Роман Сенчин 22 страница

Договорились объявить родителям Полины о решении пожениться девятого мая… Можно было и раньше, но будущей невесте хватало в те дни хитрости и терпения не очень‑то меня торопить.

– Шашлыки пожарим, стол накроем во дворе, – планировала она. – И в праздничной обстановке. Да?

– Конечно, – поддерживал я, – а во вторник‑среду заявление подадим.

– Давай все‑таки во Дворец. Который на Чистых прудах. Там красиво.

– Да. Я согласен.

– А ты меня любишь?

– Конечно, люблю!

– И я!

Но, видимо, какая‑то частица разума в моем замороченном мозгу оставалась. Недаром я советовался по поводу свадьбы с Максимом, Свечиным, Русланом, Иваном. Даже не то чтобы советовался, а сообщал, что вот, наверное, скоро женюсь на Полине, и наблюдал за их реакцией. Реакция мне была важнее слов.

К моему, от самого себя скрываемому недоумению, они активно поддерживали это решение.

– Ну, давно пора, – пожимал плечами Руслан. – Значит, отошел в конце концов от Натальи. Поздравляю. После тридцатника тяжело без жены. Я б сторчался, не будь у меня Маринки…

– Я бы тоже женился, – ныл по телефону Максим. – Лена… Не эта бы должность… На хрена я вообще согласился?! Гнию тут в этом Омске… Женись, конечно, Полина хорошая девочка. Главное – честная. Если говорит, что любит, значит, любит реально…

И Свечин, хоть и по своему обыкновению мрачно бубнивший, не отговаривал:

– А какие варианты? Одному от запоя до запоя по жизни течь? Семья нужна все‑таки. Конечно, бывают напряги, но куда без них… А она ничего, вроде бы симпатичная. Давай, чего…

– Были бы у меня баблосы, – вздыхал Иван, – да квартира своя, я тоже бы… Каждую ночь с такой, блин, тоской один в кровать залезаю. А так… Классно, когда телка рядом…

В общем, никто из моих так называемых друзей и приятелей не выразил никакого сомнения, хотя знали Полинин характер (кроме разве что Руслана). И я уверился, что все так и должно быть – единственный вариант: свадьба, а потом много лет совместной жизни.

Мое сватовство состоялось легко и гладко.

Приехал к Гарнье утром девятого мая. Выгрузил из «Селики» ведерко с купленным в «Карусели» шашлыком, мешок древесного угля, пакеты, набитые разной едой, соком и легким вином. Меня встретили радостно, стали поздравлять с праздником Победы. Слышался в этих поздравлениях некоторый намек, но никто не прокололся. Видимость того, что они не подозревают о главной цели моего приезда, соблюдалась.

Полина была в легком фиолетовом платье, на голове косынка. Этакая продавщица фиалок… Была трезва, скромна, предупредительна.

День выдался отличный – ясно, тепло, – и стол накрыли во дворе. Мы с будущим тестем нажгли углей в мангале, положили шампуры. Наблюдая, как румянится свинина, потягивали вино; я показывал, что намерен остаться у них ночевать.

Полина с матерью делали на кухне салаты, носили на стол под сосной. Мари мирно и тихо играла в манежике возле крыльца. Геннадий Павлович рассказывал мне про дом под Феодосией.

– Раньше пятнадцатого июня там делать нечего – море холодное. А потом – прекрасно. Два этажа, три отдельных входа, море через дорогу. Пляж, мелкая галька… Я числа двадцатого примерно поехать думаю. Лучший отдых – никакие Египты…

– А мы в августе – в Болгарию! – отозвалась проходившая мимо Полина.

Отец с готовностью ее поддержал:

– Да, Болгария тоже прекрасно. Тем более что своя крыша будет над головой.

Шашлыки дотомились. Сели, стали есть, выпивать. Брат Полины Борис скучающе тянул сок, смотрел по сторонам, на наверняка надоевший ему до отрыжки штакетник ограды, сосны, ползающую в манеже племянницу. Видно было, что он бы без сомнений куда‑нибудь далеко‑далеко навсегда умотал, если б была возможность. Я в тот момент мысленно несколько высокомерно его пожалел: вот, дескать, немолодой уже парень, а ни жены, ни друзей, ни отдельного жилья, ни, кажется, занятий по душе…

Мари запросилась к нам. Дед принес ее, усадил на колени. Она потянулась к хлебу, мясу.

– Дать? – устав вместо этой еды совать ей бутылочку с чем‑то белым, спросил Геннадий Павлович.

Полина заволновалась:

– Не надо, ты же знаешь… Желудочек слабый…

– Ну а как, просит ведь…

– Может, попробовать, – ляпнул я, – все‑таки большая.

Полина как‑то, как на старшего, посмотрела на меня, кивнула:

– Ладно, пап, дай ей батона чуть‑чуть.

Мари жадно съела кусочек и довольно заулыбалась. Отвалилась деду на грудь.

– Ну вот! – обрадовался он. – А мы и не заметили, как наша крошка выросла. – Чмокнул ее в не очень‑то пухлую щеку.

И Полина, и ее мать тоже стали радоваться; я понял, что это самый подходящий момент для того, чтоб делать предложение. Выдохнул, хоть и бесшумно, но глубоко, как перед глотанием полного стопаря водки, произнес четко и торжественно:

– Надежда Сергеевна и Геннадий Павлович, прошу руки вашей дочери. Мы решили пожениться и рассчитываем на ваше согласие.

Полина сдавленно вскрикнула, словно эти слова оказались для нее полной неожиданностью; Надежда Сергеевна тут же заплакала, будто дочь никогда не общалась с мужчинами, и вот теперь ее нужно выпускать в страшную и опасную взрослую жизнь. Отец Полины как‑то удивленно‑удовлетворенно крякнул и стал разливать вино по бокалам. Борис зашнырял глазами по сторонам активнее и тревожнее…

– Что ж, – сказал Геннадий Павлович, когда бокалы были полны, – отношения у вас, судя по всему, серьезные, познакомились не вчера… Мы с матерью уверены, что семья у вас будет крепкая, долговечная… А мы со своей стороны, как говорится, чем сможем – поможем.

– Да, – останавливая слезы, поддержала будущая теща, – совет вам да любовь. Совет!.. – И снова стала давиться счастливыми слезами. – Да лю… любовь!

Громко чокнулись, сделали по большому глотку. Весело, нахваливая, ели шашлык.

Праздничную атмосферу подпортила Мари, срыгнув хлебом. Тут же посыпались упреки друг другу, что вот взяли и дали, хотя нельзя… Но быстро успокоились, вытерли ребенку лицо, сменили кофточку, дали укропного чая. И вернулось радостное оживление; заговорили о свадьбе, несколько осторожнее – о том, где мы будем жить. По тону обсуждения я понял, что родители Полины не против отпустить ее и внучку ко мне. Впрочем, в тот момент это меня не напрягало, я был готов к такому раскладу, да и не мог всерьез представить, что буду постоянно здесь находиться. Разве что на выходных…

Короче, сватовство состоялось.

Ночевал в комнате Полины. Занимались с ней сексом, но без криков и стонов – за стеной была комната брата, а внизу – спальня старших Гарнье. К тому же рядом находилась кроватка с Мари.

На другой день ели остатки шашлыка, Полина потягивала вино и о чем‑то думала, иногда влюбленно взглядывая на меня; я готовился сесть за руль. Торчал в основном во дворе, когда давали, натужно играл с потенциальной приемной дочкой… Беспокоило, конечно, что она все еще такая маленькая. «Как медленно дети растут, или это только Мари такая…» – вяло шевелился вопрос.

Видимо, поймав момент, когда рядом никого из взрослых не будет, ко мне подошел Борис:

– Ты на Полину не обижайся, что она психованная. Она ведь чуть не погибла. Не говорила?… Была у подруги, которая в том доме на Гурьянова жила. Хотела ночевать остаться. Уже отпросилась, но потом домой поехала. И ночью дом взорвался. С тех пор ее клинит часто…

Я не придал его словам значения тогда, лишь покивал. Мне казалось, что Полинины клины уже в прошлом.

Часов в пять мы с ней поехали в Москву. Вслед нам махали, улыбались. По всему было видно, что у родителей Полины свалился с плеч тяжеленный камень. Дочь была устроена.

Дома пили шампанское, ходили голые, постоянно обнимались и целовались, кувыркались на широкой постели… В общем, полная идиллия.

В понедельник с трудом собрались, я проглотил алкозельцер. Завез Полину на ее работу, приехал в агентство. Занимался делами в отличном настроении, хотя часто мысленно отвлекался, задумываясь о том, завтра или послезавтра подавать заявление, какие кольца покупать.

– Чего светишься? – ближе к обеду спросил Руслан, кажется, специально для этого подловив меня возле кулера.

Я ответил с шутливой горечью:

– Всё, прощайте пирушки и подружки.

– Что, серьезно? Когда свадьба?

– На неделе пойдем заявление подавать.

– А‑а, – Руслан отмахнулся, – это ты рано прощаешься.

– Почему?

– После заявления еще с месяц ждать. А за это время много чего произойти может.

Я воспринял эту фразу как обычный подкол, а оказалось, что она подтвердилась тем же вечером…

Около половины седьмого набрал Полину. Утром договорились, что я заберу ее и мы поедем ко мне. Поставим машину, отправимся в ближайший приличный ресторан… Слушал длинные гудки и ожидал вот‑вот услышать: «Да, любимый?» А вместо этого раздалось раздраженное:

– Алло. Я сейчас не могу разговаривать.

И я тоже мгновенно раздражился:

– Тебя забирать с работы?

– Я не на работе.

– А где?

– Потом объясню… позвоню. – И отключилась.

Я постоял, как дурак, в коридоре, тупо глядя на дисплей мобильного. Вернулся на свое место. Подождал еще чего‑то, вырубил компьютер, бросил засидевшейся Оксане Шамаевой (остальные уже свинтили) вялую покашку и побрел на улицу.

Долго торчал в машине. Куда ехать? Несколько Полининых слов, нарушение только что выстроенной схемы выбили из колеи. Я потерялся, словно бы оглушенный сильным коротким ударом, и теперь пытался прийти в себя, понять, что случилось…

Покопался в ящике для дисков, выбрал альбом «Дикие травы» группы «Мельница». Включил. Из десятка динамиков потекла музыка. И слова стали успокаивать меня, лечить:

…Роса рассветная, светлее светлого,

А в ней живет поверье диких трав.

У века каждого на зверя страшного

Найдется свой однажды Волкодав…

Да, названивать глупо. Была бы ей нужна моя помощь, сказала бы. Конечно, сказала бы… По работе неприятности, что ли?… Какой‑нибудь недовольный актеришка, отыграв на утреннике солдата Победы, права качает?… Или заказчик предъявляет претензии?… Что еще может случиться?…

Несколько раз рука тянулась к ключу зажигания и падала на колено… Если уж завести, значит, куда‑то надо поехать. Домой? Переодеться в треники и футболку… А позвонит Полина – вскакивать?

За последние дни я успел внушить себе, что мы с ней одно целое, и уже не мог представить, чем займусь, когда ее не окажется рядом. Особенно таким вот образом: не надо меня забирать с работы, я позвоню потом, объясню… Да уж, слова невесты. И как я должен к ним относиться?… Идиотизм.

Мимо прошла Оксана. Остановилась возле своего крошечного «Опеля», нажала кнопку сигнализации. Машинка радостно пискнула. Оксана открыла дверцу, юркнула в салон. Движения ее были одновременно и скромными, и уверенными. Этакая мышка добралась до норки и в ней спряталась.

Завела «Опель», пристегнулась ремнем безопасности и стала медленно выруливать с парковки. Отправилась домой. Куда же еще… Добросовестно отработала положенное время, и теперь ее ждет спокойный отдых… И эта невзрачная Оксана показалась мне такой счастливой, что свело скулы и защипало пальцы.

Я выхватил из кармана телефон, нажал номер Полины. Два‑три длинных гудка, а потом щелчок и гудки короткие. Сбросила.

Пробирался к своей Кожуховской через центр часа два. Не торопился, не ругался на пробки и вклинивающиеся в вереницу передо мной автомобили, а даже был рад подсознательно этой медленной езде. Тянул время, ожидая, что сейчас мобильник запиликает, и я услышу слова извинения: «Не сердись, любимый. Возникали некоторые проблемы, но теперь всё хорошо. Я сама доберусь. Если можно, встреть меня, пожалуйста, возле метро».

Но мобильник молчал. Я поставил «Селику» на ее законный пятачок, потоптался рядом. Потрогал горячий капот, проверил, не подспустили ли колеса, протер ладонью ее красивые, раскосые фары… Да, я всячески оттягивал момент, когда войду в квартиру, сниму туфли. Войду, сниму, и что дальше?…

Не буду расписывать свое состояние в тот вечер. Любой человек хоть раз чего‑нибудь ожидал – радостного, страшного, неизвестно какого, – поэтому любой, надеюсь, поймет, что я, как говорится, не находил себе места.

Долго бродил по комнатам, включал и выключал телевизор, сидюшник. Не выдержал и выпил остававшиеся в холодильнике граммов триста водки. Снова включил телевизор, задремал перед ним.

…Полина позвонила около трех ночи.

– Приедь за мной! – пьяновато велела. – Я в Свиблове. Проезд Нансена… Когда тебя ждать?

Помню, меня взбесило не само требование, даже не ее заплетающийся язык, а это «приедь». Не «приезжай», не «забери», а – приедь… И я хмыкнул в трубку:

– С какой стати? Я ждал твоего звонка с половины седь…

– У меня дела были! – визгом перебила она. – Между прочим, я решала очень важную нашу проблему – об отцовстве Маши. Ты слышишь?!

– И что, нельзя было сказать вечером? Меня‑то зачем за идиота держать? – Накопившееся за несколько часов (да нет, за многие месяцы на самом деле) раздражение невозможно было взять и погасить. – Я что, болванчик?

Полина с готовностью вошла в раж – то смирение, какое демонстрировала на протяжении двух‑трех недель, сгорало в очередной истерике…

Если бы она быстро успокоилась, может, жалобно заплакала, я наверняка вскочил бы и помчался туда, где она стояла одна на ночной улице среди темных человеческих ульев. Но она визжала, сыпала оскорблениями в том роде, что все мужики – козлы, что никому она и ее дочка не нужны, что ей не нужны уроды, что я ее использовал, а теперь хочу избавиться. И так далее.

И мой мозг энергично стал развивать некоторые ее тезисы: действительно, зачем мне эта истеричка, да еще с ребенком, и какой будет моя жизнь, когда она окажется в этой квартире хозяйкой. Да я через месяц из окна выскочу…

Я нажал кнопку отбоя, а потом выключил мобильный. Поднялся, выдернул вилку из гнезда городского телефона. Лег на диван в столовой. Долго не мог (да и не пытался) уснуть, ожидая, что сейчас запищит домофон и мне придется впускать Полину, слушать продолжение истерики. Сдерживаться, ждать, когда она выдохнется, замолчит, ослабнет. И там – примирение, секс и продолжение этих американских горок. То взлет к почти счастью, то пропасть ругани…

На работу приехал с большим опозданием, разбитый, вялый, как после недельного запоя.

Агония наших отношений продолжалась до начала сентября. Ночевок Полины у меня уже почти не случалось (не считая двух‑трех приступов страсти), но встречи где‑нибудь в кафе происходили регулярно и приводили в основном к скандалам. Причем я уже не отмалчивался, как раньше, а равноценно отвечал на каждое оскорбление, объяснял, что с такой психопаткой жить не собираюсь. Пусть она или излечивается, или мы навсегда друг о друге забудем… Заканчивалось это все уже откровенным ором друг на друга (даже охранники иногда встревали) и разбегом на пару недель.

Так же дружно, как совсем недавно поддерживали мое решение жениться, теперь мои приятели соглашались, что Полина мне не подходит. Тем более что в то время она стала им активно названивать, включая Руслана, с которым вовсе не была знакома, но слышала о нем от меня. Всем объясняла, какой я подонок, как я ее предал, и так далее.

Некоторое время я не мог понять, откуда у Полины номера, например, Свечина, Ивана, а потом от нее же самой, во время очередного скандала, узнал, что еще в пору нашей идиллии она забралась в мой телефон и многое из него почерпнула.

Парни, конечно, жаловались; один разговор, с Максом, хорошо запомнился – оказался более содержательным.

– Слушай, – набрал он меня среди ночи, – утихомирь свою невестушку. Три часа мне сейчас мозги промывала. У меня и без этого геморров по маковку…

– Ничем не могу помочь, – пробормотал я со сна. – К тому же ты сам виноват.

– С фига ли!?

– Ты сам меня с ней познакомил.

– И что – что я? Я ей этот номер не давал. Знаю, что она безбашенная на все четыре головы…

От такого признания я даже с дивана вскочил:

– А на хрена ж ты мне жениться на ней советовал?!

– Ну, можно подумать, если б сказал «не женись», ты бы послушал…

– Это уже мое дело – слушать или не слушать. Спасибо, земляк!

– Ладно, давай не грузиться, – устало попросил Макс. – Оба мы в дерьме‑дерьмовиче… Я тебе не говорил еще? Ленка моя замуж собралась.

– Хм! – я обрадовался смене темы. – За кого?

– Да какая разница… Нашла какого‑то… То есть он ее. Уговорил. Она сообщила позавчера эсэмэской. Пытаюсь дозвониться – не отвечает. На письма – тоже. На домашний звонил несколько раз – родители говорят, что дома нет… И тут еще на работе завал – на день сорваться не могу. В субботу стал работать, прикинь… Уволюсь к херам. К ней надо! Я ведь люблю…

Мне становилось все легче и легче от его нытья. Свои проблемы всегда становятся менее грузящими, когда наблюдаешь проблемы других… Я лег, натянул одеяло до подбородка, прикрыл глаза; слушал максовский монолог, будто колыбельную.

– Дождался… такую девочку теряю… Блин, если замуж, значит, она с ним трахалась! Он ее трогал!.. Все, увольняюсь! На хер мне эта должность, деньги эти сраные… Я один, один совсем…

И, что удивительно, Макс это свое намерение все‑таки реализовал: не дожидаясь окончания срока, расторг контракт и уехал в наш родной город. Конечно, расплевавшись с теми, кто симпатизировал ему на ВГТРК. В Москву после этого ему дорога вряд ли когда‑нибудь снова откроется.

Время от времени он звонил мне, жаловался на нищету (нигде не работал, что подкопил в Омске, спустил), на то, что Лена, несмотря на все его уговоры, все же вышла замуж; Макс пришел на свадьбу, устроил прямо в загсе дебош, валялся перед любимой на коленях, был сдан в милицию, штраф ему там какой‑то выписали, чуть дело не завели… Жил он с матерью, питался рисом и макаронами, когда появлялись копейки, бухал в своей комнате, а потом шел уговаривать Лену бросить мужа и стать его женой… В общем, весь смысл его жизни свелся к тому, чтобы вернуть любимую.

А у меня происходило наоборот – только на месте Лены был я (правда, у меня не было в то время, так сказать, второй половины), а на месте Макса – Полина. Она долбила меня звонками каждый день. То истерила, то тихо плакала, то умоляла, то угрожала…

Это продолжалось все лето. Однажды я не выдержал и ушел в запой, который закончился новым, но, к счастью, довольно легким приступом белки. Я целые сутки слышал в ушах строчки какой‑то попсовой песни: «Стоят девчонки, ноги по колено, у перехода метрополитена…» Я знал, что слова в оригинале не совсем такие, и мучительно пытался их вспомнить, – не «ноги», дескать, а что‑то другое. Вдобавок мне стало явственно казаться, что моя обмороженная три года назад голень снова стала распухать и покрываться пятнами. Я тер ее мазями, пил успокоительное и слышал, слышал одни и те же фразы задорной песенки: «Стоят девчонки, ноги по колено…»

Когда белка отпустила, я традиционно навел в квартире порядок. При этом выбросил вещи, не только принадлежавшие Полине, но и побывавшие у нее в руках. Даже майку «Челси», присланную мне Лианой из Лондона, швырнул в мусоропровод – Полина ее пару раз надевала…

В общем, лето две тысячи девятого получилось тяжелое, бредовое. И, конечно, не только из‑за истории с Полиной.

Агентство наше откровенно разваливалось. Зарплату стабильно задерживали, серьезных заказов не поступало, зато дисциплина крепчала и крепчала; Настоящий Полковник смотрел на нас с ненавистью, как на дармоедов. «Надо увольняться», – шелестели сотрудники.

Первой, и совсем неожиданно, соскочила тихоня Оксана. Как‑то в середине июля, в конце рабочего дня, она собрала вещи в пакет и объявила:

– Прощайте, господа.

Не поняв смысла этого «прощайте», мы ответили равнодушным «пока». Я, помню, удивился одному – что сегодня она уходит раньше других.

На другое утро Оксана на работе не появилась, зато на доске приказов закрасовалась бумажка, извещающая, что она уволилась по собственному желанию. Наша местная блондинка Настя Мациевская тут же, сгорая от любопытства, стала звонить Оксане и после череды наводящих вопросов узнала, что та устроилась в «Газпром».

– Охрен‑не‑еть! – Лицо Руслана страшно исказилось. – Вот тебе и простуха. А мы тут киснем!

Увольнение Оксаны стало толчком, и теперь большинство людей занималось почти исключительно тем, что искало другую работу. Делалось это открыто, Настоящий Полковник бесновался, ему хамили. Смелости сотрудникам добавляло то, что вместо Оксаны была принята тетка, не умеющая даже как следует владеть компьютером. Некоторое время она просила помощи по любому вопросу, а потом забила и стала тупо пить чай…

В начале августа валить стали массово. Из нашего отдела ушли Артем Пахомов и Настя, за их столами появились какой‑то явно мало что вообще соображающий в окружающем мире паренек (даже имени его не запомнил) и девушка Ольга.

Когда я увидел ее «Айфон 3GS», который до сих пор еще не продается в России, сумочку от «Миу Миу», а потом и автомобиль, на котором она ездит, – новенький «Ягуар XJ» (совсем вроде бы не женский), то был очень изумлен, зачем она устроилась сюда за тридцать тысяч (в самом лучшем случае), которые к тому же выплачивают с огромным скрипом. И по одежде, и по поведению она была явно не из того слоя, какой плесневеет по офисам.

Мне она понравилась. Симпатичная, ухоженная, а главное – какая‑то притягательная, интуитивно близкая мне… Трудно объяснить, чем, но было ощущение, что вот такую девушку я давно ждал. И радовало, что и она обращает на меня внимание.

Несколько дней повода завязать с ней разговор не представлялось, – мы сидели друг напротив друга и переглядывались откровенно заинтересованные друг другом. Но взять и начать болтать и мне, и ей казалось нелепо. Щелкали клавишами, хмурились в мониторы, и, отводя от них глаза, встречались взглядами…

Когда Ольга выходила из кабинета, у меня возникало желание тоже встать и пойти следом за ней. Завязать в коридоре разговор… Естественно, оставался сидеть, терпеливо ждал возвращения… Может быть, я бы подкараулил ее где‑нибудь (это было несложно), но я всячески убеждал себя, что неформальные отношения на работе – пошлость. Я всегда старался держать дистанцию с сослуживцами, ограничиваясь «здравствуйте», «до свидания», «привет», «пока»; единственное, мог на праздничной вечеринке дежурно пошутить.

Но в случае с Ольгой все получилось иначе. Этому способствовало и то, что я увидел в ней девушку, которая действительно мне нужна (впервые с момента знакомства с Ангелиной), а также, и это более существенно, мое внутреннее решение вот‑вот отсюда уволиться.

Да, мы проработали вместе три с небольшим месяца, а потом и началось наше настоящее общение. Еще месяца два. Прекрасные и… ну, можно сказать, драматические два месяца.

Дальнейшие события я буду описывать, скорее всего, схематически, пунктирно. И не только из‑за нехватки времени; но в голове такой сумбур, что события последнего полугода – от знакомства с Ольгой до того момента, когда я понял, что нужно спрятаться, – не получается разложить в хронологическом порядке, выбрать основное, а записывать все подряд, как я убедился, нереально… Поэтому постараюсь более‑менее связно объяснить, почему я забился в угол, отключил телефоны и пугаюсь каждого шороха.

К этому привело несколько причин. Большинство из них возникало на протяжении четырех лет, одни раньше, другие позже; они развивались то активнее, то медленнее, и вот в начале зимы сплелись в такой сложный клубок (прошу прощения за этот уже встречавшийся в моем тексте штампованный образ), что мне пришлось скрываться.

Первая, самая, наверное, несущественная (хочется верить, что так) причина, – в августе я наткнулся в Интернете на пост какого‑то горца с тарабарским ником, где речь шла о моей весенней статье про церковь в Тарумовке. Горец (по крайней мере, на юзерпике был изображен молодец в бараньей шапке) писал нечто такое: «Поражен цинизмом и ложью… Вопросы корреспондента носят провоцирующий характер… Статья подрывает авторитет руководства республики в решении межэтнических и религиозных вопросов… Пиар‑акции такого характера у нас не проходят…» Все бы ничего, но в конце он обещал «найти и наказать провокатора».

Второе – я не желал больше общаться с Полиной… Вообще‑то я довольно долго сомневался, правильно ли делаю, что окончательно с ней разрываю, время от времени, даже против желания и голоса разума, пытался наладить отношения. Пусть не отношения жениха и невесты, но хоть человеческие. Все‑таки у нас были хорошие, очень хорошие часы.

Но каждая встреча заканчивалась ссорой, после которой я давал себе слово больше не отвечать на ее звонки, не встречаться… Проходило несколько дней, неделя, и я не выдерживал, это слово нарушал.

Зря, конечно, продлевал агонию, но в самой глубине души все же был страх совсем потерять Полину. Точнее – страх опять остаться одному.

Знакомство с Ольгой стало этот страх гасить, но еще активнее его гасили выходки Полины.

Одна из них переполнила пресловутую чашу терпения: Полина попросила срочно забрать у какого‑то актера две тысячи рублей (сама, дескать, с ребенком); я забрал, но, естественно, не помчался в Тарасовку, а решил передать при случае. А на следующий день узнал от Макса, Ивана и Свечина, что Полина звонила им, явно бухая, и кричала, что я украл у нее деньги.

– Ну и идиотка! – не мог не поразиться.

Эти две тысячи отдал ей тем же вечером и объявил:

– Все, больше я тебя видеть не хочу. Не звони. Я серьезно.

С месяц она не объявлялась, а потом позвонила с чужого номера. Я подумал, что это по делам, ответил. И услышал жалобный лепеток:

– Пожалуйста, не отключайся! Прошу… Мне нужна помощь.

– Что еще случилось? – проявил я слабость; как раз ехал из агентства, где почти целый день проболтал с Ольгой на лестнице, потому был в приподнятом настроении, и возникло подсознательное желание послушать жалобы вечно теперь несчастной, никому не нужной Полины.

– Я здесь, на улице, – скулила она тихо и бессильно, – отвези меня домой к моей дочке. Я очень замерзла…

– Ты вполне можешь сесть в электричку и доехать.

– Нет… Мне очень плохо… Я лежала в больнице, в клинике неврозов… Отвези меня, пожалуйста, к моей дочке… И у меня совсем нет денег.

Ну, что делать… Я узнал, где она (оказывается, сидит на скамейке возле Рижского вокзала), развернул «Селику» и поехал.

В первую минуту как увидел ее, ощутил острое сожаление: «Ну и что бы не быть нам вместе…» Миниатюрная, но фигуристая, в каждом движении женственная; лицо хоть и без косметики, осунувшееся, но все равно миловидное, которое хочется целовать. Черные завитки волос, близорукий, но пристальный взгляд…

– Здравствуй, – сказала она потерянно, когда я вышел из машины, – отвези меня…

Взял у нее два больших пакета с какой‑то одеждой, положил в багажник. Кивнул:

– Садись.

Тронулись. Молчали. Полина смотрела вперед, руки держала на коленях; мелко подрагивала.

Я без слов включил печку, хотя в салоне было тепло. Говорить что‑то опасался – опыт разговоров с ней, мягко выражаясь, имел далеко не позитивный.

Полина заговорила первой.

– Вот, сбежала из больницы… Врача избила. – Посмотрела на свои ногти и поправилась: – Исцарапала. – И после паузы, как раз когда мы довольно резво покатили на северо‑восток по проспекту Мира, стала убеждать то ли себя, то ли меня, то ли того врача, впрочем, без истерики: – Я не сумасшедшая, и не надо ко мне так относиться. Так вести со мной… Я не сумасшедшая, просто я хочу быть счастливой, хочу, чтоб… – Громко сглотнула, видимо, комок рыданий, и надолго замолчала.

Пересекли МКАД; Москва стала заканчиваться, и Полина заметно занервничала. Ерзала на сиденье, смотрела по сторонам, задерживала взгляд на мне, чего‑то ожидая, каких‑то, скорее всего, слов… Я делал вид, что внимательно слежу за дорогой.

Полосы в сторону области в районе Жуковского были забиты машинами, мы поползли изматывающе медленно. Я никогда так не проклинал эти пробки.

– Ну скажи что‑нибудь, – умоляюще произнесла Полина.

Я дернулся от неожиданности, и слишком, наверное, сильно, потому что она качнулась в сторону от меня (ожидала, что ударю, что ли). Через силу ответил:

– Я боюсь с тобой разговаривать.

– Почему?

– Потому что знаю, что это закончится визгами.

Полина (видел боковым зрением) покачала головой.

Еще минут пять‑семь ехали молча… Наконец миновали Жуковский. И она снова подала голос:

– Почему вы все меня так ненавидите? – Она, оказывается плакала, но без рыданий, бесшумно и бессильно. – Почему‑у? Неужели я такая… Знаешь, почему я попала в больницу? Из‑за чего?

Я промолчал.

– Меня папа избил… Первый раз меня ударил… Несколько раз ударил… По лицу… Да, мне было плохо, я говорила… Мне нужно было уехать… А он только из Крыма своего вернулся… И что?… – Она чем‑то вытерла лицо и другим, более сухим голосом продолжила: – Я люблю Машеньку… люблю… Она – моя дочь. Но… но я должна работать, у меня должна быть жизнь. Я – молодая женщина, молодая красивая женщина. Мне нужна помощь. Меня нужно любить, нужно греть, ухаживать…

⇐ Предыдущая 17 18 19 20 212223 24 25 26 Следующая ⇒