Роман Сенчин 20 страница

– Да, – посчитал нужным вставить я, – красивая.

– Мы старались… Деньги собирали, художники из Кизляра расписывали… Приход довольно большой – по праздникам полон храм… Все вроде бы хорошо, а… а нехорошо. Есть у нас женщина такая, Асият Газимагомедова, предпринимательница…

Принесли шашлык и соус. Тарелки с шашлыком были странные: сверху смотреть – мелкие, а на самом деле высокие, сантиметров десять… Виктор Федорович продолжал говорить, я же пытался разобраться, что это за обман зрения такой. Наконец не выдержал:

– Простите, а почему тарелки такие? Чтобы есть было удобней?

– Что?

– Ну, высокие…

– А, – Виктор Федорович поморщился, отвлекаться на такую чепуху ему явно показалось обидным, – там кипяток. Чтобы баранина дольше не застывала.

– Ясно. Извините, что перебил.

– Да нет, я понимаю… Выпьем?

– Не против.

Мы ели очень вкусный и сытный шашлык из почек, печени, еще чего‑то, иногда глотали водку, запивали теплым морсом, и фоном звучал голос Виктора Федоровича. Зная, что запомню из этих тысяч слов и десятков фактов ничтожно мало, но все же стараясь вбить в память хоть что‑то, портя этим себе ужин, я ругался в душе, что не захватил из сумки диктофон… Включил бы и не парился…

Впрочем, в последующие дни мне повторили почти то же самое раз двадцать разные люди. И когда я делал материал в Москве, то к помощи диктофонных записей почти не прибегал.

А в тот первый вечер я как‑то легко и незаметно запустил в себя граммов семьсот водки (Виктор Федорович подливал, а я не отказывался), объелся и стал подремывать.

– Вижу, вы устали с дороги, – скорее раздосадованно, чем сочувствующе произнес принимающий. – Что ж, отдыхайте. Завтра к половине десятого подъеду. Встретитесь с главой района, с другими еще…

– Н‑да, извините, – я тяжело поднялся. – Нужно рассчитаться. – Сделал движение достать деньги.

– Нет‑нет, я заплачу! Вы же гость!

– Спасибо…

Зевая, порыгивая жиром, будто мультяшный Обеликс после пиршества, я побрел к себе в номер.

Улегся, но сонливость, как назло, прошла, и я долго бессмысленно смотрел документальный фильм про изобретателя радио Попова. Развлекательные каналы вроде «СТС» и «ТНТ» здесь не ловились…

Три дня мне пришлось работать одновременно и журналистом, и правозащитником, и человеком из Москвы.

Утром Виктор Федорович привез меня в редакцию районной газеты. Она размещалась в большой длинной избе, стоящей посреди некоего пространства, которое при тщательном изучении местности оказалось бульваром. То есть справа и слева находились проезжие части, разделенные полосой метров двадцати шириной, на которой росли деревья, трава, была дорожка и стояло вот это здание…

Около часа я сидел над чашкой кофе и слушал жалобы главной редакторши, крупной женщины, уже пожилой, видимо, давным‑давно пребывающей в тягостном состоянии.

И вот она подробно объясняла такое свое состояние:

– Тяжело, очень тяжело, честно вам скажу, нам здесь живется. Выживают нас, выдавливают всяко. Боремся, как можем, но что толку… Все к одному идет… Нет, толк есть, конечно, но все равно… Не жизнь это… Я сама из села Раздолье. Тут недалеко… Там родилась, выросла, всю жизнь отработала… Работала в совхозе «Первая пятилетка». Больше тысячи коров и бычков было, овец семь тысяч. В советское время еще огромную свиноферму построили, но ее лет двадцать уж нет – до кирпичика уничтожили, с лица земли стерли прямо. Понятно, они свинину‑то не едят, только они ведь не одни здесь. А нам каково… Ну, это ладно. Главное, весь совхоз развалили, разграбили, а остатки без комиссионной оценки, без всего приватизировал последний директор – Магомедов. И совсем все в упадок пришло. Теперь у него там две сотни коров, не знаю, наберется или нет, овец гурта три от силы. Зато все его личное… А такой совхоз был – и виноградники, и зерно сеяли… Я боролась, так моего мужа так подставили, чуть не посадили. Подбросили две гранаты в багажник и тут же нашли. Дали четыре года условно, да и то потому, что гранаты были без запалов этих. «В следующий раз, – сказали, – с запалом найдем». Пришлось нам сюда переехать. Вот повезло, место редактора как раз освободилось. У меня филологическое образование, стихи сочиняю, и работаю, кое‑что полезное делаю. А муж совсем скис… В пятьдесят три как старичок совсем…

Кроме редакторши и меня, в избе были еще две девушки – сотрудницы газеты. Молодые и фигуристые. Русские, судя по виду. Время от времени заходили в кабинет, где мы сидели, спрашивали редакторшу что‑то по поводу номера, та отвечала, объясняла, а я отдыхал взглядом, рассматривая их… Симпатичные.

Около двенадцати собрались, как я их назвал про себя, активисты движения за освобождение церковной территории от посторонней застройки. Пришел глава района Алексей Сергеевич Чепелов, мужчина за пятьдесят, крупный, крепкий, но с таким же скорбновато‑решительным, как у Виктора Федоровича и редакторши, выражением на лице. (Впрочем, оно такое было почти у всех, с кем я общался в те дни.) Следом за главой (а может, чуть раньше, но какая, в сущности, разница) появились Надежда Николаевна, заведующая управлением культуры района, миловидная, но далеко не молодая женщина, Ольга Петровна, депутат Народного собрания Дагестана (как я понял, статус мощный), председатель Совета ветеранов, еще несколько человек, которые не особо внятно представлялись.

Расселись, девушки налили чай, и снова заговорили о том, как сложно и неуютно здесь теперь стало жить русскому населению, как выдавливают его с этой земли, на руководящие посты сажают людей из других районов.

– Вот, например, – горячась, приводила факты депутат Народного собрания, – взяли и вывели из Тарумовки межрайонный комитет по экологии и природопользованию. Комитет обслуживал наш район, Ногайский район и Южно‑Сухокумск. Комитет возглавлял Михаил Никитович Мищенко, коренной житель района, казак. У него не было ни одного взыскания, и вдруг появляется постановление правительства, что офис переносят в Ногайский район. Руководителем назначен ногаец. Почему? Какие причины? Ничего этого не объяснили…

– А с этими мечетями беда какая, – принял эстафету от депутатши председатель Совета ветеранов. – Понастроили чуть не в каждом дворе, и на всех громкоговорители. И в половине пятого начинается: «Алла?‑а! Алла?‑а!»

– Про это не надо писать, – кивнул на мой лежащий по центру стола диктофон глава района Алексей Сергеевич, – а то и в религиозной розни обвинят.

– Да тут не рознь! – Голос ветерана задрожал. – Тут право человека на покой нарушается. Сколько пожилых людей, больных… Уснут под утро только, а им по мозгам: «Алла?‑а!»

– М‑да, – осторожно поддержал я, – это тоже проблема. Но давайте подробнее поговорим о том строительстве на церковной земле.

Ветеран по инерции, видимо, отозвался недоуменно:

– А что тут говорить? Все ясно – бандитизм самый настоящий!..

– Погодите, – перебил Алексей Сергеевич. – Это нам кажется, что все ясно. А судам, как мы видим, нет. – Он был очевидно утомлен, волновался и нервничал, но изо всех сил старался сдерживать эмоции. – Итак, постараюсь обрисовать ситуацию…

Он поведал практически то же самое, что я услышал накануне от Виктора Федоровича. Но сейчас сведения записывались на диктофон, я был трезв и внимателен.

На первый взгляд все казалось абсолютно очевидным – лет сто пятьдесят назад построили церковь. Вокруг церкви, естественно, находилась ее земля (мне даже план показали: почти правильный прямоугольник). На земле этой были церковные постройки, кладбище, где хоронили священников… В советское время, естественно, все перепуталось – церковь приспособили под склад, вокруг образовался рынок, а потом появились магазинчики. Потом советское время кончилось, церковь постепенно отреставрировали, церковную территорию вернули приходу, в том числе и те метры, на которых до сих пор стояло недостроенное здание.

– И в чем абсурд, – горько усмехнулся Алексей Сергеевич. – Суд признал землю, на которой ведется строительство, принадлежащей храму и в то же время владелицу здания – добросовестным покупателем, законным владельцем.

Тут у меня подвернулся повод спросить, и я с удовольствием это сделал (а то сидел молча, только кивал):

– А вы предлагали ей альтернативу?

Глава пожал плечами:

– Года два назад предлагали выкупить недострой, предоставить на выбор другой участок, но после того, как поняли, что она будет до конца стоять на своем, переговоры, конечно, прекратились.

– Понятно… – Но на языке вертелся еще один вопрос, правда, задать его я пока не решался. А хотелось узнать, почему только недавно началась борьба за эти метры. Все‑таки на дворе не восемьдесят восьмой год и не девяносто второй…

Как я уловил, на месте нынешнего недостроя стоял магазин, который в начале девяностых приватизировали. Потом несколько раз перепродавали. Владельцами были влиятельные в селе люди, и с ними тягаться православные, по всей видимости, не решались. Решились лишь после того, как теперешняя владелица, жена очередного влиятельного человека, овдовела… Но, с другой стороны, упрекать в этом борцов за освобождение церковной земли не хотелось, – еще вчера Виктор Федорович мне рассказал, что лет пятнадцать назад был у них очень активный и принципиальный глава района – Иванов, – пер напропалую, и его убили. Угрожали и нынешнему…

Я подсобрался, выстроил в голове другой вопрос и обратился к депутатше Народного собрания:

– А возможно ли все‑таки решить эту проблему на республиканском уровне? – Вопрос бессмысленный после всего, что мне уже сказали, но нужно было показывать заинтересованность. Не сидеть же пнем.

Депутатша протяжно выдохнула, словно готовилась поднять тяжеленный груз.

– Я считаю, что на уровне Дагестана эту проблему уже не решить. Все органы, которые могли бы помочь нам в этом деле, были задействованы, но никто не помог, никто, по существу, не разобрался. Хотя на словах все за нас, все разделяют наше… гм… наше мнение… Теперь у нас нет другого выхода, кроме как обратиться в Москву, в федеральные структуры. Ни у меня как у депутата, ни у простых жителей села нет никакой надежды на то, что удастся отстоять территорию, исторически принадлежащую храму.

– А по каким причинам власти республики не хотят разобраться в этом вопросе? – Я почувствовал себя журналистом, ведущим расследование, азарт появился.

– Причины… Причины в том, что здесь задействованы родственные связи. Высокопоставленные чиновники, находящиеся во власти, конечно, помогают своим родственникам. И в этом смысле никакой закон, даже деньги, не имеют значения. Родственные отношения стоят надо всем. И это особенно ярко проявилось в вопросе строительства магазина на территории храма.

Мне понравился ответ – вполне депутатский хотя бы по форме… Тут взвился Виктор Федорович:

– Да что говорить! Этим магазином до Асият владел муж председательницы нашего районного суда. А сама Асият – родственница председателя суда республиканского! Тут стена непрошибаемая, понимаете?!

Сидели долго, собравшимся нужно было выговориться, и они говорили, говорили. Периоды интереса и сочувствия сменялись у меня усталостью и раздражением, затем какой‑нибудь факт вызывал удивление, и я снова со вниманием слушал, увлекался, кивал, издавал междометия, но затем срабатывал инстинкт самосохранения, мозг почти полностью отключался, и я тупо ожидал, когда все закончится.

– Ого! – вдруг удивился глава, взглянув на часы. – Уже половина четвертого! Нужно еще в Новодмитриевку успеть… – Он поднялся, протянул мне руку: – Извините… В общем, надеюсь, проблему нашу почувствовали.

– Да, да… – Я тоже встал, всунул свою руку в его большую, напоминающую вратарскую ловушку, ладонь; произошло крепкое пожатие.

– Мы еще увидимся, а пока вот обращайтесь, если что, к Виктору Федоровичу. Он у нас, кстати, депутат на постоянной основе, – глава выделил «постоянной», – заместитель председателя приходского совета. Полностью в курсе всех деталей… И Надежда Николаевна в вашем неполном, – попытался пошутить, – но все же распоряжении.

Заведующая управлением культуры с готовностью отозвалась:

– Окажем полное содействие! Вы – наша последняя надежда…

– Ну уж не надо так драматически, – поморщился глава. – Но!.. Но, действительно, мы очень рассчитываем на вашу помощь.

Он ушел, и вслед за ним ушли все, кто собрался на эту встречу. Так вереницей утекли… Я даже растерялся, оставшись в кабинете один… И что? Мне‑то куда?… Резко почувствовался голод – вспомнил, что, кроме кофе и нескольких печенек, ничего не ел. (Виктор Федорович предлагал позавтракать, но я, побаливая с похмелья, отказался.)

Прошел туда‑сюда, листанул подшивку газеты. Какие‑то фотки улыбающихся школьников, пляшущих казачек…

– Так, – появилась редакторша, – вам уже и пообедать давно пора… Заговорились.

– Да всем пора бы, – отозвался я дипломатично. – Кафе здесь есть где‑нибудь?

– А зачем нам кафе? Тут покушаем хорошо. Девочки сейчас принесут.

…Довольно долго я не мог понять (хотя и старался), почему меня поселили на краю села в мотельчике, а не в гостинице, которая находилась на центральной площади; почему мы едим в редакции, а не в одном из, так сказать, пунктов общепита, которых в Тарумовке немало. Узнал лишь вечером второго дня: оказывается, и гостиница, и большинство пунктов питания, магазинов, парикмахерская принадлежали той бизнесменше, Асият, что не отдавала кусок церковной земли. Естественно, что борцы за этот кусок не хотели, чтоб я жил и ел в ее владениях…

Впрочем, в мотеле мне было относительно удобно, кормили тоже неплохо. На тот обед в редакции девушки принесли горячий и сочный пирог с мясом, салаты; редакторша поставила на стол бутылку кизлярского коньяка. Предложила выпить, я не отказался.

– Вы родом из Москвы? – спросила, дождавшись, когда закушу.

Я сказал, откуда.

– Да, знаю, – кивнула она, – это на Волге… А женаты?

– Сейчас нет.

– М‑м… а то вот у нас видите, невесты какие.

Я глянул на сидящих за столом девушек.

– Да, – сказал по возможности игриво, – красавицы.

– Так вот женились бы! – Редакторша сказала это вроде бы в шутку, но за шутливым тоном чувствовалась серьезность. – Скромные, работящие. У нас девушки золотые просто.

Одна из них при этих словах густо покраснела. Краснота пошла от шеи и постепенно залила лицо… Склонилась над тарелкой… Я тоже почувствовал неловкость и в то же время представил, как она, такая стеснительная, входит в мою спальню и начинает раздеваться. Кофточка, платье, трусики… И пресловутый внутренний голос заверил: «Такая не будет истерики закатывать, как Полиночка. Она явно жизнь умеет ценить». – «Ну да, – осадил я его. – Это сейчас она такая, краснеет. А привези в Москву…»

В середине трапезы к нам присоединились Виктор Федорович и Надежда Николаевна (как я предположил, они уходили на некое совещание с главой района, вернулись смурные; после предложения поесть депутат на постоянной основе как‑то потерянно сжевал кусок пирога, Надежда Николаевна к еде не притронулась вовсе, лишь выпила кофе).

– Сегодня поздновато уже, – с усилием заговорил Виктор Федорович, – а завтра надо бы с кем‑нибудь из мусульман встретиться, к Татьяне Петровне съездить. Ее мнение тоже важно.

– А кто это? – Я разомлел от двух рюмок коньяка, сытного пирога и в то же время был готов к новым подвигам.

– Заслуженная артистка республики, – ответила завуправлением культуры, – очень уважаемый у нас человек.

– Да, конечно. И… – Я сделал паузу, сомневаясь, стоит ли говорить, но все же решился. – И, для хотя бы внешней объективности, наверное, стоит с этой встретиться…

Виктор Федорович напружинился:

– С кем?

– Ну, как ее… Кто здание строит.

– С Асият?! Зачем?

Я кашлянул, ругнул себя: «Полез с инициативой, кретин!» Тем более гендиректор еще намекал, для чего именно меня сюда отправляют… Но здравый смыл и какая‑то, до того дремавшая журналистская жилка убеждали, что услышать мнение второй стороны нужно…

– Понимаете, – стал объяснять, – вот выйдет материал, и если не будет в нем голоса того, с кем вы конфликтуете, его все воспримут как заказуху. А к заказухе и отношение соответствующее – отмахнутся, и все. А так…

– Да ведь и так ясно, за кем правда! – перебил возмущенно депутат на постоянной основе. – Ведь…

– Подождите, – в свою очередь, перебила Надежда Николаевна. – Это действительно разумно. Эффект будет не тот, если только одно мнение.

– Тем более, – получив поддержку, стал развивать мысль я, – при помощи ее же слов… Ну, Асият… Ее можно представить в таком свете, что любой поймет, кто прав, а кто нет.

– Ну да, – неохотно кивнул Виктор Федорович, – я понял. Только я к ней не пойду. Сами тогда уж как‑нибудь. Покажу, где сидит…

До вечера я торчал в газете. Слушал продолжение горькой истории жизни редакторши, новые подробности тяжбы со стройкой, которые вспоминал Виктор Федорович. (Надежда Николаевна вскоре после обеда ушла.)

Это продолжалось долго; в итоге мне пришлось начать выказывать признаки утомления – тер глаза, вздыхал, возился на стуле, и депутат на постоянной основе отвез меня в мотель.

– Вы ужинайте, не стесняйтесь, – сказал на прощание, – и спиртное берите. Я утром расплачусь.

Особо роскошествовать я не стал – заказал шашлык «как вчера», триста граммов водки, морс, салат из помидоров. Но ел и пил без аппетита – хотелось скорее лечь и уснуть.

И только стал плавно, как в лифте, погружаться в сон, заиграл мобильник. Это была Полина:

– Ты забыл обо мне? – без приветствия, с сухой обидой спросила.

– Нет, не забыл… Привет.

– А почему не звонишь?

– Извини, дел полно. Весь день слушал о проблемах…

– Ты пьян?

– Да нет. Устал просто.

– Я же слышу, что ты пьяный. Значит, пить можно, а мне позвонить и уделить две минуты…

– Слушай! – Наверное, действительно из‑за усталости я прямо взбесился. – Я хочу спать. Я перегружен чужим дерьмом, которое в меня весь день вбивали! Завтра утром я позвоню.

Ткнул пальцем в кнопку с красной трубкой, а потом и вовсе выключил телефон.

Улегся, устроился поудобней, но сон долго не шел. В голове сочились едкими струйками мысли о том, что с Полиной нужно как‑то развязываться (уже сам голос ее меня раздражал), что вот есть же действительно классные девушки – в этой богом забытой Тарумовке. Тихие, скромные, услужливые… Казачки, наверно… И даже пьяная решимость появилась пойти, найти, где живет та, что покраснела, и посвататься… Так войти и сказать ее родителям: «Прошу руки вашей дочери…» Замечательные у нее щеки. А если их целовать, трогать, прижимать пальцами… И я стал мысленно готовить себя к подъему, представлял, как одеваюсь, чищу зубы, сбриваю щетину, хожу по улицам и ищу. И редкие ночные прохожие подсказывают, где ее двор, окно ее горницы… Эти фантазии подействовали благотворно – я сладко, по‑детски как‑то уснул.

Что‑то стал размахиваться про эту поездку – описываю во всех подробностях, вряд ли нужных, уместных. Хотя… Наверное, вопреки логике, которая диктует мне фиксировать череду своих личных бед, проблем, неприятностей и редких приятностей, я хочу показать людей, которым, по крайней мере тогда, было хуже, чем мне. Меня долбили ничтожные по меркам общества геморрои, а у них отнимали родину. Борьба за несколько десятков квадратных метров была лишь вершиной айсберга, и недаром с этой темы – со строительства на церковной территории – они постоянно сбивались на другое. На разрушенную свиноферму, громкоговорители на минаретах, на отъем должностей у русских… Многое уже забылось, мозг поспешил избавиться от этого, как от лишнего груза.

А с другой стороны, у меня сейчас, безо всяких преувеличений, жизнь висит на волоске, и никакой вины перед теми, кто хочет со мной расправиться, я не вижу. Сижу в квартире без света, с отключенными телефонами, не открываю дверь, когда в нее долбят… Вот мне уж точно некуда деться.

Тем же, в Тарумовке… Ну да: родина, борьба за справедливость. Но это все‑таки не вопрос жизни и смерти – жизни и смерти конкретного человека. У них есть выбор.

Виктор Федорович говорил: «У меня дети в Ростове, у Надежды Николавны дочь под Москвой. Здесь в основном старшее поколение осталось – молодежь уезжает. Обидно. Наши предки сюда пришли триста лет назад, на пустую землю, а теперь нас отсюда выдавливают».

Такая вот проблема. Геополитическая, можно сказать. А у меня проблема моего личного физического выживания.

В те дни, когда слушал в Тарумовке истории, видел горестные лица, конечно, сочувствовал, старался поддержать и помочь, а теперь, начав сравнивать… К тому же тогда я находился тогда в другом положении – несмотря на разные неприятности, я был обеспеченным, уверенным в себе человеком. Сейчас же – забившийся в угол комочек живого мяса, на который идет вполне реальная охота…

Но прежде чем перейти к описанию того, как узелок моей жизни затянулся, надо закончить про поездку. Перевести ее в слова. Может быть, этот процесс выведет меня к ответам на некоторые из тех вопросов, что давно не дают покоя – колют и рвут своими крючками. Эти бесконечные – ????…

В общем, всю первую половину второго дня в Тарумовке я брал интервью. Сначала Виктор Федорович привез меня к главе села Павлу Денисовичу. Тот, явно опасаясь сказать что‑нибудь лишнее, сообщил, что сейчас Асият строительство прекратила, и, видимо, до окончательного судебного решения оно не возобновится. Несколько раз упомянул, что он за мирное решение вопроса. Что нужно искать компромисс.

Виктор Федорович слушал его мрачно, смотрел как на труса, но помалкивал. Было очевидно, что активным борцом за землю глава села не является…

Втроем вышли на улицу и встретили местного мусульманина в шапочке – депутата местного совета.

– Как вы считаете, – обратился я к нему, оперативно включая диктофон, – правильно ли, что на церковной территории строится то ли магазин, то ли кафе?

Мусульманин, пожилой низенький человек по имени Михаэль, говорил долго, но на очень плохом русском. Мне показалось даже, что он умышленно это делает, чтобы я не понял смысл его ответа. Уже в Москве слушал этот монолог раз десять, но сумел расшифровать лишь несколько фраз: «Нет, это неправильно… На священном месте ничего постороннего быть не должно… Есть такое слово – «харам»… Мы должны уважать друг друга…» В принципе, в обработанном и дополненном виде этого оказалось достаточно для того, чтоб представить мнение представителя исламской конфессии…

Потом вместе с главой села (Виктор Федорович остался возле своей машины) вошли в магазин. Богатый и совсем не сельский по широте ассортимента… Я даже потерялся от обилия пестрых вещиц.

– Асият Далгатовна у себя? – спросил Павел Денисович одну из продавщиц в синем передничке.

– У себя, у себя! – Она заулыбалась.

– Мы пройдем…

«Далгатовна, – повторил я про себя, чтоб запомнить, – Асият Далгатовна».

Прошли к ее кабинету. Глава постучал в дверь, за ней раздалось уверенное «да».

За столом сидела крупная черноволосая женщина. Типичная начальница. Подозрительно нас оглядела.

– Вот, Асият Далгатовна, – обреченно вздохнул глава села, – журналист из Москвы. Насчет строительства возле церкви…

– Из какой газеты?

Я назвал:

– «Агентство бизнес‑новостей».

– А разве такая есть?

Показал удостоверение. Женщина почитала, что там написано, с сомнением пожала плечами.

– Так какие у вас вопросы?

– Можно, я включу диктофон?

– Включайте. Запись тоже является документом…

Я сел (Павел Денисович сразу, как только представил меня, опустился на ближайший к двери стул), собрался с духом и начал:

– В администрации района мне сказали, что обращались к вам с предложением предоставить для строительства другие участки. Тоже в центре. Согласитесь, что нынешняя территория для столь большого здания неуместна. Строительство, я сам убедился, ведется буквально возле стен храма…

И после этого минут двадцать говорила только бизнесменка.

Что никто ей ничего не предлагал, главу района она не видела лет пять, хотя они живут на одной улице. Что когда ее муж был жив, никто не интересовался, законное это место или нет. Тогда все помалкивали, а теперь напали на женщину. Что когда они с мужем оформляли эту покупку, прошли все инстанции, убедились: все законно, все документы законные. Что у нее село берет кредит, и ее же травят уже три года. Что «безумный этот Потылицын» (как я понял, Виктор Федорович) устроил митинг возле строительства, а что такое митинг? Это натравливание людей друг на друга. И она держала своих людей, чтобы страшное не произошло. А ее есть кому защитить! Но что это получится? Резня, бойня. И Потылицын с одобрения главы района толкал к этому… Что строит она магазин канцтоваров и книг, а на втором этаже будет школьное кафе. Рядом школа, и дети будут покупать булочки и чай. Это плохо? Это повредит церкви?… Это здание стояло брошенным несколько лет, в нем была помойка, туда в туалет ходили. Она его очистила, и тут – налетели. Она еще вначале, до покупки говорила с батюшкой, будут ли у них претензии. Он сказал: «Мы силой не должны брать, нам хватает того, что есть». Батюшка не против, а эти разжигают. Когда все закончится, она на них в суд подаст за моральный ущерб. За все нервы ее, за все слезы она такой иск предъявит!

– Какие еще вопросы? – после этой, переданной мной вкратце, речи спросила Асият.

– Да, в общем‑то, я все услышал. Но вот еще одно, – вспомнил. – Ведь это все‑таки земля, принадлежащая церкви. Я план видел, с печатью.

– Там всегда магазины стояли.

Спорить не хотелось, и все же я вспомнил, зачем меня сюда отправил генеральный директор.

– Это в советское время. А до этого – церковная территория.

– А когда‑то, – с саркастической улыбкой продолжила мои доводы Асият, – на этом месте каменные люди жили. И что? Я купила эту стройку законно, много денег отдала, и никто меня не прогонит.

– Ну, ладно… – Я поднялся. – Спасибо.

По пути от ее кабинета до машины поинтересовался у главы села доверительным голосом:

– Как думаете, между нами, кто прав в этой истории?

– Эх‑х, – мучительный, именно какой‑то тарумовский вздох, – и она права, и Чепелов с остальными. Не распутать… Главное, чтобы до крови не дошло. Стоит ей свистнуть, или Чепелову – такое начнется… – Мы подошли к Виктору Федоровичу. – Все, побежал я. Дела!

Захватив из управления культуры Надежду Николаевну, отправились к заслуженной артистке республики. Она оказалась обычной русской деревенской старухой, большой, больной, горюющей по любому поводу. Принимала нас во дворе – у нее было нечто вроде беседки: навес и лавочки.

– Нельзя так делать, нельзя‑а, – со слезами, одышливо говорила она. – И не бывает счастья таким людям, которые так поступают. Вы не знаете? Ведь все, кто этим зданием‑то владели, умерли один за одним. И Чалаев, и Хирачев, который до него, и Исмаил, муж Газимагомедовой. И все не старые совсем мужчины… И ведь она нарочно злит еще: «Я, – говорит, – здесь кафе открою, музыка будет, свадьбы!» А как мы покойника отпевать под эту музыку будем?

Ну и прочее в таком духе, только довольно многословно, с отступлениями про соседа, сваливающего мусор в речку, которая у них на задах течет, про то, что тяжело им…

От старушки‑артистки поехали в редакцию обедать. Девушки снова принесли пирог, шашлык в пластмассовом контейнере, салаты. Редакторша предложила коньяк, но я, чтоб не прослыть алкашом, отказался. А выпить хотелось – загрузился уже до предела. Мозг требовал расслабления.

Ели молча. Местные наверняка ждали от меня слов. Надеялись, что я тоже начну возмущаться несправедливостью, поддерживать их, скажу, какая Газимагомедова плохая, стану выспрашивать новые и новые детали, чтоб возмутиться сильнее… Я представил, как говорю нечто подобное, и понял: получится неискренне, показно. И не потому, что я не сочувствовал им. Какая‑то другая причина…

Наконец нашел повод заговорить:

– Думаю, стоило бы со священником побеседовать. Все‑таки это важно, чтобы он высказался.

Виктор Федорович помрачнел еще больше. Надежда Николаевна взглянула на него, словно бы спрашивая, можно ли отвечать, но, видимо, получила ответный взгляд – «нет, я сам».

И с усилием, откровенной горькой досадой он произнес:

– Я спрошу, конечно, у отца Александра. Только не уверен, что пойдет на разговор. Не боец он, да и давление на него сумасшедшее… Он уже несколько раз просился о переводе… Но я поговорю, конечно, спрошу.

После обеда депутат на постоянной основе куда‑то уехал, у завуправлением культуры тоже появились дела. Обещала через час вернуться. Меня оставили в редакции «посмотреть подшивки».

Я вяло листал мягкие газетные листы, а редакторша комментировала:

– Восьмое марта отмечаем… А вот пожар тут случился, склады горели. Так и не выяснили, поджег кто, или само… Вот концерт состоялся…

Это занятие мне быстро надоело, но сказать прямо было неловко. Да и как? Женщина искренне рассказывает человеку из Москвы о событиях в районе, о радостных событиях, грустных…

Выручило появление посетителей. Правда, в первый момент я чуть было не выскочил от них в окно. Представьте, вваливаются двое кавказцев. Особенно страшен был один, передний: сухой, бородатый, в камуфляжной кепке; в руке что‑то обернутое тряпкой. Стопроцентный боевик.

⇐ Предыдущая 15 16 17 18 192021 22 23 24 Следующая ⇒