Комната Майкла 3 страница

Я встал, весь такой испуганный, и произнес:

— Гилберт Гриффин.

— Уилма Дрел. — Мы обменялись рукопожатиями, просто потому, что так полагалось. Затем она развернулась и пошла прочь, и чулки на толстых ногах терлись один о другой и издавали шуршащий и противный такой звук, слышный даже с приличного расстояния.

Я покорно затрусил за ней, точно щенок. Уже сворачивая за угол, обернулся на Труди — та одарила меня взглядом, преисполненным крайнего неодобрения, даже презрения. Именно в этот момент ее имя окончательно утвердилось на первом месте в моем списке.

И еще я нимало не сомневался: Уилма займет в нем почетное второе место. А может, со временем выйдет и на первое.

Мы вошли в маленькое офисное здание из бетонных блоков, стены выкрашены в скучный серый цвет, дешевый металлический стол, на нем — снимки в дешевых деревянных рамочках. На снимках, сделанных на скорую руку где-нибудь в универсаме «Уолл-март», ее щекастые детишки и измученный муж. Уилма уселась за стол во вращающееся кресло с таким видом, точно управляла необыкновенно важным и процветающим бизнесом. Я пристроился на шатком стуле, который был на добрых двенадцать дюймов ниже своего вращающегося собрата, и смотрел на нее снизу вверх. Она на меня — сверху вниз.

— Вы подали заявление о приеме на работу. — Уилма взяла со стола мое заявление, отправленное по почте неделю назад.

— Да. — Иначе с чего бы я тут оказался?..

— На должность санитара. Вижу, у вас есть опыт работы в домах престарелых.

— Да, совершенно верно. — В заявлении я перечислил три подобных места, причем работу там я оставил без всяких конфликтов и недоразумений. Была и дюжина других заведений, но о них я предпочитал не упоминать. Проверка должна была пройти гладко, но я сильно сомневался, что она вообще состоится. Как правило, наниматели отделывались формальностью — парой звонков. В дома престарелых не стремились попасть воры, совратители малолетних или даже люди с темным прошлым вроде меня.

— Да, нам нужен санитар для работы в ночную смену, с девяти вечера до семи утра, четыре дня в неделю. Вам поручается наблюдение за холлами, проверка пациентов. Ну, в некоторых случаях уход за ними, неспециализированный, конечно.

— Этим, собственно, я всегда и занимался. — Водил их в туалет и ванную, подтирал полы, если они гадили, купал, переодевал, читал им книжки, выслушивал истории из их жизни, писал письма, покупал поздравительные открытки, общался с членами их семей, был судьей в их спорах, выносил горшки, застилал кровати. Дело свое я хорошо знал.

— Вам нравится работать с людьми? — поинтересовалась Уилма. Еще один дурацкий вопрос, который всегда задают работодатели. Точно все люди одинаковы. Впрочем, обычно пациенты — прекрасные люди. И в мой список входили не они, а обслуживающий персонал.

— О да, — кивнул я.

— И вам исполнилось…

— Тридцать четыре, — ответил я. Неужели так сложно подсчитать? Дата рождения указана в заявлении, в анкетных данных, в пунктах под номером три. На самом деле она хотела спросить совсем другое: «Почему тридцатичетырехлетний мужчина выбрал себе такую жалкую карьеру?» Но нанимателям никогда не хватает мужества задать этот вопрос.

— Мы платим шесть долларов в час…

Так и в объявлении было указано. И предложила она эту мизерную сумму точно подарок. Ведь сейчас минимальная зарплата составляет пять долларов двадцать пять центов в час. Компания, владеющая «Тихой гаванью», прячется под бессмысленным названием «ГВТГ груп» — весьма подозрительное дочернее предприятие со штаб-квартирой во Флориде. Этой самой «ГВТГ груп» принадлежат около тридцати домов для престарелых в дюжине штатов, и за ней тянется целый шлейф скандальных историй, связанных с незаконными увольнениями, судебными исками, отвратительным обращениям с пациентами, дискриминацией персонала и налоговыми проблемами. Но, несмотря на скверную репутацию, компания умудряется зарабатывать кучу денег.

— Что ж, прекрасно, — сказал я. И в самом деле, не так уж плохо. В большинстве подобных заведений мальчики, выносящие горшки, получают по минимуму. К тому же я здесь вовсе не ради денег, ну уж, во всяком случае, не ради шести долларов в час.

Уилма все еще изучала мое заявление.

— Выпускник средней школы. Колледж, значит, не заканчивали?

— Не было возможности.

— Плохо, — заключила она. Прищелкнула языком, сочувственно покачала головой. — Лично я получила диплом общинного колледжа.[9] — И мисс Уилма Дрел ткнула пальцем в пункт под номером два, подчеркивая тем самым свое превосходство. Откуда ей было знать, что я закончил колледж за три года? Но поскольку они ожидали увидеть на моем месте тупицу недоучку, говорить этого не стал. Это бы только все осложнило.

— Надо же, ни одной судимости, ни одного привода в полицию, — с насмешливым удивлением заметила она.

— Даже штрафа за превышение скорости ни разу не выписывали, — радостно подхватил я. Знала бы она! Нет, что правда, то правда — в тюрьме я ни разу не сидел, но несколько раз был к этому близок.

— Ни судебных разбирательств, ни банкротства… — пробормотала она. — Весь такой белый и пушистый.

— На меня ни разу не подавали в суд, — уточнил я, немного проясняя ситуацию. На самом деле я принимал участие во множестве судебных разбирательств, но в качестве ответчика — никогда.

— Как долго вы прожили в Клэнтоне? — спросила Уилма, стараясь разговорить меня: как-то неловко было так быстро заканчивать собеседование. Но при этом оба мы знали, что работу я получу, ведь объявление о найме печаталось вот уже два месяца.

— Пару недель. Приехал сюда из Тьюпело.

— И что же привело вас в Клэнтон?

Это следовало понимать так: Юг любить ты просто обязан. Люди редко отказываются отвечать на вопросы личного характера. Да и ответ мой был ей неинтересен. Наверное, спросила из любопытства, узнать, почему человек вроде меня переезжает в другой город ради работы за шесть долларов в час.

— Там, в Тьюпело, была несчастная любовь, — солгал я. — Вот и захотелось сменить обстановку. — Байка о несчастной любви всегда срабатывала безотказно.

— Я очень сожалею, — пробормотала она и тоже солгала. Ей было плевать.

Уилма Дрел наконец отложила мое заявление в сторону.

— Когда можете приступить к работе, мистер Гриффин?

— Называйте меня просто Гил, — сказал я. — А когда надо?

— Как насчет завтра?

— Прекрасно.

Обычно я был нужен им сразу, немедленно, так что предложение удивления не вызвало. Еще минут тридцать я просидел с Труди, заполняя бумаги. Она занималась этим рутинным делом с самым серьезным видом, всячески желая подчеркнуть, что ее должность важнее моей. Уже отъезжая от «Тихой гавани», я взглянул на окна и спросил себя, сколько здесь продержусь. Обычно меня хватало месяца на четыре.

Моя временная обитель в Клэнтоне представляла собой двухкомнатную квартиру в доме, где некогда располагалась ночлежка. Здание обветшало от времени, пришло в негодное состояние, зато находилось всего в квартале от городской площади. В объявлении квартира называлась меблированной, но при первом своем посещении я увидел лишь армейскую койку в спальне, обтянутый розовым винилом диван в гостиной да крохотный, размером с пиццу, круглый столик возле этого дивана. Еще имелась пара шатких стульев, старая электроплитка — неисправная — и старый холодильник, который едва работал. За все эти удобства я обещал платить владелице, мисс Руби, двадцать долларов в неделю наличными.

Видал я, впрочем, квартирки и хуже, но не намного.

— И чтобы никаких вечеринок, — с улыбкой предупредила хозяйка, и мы обменялись рукопожатиями.

Вечеринок она в своей жизни, несомненно, навидалась. Дать ей можно было от пятидесяти до восьмидесяти. И лицо пострадало не столько от возраста, сколько от нелегкой жизни и бесчисленных выкуренных ею сигарет. Впрочем, она усердно вела борьбу с возрастом — с помощью толстых слоев тонального крема, румян, помады, блеска для губ, туши, теней, подводки для глаз — и ежедневно выливала на себя флаконы духов. Их аромат смешивался с запахом табака, и эта комбинация напомнила мне запах застарелой высохшей мочи, столь характерный для домов престарелых.

И конечно, аромат виски. Буквально через секунду после рукопожатия мисс Руби предложила отметить сделку:

— Ну что, махнем по маленькой? — Мы находились в ее квартире на первом этаже, и не успел я ответить, как она направилась к бару. Достала бутылку «Джим Бим», налила по несколько унций в стаканы, добавила содовой, и мы с ней чокнулись. — Хлопнуть по рюмашке на завтрак — лучший способ начать день, — заметила она и отпила глоток. Было девять утра.

Потом она закурила «Мальборо», и мы вышли на крыльцо. Жила она одна, и я сразу понял: эта женщина страшно одинока. Ей просто хотелось хоть с кем-то поговорить. Я вообще редко пью, а уж виски — никогда, и после нескольких глотков язык у меня онемел. На мою собеседницу, судя по всему, спиртное никак не подействовало, и она стала рассказывать об обитателях Клэнтона, которых я никогда не знал. Минут через тридцать она поболтала кубиками льда в пустом стакане и спросила:

— Ну как насчет еще одного маленького «Джимми»? — Предложение я поспешил отклонить и вскоре ушел.

Знакомила меня с моими обязанностями медсестра Нэнси, приятная пожилая женщина, проработавшая в «Тихой гавани» тридцать лет. Мы с ней переходили из комнаты в комнату в северном крыле и здоровались с пациентами. По большей части обитатели дома размещались по двое. Подобные лица я видел и прежде: веселые, готовые радостно приветствовать новичка; печальные, которым было все равно; горестные, угнетенные мыслью о том, что придется провести еще один день в одиночестве, и, наконец, пустые, ничего не выражающие лица тех, кто уже как бы и не присутствовал в этом мире. Такие же лица были и у обитателей южного крыла. А вот в заднем крыле все обстояло несколько иначе. Вход в него преграждала массивная металлическая дверь, и чтобы отпереть ее, сестра Нэнси набрала на панели четырехзначный код.

— Тут у нас самые тяжелые, — тихо пояснила она. — Несколько «альцгеймеров», остальные просто выжили из ума. — В этом корпусе было десять палат, каждая на одного человека. Меня познакомили со всеми, без каких-либо инцидентов.

Затем я прошел за сестрой Нэнси в кухню, потом осмотрел крошечную аптеку, а также кафетерий, где пациенты ели и общались. В целом «Тихая гавань» представляла собой вполне типичный дом престарелых — чистенький, где все катилось по налаженной колее. И пациенты тут были счастливы, насколько это вообще возможно в их положении.

Позже я решил заглянуть в реестр судебных дел — проверить, отмечались ли здесь случаи издевательства над пациентами, не привлекали ли кого-то из персонала за пренебрежение своими обязанностями. Эту информацию могло предоставить агентство в Джексоне, где хранились все данные по подобным судебным делам. Вообще мне предстояло много чего проверить. Но в этом и состояла моя работа.

Мы вернулись в приемную, где сестра Нэнси начала объяснять правила посещений, и тут вдруг послышался странный звук — вроде бы рожка.

— Осторожнее, — сказала она и приблизилась к столу. Из северного крыла на огромной скорости к нам неслась инвалидная коляска. Управлял ею старик в пижаме. Проезжая мимо, он махнул рукой, давая понять, чтобы мы убирались с дороги, другой рукой он давил на велосипедный клаксон, закрепленный над правым колесом. Катил коляску мужчина, на вид не старше шестидесяти, с огромным животом, выпиравшим из-под старой футболки. Он был в грязных носках и без обуви.

— Да потише ты, Уолтер! — рявкнула Нэнси, но они уже промчались мимо и покатили по коридору, ведущему к южному крылу. Все встречные пациенты разбегались, некоторые поспешно прятались в свои комнаты. — Уолтер просто обожает свою коляску, — заметила медсестра.

— А кто у него в водителях?

— Донни Рей. За день, должно быть, наматывают по коридорам и холлам миль десять, не меньше. На прошлой неделе сбили Перл Дюнаван, чудом обошлось без перелома. Уолтер сказал, что забыл ей посигналить. До сих пор объясняемся с ее семьей. Кошмар какой-то. Но знаете, Перл довольна — ей теперь уделяется столько внимания.

И снова кряканье клаксона — я увидел, как парочка докатила до конца коридора и повернула обратно к нам. С шумом коляска вновь промчались мимо. Уолтеру было восемьдесят пять плюс минус год — я обладал достаточным опытом, чтобы определить возраст любого пациента с точностью до трех лет, — и он явно наслаждался этой поездкой. У Донни Рея глаза были возбужденно расширены, пот лил со лба, на футболке под мышками темные пятна. И снова, проезжая мимо, они не обратили на нас ни малейшего внимания.

— И вы не можете их контролировать? — спросил я.

— Пытались, но внук Уолтера адвокат, и он поднял жуткий шум. Даже угрожал нам судом. Как-то раз Донни Рей перевернул коляску, но старикан не получил никаких серьезных повреждений, ну разве что небольшое сотрясение мозга. Родным, мы, разумеется, ничего не сказали. А если с головой что-то и произошло, они все равно не заметят.

Знакомство с новым местом работы закончилось ровно в пять вечера — в это время сестра Нэнси уходила домой. А моя смена начиналась уже через четыре часа, и идти мне было просто некуда. О том, чтобы заехать в Клэнтон на квартиру, не могло быть и речи — мисс Руби уже взяла в привычку встречать меня. Если бы я появился, она прямо с порога предложила бы «хлопнуть по стаканчику „Джимми“». Время и место значения для нее не имели, выпить она была готова всегда. Но я не большой любитель виски. Потому и решил остаться. Надел белый халат санитара и отправился поговорить с людьми. Поприветствовал мисс Уилму Дрел, весьма занятую даму, управляющую заведением. Прошел на кухню и познакомился с двумя чернокожими поварихами, готовившими отвратительную еду. На кухне оказалось не настолько чисто, как хотелось бы, и я мысленно взял это на заметку. В 18.00 обитатели начали неспешно стекаться на обед. Некоторые шли без посторонней помощи и неимоверно гордились этим — специально вышагивали мимо менее везучих друзей по несчастью, желая продемонстрировать, что они гораздо удачливее и здоровее. Они приходили пораньше, громко приветствовали своих друзей, помогали удобнее устроиться тем, кто сидел в инвалидных колясках, бодро перемещались от стола к столу. Те, кто передвигался с тростью или с помощью «ходунков», оставляли эти подручные средства у входа в кафетерий, за дверью, чтобы другие не видели. Сесть за стол им помогали санитары. И я присоединился к последним — представился и предложил помощь.

В «Тихой гавани» проживали на данный момент пятьдесят пять человек, но за обедом я насчитал только тридцать восемь. Поднялся брат Дон произнести молитву, и в зале воцарилась полная тишина. Мне уже сообщили, что в прошлом Дон был священником, потому и настоял на том, чтобы возносить хвалу Господу перед каждой трапезой. Было ему под девяносто, но голос оставался на удивление четким и звучным. Читал он довольно долго, и еще до того, как закончил, несколько самых нетерпеливых начали стучать ножами и вилками. Еду подавали на жестких пластиковых подносах — такие были у нас в начальной школе. Сегодня на обед приготовили цыплячьи грудки без костей, с зеленой фасолью и картофельным пюре из порошка, быстрорастворимое. Ну и, разумеется, «Джелло».[10] Сегодня оно оказалось красного цвета. Завтра будет желтое или зеленое. И так в каждом доме престарелых, уж не знаю почему. Даже если ты прожил всю свою жизнь, шарахаясь от этого желе как от чумы, оно все равно настигнет тебя в итоге. Брат Дон наконец иссяк и сел. Трапеза началась.

Самым слабым обитателям дома, которые не могли добрести до столовой, а также непредсказуемым, тем, кто размещался в заднем крыле, еду развозили на тележках. Я вызвался обслужить их и убедился, что по меньшей мере двоим из пациентов долго не протянуть.

Для послеобеденного развлечения пригласили выводок «каб-скаутов»,[11] и дети прибыли ровно в 19.00. Они раздавали старикам собственноручно разрисованные коричневые пакетики с печеньем, пряниками и прочей ерундой. Затем столпились возле пианино и пропели хором «Господь благослови Америку» и пару походных песен. Один восьмилетний мальчишка напрочь отказывался петь. Чтобы спасти положение, мелодию подхватили воспитательницы отряда. В 19.30 шоу закончилось, и пациенты стали расходиться по своим комнатам. Я отвез одного в инвалидной коляске, потом помог прибраться в столовой. Время тащилось страшно медленно. Меня приписали к южному крылу — одиннадцать комнат, по два пациента в каждой, и еще одна комната была одноместной.

21.00 — время раздачи лекарств; и пожалуй, главное событие дня в доме престарелых — по крайней мере для его обитателей. Большинство из нас склонны посмеиваться над бабушками и дедушками за их преувеличенный интерес к болячкам, лечению, диагнозам и медикаментам, за их готовность прописать целую кучу лекарств любому, кто будет их слушать. Это странное желание вдаваться в детали и подробности с возрастом лишь усиливается и часто является поводом шуток в духе черного юмора, которых старики просто не выносят. В таких домах дело с этим обстоит еще хуже, поскольку их обитателей отвергли родные и аудиторию свою они потеряли. А потому они цепляются за любую возможность поделиться деталями своих недугов с любым, кто окажется в пределах слышимости. И когда в комнату заходит санитар или медсестра с подносом таблеток, бедняги впадают в неописуемое возбуждение. Некоторые изображают недоверие, даже страх, но и они вскоре начинают заглатывать таблетки и запивать водой. Всем достается по одной маленькой таблетке снотворного, время от времени я и сам принимал такую — эффект всегда был нулевой. И еще каждому достается по нескольку других пилюль, потому как никого бы здесь не удовлетворила всего одна таблетка. Большинство препаратов здесь вполне безопасны, но именно на ночь дают в основном «пустышки», просто для успокоения. После приема лекарств в заведении устанавливается тишина, пациенты укладываются спать. Свет выключают ровно в 22.00.

Как и предполагалось, в южном крыле я дежурил один. Еще один санитар в северном крыле, и двое — в заднем, там, где «тяжелые». Уже далеко за полночь, когда все уснули, в том числе и дежурные санитары, я предпринял первую вылазку. Пошарил в ящиках стола приемной в поисках записей, журналов, файлов, ключей — словом, любых предметов, представляющих для меня интерес. Меры безопасности в подобных заведениях обычно просто смехотворны. Взломать компьютерную систему ничего не стоит, и вскоре я это сделал. Я никогда не выхожу на дежурство без портативного фотоаппарата в кармане — с его помощью удобно снимать документы, грязные туалеты, незапертые шкафчики с медикаментами, сырое и несвежее постельное белье, поддельные бумаги, просроченные продукты питания, запущенных пациентов и прочее. Список этот длинен и печален, а сам я всегда готов его продолжить.

Здание суда округа Форд располагается в центре красивого ухоженного сквера, в самом центре Клэнтона, на площади. Вокруг фонтаны, древние дубы, скамейки, военные памятники, есть даже два бельведера. Когда стоишь рядом с одним из них, тебе кажется, что ты слышишь, как проходит парад в честь Четвертого июля или как толкают штампованные речи политики во время предвыборной кампании. На гранитном постаменте — одинокий бронзовый солдат в форме конфедератов, сжимающий в руке ружье. Взгляд устремлен на север, туда, откуда движется враг, и все тут напоминает всем нам о величии проигранной битвы.

Кадастровые записи я нашел в архивах канцелярии, то есть там, где обычно хранятся подобные бумаги в здании суда каждого округа, в каждом штате. Для подобных случаев я обычно надеваю синий блейзер с галстуком, нарядные брюки цвета хаки, выходные туфли — в таком прикиде легко сойти за одного из городских адвокатов, которому вдруг приспичило что-то проверить. Они приходят и уходят. Никаких бланков заполнять не надо. Я обычно ни с кем не заговариваю; открываю рот, если кто-то сам ко мне обратится. Доступ в архив открыт каждому, и клерки здесь, как правило, не вмешиваются, им все равно.

Целью первого моего визита было общее ознакомление с записями, с системой, помогающей отыскать нужные бумаги. Акты, дарственные, выписки по наложению арестов на имущество должников, заверенные копии завещаний — словом, все документы, способные представить для меня интерес в ближайшем будущем. Отчеты о налоговых сборах хранились этажом ниже, в офисе податного чиновника. Материалы по судебным делам и искам — на первом этаже, у секретаря судебного округа. Через пару часов я уже отлично здесь ориентировался и ни разу не перекинулся ни с кем ни словом. Просто изображал приезжего адвоката, занимающегося своими рутинными делами.

По приезде на новое место я первым делом пускался на поиски человека, прожившего здесь долгие годы и готового поделиться сплетнями. Обычно человек такой работает где-нибудь на кухне, чаще всего имеет черный цвет кожи и является женщиной. Нет, правда, если уж найдется темнокожая женщина, занятая готовкой, узнать все местные сплетни не составит труда. Лесть в таких случаях не работает, потому как эти дамы ложь чуют за милю. Да и еду нахваливать нежелательно, потому как они знают — еда дрянь. Но это вовсе не их вина. Им дают продукты и говорят, как и что именно из них приготовить. Поначалу я просто ежедневно заглядываю к ним, здороваюсь, спрашиваю, как дела, ну и так далее. Тот факт, что один из коллег, причем белый, проявляет подобное дружелюбие и тратит время на любезности, сам по себе необычен. И вот через три дня подобных реверансов Розель, шестидесятилетняя повариха, начала со мной флиртовать, а я принялся бить на жалость. Сказал, что живу один, готовить совсем не умею, так что не против перехватить несколько калорий на стороне. Тогда вскоре Розель, приходившая в 7.00, принялась готовить мне яйца всмятку, и мы с ней вместе пили утренний кофе. В это время я заканчиваю смену, но обычно болтаюсь на работе еще примерно с час. С целью избежать общения с мисс Руби я прихожу на службу за несколько часов до начала ночной смены, то есть, получается, изрядно перерабатываю. Как правило, всех новичков назначают на ночную смену — с девяти вечера до семи утра, с понедельника по пятницу, но я не возражал.

Мы с Розель пришли к выводу, что наша начальница, мисс Уилма Дрел, — тупая и ленивая сучка, которую давно следовало бы выгнать. Но особого смысла в том не видели, поскольку на ее место вряд ли придет кто-то лучше. Розель пережила стольких начальников, что уже сбилась со счета. Медсестра Нэнси получила у нас положительную характеристику, а вот Труди, работавшая в приемной, — нет. К концу первой недели моего пребывания в доме престарелых мы с Розель перемыли косточки всем сотрудникам.

Но самое занятное началось, когда мы стали обсуждать пациентов. Я сказал Розель:

— Знаешь, каждый день на ночь я даю Лайлу Спёрлоку кусочек сахара, пропитанный селитрой. Ну как тебе это нравится, а Розель?

— Господи, спаси и помилуй, — пробормотала она с ухмылкой, обнажившей невероятно большие зубы. Потом возмущенно всплеснула руками. Потом закатила глаза с таким видом, точно я сообщил ей нечто совсем уж невероятное. — Уж больно ты любопытен, белый парень! — Но я явно задел ее за живое и видел, как ей не терпится начать поливать грязью всех подряд.

— Вот уж не знал, что тут до сих пор используют селитру, — заметил я.

Розель медленно разворачивала большую фабричную упаковку замороженных вафель.

— Послушай, Гил, этот тип не пропускал здесь ни одной женщины. И многих заваливал в койку, вот так. А несколько лет назад его застукали с медсестрой!

— Кого? Лайла?!

— Господи, спаси и помилуй нас, грешных, сынок. Да он самый грязный старикан на всем белом свете. Так и тянет свои поганые лапы к каждой бабе, и не важно, сколько той лет. Лапал всех подряд — нянек, сестер, пациенток, санитарок. Даже дам из церкви, которые приходят петь рождественские гимны. И сюда раз наведался, посмотреть, чем бы поживиться. Ну тогда взяла я большой кухонный нож и пригрозила ему. Больше носа не совал.

— Но ведь ему уже восемьдесят четыре.

— Да, и вроде бы маленько притих. Диабет. Ногу ампутировали. Не особо разгуляешься. Но две руки как были, так остались. И он по-прежнему лезет под каждую юбку. Нет, меня он не трогает, но няньки и сестры стараются держаться подальше.

Я представил старика Лайла в постели с медсестрой — слишком уж занятная картина, чтобы не узнать подробностей.

— Так его застукали с сестрой?

— Именно. Не первой молодости, доложу я вам, но он-то на тридцать лет старше.

— И кто же его застукал?

— Ты Энди знаешь?

— Ясное дело.

Она осмотрелась по сторонам, перед тем как выложить то, что было местной легендой на протяжении долгих лет.

— Тогда Энди работал в северном крыле, это теперь он в заднем. А тебе известно, что в дальнем конце северного крыла есть кладовка?

— Да, конечно. — На самом деле я этого не знал, просто хотел выслушать историю до конца.

— Так вот, в этой кладовке стояла койка, и Лайл с медсестрой были не первые, кто ею пользовался.

— Да ты что!

— Честно тебе говорю. До сих пор не верится, что там происходили любовные игры. Хотя в ту пору Лайл Спёрлок был, можно сказать, в самом соку.

— Так, стало быть, Энди застукал их в кладовой?

— Точно. Медсестру, конечно, уволили. И еще грозились перевести Лайла куда-то в другую богадельню, но тут вмешались его родные, уговорили оставить. Ну и скандал же был! Господи, спаси и помилуй!

— Значит, с тех пор ему стали давать селитру?

— Поздно спохватились. — Розель ловко раскидывала вафли на большом противне, чтобы засунуть потом в духовку. Снова осмотрелась по сторонам с виноватым видом, но ничего подозрительного не заметила. Долорес, вторая повариха, возилась с кофейной машиной, находилась далеко и слышать нас не могла.

— А ты знаешь мистера Люка Мэлона, из четырнадцатой?

— Да, он в моем крыле. — Мистеру Мэлону стукнуло восемьдесят девять, он не вставал с постели, был глух и подслеповат и часами лежал, уставившись на экран маленького телевизора, свисавшего с потолка.

— Так вот, они с женой постоянно занимали четырнадцатую палату. В прошлом году она умерла от рака. А примерно лет десять назад миссис Мэлон и старый Спёрлок крутили романчик.

— Любовная интрижка?

Розель очень хотелось рассказать мне все, просто ее надо было постоянно подстегивать.

— Ну уж не знаю, как это там у вас называется, но время они проводили хорошо. Тогда у Спёрлока были обе ноги, шустрый был старикан. Когда мистера Мэлона вкатывали в столовую играть в бинго, Спёрлок тут же шасть в палату номер четырнадцать. Вешал там на дверную ручку стул и прыгал в койку к миссис Мэлон.

— Их тоже застукали?

— Несколько раз, но не мистер Мэлон. Он бы не застукал, даже если бы находился рядом с ними в комнате. И ему никто ничего не сказал. Бедный старикан.

— Просто ужасно!..

— А все этот Спёрлок.

Тут она меня прогнала — надо было готовить завтрак.

Два дня спустя я дал Лайлу Спёрлоку вместо снотворного пустышку. Примерно через час снова заглянул к нему в палату, убедился, что сосед его крепко спит, и вручил похотливому старику два журнала «Плейбой». Подобные издания в «Тихой гавани» не запрещаются, но мисс Уилма Дрел и другие представители администрации предпочитали держать их при себе, чтобы исключить все риски. Алкоголь здесь был запрещен. Разрешалось играть в карты и бинго, но только не на деньги. Несколько оставшихся в живых курильщиков должны были выходить на улицу, чтобы подымить. А уж порнография была и вовсе немыслима.

— Только чтобы никто больше их не видел, — шепнул я Лайлу, и тот схватил журналы, точно голодающий еду.

— Спасибо, — со всей искренностью произнес он.

Я включил ночник на тумбочке старика, похлопал по плечу и сказал:

— Развлекайтесь. — «Полный вперед, старина!» Лайл Спёрлок тотчас превратился в самого преданного моего поклонника и обожателя.

А файл, который я завел на него, становился все толще. Как выяснилось, Лайл находился в «Тихой гавани» вот уже одиннадцать лет. После смерти его третьей жены семья решила, что заботиться о нем больше не в силах, вот и поместила в дом престарелых, где, согласно записям в журнале посетителей, его почти никто не навещал. За последние полгода лишь дочь заезжала два раза, из Джексона. Она была замужем за застройщиком торгового центра, человеком, судя по всему, весьма богатым. Еще у мистера Сперлока имелся сын. Он проживал в Форт-Уорте, занимался грузовыми железнодорожными перевозками и отца видеть не желал. Не писал ему писем, не посылал открыток к праздникам, если, конечно, верить записям в журнале регистрации почты. Большую часть своей жизни мистер Лайл Спёрлок руководил небольшой компанией по сбыту электроэнергии в Клэнтоне, и накопить на старость ему удалось совсем немного. Однако третья его жена, которая сама прежде два раза побывала замужем, унаследовала шестьсот сорок акров земли в Теннесси, когда в возрасте девяноста восьми лет скончался ее отец. Копия ее завещания была заверена в округе Полк десять лет назад. И мистер Лайл Спёрлок со временем унаследовал эти земли. Был шанс, причем немаленький, что обоим его отпрыскам об этом ничего не известно.

Понадобились долгие часы самых тщательных изысканий, чтобы обнаружить все эти ценнейшие сведения, эти самородки в толще кадастровых документов. Многие мои поиски заканчивались ничем, но когда внезапно раскрываешь такой секрет, испытываешь неподдельную радость.

Сегодня у меня выходной, и мисс Руби настояла, чтобы мы пошли съесть по чизбургеру. Машина у нее была «кадиллак»-седан 1972 года выпуска, длиной в полквартала, ядовито-красного цвета, в ней свободно могли разместиться восемь пассажиров. Я сел за руль, она на всем пути болтала, потягивала свой «Джимми», свесив в окно руку с зажженной сигаретой. Когда пересаживаешься из «жука» в «кадиллак», ощущение такое, будто ведешь автобус. Машина с трудом вписалась в узенький рукав, ведущий к окошку раздачи, предназначенный для куда более мелких и маневренных автомобилей, — дань минимализму. Но я все же умудрился втиснуться, и мы затарились бургерами, картошкой фри и колой. Мисс Руби настояла на том, что надо съесть все сразу и немедленно, и я был рад доставить ей это невинное удовольствие.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒