ДРЕВНЕГРЕЧЕСКАЯ КОННИЦА 6 страница

Как указывает Ялурис, легенда о золотых удилах и уздечке, которые Афина дала Беллерофонту, была тесно связана с Коринфом, и даже существовало предание, что удила изобрели именно там195. Однако не следует преувеличивать достижений коринфян в этой области. Появились ли удила в тех местах, где прежде были известны только нахрапники, благодаря коринфянам или они просто ввели в обиход удила более сильного действия, все равно их изобретением не было то, что сделало возможной верховую езду или даже использование кавалерии. Изображения всадников, из которых лишь немногие вооружены и тем более сражаются верхом, появляются во все большем числе в аттическом и беотийском искусстве с конца VIII в. до н. э.

Необходимо помнить, что у древних не было стремян, и поэтому когда они пытались остановить своих лошадей, они находились в таком же положении, что и человек, пытающийся грести в лодке без подпорки для ног.

Колесничие, имевшие в колеснице под ногами доски, находились в лучшем положении. Примечательно, что кельтские племена, об использовании которыми особенно жестких подгубноременных удил говорилось в предыдущей главе, также развили кольцевой трензель современной формы. Его обнаружили в Центральной Европе, Франции, Англии и Ирландии. Судя по всему, он применялся главным образом для езды на колесницах. Данный трензель обычно имел гладкое двух- или трехчастное грызло, однако известны и плоские полумесяцы. Я полагаю, что они появились в период латена (La Tиne), став результатом усовершенствования трензелей с псалиями, снабженных кольцами для крепления поводьев, которые были приделаны к концам частей грызла. Но изучением этого вопроса должен заняться специалист, более знакомый с кельтскими древностями.

К началу новой эры римляне, в свою очередь, отказались от относительно неудобного трензеля с псалиями. На конных статуях и рельефах раннеимператорского периода суголовный ремень уздечки не разделяется и прикрепляется прямо к концу грызла. Поводья также обычно прикрепляются к концу грызла, который украшен небольшим металлическим диском — слишком маленьким, чтобы помешать удилам съезжать на бок через рот. Чтобы удержать удила на месте, нахрапник прикреплен к суголовным ремням несколькими дюймами выше уголков рта. Возможно, он шел прямо вокруг носа лошади (как на статуе Марка Аврелия в Риме) или только вокруг лба (как на статуях Бальбов из Геркуланума). Он часто потом крепился ремнем, проходившим под передней частью носа лошади, и позволял свободно играть только нескольким дюймам суголовного ремня, который висел под ним. Украшенные металлические диски скрывали соединения ремней.

Упоминания о «волках» на удилах не раз встречаются в латинской литературе и дают основания предполагать, что грызло было часто украшено острыми шипами.

Второй тип грызла, использовавшегося в Римской империи, показан на Илл. 37 b. Он сконструирован так, чтобы вонзаться в небо лошади; в то же самое время psalion (см. на той же Илл.; оба образца были найдены вместе) мешал лошади высвободиться, подняв голову и раскрыв рот. Поводья прикреплялись к металлическим ручкам, которые висели свободно с концов мундштука. Полоса, которая связывает эти рукояти, не действует как подгубный ремень, поскольку она лежит не в подбородочном желобе лошади, а находится ниже его.

Подводя итог, отметим следующее. Кажется, что верховая езда не стала возможной вследствие изобретения жестких удил. Но, очевидно, поскольку люди пристрастились к верховой езде вместо передвижения в битву на колеснице, было обнаружено, что дополнительный контроль, который давали жеские удила, необходим, по крайней мере, если говорить о народах, скакавших на породах норовистых лошадей, разводившихся в Северо-западной Азии и в Южной Европе. (И здесь мы можем констатировать, что лошади, на которых скакали в битву в VII в. до н. э., были крупнее, сильнее и норовистее, чем те, на которых ездили тысячу лет назад, хотя, как было показано в первых двух главах, это улучшение не было результатом внезапного появления прежде неизвестной породы.) Скифы на своих выносливых пони обычно использовали гладкие удила, а народы Северной Африки вовсе управлялись без удил (хотя их пример не был воспринят римскими завоевателями). Вместе с тем грубое грызло, кавессон и (после его изобретения) подгубный ремень стали применяться регулярной конницей цивилизованных государств и были существенны для ее развития, даже если они и не использовались на каждой лошади постоянно. Правда, и при этих усовершенствованиях опасность того, что лошадь понесет, была больше, чем при наличии стремян. Судьба Авла Аттика в битве у горы Грампий, juvenili ardore et ferocia equi hostibus inlatus («увлеченного в гущу врагов молодым задором и неукротимым конем»), хорошо известна196. И еще лучше известна судьба Кира Младшего, скакун которого Пасакас нес царевича, кричавшего: «С дороги, оборванцы!» — пока его не убили воины из армии брата197.

У колесницы было огромное преимущество перед всадником, поскольку воину не приходилось заниматься управлением лошади. «Приходи поэтому, бери хлыст и сияющие поводья, а я встану на колесницу, чтобы сражаться, — говорит Эней Пандару, — или в противном случае ты будешь сражаться с ним, а за лошадьми буду следить я»198. Можно попутно вспомнить одного пехотного капитана из «Панча»*, который, когда его попросили «сесть на лошадь и обучить батальон», ответил, что он бы «сперва обучил батальон, а потом уж сел на лошадь».

Даже после того как кавалерия начала вытеснять колесницы, верховая езда и конный бой все еще оставались делом двух людей. Лэйярд отметил, что в IX в. до н. э. ассирийские конные лучники часто сопровождались помощниками, несшими управляющие поводья199, и мы увидим ниже, что тяжелые драгуны, если их можно так называть, которые спешивались для битвы и передавали своих лошадей молодым оруженосцам, чтобы те держали их, составляли часть армий, по крайней мере, некоторых греческих государств в конце VII в. и начале VI в. до н. э. Подобная мера имела то преимущество, что знакомила молодежь с боем, не подвергая ее опасностям сражения. Возможно, какие-то воспоминания об этом дожили до IV в. н. э. В «Государстве» Платона дети должны получать «крылья», чтобы их вывозили при возникновении угрозы — верхом, т. е. на быстрых, но спокойных лошадях — и водили смотреть, как сражаются старшие200. Впрочем, любая система в целом, при которой воин не управлял своей собственной лошадью, изнуряла силы как человека, так и животного.

Глава VI

ЧЕПРАКИ, ОДЕЖДА И ДРУГИЕ ПРИНАДЛЕЖНОСТИ

Ассирийская конница использовала чепраки, которые иногда покрывали довольно значительную часть тела лошади, служа таким образом защитой в бою, а также обеспечивая всадникам более безопасную и удобную посадку. Поскольку греки, видимо, позаимствовали у ассирийцев оптимальную форму удил, применявшихся в VII в. до н. э., то можно было бы ожидать, что они также скопируют и ассирийский чепрак, даже если ничего подобного ранее не использовалось201. Однако, по сути, ни у кого из всадников, которых можно увидеть на вазах и иных памятниках материальной культуры из Коринфа, Афин, Спарты и других городов материковой Греции до IV в. до н. э., седел нет. Изображения чепраков известны только на побережье Малой Азии и соседних островах. Они датируются самое раннее второй половиной VI в. до н. э., т. е. многим временем спустя после падения Ассирийской империи, когда уже набирала силу новая держава — Персидское царство. Персидское влияние усматривают в зубчатых краях чепраков, которые мы видим на вазах, сделанных в Клазоменах близ Смирны и Камире на Родосе. Эти чепраки сравнимы с теми, которые носили персидские лошади, изображенные на каменных печатях ахеменидского периода, и на Александровой мозаике из Помпеи. Некоторые чепраки на ассирийских рельефах имеют края, украшенные бахромой в виде кисточек, но у них нет зубчатых краев. Чепраки с ровными краями появляются на клазоменских глиняных саркофагах ок. 500 г. до н. э.202 и на монетах Филиппа Македонского, отца Александра Великого, в середине IV в. до н. э., а также на одном более раннем рельефе, хранящемся в Британском музее, из полугреческого города Ксанфа в Ликии.

Подчас в качестве чепраков, вероятно, использовались шкуры животных. На ассирийских рельефах VII в. до н. э. иногда изображается то, что, возможно, является овечьими шкурами со свободно свешивающимися вниз ногами. Они перебрасывались через большой кусок ткани, который покрывал тело лошади, чтобы действовать как дополнительная подкладка для места, где сидит всадник. В греческом искусстве шкуры крупных животных, таких как львы и пантеры, использовались в качестве чепраков амазонками и другими легендарными персонажами даже в V в. до н. э.203 Львиные шкуры, переброшенные через спины лошадей, изображены на настенной живописи из македонских захоронений, относящихся к эллинистическому периоду. Мужчина, погребенный в одном из них, показан в образе всадника-победителя и, возможно, сознательно наделен героическими атрибутами. Конечно, лошадь Энея, quem fulva leonis pellis obit totum praefulgens unguibus aureis*, более подобает эпическому герою, чем обычному знатному всаднику.

На сосуде для смешиваний первой половины IV в. до н. э., находящемся сейчас в Лувре, изображена битва между аримаслами и грифонами. Некоторые из аримаспов изображены верхом, а на одной свободной лошади, скачущей без седока, мы видим шкуру пантеры, закрепленную вокруг шеи с помощью нагрудного ремня. Эта шкура, не удерживаемая ни подпругой, ни подхвостником, развевается над спиной лошади, а длинный хвост (конечно, пантеры, а не оленя) свисает сзади. С другой стороны, ни у кого из всадников нет седел, поэтому вполне вероятно, что шкура пантеры изображалась лишь в тех случаях, когда она была хорошо видна на теле лошади204.

Как можно заключить из сказанного, греческие художники предпочитали рисовать всадников без седел, чтобы не искажать линий тела коней. Однако вряд ли верно говорить об «условности художника», как это было, например, в эпоху Людовика XIV, когда живописцы одевали царей и героев в алонжевые парики и римские тоги и сажали их с обнаженными ногами на лошадей без седел. Замечания Ксенофонта о посадке всадника годятся независимо от того, скачет всадник без седла или на чепраке. Он поучает конюха, как надевать на лошадь уздечку, а не седло, и часто рассуждает о взнузданных конях там, где современный автор скорее говорил бы о том, как надевать седла. Ксенофонт пишет, что персидские всадники стреноживают, расседлывают и разнуздывают своих лошадей. Поэтому лошадь оказывается беспомощной в случае ночной атаки. Греческий автор также укоряет персов за то, что они укладывают слишком много покрывал на лошадей, поскольку думают больше об удобстве, чем о безопасности205.

Хотя я говорю «оседлывать», однако для этого периода нет никаких свидетельств об использовании настоящих седел с жестким каркасом ни в Греции, ни в Персии. Чепрак Ксенофонта укладывается туда, где сидит всадник, чтобы сделать его посадку более безопасной и избежать повреждения спины лошади, но это еще не означает применения жесткого каркаса. Край куска плотной ткани способен легко врезаться в тело коня, особенно позади холки206.

Ксенофонт лишь упоминает чепрак. И если не считать его рассуждений о кавалерийском вооружении, то можно предполагать, что чепрак, по его мнению, скорее защищал лошадь, чем помогал всаднику. Поскольку рекомендуемый писателем комплекс вооружения был весьма продуманным и включал в себя множество элементов, то вполне вероятно, что древние греки (очевидно, за исключением богатой Ионии) обычно скакали без седел, как это и изображено на памятниках.

Тем временем кочевники Центральной Азии начали использовать седла, хотя и довольно примитивной конструкции. Раскопки захоронения в Пазырыке дали наглядные образцы двух типов седел: первый тип, более простой, состоявший лишь из двух войлочных подушек, предназначенных для того, чтобы лежать на каждой стороне хребта лошади; и второй, более продуманный, с обшитым деревянным каркасом, выполнявшим функции передней и задней луки седла. Эти седла надевались поверх больших нарядно украшенных чепраков и крепились нагрудным ремнем, подпругой и подхвостником. Чепраки, вырезанные в форме квадратов и окаймленные бахромой из кисточек, напоминают нам те, что мы видим на персидских памятники, а один, украшенный изображением шествия львов, возможно, был предметом персидского импорта207. Коль скоро кочевники позаимствовали персидские чепраки, не исключено, что персы копировали их седла, и это может объяснить насмешливые комментарии Ксенофонта. Однако он определенно говорит о «покрывалах», а не о «подушках» и «подкладках», и поэтому вероятнее, что речь идет о дополнительных тканях, предположительно стеганых.

Выдвигалась гипотеза, что ремни, которые мы видим свободно висящими с седел или чепраков на изображениях скифов IV в. до н. э., служили стременами, но это свидетельство довольно сомнительно, и, конечно, никаких настоящих стремян не появляется в течение почти всего последующего тысячелетия. Более того, ни на одном из изображений не встречается всадник, действительно использующий эти предполагаемые стремянные ремни. К тому же трудно объяснить, почему такое ценное изобретение было забыто теми, кто его сделал, не говоря уже о соседних народах208.

О том, как нелегко сдерживать брыкающуюся лошадь без стремян, лишь охватывая ее ногами, уже говорилось. Трудность посадки на лошадь без стремян еще более очевидна, хотя некоторые современные ученые и преувеличивают ее. Как указывалось в первых двух главах, лошади классической древности не отличались крупными размерами, и даже представители нисейской породы были скорее массивными, чем высокими. Я полагаю, что мало кому из молодых людей или людей среднего возраста будет сложно сесть на неоседланного коня высотой в пятнадцать ладоней, хотя, конечно, вскочить на нее с земли одним махом — совершенно другое дело.

Конюху, продолжает Ксенофонт, следует «знать, как подсаживать всадника на персидский манер, чтобы у его хозяина был человек, который в состоянии помочь ему, если он заболел или уже в летах, или если захочет оказать эту услугу кому-либо, предоставив в его распоряжение кого-то, кто в помощь». Молодые афинские всадники также должны помогать своим старшим товарищам садиться на лошадь на «персидский манер»209, поэтому, возможно, конюхи не просто опускались на колени, а служили опорой, как вынуждали поступать плененных врагов персидских монархов, судя по изображениям на поздних памятниках.

У нас очень мало сведений об опорах, хотя Плутарх замечает, что одним из достоинств прекрасных новых дорог, построенных в Италии Гаем Гракхом, были камни, «расставленные на небольшом расстоянии друг от друга по обеим сторонам пути, с помощью которых путешественники могли сесть на лошадь, не нуждаясь в конюхе»210.

Ксенофонт также растолковывает, как конюху «заставить лошадь опуститься самой» (возможно, подгибая передние ноги: ведь сидение на корточках, как это понимает Поллукс211, является особенно неудобным), «чтобы сделать посадку легкой. Но мы считаем, что всаднику полезно потренироваться, чтобы уметь сесть на коня, даже когда тот упрямится. Всякие лошади попадаются, и не всегда одна и та же лошадь одинаково послушна»212. Этот выраженный в мягкой форме совет афинскому любителю верховой езды можно сравнить с инструкциями Арриана для римских профессионалов-военных, которые умели садиться на коня всеми возможными способами и даже запрыгивали на скачущую галопом лошадь в полном вооружении. То, что эти инструкции носили практический характер, явствует из речи императора Адриана, обращенной к кавалерийской части, которую он инспектировал213.

Подробное объяснение того, как садиться на лошадь без помощи конюха, дан в начале седьмой главы трактата Ксенофонта о верховой езде. Всадник должен взять поводья в правую руку у холки, держась за гриву, чтобы не поранить рот лошади, а в левую руку — чумбур, прикрепленный к кавессону или подбородному ремню уздечки, ослабив его, опять-таки чтобы не поранить лошадь. Его левая рука держалась либо за гриву за ушами лошади, либо, если всадник был вооружен, сжимала копье, и в этом случае нижний конец копья упирался бы в землю для того, чтобы помочь левой руке в момент прыжка. Было также полезно практиковаться в запрыгивании с правой стороны, поскольку при этом всадник с самого начала держал копье в правой руке и ему не требовалось менять руку после того, как он уже сидел на коне.

То, как вскакивали на лошадь одним прыжком при помощи копья, показано на чаше, хранящейся в Мюнхене и расписанной ок. 500 г. до н. э.214, но это, видимо, лишь упражнение для обучающихся верховой езде. Для этого требуется спокойная лошадь и, вероятно, еще тот, кто будет ее держать, поскольку садящийся приближается с некоторого расстояния, уцепившись обеими руками за шест и не трогая поводьев.

Предположение, что копье может быть поставлено напротив бока лошади под углом, дабы обеспечить опору для ноги, не подтверждается источниками, и у копья, конечно, не было ступеньки посредине древка215. Взрослому человеку даже обычного телосложения будет не слишком трудно сесть на маленькую неоседланную лошадку (хотя мальчик, очевидно, испытывает затруднения; прыжок ему не удался, и он висит на поводьях, доставляя явное неудобство лошади; и если учитель не подтолкнет его на спину лошади, то он упадет на землю216).

Спешивание с лошади, о котором Ксенофонт ничего не говорит, часто можно наблюдать на различных изображениях217. Почти на всех рисунках мы видим всадника, соскальзывающего вниз спиной к лошади; т. е. он, вероятно, закидывал правую ногу (если слезал на левую сторону) над шеей лошади. Правда, когда он поворачивался назад и отпускал удила, то терял контроль над нею; более того, он мог ударить шею животного пяткой (возможно, с надетой на нее шпорой), когда переносил ногу на другую сторону. Однако, с точки зрения художника, такой способ спешивания имел и свои преимущества, ибо это давало повод показать человека спереди. Более того, воин, прыгающий вниз, чтобы атаковать врага, был обращен лицом к противнику, а его спина была прикрыта лошадью, хотя бы только в тот очень ответственный момент, когда он становился на ноги. Если всадник держал щит в своей левой руке, то щит находился в стороне от лошади.

Спешивание тем способом, который в настоящее время повсеместно принят, т. е. закидывание ноги над задом лошади, редко встречается на древних рисунках218, но это еще не означает, что он редко использовался.

Греческих лошадей иногда украшали большими хомутами, увешанными декоративными металлическими дисками, кисточками и даже зубами219. Возможно, это делалось для того, чтобы уберечься от дурного глаза. Их носили клазоменские кони, и они, вероятно, отличались от нагрудных ремней, крепящих чепраки, и от нагрудника, детали вооружения, предназначенной для защиты груди. Они также появляются у лошадей из Аттики, на которых скакали без седел, что очень хорошо видно у коня Кастора на Эксекийской большой амфоре, хранящейся в Ватикане. То, что эти украшения не служили для какой-то практической цели, понятно из истории Ксенофонта об обмене любезностями между царем Агесилаем и сыном персидского сатрапа Фарнабаза, который, когда персы уже удалялись после переговоров, вдруг неожиданно вернулся и, подъехав к Агесилаю, подарил ему богато украшенный дротик, пожелав связать себя с ним узами гостеприимства. Царь согласился и, очевидно, не будучи готов к такому обороту, вручил в качестве ответного дара красивые медальоны (phalara), висевшие на шее лошади его секретаря220. Вряд ли он смог бы это сделать, если бы они были прикреплены к какой-нибудь необходимой части сбруи.

Декоративные медальоны, висели ли они вокруг шей лошадей или же использовались для украшения оголовья их уздечек, по-видимому, были более популярны в Малой Азии, чем в материковой Греции. Их редко изображали на вазах до IV в. до н. э., и сохранившиеся образцы относятся именно к этому веку221.

Теперь перейдем от лошади к всаднику. Обращает на себя внимание отсутствие у него какой-либо особой одежды, функционально приспособленной для верховой езды и предназначенной только для наездников222. В Греции большую часть года довольно жарко, а потому нет большой нужды в штанах223. Греки знали о них от соседей-варваров, и эллинские художники часто изображали эту часть одежды. Юные модники иногда, возможно, носили их, как они подчас носили фракийские узорчатые плащи или шляпы, или обувь, а поскольку богатые молодые люди в Афинах и других городах держали собственных лошадей и служили в коннице, то эти иноземные одежды использовались для верховой езды, когда они использовались вообще. Однако подобное заимствование встречалось не везде. Как мне кажется, отказавшись от штанов, греческие всадники вряд ли что-то потеряли, за исключением разве что некоторой защиты в бою, которую была способна обеспечить эта часть одежды. Облачившись же в длинные ниспадающие одеяния, они, естественно, испытывали бы неудобства. Так что обычно всадники носили короткие туники, доходившие только до середины бедер, подпоясанные на талии и приколотые булавками на плечах. Поэтому всадник мог сидеть с обнаженными ногами, непосредственно касаясь ими непокрытой спины лошади, и это, как я сам проверил, позволяет куда крепче обхватить лошадь, чем когда на ногах штаны. В данном случае мы можем вспомнить заметки Карлайла о Боливаровой «дикой кавалерии, одетой в плащи». «Множество всадников повстанческой армии скакали в этом жарком климате без какой-либо другой одежды, а когда начинался бой, то они сражались великолепно, обертывая плащ вокруг руки». Ксенофонт предупреждает «о неподобающем виде сзади» при посадке, но всадник, сев на коня, был достаточно укрыт туникой. Впрочем, ему следовало соблюдать осторожность, чтобы свободные складки, попав под него, не натирали язвы224.

Поверх туники (хитон) могли носить короткий плащ (хламида), заколотый большой брошью на одном или на двух плечах. Мягкую, неглубоко сидящую, широкополую шляпу надевали на голову или откидывали назад, и она висела за плечами на подбородочном ремне. Для защиты нижней части ноги использовали различную обувь. На вазовой живописи показано два вида: это или узкие ремни, плотно обмотанные вокруг ступней и голеней, или высокие сапоги, зашнурованные спереди, с элегантным, украшенным фестонами верхом. Пастухи, охотники и другие сельские жители часто носили обувь первого типа; обувь же второго типа, имеющую фракийское происхождение, нередко использовали всадники. У обоих этих видов обуви была плоская подошва, в каблуках до изобретения шпор не было необходимости.

Не только обувь, но и весь костюм — хитон, хламиду и шляпу — обычно носили охотники, пастухи, путешественники или вообще те, чей род занятий побуждал к большой активности на свежем воздухе. Это не было униформой в строгом смысле слова, хотя ее и носила молодежь в афинской кавалерии225. Ее усовершенствованная форма датируется, по-видимому, не ранее конца VI в. до н. э.; на вазах VII—VI вв. всадников обычно изображали в плотно облегающем тело хитоне и без хламиды.

В скульптуре и живописи запечатлено немало обнаженных всадников. Конечно, многие молодые люди действительно ездили верхом обнаженными, особенно во время конных состязаний или при обучении лошадей на тренировочной площадке, но для обычных целей какая-то одежда была все же необходима, хотя бы как защита от солнца и непогоды.

Наездника можно было отличить если не по одежде, то по шпорам. Феофраст в конце IV в. до н. э. характеризовал Человека Мелкого Честолюбия следующим образом: «После торжественного шествия всадников он велит своему рабу отнести домой все вещи и снаряжение, а сам, накинув гиматий*, красуется, прогуливаясь по агоре в шпорах»226. Древние использовали простые колющие шпоры с коротким, но острым концом, которые прикреплялись или к голой пятке или к обуви. Некоторые шпоры из числа обнаруженных в захоронениях227, возможно, носили на левой ноге, чтобы лошадью можно было править шпорой и палкой в правой руке228. Однако маловероятно, что две шпоры, которые были обычным делом во времена Феофраста, заставляли лошадь двигаться в каком-то определенном направлении.

Шпоры использовались в Афинах в конце V в. до н. э., так как Поллукс цитирует комических поэтов Ферекрата и Крата, которые пишут о всадниках, привязывающих «стрекало к ногам возле пятки» и использующих «хлыст на лодыжных костях»229. Не исключено, что они просто посмеивались над новинкой. Во всяком случае, отсутствие более ранних литературных или археологических свидетельств позволяет предположить, что шпоры были неизвестны до V в. до н. э.

Ксенофонт говорит, что всаднику, который учит свою лошадь прыгать, следует ударять ее «оводом», чтобы заставить ту сосредоточиться, т. е. уверенно нести свои задние ноги и зад под корпусом. В данном контексте явно имеется в виду шпора, хотя Поллукс упоминает «овод» среди синонимов для стрекала, используемого колесничими230. Правда, стрекало не подходит для всадника, но удар им может заставить лошадь напрячь все силы и прыгнуть дальше, чем она собиралась, так что Ксенофонт рекомендует этот способ как наиболее безопасный и для лошади и для всадника (ср. историю Гамильтона о Босвелхоу, убийце регента Мюррея: когда на него наседали преследователи, он ударил своего коня кинжалом и тем заставил его сделать гигантский прыжок, в результате чего ускользнул от погони)231.

Слово kentron, или стрекало, для тех больших прутов, которые часто использовали ездившие на скаковых лошадях мальчики и другие всадники, здесь не подходит. По моему мнению, коня им шлепали, а не кололи; если же нужно колоть, то для всадника более удобен инструмент с короткой ручкой, как кинжал Босвелхоу.

Хлысты с несколькими короткими ремнями применялись также. Я не обнаружил греческих образцов, датируемых ранее чем V в. до н. э.232, но так как они имелись у ассирийцев, то, я думаю, они были и у греков.

Глава VII

УПРАВЛЕНИЕ КОНЮШНЯМИ

Обычно кобыл с жеребятами выпускали свободно пастись на лугах. Однако безопасность и удобство требовали, чтобы как рабочая лошадь, так и боевой скакун находились в конюшне рядом с хозяйским домом. Ксенофонт полагал, что типичный афинский всадник IV в. до н. э., главный адресат его сочинений, живет в городе, но владеет небольшим поместьем в Аттике, с которого получает основную часть своих доходов и которое посещает — возможно, верхом — почти каждый день. Разумеется, лошадь, в мирное время ходящая в упряжке, а в военное служащая боевым скакуном, стоит рядом с домом хозяина, обычно в каком-нибудь внешнем строении, примыкающем к нему233.

Ни одного плана греческих конюшен не сохранилось. Однако Ксенофонт, судя по всему, видит разницу между конюшнями в целом (stathmos), включающими в себя «внешние конюшни», или двор, и стойлами (hippon), где находились ясли234. Очень важно, чтобы конюшни были снабжены водостоками и замощены; двор также следовало замостить «четырьмя или пятью повозками округлых камней около фунта весом, разбросав их, как придется, и окруженных железным бордюром, чтобы камни оставались в пределах двора»235. Это делалось для того, чтобы копыта лошади были твердыми и имели хорошую форму. Стояние на влажной земле размягчало их; по той же самой причине не следовало мыть коню ноги во время чистки236. И когда его чистили, и когда он отгонял насекомых, конь, как и во время прогулки, ступал по круглым камням. Это укрепляло копыта (а заодно и их стрелки) и помогало им сохранять округлую форму237, что было необходимо, поскольку греки не подковывали и не подрезали их.

С точки зрения анатомии нога у лошади соответствует человеческому пальцу, только ноготь превратился в роговое покрытие, или «валик», который обнимает переднюю и боковые части копыта. Подобно человеческому ногтю, «валик» нечувствителен и растет постоянно. В передней части копыта он выше и отрастает быстрее, чем сзади.

Если лошадь не подкована, то нижний слой «валика», который находится на земле, постоянно стирается. Однако при мягкой почве стирание незначительно, и тогда копыто растет быстрее, чем стирается, и становится таким длинным, что это не просто выглядит уродливо, но и мешает движениям лошади. В таком случае на копытах (особенно если они были размягчены чрезмерной влажностью) могли произойти крупные надломы, что повредило бы ногу. Более того, когда передняя часть копыта растет быстрее, чем пятка, то заднее сухожилие ноги испытывает чрезмерное напряжение. В настоящее время мы избегаем всех этих проблем, подстригая и подпиливая копыта238.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒