Часть вторая 2 страница

Хотя работа Мэтта в основном сосредоточилась на женщинах из рода Спарроу, он пока не нашел ни одного слова, написанного кем-то из них, если не считать нескольких клочков бумага с кулинарными рецептами Элизабет. Все свои знания он почерпнул из дневниковых записей и писем мужчин города Юнити — этакая смесь фактов и домыслов, сдобренная слухами. Что касается женщин, то от них остались дневники, заполненные списками покупок, газетными вырезками, объявлениями о рождениях и некрологами и еще какими-то мелочами, которые наверняка затерялись бы во времени, если бы не были записаны. Но что до Ребекки Спарроу, то большая часть ее жизни оставалась пока неизвестной. Ее история не просто была спрятана, она была похоронена, заперта на сто замков, чтобы защитить невиновных, а заодно скрыть имена виноватых, таким образом, облегчить участь потомков как с той, так и с другой стороны, не дать ярму прошлого лечь на их плечи.

Мэтт всегда снижал скорость, проезжая мимо городского луга, в знак уважения к тем гражданам, которые жили до него. Он поступал так с самого детства, когда мальчишкой на велосипеде развозил газеты. Но сейчас он вообще остановил машину. Нажал на тормоз и включил дворники на лобовом стекле. Зрение у него было отличное, поэтому он понял, что не ошибся. По его телу пробежали мурашки, когда он опускал стекло.

— Дженни! — позвал он.

Она стояла возле памятника павшим в Войне за независимость, любимого монумента Мэтта. Однажды Мэтт пришел сюда вечером и принес несколько больших листов белой бумаги и черный пастельный карандаш. Один из оттисков, который он тогда сделал, не посчитавшись с законом, теперь висел в рамочке над его кроватью, и ангел охранял его сон.

Мэтт оставил двигатель включенным и вылез из грузовичка. Определенно это была она.

— Дженни Спарроу!

Дженни обернулась, услышав свое имя. В ту минуту она думала о персиковых пирогах, грязных тарелках и счетах, в которых цифры никак не складывались. Пустяки, конечно, но все-таки лучше, чем навязчивая мысль об Уилле, матери или Стелле. Она сощурилась, глядя на мужчину, который направлялся к ней и махал руками, словно знал ее. Это был тот самый высокий симпатяга, в которого превратился Мэтт Эйвери. Это был тот самый человек, о котором она старалась не думать.

— Привет, Мэтт! — неуверенно прокричала Дженни в ответ.

Мэтт заулыбался и порывисто обнял Дженни, прежде чем успел понять, что делает. Через секунду он осознал, что ведет себя глупо, и отстранился.

— Ты совершенно не изменилась, — сказал он.

— Спустя столько лет все меняются, Мэтт.

Тем не менее Дженни была польщена. Как случилось, что она ни разу не обратила внимания на то, какими глазами он на нее смотрит? Почему она не поняла, что он тогда ходил по пятам за ней, а не за своим братом? Конечно, Дженни не очень доверяла суждениям Лизы Халл. Любовь такой не бывает, разве нет? А то получается, она пролежала в дальнем ящике все эти годы, словно рубашка, которую никто ни разу не удосужился примерить, но которая тем не менее лежала там чистая и выглаженная, готовая к носке в любой момент. Все равно не может быть, будто он вправду считал, что она совсем не изменилась. Неужели он не разглядел, что волосы у нее стали намного короче, что вокруг глаз и на лбу появились морщинки и что она больше не та упрямая девчонка, которой раньше была?

— Я слышал, что ты в городе. Видел Стеллу и хотел позвонить тебе в дом твоей матери, но не знал, захочешь ли ты разговаривать со мной. Подумал, а вдруг ты бросишь трубку…

Дженни рассмеялась. Странно, вроде бы Мэтт совершенно изменился и в то же время остался прежним. Он всегда отличался щепетильностью, всегда думал о других, предугадывая их желания.

— С чего вдруг? Из-за вашей драки миллион лет тому назад? Что бы ни случилось в тот Новый год, уверена, Уилл заслужил трепку.

— Да, заслужил.

Мэтт помрачнел при одном упоминании о брате. Стелла была права в своей оценке, он совершенно не походил на Уилла. Задумчивый, даже слишком, вечно терзающийся сожалениями, словно совершенные им ошибки навсегда отпечатались рубцами у него на спине.

— Это было давно, — напомнила Мэтту Дженни.

У него был такой растерянный вид, что Дженни захотелось протянуть к нему руки, но вместо этого она шагнула назад и чуть не споткнулась о черный гранитный памятник.

В последнюю секунду Мэтт успел поддержать ее. Он думал о Дженни Спарроу каждый божий день с того самого Нового года, когда видел ее в последний раз. Наверное, теперь он не смотрел на нее, а пялился. Во всяком случае, в тот день, когда он стоял на стремянке, он точно пялился, стараясь отгадать, она это или нет.

— Вообще-то я пыталась тебе дозвониться, — сказала Дженни просто для того, чтобы не молчать, просто, чтобы он перестал рассматривать ее. — Но тебя никогда нет дома. Я хотела поблагодарить за то, что ты оплатил услуги Генри Эллиота и внес сумму залога.

— Не забудь детектива. Его услуги я тоже оплачиваю. Старина Уилл, — скорбно продолжил Мэтт, — он может любого пустить по миру.

— Я прекрасно это сознаю. Что бы ты ни делал, не одалживай ему свой грузовик. Никогда. Даже если он скажет, что на границе с Нью-Гемпширом лежит гора золота, которую только и нужно, что перегрузить в кузов, и вы станете оба богатыми до безобразия. Хотя, пожалуй, даже Уилл не смог бы нанести большого ущерба этой колымаге.

Дженни кивнула на видавший виды пикап Мэтта, и оба расхохотались. «Как все странно», — подумала Дженни. Она снова почувствовала тот рубец от ожога. Дождь опять припустил, но они даже не сделали шага, чтобы найти укрытие.

— Старина Уилл, — повторил Мэтт.

— Хотя, конечно, он никого не убивал.

Дженни дышала с трудом — наверное, от влажности. А все этот деревенский воздух, пыльца, сырость. Жаль, у нее не было при себе бумажного мешочка, чтобы подышать в него. Жаль, она не могла справиться с нервами.

— Мы получили отчет от детектива, что в квартире жертвы найдены отпечатки пальцев, — продолжил Мэтт.

Почему он все время заговаривает о своем брате? Господи, он что, его охранник, поборник, тень?

— Но Уиллу они не принадлежат. — Так много слов за один раз Мэтт не произносил уже много лет, если не считать бесед с миссис Гибсон. Наконец он умолк и перевел дыхание. — Ты пахнешь сахаром, — добавил он и тут же мысленно обозвал себя идиотом.

— У меня был первый рабочий день. В чайной у Лизы Халл.

— Лиза очень славная — На самом деле в эту секунду Мэтт никак не мог припомнить, кто такая Лиза Халл. Неужели он всегда тупел в присутствии Дженни, становясь с перепугу болваном? — Ты, должно быть, устала. Тебя подвезти?

— Нет, спасибо. — Дженни еще раз шагнула назад и опять споткнулась о гранит, но теперь она замаскировала свою неловкость, усевшись на краешек плиты. От гранита шел пронизывающий холод, но Дженни не обращала внимания. Ей почему-то стало жарко. — Я пройдусь пешком. Это полезно, после того как весь день проведешь в четырех стенах.

Мэтт понял, что от нее пахнет не только сахаром, но еще чем-то. В воздухе потянуло озерной водой, тем самым соблазнительным ароматом, который он ощутил той ночью, когда они с Уиллом разбили лагерь во владениях семьи Спарроу и слушали лягушачий хор.

— Я сообщу, если будут какие-то новости в деле Уилла, — сказал он.

Опять этот проклятый Уилл. Неужели он не может не говорить о брате хотя бы минуту? Ведь на самом деле ему хотелось поцеловать Дженни Спарроу, прямо тут, на городском лугу. Именно об этом он думал каждый раз, когда проезжал мимо, только теперь она была здесь, сидела на краю плиты и смотрела на него снизу вверх.

— Дело в том, что я каждый день получаю сообщения об Уилле от Генри Эллиота.

В эту секунду ему уже хотелось прибить Уилла. И Мэтт дал себе зарок: отныне он выбросит это злейшее из имен из своего лексикона.

— Генри, да. Я работаю с его дочерью, Синтией. Милая девочка, но взбалмошная. Как хорошо, что я больше не подросток.

А вот Мэтт страстно желал, чтобы она снова превратилась в подростка. Он жалел, что не может отмотать время назад, чтобы он прошел в Кейк-хаус, а Уилл остался во дворе сидеть на корточках возле форзиции. Ему хотелось бы вернуться в прошлое, в ту минуту, когда она шла по лужайке к ним, босая, с распущенными длинными волосами, спутанными после сна.

— Розмари Спарроу бегала быстрее любого мужчины в городе, — произнес Мэтт и сразу смутился, что ляпнул это ни с того ни с сего.

Он часто прибегал к этому средству — выуживал какой-нибудь исторический факт из своего огромного багажа, чтобы уйти в сторону от всего, что напоминало чувства или сожаления. Собеседником он был ужасным, чуть лучше ему удавался пересказ каких-либо фактов.

— Что-то я не поняла.

Дождь теперь лил не на шутку, но ей все еще было жарко. Вот что порой творит с человеком нарциссовый дождь. Буквально выворачивает его наизнанку. Дженни расстегнула пиджак и принялась обмахиваться.

— Ты сказал, что она бегала?

— Она была твоей родственницей. Очень дальней — прапрапрапрапра. Времен Войны за независимость. Она могла перегнать оленя — во всяком случае, так говорили люди. Когда подступили британцы, она домчалась бегом до Норт-Артура и успела как раз вовремя, чтобы спасти около сотни ребят, которых иначе ждала бы британская засада, а так они скрылись в лесу и сами устроили что-то вроде засады.

— Ух ты! — рассмеялась Дженни. — Откуда тебе все это известно?

— Библиотека. Добрая старая миссис Гибсон.

— Миссис Гибсон! Кажется, я до сих пор должна ей деньги за просроченную книгу. В те дни я ничего не возвращала. Господи, какая же я была легкомысленная. Наверное, я у нее в списке самых злостных должников.

— Ничего подобного. Только не у нее. Миссис Гибсон — добрая душа. Она не ведет никаких списков.

Пробили часы на Городском собрании, и оба, вздрогнув, обернулись. Шесть часов. Сквозь платановую листву просачивалась темнота, а вместе с нею и дождь. Желтый дождь, легкий дождь, нарциссовый дождь, заставлявший людей совершать глупости.

— Приходи как-нибудь к нам пообедать.

Он переменился в лице, и Дженни подумала, не ляпнула ли она что-то неуместное. Его как будто охватила паника — казалось, он сейчас повернется и побежит, еще быстрее, возможно, чем Розмари Спарроу.

— Впрочем, это совсем не обязательно. Я не обижусь, если ты откажешься. — Она сама предложила ему вежливый выход из ситуации. — Моя мать не многим нравится. Я пойму. Поверь.

— Мне она нравится. Даже очень.

— Вот как? В таком случае, быть может, на следующей неделе?

Мэтт кивнул и направился к машине.

— На следующей неделе, — бросил он на ходу, начав осуществлять свой план и не упоминая имени брата.

Он шагал прямо по лужам и не замечал этого. Ботинки пропускали воду, но разве ему было не все равно? В оставленное открытым окно залетал дождь, и теперь все его папки, лежавшие на сиденье, промокли, но он ничуть не расстроился; приедет домой — и высушит все у огня.

Дженни поднялась, помахала ему рукой. В отличие от Бостона, где сумерки медленно обволакивали улицы, здесь, в Юнити, ночная тьма опускалась, как завеса. Вроде бы ясный день, а в следующую секунду оказываешься в полной темноте.

— Рассмотри памятник у себя за спиной! — прокричал Мэтт, забираясь в грузовик. — Это мой любимый.

Отъезжая, он посигналил, и этот гудок разнесся по всей лужайке. Дженни показалось, что она тонет, погружаясь на дно. Какое здесь странное дождливое место — зеленое, темное, тихое. Она оглянулась, чтобы рассмотреть памятник, плиту которого использовала как скамейку. До сих пор она ни разу не удосужилась взглянуть на него за все годы, что здесь жила. Пусть прошлое остается в прошлом, тем более что ей всегда хотелось от него бежать. Ее интересовало будущее, поэтому она до сих пор не замечала вырезанного на черном граните ангела; поэтому не знала, что ангел, увиденный ею много лет тому назад под утро ее тринадцатого дня рождения, все это время находился здесь, неподвижный близнец того, который прежде был всего лишь сном.

Клиника в Порт-Артуре находилась на Хоупвелл-стрит, на самой окраине города, где городской ландшафт сливался с грязными бесполезными полями, истощенными плугом и оставленными засыхать. Единственным другим зданием в радиусе полумили было ангарное сооружение, в котором держали школьный автобус. Доктор Стюарт иногда думал, что муниципалитет Норт-Артура специально выбрал это место, чтобы не подпускать к городу болезни, а может быть, городским властям просто хотелось скрыть тот факт, что лечились здесь в основном рабочие с ферм, приезжавшие на сезон: в июне собирать клубнику, в октябре — яблоки. Тем не менее клиника была укомплектована первоклассным персоналом, имела отличную стоянку для машин. Последнее обстоятельство доктор Стюарт особенно ценил, так как всегда мог найти достаточно места для своего огромного старого «линкольна».

Иногда Хэп сопровождал деда в клинику, и на этот раз он потащил за собой Стеллу. Сегодня дежурили несколько терапевтов из Гамильтонской больницы, не жалевших своего свободного времени, практикующая медсестра, две дипломированные медсестры, врач-ординатор из отделения экстренной помощи и секретарь по имени Рут Холуэрди, чуть ли не самое главное здесь лицо.

— Привет, док! — выкрикнула Рут, когда они вошли в клинику. — Я вижу, вы привели с собой пару халявщиков.

— Ты права, Рут, — весело откликнулся доктор. — Вы двое поступаете в распоряжение Рут, — обратился доктор Стюарт к Стелле и Хэпу. — Будете делать все, что она вам велит.

— Отлично. Подальше от больных — Хэп остался доволен. В приемной кашлял какой-то старик и выла девчонка, словно ее мучила боль. — Не могу поверить, что тебе захотелось поехать по доброй воле. Здесь совсем не весело.

Рут вручила им страховые бланки, и они раскладывали их по алфавиту, сидя на ковре в заднем офисе, рядом со шкафами картотеки. Мигала лампа дневного света, из приемной то и дело доносился вой, он то затухал, то звучал громче, наподобие маленькой сирены.

— Я не боюсь больных людей, — ответила Стелла. — Этим я отличаюсь от тебя.

— Я не говорил, что боюсь. Просто им невозможно помочь.

Все ожидали, что Хэп станет врачом, но ему не хватало духа возиться с людскими слабостями.

— Быть врачом — все равно что работать на машине, которая все время ломается. Раз за разом. Как тостер, который сжигает все, несмотря на твои усилия. Или машина, которая никак не заводится, даже если ты каждый день будешь «прикуривать» от чужого аккумулятора. Битва бессмысленна, если ее нельзя выиграть.

Ясно, что Хэп думал о своей матери, которая умерла, когда ему едва исполнилось пять. Хэп еще раньше рассказывал Стелле, что помнил из того времени только, как они с мамой собирали фиалки, душистый сорт, росший на небольшом участке между владениями семьи Спарроу и домом его дедушки, под высокими соснами. Единственное воспоминание — вот и все, что у него осталось от нее. «Пурпурные звезды», — сказал однажды он Стелле, когда они вместе исследовали прачечную Ребекки Спарроу. Из маленького окошка, никогда не знавшего стекла, они увидели небольшую полянку таких фиалок. «Вот на что они похожи».

— Некоторых можно вылечить, — упрямо заявила Стелла. — Кроме того, живые люди гораздо интереснее тостера.

Этот спор заставил ее увидеть мысленным взором картину: бабушка неподвижно сидит в саду, и на нее падает снег. Стелла даже вздрогнула. Люди умирают, в этом Хэп прав, умирают часто, и ничего с этим нельзя поделать. Нет ни лекарств, ни противоядий. В некоторых случаях приходится даже отказываться от надежды. Но только не в случае с Хэпом. Стелла собиралась сделать все, чтобы ничего с ним не случилось. Если уж она не может в него влюбиться, то, по крайней мере, может его защитить. Она вспомнила, как он доверился ей, когда они сидели рядышком в хижине Ребекки, вспомнила, какой взгляд у него был, когда он говорил о фиалках. Еще она вспомнила, как он ждал ее в тот первый день, когда она шла в школу, как улыбнулся, когда она появилась из-за угла и направилась прямо к нему. Хэп тогда пожалел, что не захватил с собой камеру (он сам признался ей позже); у нее был такой вид, словно у птицы, пойманной в ловушку, утверждал он, было видно, что она думает только об одном: как бы спастись.

Вот что на самом деле интересовало Хэпа — фотографии. Он устроил в подвале дедушкиного дома лабораторию и повсюду, куда бы ни пошел, таскал с собой камеру в рюкзаке. Старая «лейка» была с ним и сейчас, поэтому он не упустил возможности, щелкнул Рут Холуэрди.

— Прекрати, — отрезала Рут. — Я работаю.

— Ты обрадуешься, когда увидишь снимок, — отозвался Хэп.

— Ты бы признался дедушке, что не хочешь быть врачом, — посоветовала Стелла. — Тогда он перестанет возить тебя сюда.

Хэп посмотрел на нее беспомощным взглядом.

— Я не могу так ранить его чувства.

— Просто скажи ему! Он выдержит, когда услышит новость.

Из приемной донесся шум, не предвещавший ничего хорошего.

— Черт, — буркнул Хэп. — Предвижу трагедию.

— Ребята, вы остаетесь здесь, — сказала Рут Холуэрди строгим голосом человека, привыкшего, что ему все подчиняются.

Но Стелла и не думала подчиняться, а потому последовала за Рут, несмотря на то что Хэп схватил ее за руку и напомнил:

— Тебя это тоже касается.

Перед больницей стояла карета «скорой помощи» и несколько полицейских машин. На шоссе произошла серьезная авария, а Хоупвеллская клиника оказалась ближайшей. Из приемной выбежали медсестры и санитары, Стелла едва успела отскочить в сторону. Тем не менее она умудрилась все рассмотреть: на каталке лежал молодой парень, весь в крови, с покалеченными руками и ногами. Стелла поняла, что он умрет, но не из-за очевидных ран, а из-за разрыва печени. Она смогла увидеть еще кое-что: когда каталку бегом везли мимо, Стелла взглянула в глаза молодому человеку, и на секунду их взгляды встретились.

Не думая ни о чем, Стелла последовала за медиками в смотровую. Рут Холуэрди опустила руку на ее плечо:

— Туда нельзя, детка. Запрещено.

Но Стелла вырвалась и прошла в двери за врачами. В голове у нее загудело, поэтому она едва слышала слова Рут, и, даже если бы секретарша подняла крик за ее спиной, она все равно не обратила бы на него внимания.

Когда Стелла проскользнула в кабинет, врач-ординатор снимал основные показатели состояния больного. Все были так заняты, что даже не заметили появления Стеллы, пока не вошел доктор Стюарт.

— Боже мой! — ужаснулся он, увидев девочку. Она стояла возле двери и смотрела, как один из ординаторов Гамильтонской больницы хлопотал над потерявшим сознание больным. — Стелла, возвращайся в офис.

Но Стелла даже с места не сдвинулась. Она чувствовала, что юноша тонет, как корабль в океане. Даже она понимала, что ординатор не справляется с поставленной задачей.

— Тот врач не в состоянии ему помочь. У больного разрыв печени.

— Ты что, услышала, как кто-то произнес вслух диагноз?

Юноша на столе бесконтрольно вздрагивал, что часто происходит с пациентами, у которых есть внутренние повреждения. Он был землистого цвета и никак не отреагировал, когда сестра поставила ему капельницу.

— Я просто знаю, что это так, — мрачно изрекла Стелла. Она была настолько серьезна, что доктор Стюарт не стал ее выпроваживать. — С этим можно что-то поделать?

— Не всегда.

Доктор Стюарт подошел к больному, и ординатор ему сообщил:

— Осмотр я произвел.

Стюарт тем не менее внимательно исследовал брюшную полость раненого. Она была раздута и наполнена жидкостью. Пульс был угрожающе редкий, и вообще доктору Стюарту не понравилась вся ситуация. Ординатор вроде бы делал все правильно, но чего-то недоставало. Иногда требовалось действовать интуитивно. Броку Стюарту приходилось видеть такое раньше: медсестра или врач каким-то образом понимали, что не так, еще до того, как получали результаты анализов. У него у самого проявлялась такая интуиция, иногда он действовал по наитию, шел на риск, если ожидание могло привести к смерти.

Он подал знак сестре вызвать вертолет авиационной «скорой помощи». Сам доктор Стюарт собирался позвонить в Бостон, чтобы там держали наготове рентген и операционную. Не прошло и двадцати минут, как пациента эвакуировали. В клинике воцарилась звенящая тишина. Из приемной по всему коридору тянулся широкий след крови. Рут всегда боролась с такими пятнами, используя смесь отбеливателя, уксуса и содовой воды.

— Ковры я чищу лучше любого профессионала, — объявила она и повернулась к Стелле. — В следующий раз, когда я велю тебе остаться в офисе, ты послушаешься?

— Наверное, нет, — призналась Стелла.

— Вот и старый док такой же. — Рут покачала головой; по ее мнению, некоторые люди были слишком упрямы, чтобы подчиняться каким-либо правилам. — Поступай как знаешь.

По дороге домой Хэп и Стелла вели себя тихо. Хэп сидел впереди, рядом с дедушкой, Стелла — сзади. Она изучала форму головы Хэпа. У него были густые каштановые волосы, но стоило ей прищуриться, и начинало казаться, будто его голову пронизывают радужные лучики. «Скажи это, — мысленно понукала друга Стелла. — Пусть он узнает, кто ты на самом деле».

— Я думаю, что все-таки не стану врачом.

Просто смешно, с каким трудом Хэп произнес вслух свое признание. Оно забрало у него все силы, а когда прозвучало, он привалился головой к боковому стеклу, совершенно изможденный.

День был солнечный и теплый, хотя в клинике, где мигали лампы дневного света и жалюзи всегда были полуспущены, об этом никто не догадывался. После заявления Хэпа воцарилось молчание; старый «линкольн» свернул со служебной дороги и взял курс на город. Сквозь листву платановых деревьев просачивался свет. Зеленый и желтый. Тень и солнце.

— Не создан для этого? — наконец произнес Брок Стюарт.

— Так точно, сэр.

— Ну, Стелла, что скажешь? Что мне с ним сделать? Четвертовать? Или отправить в ссылку за то, что нарушил семейную традицию? Быть может, не разговаривать с ним до конца дней?

Хэп смущенно моргал. Он так переживал по поводу своего признания, что в первую секунду ему показалось, будто он неверно расслышал дедушку. Но Стелла громко рассмеялась. После всех треволнений доктор легко простил внука. Она наклонилась вперед, пристроив локти на спинку кресла, в котором сидел Хэп.

— Твой дедуля шутит, — прошептала Стелла и повернулась к доктору. — Разумеется, следует снести ему голову с плеч долой. Но нельзя ли сначала заказать пиццу? Я умираю от голода.

— Значит, будет пицца, — согласился доктор.

Они подъехали к его дому, который он помогал проектировать и строить пятьдесят лет тому назад, когда только женился на Адели. Ему хотелось, чтобы новый дом был совершенно не похож на его семейное гнездо — деревенский коттедж, который он передал городу. Дом Стюартов, первое здание, построенное в Юнити после большого пожара, теперь превратился в задрипанный магазинчик сувениров, где продавалась всякая поделочная дребедень, стилизованная под старину, и ее охотно раскупали туристы, наезжавшие летом и осенью по маршруту «Тропа свободы». В теперешнем доме доктора было много больших окон, из которых открывался вид на рододендроны и азалии, розовые, белые и фиолетовые. За подъездной дорогой проходил частокол, огораживавший холмистое поле. Припарковав машину, они все гурьбой отправились на кухню, усталые, в грязной обуви. Хэп позвонил в городскую пиццерию и заказал доставку большой пиццы со сложной начинкой, а доктор тем временем пошел умыться.

Дэвид Стюарт, отец Хэпа, высокий мужчина несколько помятого вида, только что вернулся с работы домой. Он сидел в кабинете и щелкал пультом от телевизора, пытаясь найти матч любимой команды «Ред сокс», когда Хэп привел к нему познакомиться Стеллу.

— Значит, ты и есть Стелла, — сказал Дэвид Стюарт, когда сын представил их друг другу. — Ну-ну. Совершенно не похожа на мать.

Стелла всегда считала одной из главных целей своей жизни быть непохожей на мать, а потому замечание мистера Стюарта вроде бы должно было ей понравиться. Однако кровь прилила к ее лицу, и она почувствовала себя оскорбленной.

— У твоей матери были красивые темные волосы, как у всех женщин Спарроу. Мальчишки в школе так и ходили за ней по пятам. Все были от нее без ума, но ее никто не интересовал, кроме Уилла Эйвери.

Будь на ее месте Джулиет Эронсон, вероятно, мистер Стюарт услышал бы: «Вот как? Ну, так я уверена, мистер Стюарт, что вы интересовали ее меньше всех, ничтожество и скунс вы этакий. Да вы даже сейчас идиот». Стелла же, напротив, стояла и вежливо улыбалась, примерзнув к полу в растерянности от такого сравнения с матерью. Выходит, она — никто, невидимка, бледная имитация оригинала.

— Мой отец иногда ведет себя как болван, — виновато произнес Хэп, когда они вышли на крыльцо, чтобы подождать машину с пиццей. — Мне кажется, он разочаровал моего дедушку. Отец продает лекарства и неплохо преуспевает, но дедушка ждал от него другого. Как и от меня.

— Ты совершенно не похож на своего отца.

Оба рассмеялись от этого отголоска речи Дэвида Стюарта. И все же мнение мистера Стюарта больно ужалило Стеллу. Выходит, она хуже своей матери, вот что он пытался ей сказать. За такой, как она, никто не станет ходить по пятам, если он, конечно, в своем уме.

— Мой отец тоже бывает странным. Но он хороший. Он слушает меня. По крайней мере, пытается.

Даже сейчас, несколько часов спустя после трагедии, в памяти Стеллы все время всплывало лицо того пациента. Она смотрела на рододендроны, поправляла волосы, рассказывала о своем отце, а сама видела мысленным взором лицо юноши. Ее потряс его взгляд. Было в нем что-то такое, от чего никак не отмахнуться. Вероятно, в этом мире существует одна лишь действительная истина, и познать ее можно, только если заглянешь хотя бы на секунду в самую глубину.

Подул легкий ветерок, и в воздухе потянуло землей, сеном и удобрением, молодой травой и копытнем. Апрель. Стеллу едва начало отпускать напряжение дня, как вдруг она что-то заметила в поле. Какое-то существо, похожее на перевернутого верблюда, поедало листья орешника. Таких животных не бывает, они могут только присниться, хотя вроде бы состоят из обычных частей — копыт, головы, хвоста.

— Что там такое? Какой-то зверь?

— Это Торопыга. Конь моего дедушки.

Стелла похолодела, хотя день по-прежнему был теплый, ярко светило солнце. В первый день знакомства с Хэпом она увидела, как он падает с лошади; он летел вниз с огромной скоростью, и рядом не было никого, чтобы его поймать.

— Они только делают вид, что ненавидят друг друга, а на самом деле одному без другого не обойтись. Взгляни на спину Торопыги. Видела когда-нибудь такой провис?

— Ты не говорил мне, что у тебя есть лошадь. Господи, Хэп, тебе следовало мне все рассказать. Мы ведь хорошие друзья, а теперь, оказывается, вот как. Что еще ты от меня скрывал?

— Да нет у меня лошади. — Хэп удивился, что Стелла так расстроилась. — Я же сказал, что Торопыга — конь моего деда.

Доктор Стюарт взял к себе коня, оказав услугу одному фермеру из Норт-Артура, давнему пациенту, который не всегда даже мог оплатить его услуги. Старый фермер умирал, и не было никого в целом свете, о ком он горевал, кроме этого огромного дряхлого коня с белыми отметинами в форме слезинок на коричневой морде.

«Он долго не протянет, — обещал Стюарту фермер. — Оглянуться не успеете, как он околеет. Клянусь. Просто дайте ему попастись последние дни на этом вашем поле. Он пощиплет травку и сам о себе позаботится. Вы лишь киньте ему охапку сена, когда наступит зима. А потом он уляжется и сам себя закопает. Клянусь. Вам не будет от него никаких хлопот».

Когда старый фермер умер, доктор Стюарт пришел на его бесполезный участок. Только тогда он понял, что забыл спросить, есть ли у коня кличка.

«Если ты все равно умрешь рано или поздно, то лучше бы пораньше», — вслух произнес доктор, стоя у забора.

Конь навострил уши. Стоял холодный январский день, доктор пришел сюда сразу после похорон фермера. Растирая руки, он размышлял, в какую авантюру ввязался. У этого полудохлого коня можно было все ребра пересчитать. К тому же Стюарт увидел, что животное страдает от чесотки. Но когда он подошел поближе, оказалось, что дыхание у коня удивительно свежее, отдает яблоками.

«Меня заверили, что эта животина околеет в самом ближайшем будущем», — поделился Брок Стюарт с Мэттом Эйвери, который одолжил трейлер у братьев Хармон и, прицепив его к грузовику, доставил коня в Юнити. К тому времени док Стюарт расплатился с Мэттом за ограждение на поле и навес, где конь мог бы укрыться в дождь и ненастье.

«Не рассчитывайте на это, — усмехнулся Мэтт. — Что-то мне подсказывает, он продержится еще долго».

Прошло шестнадцать лет, а коню хоть бы что — не постарел, не изменился, не придвинулся ни на шаг к смерти. Ветеринар Тим Эрли определил, что Торопыге лет тридцать пять или больше, по тому, как истерлись зубы коняги, но доктор Стюарт знал одно: на это животное он истратил почти десять тысяч долларов, если посчитать затраты на ограждение, сарай и корм. Вот так получилось, что у дока Стюарта и Элинор Спарроу жили два самых старых домашних любимца в городе, хотя, если бы кто-нибудь осмелился назвать Торопыгу домашним любимцем, доктор вспылил бы не на шутку. «Он ярмо у меня на шее. Он мой крест. Никакой он не любимец, — говорил доктор любому, кто готов был его выслушать. — Он цена, которую я плачу за одну идиотскую минуту слабости».

— Ему бы следовало дать коню другую кличку — Долгожитель, — рассмеялся Хэп. — Или Бессмертный. Или, может быть, Десять Кусков.

⇐ Предыдущая 16 17 18 19 202122 23 24 25 Следующая ⇒