ДРЕВНЕГРЕЧЕСКАЯ КОННИЦА 7 страница

Нижняя часть ноги лошади защищена толстой роговой нечувствительной подошвой, в середине которой находится стрелка копыта, роговая подушка в виде треугольника, не такая твердая, как «валик» или подошва, чья вершина обращена к передней части копыта, а основа находится между пятками. Она разделена сзади глубокой расщелиной, которая отчасти придает ей форму ласточкина хвоста (отсюда ее греческое название «ласточка»). Она нечувствительна и действует как амортизатор, а кроме того, обеспечивает лошади лучшее сцепление с поверхностью.

Ксенофонт справедливо замечает, что проверку тела следует начинать с ног. «Как нет никакой пользы от дома, в котором крыша хороша, а фундамент не такой, как следует, точно так же нет пользы от боевого коня, даже если все у него хорошо, а ноги плохи»239.

Искусство прибивания подков было неизвестно древним грекам, хотя в чрезвычайных обстоятельствах они могли придумывать какой-нибудь способ защиты для ног. Так, Десять тысяч Ксенофонта при походе через Армению обвязывали мешковиной ноги своих лошадей и обозных животных, чтобы те не вязли в снегу240. Аристотель пишет об обуви, оберегающей ноги войсковых верблюдов. Она рекомендуется римскими писателями, специалистами по сельскому хозяйству, при лечении поврежденных ног тягловых лошадей241.

Съемные металлические башмаки римского периода известны современным коллекционерам древностей как «гиппосандалии». Эксперименты, проведенные в 1901 г. Лефевром де Ноэттом, наводят на мысль, что эти башмаки годились только для прогулки и поэтому были придуманы, чтобы защищать поврежденную ногу242.

С I в. до н. э.243 римские авторы пишут о металлической обуви для тягловых животных как о чем-то общеизвестном. Она, по-видимому, не прибивалась к копыту, а представляла собой нечто вроде сапожка, который мог надеваться на трудных участках дороги, а потом снова сниматься. Так, Светоний рассказывает, как во время путешествия императора Веспасиана (69—79 гг. н. э.) его погонщик мулов спешился, чтобы «обуть» животных, и тем самым дал просителю время приблизиться к властителю. Император, подозревая, что погонщик заранее подстроил эту сцену за плату, потребовал свою долю244.

Однако железные подковы, которые прибивались к ногам, не сильно отличавшиеся от тех, которые используются в настоящее время, давно известны из римских поселений в южной Германии и других мест. Их римское происхождение вызывает сомнения, поскольку в Средние века римские развалины часто использовались как каменоломни для строительного материала. Техника же раскопок в XIX в. была недостаточно совершенна, а потому нет уверенности, что эти подковы не относятся к средневековой эпохе245.

Однако уже в наше время в ходе раскопок, проводимых в соответствии со строгими требованиями археологии, были обнаружены подковы в точно датируемых пластах. Некоторые, как, например, подковы из Мейден Касл в Дорсете, были потеряны на дороге, которая, по всей вероятности, перестала использоваться после завершения римской оккупации Британии, и связываются с монетами конца IV в. н. э. Другие из Камулодуна (Колчестер) были обнаружены в кладе, спрятанном вскоре после римского завоевания246.

Поэтому представляется, что подковы, прибивавшиеся к ногам лошадей, были известны с начала новой эры. Однако их отсутствие в таких местах, как кавалерийские казармы в Ньюстеде (Шотландия), наводит на мысль, что подковы использовались далеко не везде и лишь в отношении тягловых или обозных животных. Сохранившиеся образцы подков невелики по размерам и, должно быть, предназначались для пони.

Примечательно, что находки римских (или предположительно римских) подков были сделаны в северо-западных провинциях империи, где влажный климат, вероятно, приводил к быстрому росту и размягчению копыт. Греки классического периода и их предшественники изначально жили в таком климате и на таких почвах, которые способствовали образованию у лошадей твердых и круглых копыт247. Последние, если не оказывались испорчены из-за дурных условий в неподходящих конюшнях, в целом не нуждались в каком-то особом уходе. Вард Перкинс полагает, что именно распространение римских дорог к северу привело к изобретению подков248. Поэтому отсутствие подков в Италии и Греции более заметно.

Ежедневная забота о лошади, по крайней мере в Афинах в IV в. до н. э., была обязанностью конюха, обычно раба, а роль хозяина ограничивалась наблюдением. Ксенофонт — первый, кто сказал, что лошадь лучше всего тучнеет благодаря «хозяйскому глазу»249. Конюх задавал лошади зерно, очевидно, два раза в день. Ксенофонт говорит о «завтраке» лошади (или, скорее, «ланче») и «ужине», или вечернем приеме пищи, используя наименования, которые давали обычным афинским дневным блюдам250. В промежутке между ними лошадь должны были выводить из своего стойла и чистить. До «ланча» ее хозяин, возможно, совершал на ней прогулку к своему поместью, а послеполуденное и вечернее время он посвящал политическим, деловым и общественным заботам, требовавшим его присутствия в городе, где лошадь обычно была не нужна.

В обязанности конюха входило правильное прилаживание недоуздка (повода), уздечки или намордника. Ксенофонт дает наставления о том, как надеть уздечку на лошадь, и объясняет конюху, что так следует делать не только в тех случаях, когда лошадь идет работать, но и когда ее ведут домой или к яслям, чтобы она не просто могла принять удила, но с готовностью хватала их, когда ей их протягивают. (Разумеется, лошадь нужно было выводить с помощью не уздечки, а лишь недоуздка (повода), который она также должна была носить. Уздечка снималась бы прежде, чем лошадь начинала есть.)

Для лошади, чей желудок слишком мал по сравнению с ее телом и вмещает за раз относительно мало корма, двухразового питания явно недостаточно. (Римский авторитет в ветеринарии Вегеций рекомендует задавать лошади овес гораздо чаще. «Ведь кони нормально переваривают то, что им дают понемногу. Однако все то, что они сразу же съели, отвратительно давясь, они извергнут вместе с навозом в непереваренном виде».) Возможно, во время «ланча» и «обеда» лошади Ксенофонта получали свой зерновой рацион (обычно состоявший из овса), а на остальную часть дня конюх выводил их на пастбище. Так, Плутарх, описывая развалины, в которые был превращен своими тиранами и их войнами великий город Сиракузы, говорит, что армия освободителя Тимолеонта пасла своих коней на том месте, где прежде был рынок, а пока животные кормились, конюхи лежали на траве251. Да и предвестием завоевания Лидийского царства Киром Персидским стал следующий случай: конюхи вывели на пастбище лидийских лошадей, и они напали и пожрали огромное количество змей, которое оказалось в окрестностях столицы, Сард, тем самым предрекая гибель детей земли от иноземца и захватчика252.

Не исключено, что лошадь получала также порцию сена ночью. Люцерна, или «мидийское сено», была известна в Афинах по крайней мере уже в 424 г. до н. э., когда она упоминается Аристофаном в его «Всадниках». Писатели более позднего времени говорили, что люцерна появилась в Греции при царе Дарий в начале V в. до н. э.253

Корм лошади зависит от многих факторов, таких, например, как благосостояние государства и объем работы, которую она выполняет. Поэтому Ксенофонт не устанавливает четких правил. (Во II в. до н. э. лошади в римской кавалерии получали каждая рацион равный 3,5 аттическим медимнам ячменя в месяц, т. е. более 5 бушелей254.)

Поллукс дает следующий перечень кормов для лошадей: «Ячмень, полба, овес, трава (chortos), сено (chilos), а у Гомера еще и пшеница. И, если верить ему, также вино для питья, лотос (клевер) и болотная петрушка»255. Последние пункты, которые, похоже, вызывают у Поллукса удивление, являются доказательством наличия у поэта превосходных знаний в соответствующей области. Эти корма давались лошадям Ахилла и его людей вместо обычного рациона — грубого зерна, когда Ахилл отказался воевать, а животные отдыхали.

Ксенофонт не дает указаний, как тренировать лошадей, кроме тех, что «необходимо следить за питанием и упражнениями животных для поддержания их здоровья». Однако Кир, герой его романа, «и сам никогда не принимался за обед, не потрудившись до пота, и лошадям не задавал корма, не утомив их упражнениями»256. Можно привести для сравнения то, как поступил Эвмен из Кардии, секретарь Александра Великого, который после смерти своего повелителя попытался удержаться с армией в Малой Азии. Его осадили в небольшой крепости; в ней не было подходящего места для тренировки лошадей, и поэтому он приказал поднимать при помощи блоков передние ноги лошадей, а затем хлестать их до тех пор, пока, брыкаясь и выделывая курбеты, они не покрывались потом. После этих упражнений животных кормили зерном. Благодаря подобным мерам они сохранили хорошую форму до конца осады257.

Семь веков спустя Вегеций дал превосходный совет, как тренировать лошадей в конюшнях. «Возле конюшен должно быть место, покрытое сухим навозом из конюшни или мягкой соломой, где животные могли бы кататься до того, как их помоют. Это упражнение не только поможет держать их в форме, но и позволит (при необходимости) выявить болезнь на ранней стадии. Поскольку всякий раз, когда животное не перекатывается так, как оно обычно желает, или же вообще отказывается лечь, вы поймете, что оно страдает от переутомления и что его следует отделить (от других лошадей) для лечения. Для этой цели весьма полезно, если на животных ездят часто и со всей необходимой осторожностью. Поступь и характер лошадей портятся как из-за недостаточного умения ездока, так и особенно из-за неразумия слуг, которые в отсутствие хозяев заставляют лошадей бешено скакать галопом, усердно потчуя их хлыстом и шпорами, либо во время состязаний на скорость с их приятелями-конюхами, либо в жарких соревнованиях с посторонними людьми. Они совсем не думают об убытках хозяина, им даже нравится, что он их понесет. Осторожный хозяин строго запретит поступать так и поручит уход за животными людям мудрым и разумным»258.

Удивительно, что Ксенофонт ничего не говорит о водопое. Аристотель справедливо отмечал, что хотя лошади, мулы и ослы питаются зерном и травой, именно питье главным образом позволяет им набрать вес. Еда приносит им удовольствие, поскольку им приятно питье, а качество питания в любом случае зависит от качества воды. Несмотря на то что скот любит чистую воду, добавляет он, лошадь и верблюд предпочитают ее мутить и никогда не начинают пить из источника, пока не поднимут ногами муть259. Это наблюдение, я полагаю, ошибочно, по крайней мере, в отношении лошади. Возможно, оно обусловлено привычкой коней осторожно трогать копытом воду в незнакомом месте. Впрочем, насколько мне известно, порой считалось необходимым добавлять горсть земли в питьевую воду для скаковых лошадей, чья диета и подаваемая по трубам вода лишали их некоторых неизвестных, но важных элементов.

Разумеется, конюх обязан был чистить стойла и лошадей260, о чем Ксенофонт дает наставления в пятой главе трактата о верховой езде. Он полагал, что конюху лучше работать голыми руками, а не так, как это обычно делают, особенно при чистке хребта и ног261. Поллукс дает следующий перечень инструментов конюха262. «Spathe, деревянный предмет, как перо (по форме ?), для чистки шкуры». (Ассирийский рельеф IX в. до н. э. из Британского музея. Возможно, что изображенный на нем конюх использует щетку, как можно было бы ожидать от него в наше время, а не деревянную ракетку.) «Зубчатая, похожая на пилу и сделанная из железа psektra для расчесывания»263. (В I в. до н. э. удачливые владельцы скаковых лошадей посвящали Посейдону «сделанную в виде пилы скоблящую, окованную железом psektra» и «лошадиную psektra, которая боронит волосы»264.) «Sorakis, инструмент, сплетаемый из волокон финиковой пальмы, полый, чтобы облегать руку, которая приглаживает шкуру и наводит на нее лоск».

Современный читатель будет удивлен, не найдя никаких упоминаний о щетках, но он должен заметить, что настойчивые напоминания Ксенофонта о том, что нельзя касаться головы лошади деревом или железом265, предполагают использование какого-то вида скребка, а не щетки.

Древние, по-видимому, всегда уделяли особое внимание гривам своих лошадей. В искусстве Бронзового века гривы заплетены в уложенные через правильные промежутки пучки волос, а в идеограммах линейного письма Б жеребцы отличаются от кобыл отсутствием грив266. Гомер описывает, как Патрокл промывал гривы лошадей Ахилла чистой водой и умащал их «светлым елеем»267. Поэт Симонид в VI в. до н. э. в нелестной поэме, в которой он возводит разные типы женских характеров к свиньям, собакам и другим животным, рассказывает о молодой даме, происшедшей от избалованной длинногривой кобылы, которая презирает работу и не ударит пальцем о палец, чтобы перемолоть в ручной мельнице зерно или просеять его, или опорожнить ночной горшок, или испечь что-нибудь, а доводит своего мужа до нищеты. Она моется по два, а иногда и по три раза в день, умащает себя миром, а ее длинные волосы всегда расчесаны и украшены цветами. На такую женщину приятно смотреть, но лишь другим людям, для мужа же она просто напасть — если, конечно, он не могущественный магнат268. Именно этот отрывок имеет в виду Элиан в одном из своих пассажей: люди, имеющие дело с конями, говорят, что лошади получают удовольствие, когда их моют и умащивают маслом, и что, согласно ямбам Симонида, лошадей даже умащали миррой269.

Считалось, что кобылы кичились своей внешностью. По словам Ксенофонта, они «слишком привередливы, чтобы случаться с ослами, пока у них длинные гривы. Поэтому все те, кто занимаются разведением мулов, гривы лошадей коротко подстригают»270. И Колумелла замечает, что кобылы иногда влюбляются в себя и томятся по собственному отражению в воде. Чтобы прекратить это, кобыле неровно подрезают гриву и подводят к воде, где вид уродливого отражения уничтожает воспоминания о ее прежней красоте271.

Как греки, так и варвары подрезали гривы своих лошадей в знак траура. Так поступили персы при Платеях, когда погиб их начальник конницы Масистий, а фиванцы — после гибели полководца Пелопида. Александр Великий, стремясь показать, как он убивается по своему другу Гефестиону, «повелел не только обрезать гривы лошадям и мулам, но и снести зубцы с крепостных стен, дабы казалось, что города скорбят, являя вместо прежнего своего вида облик остриженный и жалкий»272.

Греки, похоже, не стригли своих лошадей. Но, как мы узнаем из Проперция, утонченные дамы эпохи Августа порою запрягали в колесницы стриженных пони273.

Глава VIII

ОБУЧЕНИЕ И ВЕРХОВАЯ ЕЗДА

Ксенофонт рекомендует афинскому всаднику, который не разводит собственных лошадей, покупать невыезженного жеребенка. Если же он купил выезженную лошадь, то нужно удостовериться, что у нее еще есть молочные зубы274. (Древние судили о возрасте лошади по выпадению ее молочных резцов; после того как они сменялись коренными в возрасте примерно четырех с половиной лет, уже не было возможности определить ее возраст275.) Настоящую объездку поручали профессионалам, хотя сперва жеребенка выезживали и приучали к узде дома276. «Жеребята учатся повиноваться своим объездчикам, когда их поощряют за послушание и наказывают за строптивость — до тех пор, пока они не начинают вести себя так, как того хочет объездчик»277. «Необходимо позаботиться о том, чтобы жеребенок, когда его отправляют к объездчику, был кротким, ручным и с приязнью относился к человеку. Этого легче всего достичь в домашних условиях, если конюх сумеет повести дело так, чтобы голод, жажда и раздражение, причиняемое насекомыми, преследовали жеребенка, когда он один, а сытость и спокойствие ему обеспечивали люди. Тогда жеребенок не только будет любить человека, но и тосковать по нему»278. Молодого коня следует спокойно вводить в толпу, знакомя его с разного рода зрелищами и звуками, которые могли бы испугать его, и показать ему, что в них нет ничего страшного.

О методах объездчиков или о том, как впервые объезжали молодую лошадь, подробных сведений нет, но хорошо известная история об Александре Великом и Букефале279 наводит на мысль, что на приученного к поводу жеребенка просто садились и скакали, при необходимости доводя его до изнеможения, не заарканивая его предварительно и не прибегая к каким-либо иным предосторожностям; конечно, все это могло быть, если сам всадник обладал достаточными навыками.

Затем молодую лошадь приучали к верховой езде и удилам, но с ее природными способностями — шла ли речь о движении по пересеченной местности или о смотре — еще не развитыми. Ее дальнейшая тренировка зависела от владельца. В третьей главе трактата о верховой езде Ксенофонт описывает, каким испытаниям покупателю следует подвергнуть уже выезженную лошадь. Он должен видеть, насколько охотно она берет удила, как принимает к себе на спину седока, уходит ли от других лошадей, прибегает ли к тем лошадям, на которых ездили прежде, чем сели на нее, или же спешит домой. На ней надо было ездить и восьмеркой, и по кругу, сначала в одну сторону, затем в другую, дабы удостовериться, что у нее не односторонне развитый рот, и попробовать скакать галопом. Необходимо было испытать ее природные способности к прыжкам и движению по пересеченной местности, хотя следовало делать скидку на ее неопытность. Не следовало отказываться от лошади только потому, что она не слишком хорошо выполнила требуемое с первого раза. А ее характер следовало тщательно изучить, чтобы увидеть, что она достаточно смела и свободна от пороков.

Ксенофонт предполагает, что знатный землевладелец живет в городе и уделяет много внимания общественным и политическим делам. В его поместье трудятся рабы под надзором тщательно подобранных надсмотрщиков, а господин совершает прогулки из своего городского дома, чтобы контролировать работу. Таким образом, искусство верховой езды и земледелие оказываются полезны друг для друга и служат государству. «Если хочешь защищать свое отечество на коне, земледелие дает возможности содержать коня; если хочешь служить пешим — земля делает тело крепким. Земля возбуждает в человеке также желание предаваться трудам охоты, давая легкую возможность кормить собак и питая зверей. Получая пользу от земледелия, и лошади и собаки, в свою очередь, приносят пользу усадьбе: лошадь рано утром везет хозяина смотреть за работой и доставлять ему возможность поздно вечером уезжать, а собаки не дают диким животным уничтожать нивы и скот и оберегают уединенную усадьбу»280. Ксенофонт не говорит здесь об охоте верхом. Возможно, в IV в. до н. э. дикие животные, или, по крайней мере, кабаны, олени и другая дичь, редко приходили на обрабатываемые равнины, где была возможна верховая езда. Охотники могли совершать поездки верхом к границам равнины, вооружившись охотничьими копьями и большими щитами, если они выходили на кабана или оленя281, но настоящая охота, на склонах гор, в скалистой, поросшей кустарником местности, могла быть лишь пешей. В трактате Ксенофонта об охоте ее участники пеши, с собаками, сетями и копьями. Зайцы и дикий кабан были традиционной добычей. Конечно, так как всадник «должен быстро ездить по всякой местности, хорошо держаться на коне и уметь действовать оружием, сидя верхом, то там, где есть удобные места для охоты, ему следует упражняться в верховой езде во время охоты»282. Но эти слова Ксенофонта предполагают, что подходящие условия для верховой охоты встречались нечасто283.

На чернофигурных вазах VI в. до н. э. изображались всадники с дротиками, иногда сопровождаемые пешими спутниками и собаками, нападающими на кабана, оленя или лань. Короткие хитоны на всадниках греческие, и нет причин предполагать, что перед нами иноземцы. Эти охотничьи сцены украшали большие вазы последней четверти VI в. до н. э.284; в V в. до н. э. такие сцены уже не встречаются. Весьма заманчиво выглядит гипотеза о том, что установление афинской демократии после 510 г. до н. э. ознаменовало конец этой, по существу аристократической, забавы. Но на самом деле знать подавил прежний тиранический режим, а новая система превратилась в настоящую демократию далеко не сразу. Поэтому вероятнее другое объяснение: интенсифицирующееся сельское хозяйство, стимулированное реформами VI в. до н. э., постепенно оттесняло диких животных к холмам, куда не могли следовать всадники. К тому же все больше почв на равнинах отводилось под виноград, фиговые деревья и особенно оливы, и пространства для верховой езды оставалось все меньше.

Во время своего азиатского похода в 401 г. до н. э. и позже Ксенофонт видел «парадизы» персидской знати — огромные огороженные парки, где содержались дикие животные для охоты. Но такая забава не давала настоящего удовлетворения. Мальчик Кир в романе Ксенофонта, узнав, что дед не смог доставить ему большого количества зверей, хотя и прилагал для этого немало усилий, просил отпустить его поохотиться на открытой местности. Астиаг отправил с внуком дядю, чтобы тот присматривал за ним и предупреждал об опасностях, связанных с дикими животными и неровной местностью. Но как только Кир увидел, как выпрыгнул олень, он забыл все наставления и начал преследование. «Конь, споткнувшись обо что-то, упал на колени, и Кир едва не перелетел через него. Все же Кир удержался, и конь его встал. Спустившись в долину, Кир поразил оленя дротиком... Подоспевшие воины стали укорять юношу, говоря, что он подвергался большой опасности... Но тут донесся до его слуха крик охотников... Увидев мчавшегося кабана, он поскакал ему навстречу. Напрягшись до предела, Кир точно поразил его в голову между глаз и убил. Тут уже дядя, увидевший, какому риску тот себя подвергает, стал бранить его». Но в конце концов Кир получил разрешение и далее участвовать в охоте, так как он убил животных для своего деда. Впрочем, он не показал последнему окровавленные дротики, а положил их в укромное место285.

Персы охотились и на лисиц — на гемме классического периода показан знатный перс на крепком коне с украшенным фестонами чепраком, пронзающий лису на полном скаку трезубцем. Александр Великий во время азиатского похода также забавлялся охотой на птиц и лис286.

Там, где охота была невозможна, молодые люди были в состоянии развлечься и поддерживать себя в форме, устраивая потешные стычки затупленным оружием287. Ксенофонт советует им во время поездки в поместья максимально использовать возможности для обучения лошадей и собственной тренировки. Они должны были не просто ехать по дороге, но для обретения практики скакать по открытой местности, поскольку им нужно было служить в кавалерии. (Пожилым же людям рекомендовалось проявлять осторожность. Феофраст смеется над одним стариком, который любил подражать молодым и занял лошадь, чтобы доехать до своей фермы; пытаясь продемонстрировать искусство верховой езды, он по дороге свалился и разбил себе голову288.)

Исхомах, образец идеального мужчины у Ксенофонта, относился к своей тренировке серьезно. Он вставал в такое время, когда мог застать тех, кого хотел повидать, вместе с тем, если случалось какое дело в городе, его поездка по данному поводу была одновременно и утренней прогулкой. При отсутствии дел конюх подводил лошадь, и он ехал в поместье — лучшее упражнение, чем прогулка на поле для тренировок. Дав указания о выполнении работ, Исхомах садился верхом и скакал, имитируя, насколько возможно, условия настоящей службы, не избегая ни неровностей, ни препятствий и стараясь, чтобы при этом не пострадала лошадь. Затем конюх давал лошади соломы и вел ее домой, взяв из поместья то, что могло понадобиться в городе, а господин шел домой пешком, чередуя ходьбу с бегом, чтобы успеть принять ванну и съесть умеренный завтрак, прежде чем посвятить вторую половину дня общественным делам и многочисленным тяжбам, которые обременяли человека его положения289.

Необходимость постоянной практики подобного рода подчеркивается снова и снова. «Возможно, командиру будет не слишком приятно часто вызывать своих людей в мирное время, но ему следует предупредить их, чтобы они тренировались, и посоветовать им, когда они отправляются к своим усадьбам или куда-либо еще, съезжать с дорог и мчаться во весь опор по любой местности. Это куда полезнее бесконечных смотров, да и не так обременительно. Но в то же время нужно сказать им, что он будет вызывать их время от времени и сам поведет по разной местности. Не всегда следует проводить в одном и том же месте и тренировки для смотров»290.

Таким образом, цель Ксенофонта состоит в том, чтобы подготовить лошадь, которая будет хорошо скакать по пересеченной местности, прекрасного скакуна для охоты и боя. Но до того как начать тренировать животное для таких целей, лошадь следовало осторожно учить на скаковом круге без препятствий. Это делалось за городскими стенами, где сохранились ровные песчаные пространства, пригодные для тренировки в верховой езде. Сократ спрашивает своего молодого друга, которого только что выбрали кавалерийским командиром, попытается ли он выманить врага во время войны на песок, где привыкли скакать его люди, или он станет сражаться там, где будет враг291. Существование крытых школ верховой езды, какие использовались в римской кавалерии, предполагается на том основании, что на вазах можно встретить изображения лошадей, тренирующихся за красивыми дорическими колоннами292. Но я думаю, что это колонны соседних храмов, подобно храму Геракла рядом с гимнасием и площадкой для верховой езды в Киносарге. Я не верю в существование в древних Афинах какого-либо специального оборудования; существовало лишь ровное пространство, где можно было увидеть лошадей, всадников и случайных зрителей.

Молодого коня выводили на ровное пространство и садились на него. Всадник сидел не как на стуле, но расставив ноги. Человек, скакавший без седла, не мог иметь такую же посадку, как средневековый рыцарь, у которого были длинные стремена и седло с высокой передней и задней лукой и который скакал, держа ноги вертикально и прямо. Бедрами следовало охватывать спину лошади, а не держать их горизонтально; нижняя часть ноги должна была висеть легко293. Лошадь нужно приучить стоять, когда на нее только что сели, в то время как всадник приводил в порядок одежду и копье; когда она трогалась с места, то ей следовало идти шагом, поскольку в таком случае животное меньше возбуждалось. После шага лошадь могла перейти как на рысь, так и на галоп (от которого легкий галоп неотличим; Ксенофонт распознает только эти три вида обычной верховой езды). При галопе «лучше начинать с левой ноги — это лучший способ поднять коня в галоп. Когда он, идя на рысях, поднимает (переднюю) ногу, его надо послать в галоп. Ведь поскольку конь собирается поднять левую ногу, то именно с нее он поднимется в галоп. И когда он начинает поворачивать влево, разрешите ему в этот момент бежать резво и споро. Ибо для лошади естественно, поворачивая вправо, начинать движение с правой ноги, а влево — с левой»294.

Говоря, что лошадь лучше вести с левой ноги, Ксенофонт, возможно, отчасти следует моде. Шнайдер и Делебек в связи с этим отрывком отмечают, что в современной Европе до самого недавнего времени господствовала противоположная методика. Но вооруженный всадник управлял поводьями только левой рукой, и поэтому ему было легче поворачивать налево. (В этой связи, как заметил Германн, повороты на греческих скачках были левосторонними295.) И вес копья в правой руке заставлял бы вооруженного всадника нести правую сторону своего тела немного впереди левой: в самом деле, Ксенофонт рекомендует ему поступать подобным образом при метании дротика296. Это легче сделать, когда лошадь ведется с левой ноги, так как вся левая сторона тела тогда немного впереди правой.

Переход от рыси по методу Ксенофонта требует точного расчета времени. Помочь лошади нужно тогда, когда ее вес на правой диагонали (правая передняя нога и левая задняя), а левая диагональ поднята. Винмален пишет: «Если, например, мы хотим, чтобы лошадь из рыси поднялась в легкий галоп с правой передней ноги, то нам следует подать ей помощь точно в тот момент, когда правая диагональ находится в воздухе; первый темп нашего легкого галопа начнется тогда, когда левая задняя нога животного коснется земли. Если, с другой стороны, мы подадим посыл, когда левая диагональ находится в воздухе, лошади придется ждать шаг или ее старт будет неуклюжим»297. Хотя Винмален дает тот же самый совет, что и Ксенофонт, но он делает это в силу иных соображений, имея возможность проанализировать легкий галоп с помощью замедленной фотосъемки. Благодаря ей становится ясно, что первый темп легкого галопа начинается с правой задней ноги при ведущей левой передней.

Ксенофонт не дает никаких наставлений о том, как менять ведущую ногу, и, видимо, он не делал этого.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒