыпана цветами. Все девушки и молодые женщины в своих лучших платьях с букетами цветов встречали вступавшие в город войска. Особенным вниманием пользовались чехи и словаки.

На соборной площади был поставлен стол, украшенный цветами, и духовенство в праздничных ризах ждало войско, чтобы служить благодарственный молебен.

Но когда войска появились на площади, с соседнего холма, за предместьем Турхановской посыпались пулеметные очереди. Толпа в панике бросилась в боковые улицы, а нам пришлось бежать прямо навстречу пулеметной стрельбе, так как наш дом был, хотя и в двух шагах от площади, но по улице, вдоль которой шла главная стрельба.

Конные отряды чехословаков и народной армии, свернув в боковые улицы, галопом помчались на Турхановскую горку и в полчаса сбили красноармейцев, оказавшихся почти сплошь китайцами. Пулеметы замолчали. Молебен был отслужен с часовым опозданием.

Через пару дней к нам вернулся отец, старший брат и Миша в составе своего конного отряда.

После вступления белых в Бугуруслан, учебные занятия продолжились еще очень недолго. Я перешел в 4-ый класс. Для окончания учебных занятий получил увольнение из конного отряда и мой старший брат и Миша.

После окончания учебных занятий я отдался занятиям скаутским. Я получал журнал «Вокруг Света», мой друг и тоже скаут Костя Бем (родственник известной художницы Бем) получал журнал «Природа и Люди». И в том и в другом журнале печаталось много материала о скаутском движении. Это и было для нас главным руководством. Кроме того, среди молодых чешских легионеров оказался один бывший скаутмастером в Чехии. Он дал нам несколько практических советов. Он советовал нам крепко держаться нашей небольшой группой и не принимать в отряд без разбора. «А то отряд в Уфе, как голубятня: прилетив и улетив, прилетив и улетив».

Папа довольно много времени в то лето гостил с нами. Он тогда увлекался чтением немецких исторических трудов о новооткрытых пред войной хеттеях, о Хеттейской империи и хеттейских королевствах. Так как мало кто другой разделял с ним в это время его исторические увлечения, то он, к моей великой гордости, делился этими интересами со мной, и я был до чрезвычайности польщен тем, что знаю о хеттеях, о которых до сих пор никто ничего не знал.

Папа уехал в Уфу, где из членов Учредительного Собрания формировалось правительство. Мама поехала с ним. Мы снова остались на попечении тети Муси.

17-го августа был мой день рождения. Мне исполнилось 12 лет. По случаю этого торжества был испечен сладкий пирог, и на пирог в качестве моей гостьи была приглашена милая девочка Наташа Гуликова, дочь соседних помещиков, которой тоже на днях должно было исполниться 12 лет. Когда мы перед чаем остались с нею вдвоем, я важно задал ей вопрос: «А что вы знаете о хеттеях?» — «Ничего», — смущенно ответила она. — «О чем же мы будем с вами разговаривать, если вы ничего не знаете о хеттеях», — с прежней важностью произнес я. Наташа в слезах бросилась к тете Мусе, и я свой день рождения закончил в углу, пока Наташа пила чай и ела мой пирог со взрослыми.

В сентябре вернулись папа и мама, и начались приготовления к эвакуации, так как советские войска, первоначально бежавшие перед народной армией, оправились и наступали.

Событием в это время был приезд к папе адъютанта Великого князя Михаила Александровича, рассказавшего, что Государь и вся Царская Семья убиты, но что Вел. кн. Михаил Александрович спасся и направляется на Восток. В нашей семье долго верили этому известию и долго ждали появления Вел. кн. Михаила Александровича.

Готовясь к эвакуации, мы зарыли все ценные вещи нашей семьи и оставленные на попечение папы его сестрой ценные вещи семьи Гагариных. Среди этих вещей самой ценной был осыпанный бриллиантами мальтийский крест моего прадеда — мальтийского рыцаря. Зарывали в полной уверенности, что не позже как через год вернемся и отроем. Когда я хотел взять с собой свои любимые книги, мне не позволили со словами: «Чего ты будешь тащить туда и сюда твои книги. Приедем через год — начитаешься».

В сентябре приготовления к эвакуации закончились, папа получил теплушку. Большевики заняли Самару. Мы выехали на восток.

В теплушке нас было 12 человек: 7 мужчин наверху и 5 женщин внизу. Ехали мы очень медленно. Помню, что в первую ночь мы проехали всего 20 верст. Потом пошло несколько быстрее. В октябре мы подъехали к столбу, на котором было написано с одной стороны ЕВРОПА, а с другой АЗИЯ. Мы въехали в Сибирь.

Еще в Бугуруслане, как только прогнаны были большевики, так сейчас же на рынке появились продукты: белый хлеб, овощи, даже сахар. Здесь же в Сибири все было в полном изобилии. На станциях продавали жаренных кур, крутые яйца, овощи — совсем как в дореволюционное время. Мы, изголодавшиеся за предыдущую зиму, набросились на эти продукты, тем более, что сибиряки охотно принимали царские кредитные билеты, и менее охотно, но принимали и «керенки».

Полученная нами теплушка оказалась с «содержимым»« На всех нас напали вши. Скоро нижнее белье на всех нас кишело ими. Нам, детям, было вменено в обязанность чистить белье взрослых: давить вшей и ножиками, раскаленными на овечке, проводить по складкам, чтобы уничтожать гнид.

Мы очень скоро догадались из этого сделать интересную забаву. Мы брали лист бумаги, рисовали на нем «старт» и «финиш», потом ставили на «cтapт» вошку, показавшуюся нам более резвой, подносили к ее брюшку нагретую на свечке булавку и тем заставляли ее торопливо бежать к финишу. Потом уже и раскалять булавку было не надо, достаточно было потереть ее пальцами, чтобы она нагрелась и вошка от нее бежала с такой же быстротой, как и от раскаленной. Споры возникали между нами, когда начинало казаться, что тот или иной из нас не просто подносит булавку к вошке, но подталкивает ее. Взрослые не без интереса наблюдали за этим нашим просвещенным занятием. Наиболее «резвых» вшей мы не давили, но берегли на своей груди.

Мы собирались ехать через всю Сибирь до Владивостока, чтобы оттуда пробираться в САСШ, где у папы были влиятельные друзья, среди них Ч. Крейн, ставший впоследствии известным благотворителем русской эмигрантской молодежи в Париже.

Но когда мы остановились на несколько дней в Омске, где в это время формировалось правительство адмирала Колчака, папа стал подумывать о вступлении в него. В это время мама заболела брюшным тифом. Надо было останавливаться. Омск мы уже проехали, ближайшим городом с хорошими больницами был Томск. Мы направились туд.

-----------------

В Томске папе и его семье была предоставлена пустовавшая квартира в Городской Думе. Мой старший брат вместе с двоюродными братьями Кириллом и Мишей был призван в Белую Армию. Кирилл отправился на фронт, а Коля и Миша поступили в Томское Юнкерское училище, на 8-ми месячные офицерские курсы. Сестра поступила в выпускной класс гимназии Миркович, я в четвертый класс Алексеевского (в честь Наследника) Томского реального училища, младшие братья — в младшие классы.

Очень скоро обнаружилось у нас полное безденежье.

Папа не смог получить в Томске работу хоть сколько-нибудь соответствующую его рангу. Он уехал в Омск. Там обнаружилось, что участие во Временном правительстве к этому времени стало не преимуществом, а значительным минусом. Из окружения адмирала Колчака папе так и сказали: «Не можем принять ваши услуги, чтобы нас не обвинили в связи, в преемственности с Временным правительством». Tем более, что папина фамилия напоминала не только его самого, но и главу Временного правительства, князя Львова.

Мама и тетя Муся стали давать уроки английского языка, но это приносило гроши. Большинство подобных нам беженцев жило на деньги, получаемый от продажи спекулянтам привезенных с собой драгоценностей. Но мы свои драгоценности перед отъездом зарыли. Спасла нас икона Божией Матери, благословение маме от ее бабушки. Икона эта небольшая, размером чуть больше почтовой карточки, была усыпана небольшими бриллиантами. Мама не захотела ее зарывать и взяла с собою. Теперь с большой душевной болью мама стала вынимать бриллианты из оправы этой иконы и продавать их спекулянтам. На это мы прожили зиму 1918–1919 г.

Морозы стояли жестокие. Мы таких еще не испытали, и могли бы дорого поплатиться за свою неопытность, но Бог хранил.

У нас в Самарской губернии занятия в школах прекращались для младших классов при -15о, для старших при -20о. Здесь в Томске, для младших занятия прекращались при -35о, для старших при -40о. Спасением было то, что при сильных морозах неизменно стояла тихая безветренная погода. Над городом висел прозрачный туман, и все замирало. Движение на лошадях прекращалось, автомобильного тогда почти не было. Птицы не летали, и если какая-нибудь из них решалась вылететь из-под стрехи, то часто падала мертвой, замерзая на лету.

Помню, как в один из таких дней, когда температура упала до -50о, папа не имевший понятия о таких морозах, послал меня за газетой. Газетный киоск был наискосок от Городской управы. Надо было только перебежать улицу. Когда я вышел из дверей дома и хотел вдохнуть свежий воздух, я почувствовал, что воздух буквально обжигает и ноздри и рот. Я инстинктивно схватился за рот рукой в меховой варежке и стал пропускать воздух через теплый мех. Этим я спас себя от морозного ожога легких, от которого в ту зиму пострадало много и детей и взрослых. Ведь если бы руки у меня в тот момент были бы заняты, я не мог бы защитить ими свое дыхание.

Газетчик впустил меня в свой киоск и объяснил мне все здесь сказанное. Вернувшись домой, я не без горделивого хвастовства рассказал все это папе и маме.

На Рождество у нас была елка. Украшения пришлось нам делать самим, и конечно и их, и сластей было мало, не хватало на полную елку. Поэтому старшие решили украсить только одну сторону елки и поставить ее в угол, чтобы не было видно неукрашенной стороны. Я горячо против этого протестовал и даже разревелся от обиды из-за «несправедливого» отношения к елке; «одну сторону украшают, а другую совсем нет». И это несмотря на 13-летний возраст и 4-ый класс.

Из преподавателей Томского реального училища мне больше всего запомнились и больше всего были мною любимы наш батюшка, почтенный старый протоиерей, академик, настоятель старого Благовещенского собора. Надо заметить, что в Томске было два собора: старый в Благовещенском переулке, и новый — рядом с университетом и политехникумом. В нем служил Томский правящий архиепископ Анатолий, большой друг скаутов, всегда служивши в скаутской дружине молебны и панихиды.

Столь же любимый мною был и преподаватель естественной истории, молодой приват доцент Казанского университета, освобожденный по болезни от военной службы.

У батюшки было две особенности, отличавших его от типичных преподавателей Закона Божия в средних школах тех времен. Во-первых, он был строг. Относясь сам с величайшей добросовестностью к своему делу, он требовал прилежного отношения и от учеников. В то время как обычно батюшки всем ученикам, кроме подчеркнуто злостно ничего не учившим, ставили пятерки, наш законоучитель ставил пятерки очень редко, и наоборот был щедр на единицы и двойки. Правда, такого получившего единицу или двойку ученика он приглашал к себе, угощал чаем с вареньем, но заставлял тут же при себе выучивать урок. Поэтому уроков Закона Божия ученики боялись не меньше чем уроков математики, и трепетали пред экзаменом по этому предмету.

Кроме того, батюшка был усердным почитателем старообрядчества и горячим поклонником протопопа Аввакума, книга которого «Житие протопопа Аввакума» была впервые напечатана незадолго до революции.

Я был его любимым учеником, так как всегда горячо любил Закон Божий. Часто товарищи, не выучившие урока просили меня: «Львов, выручи, “заведи” батюшку». «Завести» его было легко: достаточно было спросить его: «А как, батюшка, надо относиться к старообрядцам?» — «Как к братьям, как к родным братьям, ведь они борцы за строгость церковную, за православную веру против новшеств и соблазнов Петра Великого». И весь урок посвящался симпатизирующему старообрядцам объяснению их значения.

От этого батюшки узнал я, запомнившееся мне на всю жизнь объяснение того, что двуперстное сложение крестного знамения было обычаем Константинопольский Церкви, а трехперстное — Иерусалимской. Мы приняли христианство от Константинополя с двуперстным крестосложением. Когда после разгрома Константинополя крестоносцами, в XIII веке византийские императоры вернули себе свою столицу и начали восстанавливать в ней церковную и гражданскую жизнь, они предписали в церковных вопросах руководиться указаниями Иерусалима, где церковная жизнь не была перебита. Тогда-то Студийский церковный устав был заменен уставом лавры св. Саввы, и во всей церковной жизни стали распространяться иерусалимские обычаи, в том числе и трехперстное крестосложение.

Еще более горячей была обычно реакция нашего батюшки на вопрос: «А как надо думать про протопопа Аввакума? Ведь его часто называют еретиком». «А нет, нет, это был праведный муж, мученик за веру. Я очень надеюсь, что, когда кончится нынешнее лихолетие, и Церковь будет прославлять новых мучеников, она прославит и протопопа Аввакума, простив ему некоторые дерзкие слова в его писаниях. A писания эти очень назидательны, и я всем вам очень советую их прочесть, тем более, что они в наше время впервые вышли из печати».

Преподаватель естественной истории был энтузиастом своего предмета. На уроки приносил он пробирки с культурами различных бацилл и микроскопы, которые доставал в местном университете. Он требовал от своих учеников интереса и внимания, и ученики действительно заинтересовывались его уроками. Некоторые его уроки по тем временам были довольно рискованными. Но он при этом требовал от учеников «научной чистоты».

Однажды, когда он разъяснял разницу между бесполым размножением бактерий и половым размножением более организованных существ, в задних рядах какой то ученик пошептал что то своему соседу и громко хихикнул. Учитель резко повернулся к нему: «Вы сейчас же уйдете из класса» Я вам рассказываю не пошлые анекдоты, а знакомлю вас с глубочайшими таинствами человеческой жизни, и если вы не умеете с научной чистотой относиться к ним, то вам не место в нашем классе».

И все ученики были на стороне учителя: «Дурак ты, как не понимаешь, ведь это биология. Это же интересно, тут нельзя так смеяться».

Как прекрасна была весна в Томске. Все мы бегали смотреть, как идет лед на реке Томи. Так как Томь, как почти все сибирские реки, течет с юга на север, то и ледостой и ледоход на ней проходят очень бурно. Растаявшая вода с отдельными льдинами бросает их на еще замерзшую гладь северной части реки, льдины громоздятся, становятся на «попа», торосами, все трещит и гремит, как в летнюю грозу.

Великим Постом мы говели и с училищем и с семьей, оба раза в Благовещенском соборе.

На Пасху мои младшие братья пошли на колокольню Благовещенского собора — трезвонить. На Пасху полагался целодневный звон.

Когда они уходили, мама наставляла их: «Помните детки, в церкви все святое, и колокольня святая, и колокола святые. Попросите звонаря, чтобы он научил вас, как звонить с молитвою». Вечером Гриша и Ваня пришли веселые. Они всласть назвонились. Звонарь угостил их пасхой и куличем. «И он, мама, научил нас, как звонить, вот как: “кошка дома или нет, кошка дома или нет”». Мама только всплеснула руками: «Вот и воспитывай детей!»

После Пасхи наше денежное положение изменилось. Бриллианты с иконы подошли к концу. Мы впоследствии высчитали, что бриллианты, за которые в нормальное время можно было бы получить 20–25 тысяч рублей, мы продали за 50 американских долларов. Но на эти деньги семья в 10 человек могла просуществовать всю зиму. В городе появились Американский Красный Крест и Христианский Союз Молодых Людей — YМСА. Так как мы все с детства говорили по-английски, то скоро и мама, и тетя Муся, и сестра моя Машенька поступили на службу в Американский Красный Крест, а мы с Гришей поступили мальчиками на побегушках в ХСМЛ — YMCA. Только 9-ти летний Ваня остался «безработным».

Я получал 500 рублей в месяц. Из них 400 отдавал маме на общие расходы, а сто оставлял себе на гостинцы. На эти деньги я мог купить пол фунта кедровых орехов или подсолнухов и две сосиски. Это был мой ежемесячный пир. Конфет мы с Гришей получали в изобилии от американцев в YМСА.

В Томске я стал более регулярно заниматься скаутизмом, ходя каждое воскресение после обеда на общие собрания Томской дружины. Я выдержал экзамен на 3-ий разряд и дал «торжественное обещание» пред знаменем Томской дружины, с изображением святого великомученика Георгия на нем. Вставши на одно колено и подняв правую руку со скаутским салютом, я сказал: «Я, Василий Львов, скаут второго отряда Томской дружины, даю торжественное обещание и скрепляю его своим честным словом в том, что буду исполнять свой долг перед Богом и Родиной, ежедневно оказывать добрые услуги людям, знать законы разведчиков и повиноваться им».

Вскоре я стал помощником патрульного в патруле «Черный Ворон», во втором отряде Томской дружины.

Когда окончились занятия в школе, мы стали готовиться к летнему двухнедельному лагерю.

В Христианском Союзе Молодых Людей мне легко дали двухнедельный отпуск. Маме я просто сказал, что уезжаю в лагерь, и мама, растерявшаяся в непривычных условиях жизни, обратила мало внимания на мои слова, думая, что речь идет о поездке на несколько дней с ХСМЛ. Когда я не вернулся через неделю, мама стала очень беспокоиться, а тетя Муся очень упрекала маму за то, что она позволила мне такую вольность. Успокоил маму ХСМЛ, заверивший, что он в курсе дела, и все это предприятие положительное.

В лагере нас собралось свыше 500 мальчиков и девочек. Начальник Томской дружины, скаутмастер Костя Перцов, был офицером на фронте, командиром бронепоезда, чем мы все очень гордились. Его заместительницей была скаутмастер Катя Шошина.

Лагерь расположился в глухом лесу вдоль берега речки Ушайки, притока Томи. Протянулся он более чем на две версты. В те времена, в противоположность позднейшим, в скаутских дружинах гораздо больше процветала звеновая жизнь. Общий лагерь состоял из маленьких звеновых лагерьков. Палаток у нас было очень мало. Каждый патруль (звено) строил себе один или несколько шалашей из гигантских еловых «лап». Кухня у каждого звена была самостоятельная. Продукты мы принесли с собой, меня ими снабдил ХСМЛ. Лишь изредка из центральной кухни патруль получал дополнительные продукты, главным образом муку и сахар. Мяса было мало, и мы дополнили его «дичью», подстреливая из луков диких голубей, ворон и бурундуков.

Леса около Томска кишели: красными партизанами из банды Щетинкина. Очень часто по ночам слышались отдаленные пулеметные и ружейные выстрелы. Но наш лагерь партизаны не беспокоили, a белые отряды, вероятно, имели инструкции присматривать за нами и охранять нас.

Мы же всю свою надежду возлагали на наших «стражников», «взрослых», 16–17 летних скаутов, которым были выданы винтовки для охраны лагеря. Их было человек двадцать. Они важно по двое обходили лагерь раз днем и раз ночью, и мы с восхищением и завистью смотрели на них.

Лагерь прошел спокойно, но уход из лагеря для нашего патруля чуть-чуть не окончился трагично.

Мы решили возвращаться в Томск за 20 километров не со всей дружиной, сложившей свои мешки на телеги, a отдельно, походным порядком, патрулем, неся с собой свое имущество.

Выступили мы уже после обеда, решив заночевать в попутной деревне.

Но когда мы вышли на опушку большой поляны, мы увидели нескольких белых солдат, бегущих через поляну, а с противоположной опушки затрещали пулеметные и ружейные выстрелы. Следующая пулеметная очередь была направлена уже в нас, и вокруг нас засвистели пули, срезая ветви и листья.

Как зайцы мы бросились обратно в лес и бежали больше часа, перепрыгивая через колдобины, через валежник. Остановились, когда уже стемнело, и, прислушавшись, не обнаружили за собой погони. Нас было четверо. Я был старший. Патрульный и двое других бежали другой дорогой. Они впоследствии тоже благополучно вернулись в Томск.

Лесными тропинками, как нам казалось проложенными медведями, я с помощью ручного компаса повел свой полу-патруль на запад к Томску.

Очень скоро мы вышли на небольшую поляну, посредине которой стояла хижина, очень нас обрадовавшая. Мы вошли в хижину, разложили наши одеяла, и, разместившись на полу, скоро заснули. Электрических фонарей в те времена было мало, и у нас их не было. Зажгли мы бывший с нами железнодорожный фонарь со свечкой, но свечка оставалась очень маленькая, надо было экономить. Все же при свете фонаря мы успели разглядеть, что в хижине, у стены против входа стоял большой деревянный крест. Это нас очень подбодрило, так как мы поняли, что попали в хижину отшельника, а не в разбойничье логово.

Позднее, придя в Томск, мы выяснили, что провели ночь в лесной хижине старца Феодора Кузмича, под именем которого скрывался император Александр Благословенный.

-----------------

В августе Коля и Миша окончили юнкерское училище и ушли офицерами на фронт. Мама плакала и молилась за них.

Сестра уехала в качестве представительницы Американского Красного Крест на станцию Тайга, в нескольких десятков верст от Томска.

Фронт начал трещать. Чехи, поддавшиеся советской пропаганде и стосковавшиеся поя родине, стали снимать свои части, обнажая участки фронта. От союзников не было никакой помощи. Белая армия начала откатываться к востоку.

Надо было снова эвакуироваться. Маму, тетю Мусю, сестру, как служащих Американского Красного Креста, брали с собой американцы в своем краснокрестном эшелоне. Меня и Гришу, по просьбе XCMJI брали тоже. Брали и десятилетнего Ваню, как малолетнего. Но папу, как политического деятеля, они взять с собой отказались. И папа уехал во Владивосток почтовым поездом. Мы простились с ним 19 ноября, и никто из нас не думал тогда, что мы видим его в последний раз в жизни.

Забегая вперед, скажу, что он приехал во Владивосток перед захватом там власти левыми просоветскими кругами, и, спасаясь от них, переехал в Японию. Оттуда он в начале 1920 г. уехал во Францию, где поддался возникшему там сменовеховскому течению, и в 1922 г. вернулся в Россию, заявив о своей лояльности и готовясь строго соблюдать эту лояльность. Тем не менее в 1930 г. он на десять лет попал в лагерь, вышел в начале войны, несколько лет читал историю Средних Веков в Томском университете, и вскоре после войны умер одиноким. Никак ни при каких обстоятельствах им не надо было бы разлучаться с мамой.

Через несколько дней после разлуки с папой двинулся в путь и наш эшелон. На станции Тайга мы взяли Машеньку и поехали дальше на восток.

Продвигались мы очень медленно, так как чехословацкие легионы отбирали у всех эшелонов паровозы. Почти на каждой станции простаивали мы по несколько дней.

Я пользовался этими длительными стоянками, чтобы ходить на станции в города, разыскивая там скаутов. И почти всюду, на каждой сколько-нибудь крупной станции, и конечно в каждом городе находил я их. В Maриинске и Ачинске — дружины, в маленьких городках и на крупных станциях — отряды, на меньших станциях — патрули. Возникали они по большей части, как за год до того у нас в Бугуруслане, стихийно, самотеком, под влиянием чтения журналов «Вокруг Света» и «Природа и Люди» и книги Попова и Преображенского.

Особенно мне запомнилась встреча со скаутами в г. Мариинске. Как и всюду, я обращался тут к каждому мальчику и девочке моего возраста с вопросом: «Есть ли тут скауты? И где их можно найти?» Обычно третий или четвертый спрошенный оказывался скаутом. Мы обменивались с ним салютом и пожатием левой руки, нашими «тайными знаками», и он указывал мне, где в воскресение будет происходить дружинный или отрадный сбор. В крайнем случае, если мальчик или девочка не оказывались скаутами, то они указывали мне, кто здесь скаут и давали мне его адрес.

В Мариинск мы приехали в воскресение, и я от нескаута получил адрес скаутской штаб-квартиры, где в 4 ч. дня должно было происходить дружинное собрание. К этому времени я и отправился туда.

У калитки я увидел подошедшего к ней же молодого офицера. Я вытянулся и отдал ему салют.

«А ты откуда знаешь, что я — скаут?» — спросил он.

«А потому, что ты идешь сюда, где скаутское собрание».

Скауты всего мира — братья, и все говорят друг другу «ты». Но в данном случае было особенно упоительным наслаждением говорить «ты» офицеру. «Ты здешний скаут?» — спросил офицер. — «Нет, я только что приехал из Томска». — «Как же ты узнал, что здесь будет скаутское собрание?» Я рассказал. «Ну молодец, не посрамил нашу Томскую дружину. Как твое имя?» — «Скаут третьего разряда, звена “Черный ворон” второго отряда Томской дружины, Василий Львов», — отрапортовал я. «А я — скаутмастер Константин Перцов», — сказал он с улыбкой.

«Костя Перцов!» — вскричал я. И в этом вскрике было столько любви, восхищения, обожания, которыми мы в Томске окружали его имя, что Костя еще сильнее заулыбался, снова протянул мне левую руку, и мы вместе с ним вошли в здание школы, где уже собралось до сотни мальчиков и девочек, ждавших Костю.

В течение всего этого дружинного сбора я старался быть поближе к Косте, и когда мы расставались, он дал мне схему железнодорожных путей, где стоял его бронепоезд. Но когда на следующее утро я отправился туда, бронепоезда там уже не было: в эту ночь он был вызван куда-то.

Больше никогда я с К. Перцовым не встречался. Знаю, что он благополучно, живым вырвался из ада гражданской войны, поселился в САСШ, где стал большим благотворителем и общественным деятелем. Несколько раз я собирался написать ему, напомнить о нашей встрече, но так и не собрался. В прошлом году К. Перцов скончался.

Запомнились мне еще прогулки со скаутами по Енисею в: Красноярске. В Красноярске мне даже не пришлось спрашивать адрес скаутской штаб-квартиры, так как я имел этот адрес еще из Томска. Я несколько раз был на дружинных сборах в Красноярске. Один раз мы отправились походом на Енисей. Как и Томь, как и все сибирские реки, Енисей течет с юга на север и замерзает с севера, снизу. Но то, что я говорил о Томи, тут повторяется в гигантском масштабе, так как Енисей самая многоводная, самая могучая река Сибири. Брошенные на сплошной лед во время ледостава льдины с верховьев реки, то стояли стоймя, то лежали плашмя, то под углом. Мы прибыли в Красноярск уже через месяц после ледостава, когда лед, прогретый и просветленный солнцем, стал прозрачным, сияющим, искрящимся. Достаточно было отойти от берега на несколько шагов, чтобы очутиться в волшебном хрустальном мире, быть окруженными стенами и столпами из хрусталя.

⇐ Предыдущая 123 4 5 Следующая ⇒