Глава четвёртая

Глава четвёртая

Гори, гори ясно, чтобы не погасло!

(Горелки — старинная русская народная забава)

В мастерскую Игорь вернулся с опозданием и в дурном настроении. Вся эта загадочная встреча с ненормальной Оксаной Яковлевной, как он для себя охарактеризовал состояние её рассудка, оставила внутри него что-то неприятное и грязное, наподобие вымазанной в солидоле ветоши, к которой как ни прикоснись, всё одно — запачкаешься.

Но постепенно осадок от утреннего разговора пропал, растворился в новых мыслях, заботах, разговорах. А в обеденный перерыв, когда все сели вокруг импровизированного стола из двух тракторных покрышек накрытых фанерой, настроение окончательно улучшилось.

Тому виной был Егорыч, который забавы ради решил в который раз поиздеваться над Колей «Зайцем», сидящим напротив и хрустящим свойскими огурцами.

Здесь необходимо небольшое отступление, дабы объяснить читателю интерес таких приставаний.

Дело в том, что Николай Зайцев в свои двадцать девять лет обладал отменной физической формой, был рослым и крепким круглолицым сельским парнем с русыми волосами. Слегка лопоухий с приплюснутым носом — крайне распространённый мужской фенотип, девушки на таких особей ой как заглядываются. Но природа, как часто бывает в таких случаях (на радость всем коротышкам и худосочным), с лихвой компенсировала его физический дар убытком в голове. Коля был глуповат, наивен и прост, как фабричный валенок.

При этом, что совсем не вязалось с его богатырской внешностью, он имел необъяснимую склонность к стихотворчеству. Стихи, положа руку на сердце, были откровенно дрянные, в основном или про величие родной природы, или про сельскую жизнь — восторг, патетика, но уж больно рифма бедна, что, однако, не мешало ему часто выступать в местном клубе на вечерах самодеятельности.

Колю обычно выпускали в начале концерта, когда у одной половины зрителей еще было сфокусировано внимание, а у другой не наступило окончательное опьянение. Попытки выпустить пиита-самородка в середине или в конце программы всегда заканчивались фиаско. Народ категорически не хотел впитывать «высокое», предпочитая ржать, громко разговаривать и переругиваться друг с другом.

Николай Зайцев всегда декламировал монотонно, без жестикуляции, чуть склонив голову и устремив васильковый взгляд в дальний правый угол зала:

Небо голубое,

Золото полей,

Весело щебечет

Где-то соловей.

Урожай под солнцем

Зреет не спеша,

Гордость наполняет

Душу…

— Алкаша! — нет-нет, а кто-нибудь обязательно выкрикнет из зала.

— Наполняет душу у меня! — закончит строку сконфузившийся Коля и продолжит читать…

Итак, пока все обедали, Егорыч с видом человека, затеявшего что-то недоброе, обвёл взглядом коллег-ремонтников, подмигнул Игорю и как бы между делом обратился к Коле.

— Слышь, «Заяц», объясни-ка мне тёмному, как у тебя получается так заебато вирши складывать? Это ж надо уметь… это ж надо де-то черпать… эту самую… ну, блядь, как её там… музу!? — для большего эффекта Егорыч поднял вверх заскорузлую корягу своего указательного пальца с янтарно-мутной ногтевой пластиной и так застыл.

Николай, не почувствовав в вопросе никакого подвоха, прекратил поглощать многосемянной пупырчатый овощ и с самым серьёзным видом ответил:

— Тебе, Егорыч, человеку трухлявому, злому и лишённому чувства прекрасного это объяснить, что свинье кроссворд дать, — не поймёшь ты, но я всё же попробую.

— Понимаешь, это матерные частушки сочинять каждый может, а для настоящей поэзии нужно душу иметь, — на Николая в тот момент было любо-дорого смотреть. Он с важным видом расправил свои широкие, но по-женски покатые плечи, выпятил мощную грудь в майке, а в бесцветных глазах полыхнул огонёк страсти.

— У меня, по чесноку, сочинять раз плюнуть получается, например, выйду на крыльцо спозаранку, гляну вокруг — красота. Внутри что-то засвербит, типа мысль пришла. Я её сразу на бумажку под карандаш, вот стих и готов.

— Я, знаешь, не понимаю этих классиков из учебника литературы, — Николая начало откровенно заносить. — Раньше голову ломали, сочиняли, потом перечёркивали, это самое… даже сжигали. Муть. Страдания одни.

— Лично я не парюсь по пустякам, у меня всегда чётко по жизни, поэтому и легко выдумываю. Надо проще быть и стихи потянутся! — Николая прямо распирало от чувства собственной значимости.

— Я тебе на это, вот что, «Заяц», отвечу, — на сморщенной, как курага, физиономии Егорыча заиграла улыбка. — Когда папка с мамкой, тебя полудурка из-за рваного гондона еще не заделали, чалился я, значит, на северах, и был у нас в отряде один рифмоплёт политический, то бишь, он при советах на статью допизделся.

(Примечание автора: документальные свидетельства, способные подтвердить факт того, что гражданин Сверчков Виктор Егорыч отбывал наказание в местах лишения свободы, не обнаружены. Зато по запрашиваемым годам данная фамилия неоднократно встречается в ведомостях экспедиций геологоразведки Охотско-Колымского края. Из чего следует вывод, что большинство историй про тюремное прошлое «Егорыча» являются его выдумкой или пересказом услышанного.)

— Из Ленинграда он был. Умный, блядь, шо тот академик. Даже блатные его уважали, пайку не трогали. Я с такими учёными завсегда любил погутарить, глядишь, культуры наберёшься, — Егорыч чрезвычайно резво для своего возраста смахнул со стола назойливую муху и, поднеся кулак к уху, начал с закрытыми глазами слушать её жужжание.

В разговоре наметилась некоторая пауза. Мужики за столом только решили, что на этом всё кончено, и было принялись за еду, как Егорыч поднёс кулак с мухой ко рту, что-то в него прошептал и медленно, театрально разжал пальцы. Муха побегала по ладони, привела в порядок крылышки и улетела восвояси.

— Велел ей насрать в еду главному зоотехнику, — видя недоумённые взгляды, совершенно серьёзно сказал старик, — я как-никак — заклинатель мух, от одного шамана научился. Эта выходка вызвала бурю смеха, громче всех хохотал сам затейник, пока приступы кашля не согнули его в три погибели.

— Так вот, «Заяц», мне тот учёный мужик вот что поведал про ваше стихоплётство, — Егорыч прокашлялся, наплевав себе под ноги лужицу жёлтой студенистой гадости, и вернулся к теме разговора.

— Он грит, что мысль поэта она навроде отхода жопного. Чтоб всё ладно сочинялось и складывалось время нужно. Природу не обманешь. Такая творческая фекалия по кишкам через всё нутро должна пройти, через все закоулочки и потайные места, где-то задержаться, где-то проскользнуть, объём нагулять, фактуру, пропитаться идеей, вобрать дух сочинителя.

Услышать такую оригинальную трактовку поэтического действа для Игоря было впервые, поэтому он заинтересованно обратился в слух и перестал лопать из пол-литровой банки Зоину жареную картошку со шкварками, тем более что тема никак не способствовала аппетиту.

— Правильная рифма не должна быть слишком рыхлой — такая не цепляет читателя, как и твёрдой — эта, наоборот, туго идёт.

Егорыч достал гнутую папиросу, размял по всей длине табак и со второй спички прикурил. Прошла минута. Все ждали продолжения, пока рассказчик, затягиваясь трескучей папиросой и прищурившись от солнца, окидывал на небе взглядом белые мазки облаков руки неизвестного тропосферного художника.

— Поэзия, говорил он, обязана иметь форму, это еще грек Эсхил наказал, — с самой серьёзной миной на которую он был способен и менторским тоном продолжил он, растягивая слова.

— Добро, когда стих цельной колбасиной выходит, это поэмой зовётся. Чем длинше тянется, тем ценнее и весомей точь-в-точь, как у Лермонтова. Беда, если жидким — один извод бумаги. Но бывают еще, когда козьими орешками, это зовётся на букву «х»… Блядь, запамятовал как это…

— Может хуйня? — сострил один из механиков.

— Сам ты хуйня, Стрыгин! — Егорыч парировал и произвёл выпад, — Хайло закрой, а то за щёку прилетит.

— Во, вспомнил! Когда орешками это — хуйку или хайку, один хер — стихи нерусские, — Егорыч задымил второй папиросой.

— Еще тот мужик говорил, что ежели наблюдается светлого цвета творческий высер, значится это про радость, любовь и хорошее по жизни, тёмный — про грустное и недоброе, а когда с кровью — читай, трагедия нарисовалась.

— И запомни, «Заяц», мудрые слова литературного зэка, сгноённого на зоне. Мысля человечья должна свой путь пройти, её, как дитя, в себе выносить надо.

— Иной поэт и грамотен, и духовно богат, и верлибром владеет, и с Мельпоменой вась-вась, а никак. Тужится, пыхтит страдалец, очко трещит, а никак.

— А есть, навроде тебя, пиздюка, которые по три раза на дню дрищут рифмой. Жиденько всё у них, ни о чём. Таким стих написать, как два пальца…

— Так это, что выходит? — до Коли Зайцева наконец стало доходить, — получается, что мои стихи говно?

— А ты смышлёный малый, как я погляжу, сам всё допетрил, — лукаво улыбнулся Егорыч и поднялся из-за стола, — чего сидим, филонщики, железные коняки сами себя не отремонтуют.

Плотина, сдерживающая эмоции, наконец, была прорвана и мужики еще долго гоготали над пунцовым и обиженным Колей.

Эта история быстро разлетелась по селу, надолго приклеив к нему одну гадкую и унизительную кличку. Был Коля «Заяц», а стал Коля «Сруль»…

…

Следующей ночью Игорь проснулся от того, что кто-то настойчиво толкал его в бок. Зоя не спала. Она в полутьме сидела на кровати, уставившись в окно.

— Давай уже, просыпайся, не спи-иии! — голос у неё дрожал от испуга. — Игорь, слышь, кажись, чё-то горит. Ой, мамочка, как страшно! — Зоя обвила руками колени.

Через окно самого пожара было не видно, только сквозь кроны деревьев что-то отсвечивало, слышались встревоженные голоса людей.

Игорь натянул штаны и выскочил на улицу. Было людно. Разбуженные происшествием и от того чересчур возбуждённые, соседи, кто с вёдрами, кто с топорами, кто с лопатами спешили в сторону оранжевого зарева.

Когда он подошёл, фельдшерский пункт был весь объят пламенем. Огонь выдавил стёкла и уже лизал снаружи кирпичную кладку, с хлопками разрывалась раскалённая шиферная крыша. Из-за безветрия едкий дым разносило во все стороны, так что у него сразу запершило в горле.

Так уж вышло, что Игорю до этого не довелось видеть пожар вблизи. Происходящее вокруг, по его мнению, выглядело довольно странно, совсем не так, как он себе это представлял, когда все должны бегать, суетиться, кричать, а потом, дружно выстроившись в цепочку, передавать вёдра с водой, засыпать огонь песком, орудовать баграми.

Напротив, встревоженные сельчане стояли группами в метрах тридцати от горящего строения, заворожено смотрели на бушующую стихию и негромко переговаривались. Только потом до него дошла причина такой безучастности, ведь без спецтехники вёдрами такое пламя не сбить, к тому же, раз до ближайших домов было достаточно далеко, никто не геройствовал и не прикладывал усилия, чтобы обезопасить свою собственность. Всем было ясно, что фельдшерский пункт не спасти.

За это время кто-то инициативный уже успел проверить на месте ли Оксана Яковлевна, но её у себя дома не оказалось. Соседи также не видали, чтобы она возвращалась после дежурства. Совместные усилия по её розыску результатов не дали, а это могло означать, что она по какой-то трагической причине могла оказаться в горящем здании.

Хотя Игорь и стоял в сторонке от всех, краем уха ему было слышно, о чём рядом переговаривались сельчане: все обсуждали вероятную причину пожара. В результате многие сошлись на версии, что всё дело в плохой проводке, тем более, врач неоднократно жаловалась на проблемы с электричеством в старом здании пункта.

Он еще постоял немного и, рассудив, что раз пользы от него никакой, а с зеваками таким образом можно всю ночь проторчать, хотя завтра с утра на работу, собрался было пойти домой, как увидел фигуру, неторопливо направляющуюся в его сторону. В метрах десяти от себя Игорь разглядел в ней участкового инспектора. Тот кивком поздоровался и встал рядом с ним. В течение пяти минут они молча стояли и смотрели на пожар.

С милиционером Игорь был знаком шапочно. Первый раз он с ним пересёкся в прошлом году, когда только устроился в ремонтную мастерскую. Лазаренко или Лазаренков, его фамилию он точно не помнил, оказался немногословным худощавым мужчиной лет за сорок с аккуратными усами, как у советских подводников с фотографий восьмидесятых годов. Тогда участковый представился, спросил надолго ли Игорь у них задержится, и, получив от того неопределённый ответ, больше с вопросами не допытывался, даже паспорт не проверил. Без сомнения, от излишнего внимания со стороны блюстителя порядка его уберегла протекция Виктора Викторовича Грибова. Главному механику требовались умелые руки в связке с толковой головой нового, хотя и пришлого, работника.

«Нормальный мужик, хотя и мент», — сказал тогда про себя Игорь. От знакомства с представителем органов правопорядка он ничего хорошего не ожидал, мысленно готовясь к проблемам, но всё на удивление вышло гладко.

Сейчас милиционер был одет не по форме: в необъятную футболку неопределённого цвета с растянутым горлом и широченные полосатые шорты, из которых торчали тощие и кривые ноги, с неразвитыми, как у подростка, икрами. Еще большей внешней комичности ему придавали казённые ботинки приличного размера, обутые на босу ногу.

Вдруг внутри здания что-то с шумом треснуло и, взметнув в ночное небо сноп искр, рухнула одна из балок перекрытия крыши.

— А больничка-то наша знатно полыхает, — внезапно прервал молчание участковый. — Ничего, сейчас прогорит, стены крепкие, заново отстроим.

Игоря поразило то, каким спокойным и невозмутимым тоном произнёс он эти слова, будто его это мало касалось. Без тревоги за пропавшего фельдшера, буднично, будто пожар — пустяковое дело, происходящее чуть ли не каждую неделю, и единственное, о чём стоит беспокоиться, выдержат ли такой жар стены, не пойдут ли трещинами.

— Это же надо, как всё не к месту вышло, — он широко зевнул и потянулся. — Теперь акт служебного расследования надо составлять: причины, виновные, вещдоки, — он вновь зевнул, — канитель всегда с этими документами, пока всё заполнишь — рука отвалиться, а я на выходные думал на рыбалку. Тебя, кажется, Игорем зовут?

— Ага, — Игоря совершенно не устраивала перспектива общения, как оказалось, со словоохотливым участковым, поэтому он решил помалкивать и односложными ответами отбить у того желание продолжать разговор.

— А меня — Петром Яковлевичем. Можно просто Пётр. Будем, как говорится, знакомы, — сказал и протянул руку. Рукопожатие было слабым и влажным.

— Если какие проблемы, говори, что Петра Лазаренко знаешь. Я тут местный шериф. Жаль только — шляпы нет, зато вместо лошади мотоцикл, — хохотнул он, довольный удачной аналогией.

— Ну как, нравится у нас?

— Нравится.

— Когда с Зойкой свадьбу гулять думаете? Смотри, нехорошо девушку томить, — милиционер повернулся к нему лицом и многозначительно подмигнул. — Давай, действуй. Баба твоя огонь, мягкая, как перинка — это тебе каждый хлопец у нас скажет… Да, не сатаней ты, я это ради смеха. Шутка юмора такая. Нормальная твоя Зоя, не гулящая.

Игорь был порядком обескуражен от столь стремительного знакомства, переходящего в панибратство. Хотя то, что сельчане отличаются в общении от городских, он почувствовал уже в первые несколько недель пребывания в Старой Могиле. Люди быстрее и охотней шли на контакт, были открыты и просты в разговоре, хотя, порой до бесцеремонности.

— Ладно, остынь. Жвачку будешь?

— Не, спасибо, зубы больные.

— Ну, как хочешь, — он зашуршал обёрткой и принялся двигать челюстью.

— Игорь, слышь, как думаешь, чего дом загорелся?

— Сложно так сказать… Люди говорили, что могла быть искра от короткого замыкания и…

— Да, много они понимают, — перебил его участковый. — Тут и дураку ясно, что это врачиха виновата. Все знают, что у неё уже давно крыша поехала. Плюс она каждый день синяя была.

— В каком смысле?

— А в таком, что пила она крепко. Сам знаешь, что у медиков всегда спирт есть, ну там, чтобы протирать всякое от заразы, вот она каждый день свой спирт и синячила.

Игоря неприятно задело, что в разговоре милиционер упоминал Оксану Яковлевну только в прошедшем времени.

— Видно сегодня тётка опять набралась, — продолжал Пётр, — заснула бухая, а приборы врачебные не выключила. Всё и загорелось.

Игорь прокрутил в голове свой разговор с фельдшером прошлым утром. То, что она со странностями не вызывало сомнений, но обвинение в пьянстве не шло ни в какие ворота.

— А вот мне не показалось, что она пьющая... Такая вежливая, порядочная женщина… Правда, навыдумывала себе всякого. Я тут к ней на приём ходил…

— О чём конкретно она рассказывала? — вдруг, ни с того ни с сего в голосе Лазаренко прозвучали металлические нотки.

— Да, ерунду какую-то про пациентов. Она считает…

— Игорь, ты парень вроде толковый, — участковый вновь перебил его. — Вот мой тебе совет: выбрось из башки всю ту херь, что тебе эта ёбнутая старая карга наплела, помалкивай, никому не трезвонь. Она больная на всю голову, бухала, заснула и запалила фельдшерскую — всё просто... Ещё раз для закрепления: бухала…, заснула…, запалила! Хорошенько запомни это и всё у тебя будет нормалёк...

Внимательный читатель, безусловно, для себя уже отметил, что среди черт характера, наполняющих образ героя моего повествования, значится упрямство. Упрямство не в крайней бараньей форме своего проявления, но вполне достаточное, чтобы иногда портить тому жизнь. Иными словами, Игорь очень не любил, когда белым называют чёрное, или, что еще хуже — указывают, как ему поступать.

— Нонконформизм? — спросите вы. — Возможно! Важно то, что всякое давление и принуждение к неправильным и несправедливым, по его мнению, действиям всегда вызывали в нём желание сделать всё противоположным образом.

Я, вы, да, что греха таить, любой другой среднестатистический человек в данном случае обязательно внял бы убедительной рекомендации милиционера. Поступи так Игорь — историю на этом можно было бы закончить, но...

— Во-первых, мне не нравится, что вы, Лазаренко, оскорбляете человека.

— Во-вторых, она точно не пила и к пожару не имеет никакого отношения.

— В-третьих, такие наезды…

— Ну, сука, раз по-хорошему не понимаешь, будет по-плохому, — процедил сквозь зубы мент. Во время разговора он переместился и теперь стоял напротив Игоря спиной к огню, из-за чего лицо его было скрыто в тени.

— Ой, не с тем ты связался… Я тебе, сука, устрою…, как ссаного кота вышвырну отсюда, а пока справочки наведу: кто ты такой и с хера к нам затесался.

Участковый резко развернулся и ушёл прочь.

…

Пожарная машина из районного центра приехала только под утро, когда тушить было нечего. Среди обугленных объедков пламени, среди зловонного нагромождения пожарища, извлекли тело Оксаны Яковлевны. Посмертную экспертизу никто не проводил, и дело быстро закрыли.

⇐ Предыдущая 1 2 34