В степях Зауралья. Книга вторая 2 страница

– Казачество когда‑то было опорой царизма. Нам с малых лет твердили, что казак должен стоять грудью за веру, за царя и отечество. Германская война научила нас многому. Мы своими глазами убедились, что значит царский строй, что означает отечество, где верховодят капиталисты, куда ведет власть атаманов. Теперь царя нет, а в Оренбурге попрежнему командует монархист Дутов. У нас в станичном правлении был раньше Сироткин Тимофей и сейчас он там. Значит, от чего ушли в четырнадцатом году, к тому опять пришли. До каких же пор будем терпеть на нашей шее монархистов? – Петр обвел взглядом собравшихся. – Казачий съезд решил сбросить атаманов, установить советскую власть во всех станицах. В своей работе опираться на Союз рабочих и крестьян, на партию большевиков! – не привыкший долго говорить, Петр выдержал большую паузу и продолжал:

– Посудите сами, в России с октября семнадцатого года установилась власть Советов, а мы с атаманами живем, как на острове.

– Правильно, – поддакнул один из казаков. – Сидим, точно гагары на мысу.

В избе вновь зазвучал голос Новгородцева.

– В Троицке, где был раньше атаман третьего казачьего отдела, установлена советская власть. В Куртамыше крестьяне выгнали богачей из волостной управы и в своем решении записали: «…как в центре, так и на местах признавать единственной властью в стране – власть Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов и проводить в жизнь все декреты Совета народных комиссаров, которому выражаем полное доверие…» Взять к примеру Курган. Еще двадцать восьмого декабря прошлого года там состоялся второй крестьянский съезд. Делегаты отказались поддержать созыв Учредительного собрания. Организовали революционный уездный трибунал и послали телеграмму Ленину, заверив, что они крепко будут держаться за советскую власть. Там теперь в исполкоме твой однофамилец – большевик Дмитрий Пичугин, – повернулся Петр к сидевшему недалеко от стола казаку Пигучину Михаилу.

– Что ж, не посрамим фамилию Пичугиных и здесь, – ответил тот и весело посмотрел на товарищей.

– Петр, как быть с таким делом: наши правленцы и офицеры, Леонов и Воденников Андрей, сбивают казаков итти на Троицк для свержения советской власти, – поднимаясь с сиденья, заговорил рослый батареец Екимов.

Новгородцев вопросительно посмотрел на Виктора, как бы спрашивая его совета.

– Похода на Троицк допускать нельзя, – решительно заявил Словцов. – Если дутовцы сумеют организовать отряд, то нам нужно повести среди казаков работу, разъяснить белогвардейскую затею. Поодиночке действовать нам будет трудно да и толку мало, – продолжал он в раздумье и прошелся по избе. – Я предлагаю группе фронтовиков влиться в отряд, доро́гой ликвидировать офицеров и повернуть отряд обратно на станицу. Подумайте, товарищи, – Виктор обвел взглядом сидящих казаков и выжидательно посмотрел на Петра.

Старший Новгородцев пользовался большим уважением среди фронтовиков, и его мнение было решающим.

– Я согласен, – ответил тот, поднялся на ноги и, упираясь широкими ладонями о стол, произнес веско:

– Тем более, что отряд вооружен только шашками; огнестрельное оружие имеется лишь у двух офицеров. Свои винтовки нам показывать еще рано.

Беседа затянулась за полночь. Виктор рассказал о Брестском мире, о «Декларации прав народов России» и декрете «Об отмене сословий».

Фронтовики разошлись по домам, когда пропели вторые петухи.

Глава 5

Возле станичного правления было шумно. Поднявшись на высокое крыльцо, атаман Сироткин кричал в толпу угрюмо стоявших казаков:

– Мы должны отвоевать от красных Троицк, освободить своих братьев казаков, установить власть атамана отдела.

– Ишь ты, соловьем заливается, – усмехнулся стоявший рядом с Михаилом Новгородцевым незнакомый батареец.

– Его братья есаулы по морде нас хлестали. Обязательно освободить их надо!

– Кто желает записаться в отряд? – послышалось с крыльца.

Толпа молчала.

– Кто желает записаться? – зычно выкрикнул еще раз Сироткин.

Среди зажиточных казаков началось движение.

– Как ты, Андрей Тихонович? – ястребиные глаза атамана уставились на стоявшего возле крыльца домовладельца Кучкина.

– Пиши, – кивнул тот.

– А с оружием как? – выдался вперед еще один богатый.

– Достанем!

– Пиши.

– Эй, елшанцы! – махнул Сироткин рукой в сторону фронтовиков. – Республиканцы!. Рады, что царя нет, власть в свои руки как бы взять, – Сироткин подбоченился. – Союз рабочих и крестьян, – продолжал он кривляться. – «Товарищи»! Ха‑ха‑ха.

Побледневший Михаил начал протискиваться через толпу. За ним двинулись, работая локтями, фронтовики.

– Я тебе, гад, заткну рот, – выкрикнул Михаил яростно. – Вы с Андрюшкой Воденниковым дали советской власти честное слово офицеров не выступать против нее с оружием в руках, опять за старое взялись?

– Но, но, потише, – Сироткин обнажил шашку: – Только подойди – башку снесу!

Подоспевший откуда‑то Петр, запыхавшись, потянул брата назад:

– Не время сейчас… Не лезь в драку. Ничего, кроме беды, не наживешь.

Михаил сдвинул папаху на затылок и, окинув мрачным взглядом дутовцев, зашагал за Петром.

– Ведь ты пойми, буйная голова, нас десятка‑полтора, а их, сам видишь, сколько?

– Не стерпел, – оправдывался Михаил.

– Ладно я погодился, быть бы свалке да и план из‑за тебя могли провалить, – продолжал Петр укорять брата.

Вечером, к удивлению атамана Сироткина, в правление зашли братья Новгородцевы и почти все фронтовики из Елшанки.

– Пиши в отряд, – коротко заявил Петр атаману.

Когда со списками было покончено, все гурьбой вывалились из станичного правления.

– Вот что, ребята, – остановил Петр товарищей, – до Бобровки на офицерье не напирать. На ночлег становиться всем вместе. Дорогой тянуться попарно. Каждому из вас нужно подобрать себе товарища и объяснить, что поход на Троицк – офицерская затея, офицеров нужно убрать и вернуться домой. Из Челябинска вышли красногвардейцы, скоро будут. Надо помочь им выгнать дутовцев и установить власть Советов. Винтовок с собой не брать, – закончил отрывисто Петр и, простившись с товарищами, повернул к квартире Словцова.

У Виктора сидела молодежь: Рахманцев Гриша, две девушки – Горячкина Прасковья и Балашева Евгения. Обе они учились когда‑то в гимназии.

Во время беседы Словцов спросил Горячкину:

– Вы читали Горького «Мать»?

– Да… Павел Власов – это мой идеал, – Прасковья посмотрела на окно и, повернувшись к Виктору, сказала с подъемом:

– Образ Ниловны и сейчас стоит передо мной. Какая она простая и вместе с тем мужественная женщина!

– А вы что читали? – спросил Словцов Балашеву. – «Гарибальди», «Овод», «Анну Каренину», «Молох» Куприна.

– А вы, товарищ Рахманцев чем увлекаетесь? – Словцов ласково взглянул на юношу.

– Я читал Герцена, люблю рассказы Чехова, два раза читал «Мертвые души» Гоголя. А вы к нам надолго приехали? – спросил он в свою очередь.

Словцов улыбнулся.

– Сказать трудно, как будут обстоятельства складываться. Думаю, что в работе вы примете активное участие?

– А что от нас требуется? – спросила Прасковья Горячкина.

Словцов прошелся по комнате, в раздумье поглаживая волосы.

– Мне кажется, многое, – начал он. – Нужно прежде всего повести разъяснительную работу среди женщин, – Виктор остановился возле девушек. – Рассказать о правах, которые дала им советская власть, объяснить, что сейчас наступает новая жизнь, где женщина наравне с мужчиной должна управлять государством.

…Не сводя горячих глаз с Виктора, Прасковья внимательно слушала. Да, ради этого стоит бороться! Девушка радостным взглядом окинула присутствующих.

«Мы будем работать! Мы будем бороться!» – казалось, говорили ее ярко блестевшие глаза.

– Как хорошо, что вы приехали, – произнесла Прасковья, восторженно глядя на Виктора. – У нас в станице много молодежи, которая, ну… как вам сказать… – Горячкина замялась, – стремится к новому, а вот с чего и как начать, не знаем.

– Постараюсь вам помочь. – Видя, что гости поднялись, Виктор приветливо пригласил: – Заходите ко мне почаще! – Проводив молодежь, он едва не столкнулся в сенях с Петром.

– Мой‑то брательник набедокурил маленько сегодня, – закрывая за собой дверь в комнату, заговорил Новгородцев. – Полез было в драку с атаманцами…

– Жаль, что у парня нет выдержки, горяч… А как, Петр Иванович, остальные казаки?

– Согласны, ждут только сигнала. С дутовцами пора кончать.

– Да, деньки наступают горячие. Медлить нельзя. Нужно послать вестового в Марамыш, в уездный комитет партии к Григорию Ивановичу Русакову, без его помощи не обойтись. Правда, беднота пойдет за нами. Но и противник, как я вижу, силен. Большинство жителей станицы – зажиточные казаки, борьба будет нелегкой. Батраки живут с хозяйским скотом на отдельных заимках, связь с ними зимой затруднительна. Потом ты сам говорил, что Усть‑Уйская станица в третьем казачьем отделе считается поставщиком офицерского состава Оренбургскому казачьему войску.

– Да, как богатый дом, то обязательно подъесаул или подхорунжий, не говоря об урядниках. Их здесь как нерезанных собак – полно.

– Кого послал к Русакову?

– Рахманцева Гришу. Он зайдет к вам.

– Значит в поход выступаете завтра? Ну, желаю успеха, – Словцов крепко пожал руку Петру.

Глава 6

Растянувшись длинной цепочкой по дороге на Троицк, вторые сутки двигался отряд Усть‑Уйских казаков. Кругом в глубоких снегах лежала степь, скованная ледяным дыханием суровой тургайской зимы.

Впереди в теплой меховой борчатке, опустив свободно поводья гнедого коня, ехал хорунжий Андрей Воденников, командир отряда. Загорелое энергичное лицо, взгляд серых глаз, глядевших угрюмо на окружающий мир, и вся его крепко сложенная фигура свидетельствовали о тяжелом характере хозяина.

Следом за ним на поджаром скакуне ехал известный в станице гуляка‑подхорунжий Леонов.

Выезжая из станицы, Леонов прихватил по обыкновению фляжку со спиртом и, несмотря на сердитое предупреждение Воденникова, часто прикладывался к ней.

За офицерами, соблюдая дистанцию, двигались на конях фельдшер Яков Матвеевич Карнаухов, верткий, как уж, и злобный, как хорек, старикашка, и казаки. Ехал Ванька Пустоханов – молодой казак, станичный забулдыга, бабник, не раз битый за свои поганые дела. Сдвинув папаху, Ванька кричал Карнаухову:

– Матвеич, прибавь ходу, а то твою кобылу я нагайкой огрею.

– Я тебя огрею, – маленькая конусообразная головка фельдшера повернулась к казаку. Из‑под башлыка смотрели свирепые глазки.

– С тобой и пошутить нельзя!

– Шути с девками, пока тебе елшанцы ноги не обломали.

Пустоханов выругался. Еще на рождестве он пьяный забрел в Елшанку на посиделки. В просторной избе было человек восемь. При входе Пустоханова девушки оборвали песню и молча принялись за работу. Ванька нетвердой походкой прошелся раза два по кругу и, как бы закуривая папиросу, чиркнул спичкой и поднес ее к одной из прялок. Льняная пряжа вспыхнула ярким огнем. Девушки с испуганным криком стали выскакивать на улицу.

– Пожар! Пустоханов пряжу жжет! – увидев проходивших ребят с гармонью, наперебой закричали они.

Первым ворвался в избу Михаил, за ним стремительно заскочили остальные. Ребята стали затаптывать горевшую пряжу.

Пустоханов не помнил, кто его бил. Последнее, что осталось в памяти, – Новгородцев бросил его на пол. Очнулся на снегу. Ощупал голову и, цепляясь руками за жерди, с трудом поднялся на ноги. Видимо, елшанские ребята выволокли его на крыльцо и, раскачав, бросили к забору, в сугроб. Падая, он ударился ногами о воротный столб. Вспомнив этот случай, Пустоханов решил отомстить Новгородцеву.

– Погоди, в Троицке я тебе припомню посиделки. Волком взвоешь, большевик, – Ванька заскрипел от злости зубами.

– Чево скрипишь? Поди напугать меня хочешь? – Карнаухов ехидно посмотрел на Пустоханова.

– Не тревожь меня, Яков. Без тебя тошно. Растравил ты меня елшанцами.

– Поди‑ко, сунься к ним, – усмехнулся фельдшер.

– И сунусь! Погоди, придет мой час, все им припомню!

– Лошадь с медведем тягалась – хвост да грива осталась, – хихикнул Матвеич.

Пустоханов насупился и умолк.

Отряд двигался медленно. Днем мартовское солнце сильно грело землю. Снег стал рыхлый. Кони шли тяжело.

– И зачем только едем? – вздохнул недовольно пожилой казак Клюшин. – Оружия, кроме шашек, нет, голыми руками, что ли, будем брать Троицк?

– Так господам офицерам угодно, – отозвался Михаил Новгородцев. – Им что: у нас голова в кустах, а у них грудь в крестах.

– А‑а, хватит такой дури. Сейчас время не то, – протянул с пренебрежением Клюшин и, помолчав, продолжал:

– Когда меня провожали на действительную, ни коня, ни амуниции не было. Так атаман продал мою землю дулинским мужикам, купили мне коня, а семья без земли осталась. Стану я воевать за старые порядки, накось выкуси! – Сняв рукавицу, он показал кукиш.

– Повернуть коней от Бобровки и баста! Не пойдем против красных.

– Хватит на атаманском поводу ходить! – послышались голоса.

– А ну‑ко, ребята, потолкуем, – Клюшин остановил коня. Между казаками и ехавшим впереди Воденниковым образовалась большая дистанция. Фронтовики сгрудились на дороге, задние, объезжая целиной, останавливались возле них. Образовался большой круг, в центре которого находился Петр Новгородцев. Слегка приподнявшись на стременах, он говорил:

– Зачем мы пойдем на Троицк? Помогать атаманцам? Разве мы враги советской власти? Подумайте!

– И думать тут нечего. Принимай, Петр, сотню, – заявил Клюшин.

– Я не прочь. Если круг решит, – согласен.

– Принимай, принимай, – послышались голоса станичников.

– Сейчас по местам, ребята. Видите, Ванька Пустоханов к нам скачет. В Бобровке держитесь ближе ко мне, – заметив скакавшего на коне во весь опор Пустоханова, торопливо произнес Петр.

– Господин хорунжий спрашивает, что за сбор? – воровские глаза Ваньки подозрительно пробежали по группе отставших казаков.

– Раскурка, – ответил неохотно Клюшин и протянул Пустоханову кисет. – Закуривай. Для милого дружка не жалко и пустой кисет подать.

– Подавись ты своим табаком, – Ванька в сердцах ударил коня нагайкой и направился обратно.

К вечеру отряд приближался к Бобровке. Последним в деревню въехал с группой фронтовиков Петр Новгородцев.

– Располагайтесь на ночлег ближе к квартире офицеров. Я скоро вернусь, – сказал он вполголоса и, тронув коня стременами, стал приближаться к большой группе спешившихся казаков.

– Все в сборе? – вглядываясь в лица, спросил он.

– Как будто все, – ответил кто‑то.

– Помните уговор: сегодня нужно захватить офицеров, обезоружить их и ехать обратно в станицу, – зашептал Петр и выжидательно посмотрел на улицу, из‑за угла которой выехал урядник.

– О чем гуторите? – круто осаживая коня, спросил он казаков.

– Дорога убродная, лошадям тяжело.

– Скоро выедем на тракт, а там до Троицка рукой подать. Дадим же, братцы, красным жару, – похвалился урядник и тронул повод.

Когда конный исчез в соседнем переулке, Михаил Новгородцев произнес с усмешкой:

– Вырастили змейку на сбою шейку.

– Кому что? Он на фронте не был, пороха не нюхал, нашивки урядника получил в тылу. Вот теперь и ерошится… Правильно Петр давеча сказал: не по пути нам с атаманами да с их приспешниками.

Над степью висел багряный закат. Охватив полнеба, он медленно угасал, окрашивая снежную равнину в нерадостные тона. Наступила ночь. В выси темного неба мерцали уже звезды, молодой круторогий месяц медленно плыл над далеким увалом. В избах зажглись огни.

Дремлют в теплых пригонах коровы, тесной кучей спят овцы, и лишь порой в углу, на насесте, толкая друг друга, тихо квокчут полусонные куры.

Холодно. Спят в теплых избах усталые за день казаки. Слышится храп, сонное бормотание, порой тяжелый стон, видимо, давит кого‑то кошмар. В углу, подперев руками голову, сидит Петр Новгородцев, погруженный в думу. На стене мерно тикают ходики, за печкой нудно скрипит сверчок. Колеблющееся пламя плошки замигало. Очистив фитиль, Петр поднялся на ноги.

– Пора поднимать ребят, Михаил! – потряс он за плечо спавшего на лавке брата. – Вставай!

Тот быстро соскочил на ноги и, одев полушубок, пристегнул шашку:

– Собирать остальных?

– Да, – решительно ответил Петр и поправил съехавшую на затылок папаху.

Осторожно шагая через спящих, Михаил вышел на улицу. Вскоре сонная Бобровка наполнилась гулом голосов, топотом коней. Постепенно нарастая, шум докатился до большого крестового дома, стоявшего на окраине. Там было тихо. Видимо, обитатели спали крепким сном. Затем в окне мигнул огонек зажженной спички; послышался голос дежурного Ваньки Пустоханова, который энергично тряс спавшего фельдшера.

– Яков Матвеич! Яков Матвеич! Да подымись, чертова перечница, – выругался он и двинул кулаком полупьяного Карнаухова. – Чуешь, казаки шумят?

Фельдшера точно подбросило.

– Буди командиров, – засуетился он, собирая в санитарную сумку порожнюю посуду из‑под спирта и какие‑то склянки с жидкостью. – Да живее поворачивайся, обормот, – видя, что Пустоханов медлит, прикрикнул он.

– А по шее не накостыляют? Выпивши ведь они легли.

Матвеич плюнул и торопливо зашагал к Воденникову.

– Андрей Павлович, должно, беда: казаки шумят, – начал он, слегка дотронувшись до Воденникова, и, заслышав за спиной топот многочисленных ног, в страхе обернулся.

Пустоханов, пытаясь вырваться из цепких рук младшего Новгородцева, отчаянно ругался. Увидев перед собой суровое лицо Петра, стоявшего с шашкой наголо, Матвеич юркнул под широкую кровать.

– Что это? Бунт! Вон отсюда! – полуодетый Воденников потянулся к лежавшему под подушкой револьверу, но в тот же миг отлетел в угол, отброшенный сильной рукой Петра. Фронтовики выволокли из соседней комнаты мертвецки пьяного Леонова, скрутили ему руки. Воденников, как загнанный зверь, дико озирался по сторонам в поисках спасения. Заметив окно, пнул сапогом тонкую раму, пытаясь скрыться. Раздался выстрел, и тело Воденникова безжизненно повисло на подоконнике. Леонов пополз на четвереньках под кровать, но стукнувшись с пьяных глаз о железную ножку, осоловело смотрел на казаков.

Перед утром отряд Новгородцева выехал обратно в Усть‑Уйскую.

Поход на Троицк провалился.

* * *

В последних числах марта со стороны степного Тургая подул теплый ветер. Солнце светило ярче. Чувствовалось приближение весны.

В те дни, когда казаки ушли на Троицк, Словцов не знал покоя. В домике Егора Летунова, где он жил, было людно. Часто заходил Гриша Рахманцев, приехавший недавно от Русакова, Горячкина Прасковья с подругой Евгенией, инвалиды‑фронтовики и каза́чки из Елшанки. Большая просторная изба Егора была полна народу. Говорил обычно Виктор:

– Почему победила Октябрьская революция? Потому, что трудовой народ понял: дорога к лучшей жизни только в тесном союзе рабочего класса и крестьянской бедноты, только с партией большевиков! Где, в какой стране, рабочий и крестьянин управляют государством? – Выдержав паузу, Словцов ответил четко: – Только у нас. Где женщина равна с мужчиной? У нас. Где фабрики, заводы и земля принадлежат трудовому народу? У нас. Так скажите, что нам дороже: наша народная власть или власть дутовцев, власть богатеев? Егор Максимович, – обратился Словцов к хозяину, – скажи, отчего разбогатели братья Вершинины?

– Известно отчего: напоили до пьяна доверенного купца, выкрали у него деньги, а тот удавился, – отозвался сидевший в углу избы Егор. – Своим горбом капитал не наживешь. Кривдой да неправдой, а где и разбоем стали богатеями и другие казаки. А теперь, к слову, взять Сироткина Тимофея. Покосы у вдов забрал? Забрал. Найди‑ка на него управу!

Среди женщин началось движение.

– Тын развалился, а правленцы жердей не дают!

– Дров полена не выпросишь, весь лес богатые забрали!

Когда шум в избе утих, Виктор заговорил вновь:

– От вас, товарищи женщины, многое зависит. Возьмите Зверинку, Прорыв, Казак‑Кочердык, там каза́чки активно помогали мужьям и братьям, и там давно уже выгнали атаманов и установили власть Советов.

– И у нас будет, вот только вернутся наши из Троицка, – послышался уверенный голос Прасковьи Горячкиной.

Казаки вернулись неожиданно. Ночью к Виктору пришел Петр Новгородцев. Усталый, но довольный, опустился на лавку и произнес с усмешкой:

– Отвоевали атаманы Троицк. Воденников отправился на тот свет. Леонов сидит без штанов в Бобровке, наверное, клянчит у хозяев самогон.

– Настроение казаков? – спросил живо Виктор.

– Боевое.

– Хорошо. На завтра назначаем митинг и выборы Совета. Соберите бедноту и фронтовиков.

– А как со станичной верхушкой?

– Арестовать, – ответил Словцов. – Там, где нужно, применим оружие…

Остаток ночи Словцов провел с фронтовиками, обсуждая порядок выборов в станичный Совет.

Перед утром предупрежденные кем‑то богатые казаки вместе с семьями скрылись из станицы. С ними бежал фельдшер Карнаухов и его друг Пустоханов.

Открывая митинг, Петр Новгородцев поднялся на табурет и взволнованно произнес:

– Товарищи станичники! Власть полковника Дутова, власть атамана Сироткина, власть Вершининых, Краснопеева и других богатеев кончилась. Наступила власть трудового народа. Теперь, кто был ничем, тот станет всем. Надо это понять, почувствовать всем сердцем. И тогда каждый из вас скажет: «Да здравствует и живет во веки Советская власть, Коммунистическая партия и вождь мирового пролетариата товарищ Ленин!» – Петр взмахнул папахой над головой и радостно выкрикнул: – Ура!

Многоголосое «ура» разнеслось по весенним улицам станицы и, перекатившись с косогора за речку, долго висело над пробуждающейся степью.

В тот день ласково светило солнце, заливая теплом дома, станичную площадь и на ней празднично одетых казаков и казачек.

После митинга началась демонстрация. Впереди с красным знаменем шли Словцов, братья Новгородцевы, Паша Горячкина и группа фронтовиков. За ними двинулись елшанцы и приехавшие с ближних хуторов батраки.

Вечером состоялись выборы первого Совета. Председателем его был избран коммунист Петр Новгородцев.

* * *

Жизнь в станице налаживалась. Весной земли и покосы богатых казаков были переданы бедноте. Оброчные статьи отошли елшанцам. На станцию Шумиха потянулись первые обозы с хлебом для промышленных центров страны. Неграмотные казачки учились на курсах ликбеза, которыми руководила Паша Горячкина.

В конце мая ночью неожиданно нагрянули чехи и белоказаки. К ним присоединились бежавшие из станицы дутовцы.

После короткой, но ожесточенной борьбы были схвачены в здании Совета Виктор Словцов и братья Новгородцевы.

Были арестованы все сочувствующие большевикам и активисты станичного Совета. В момент ареста Гриши у старой Рахманцевой отнялась рука. На утро она едва добрела в станичное правление узнать о судьбе Григория.

Атаман Сироткин встретил ее с издевкой:

– Твоего большевика мы сначала потешим, а потом расстреляем вместе с другими коммунистами.

Рахманцева, высоко подняв голову, ответила:

– Вы бы шли на фронт и там показали свою храбрость, а то воюете здесь с полумертвыми бабами. Моего сына стрелять не за что: он бычников не обворовывал!

С помощью людей она едва дошла до дому. На следующий день ее парализовало, и к вечеру она умерла.

В полдень белогвардейцы обшарили все углы в доме Егора Летунова, заглянули в подполье. Взбешенные безрезультатным обыском, они накинулись на старика.

– Сказывай, где твои сыновья?

– Мои сыновья в Красной гвардии, бьют таких гадов, как вы, – гордо ответил тот.

Сильный удар в лицо свалил Егора на пол. Отбросив упавшую на грудь мужа старуху, белогвардейцы выволокли Летунова на двор и там прикончили мужественного старика.

Пришел в станицу с артиллерийской батареей карательный отряд полковника Разделишина с батальоном башкирских стрелков и пехотной частью головорезов Каппеля.

Созданная карателями военно‑следственная комиссия принялась за свою грязную работу. Значительную часть местных коммунистов и фронтовиков вывели на окраину станицы, поставили возле вырытой ямы и расстреляли из пулемета.

Ночью раненый фронтовик Герасименко выполз из ямы, где лежали убитые товарищи, и спрятался за амбаром. Его заметили. К месту новой казни его повел дутовец. Доро́гой нанес шашкой несколько тяжелых ран, воткнул в его горло клинок.

Елшанка запылала.

– Сжечь большевистскую Елшанку дотла! – распорядился Разделишин.

Крики женщин, плач детей, рев скотины – все смешалось с треском пожара и смрадным дымом. Через несколько часов от Елшанки остались обугленные бревна, вздувшиеся трупы животных и уныло бродившие по пожарищу уцелевшие женщины и дети. Случай помог Паше Горячкиной скрыться от расправы.

За день до налета карателей она получила письмо от больной родственницы и выехала к ней на хутор. Через три дня отряд полковника Разделишина с чехами и белоказаками ушел на Кустанай.

Виктор Словцов, братья Новгородцевы и часть арестованных усть‑уйских казаков были отправлены в Челябинскую тюрьму.

Здесь Виктор Словцов и встретился с Ниной Дробышевой, которая шла по заданию подпольного комитета в поселок «Порт‑Артур».

Глава 7

Над Звериноголовской светило ласковое весеннее солнце, заливало сверкающим теплом сосновые леса, пашни, березовые рощи.

Легкий ветерок приносил с полей еле уловимый запах свежих трав.

Лупан ходил хмурый. Задерживалась сдача хлеба. Однажды вызвал Евграфа из избы, чтобы не слышали бабы, сказал сурово:

– Седлай коня и езжай в Марамыш к главному партийному человеку. Скажи ему, что уполномоченный упродкома на поводу у богатых идет. Поблажкой занимается. У Силантия Ведерникова днюет и ночует. Бедноте ходу не дает.

Лошадь Евграфа с трудом вытаскивала ноги из липкой грязи и только на высоких местах, где было сухо, шла рысью. Над озерными камышами стоял неумолчный гомон птиц, в тихой заводи плескалась крупная рыба. От земли шел пар. Казалось, поля отдыхали, нежились под солнцем после суровой зимы. Кое‑где на пригорках показалась первая зелень.

Евграф подтянул повод, приподнялся на стременах. Кругом лежали свободные от снега поля и луга. В далекой дымке яркого дня блестела водяная гладь Донков. За ними шли казачьи и мужицкие покосы.

«Придется часть лугов отрезать нынче донковцам, – подумал Евграф, – да и выпасами поделиться. Хватит всем…»

Еще зимой Евграф был избран председателем станичного исполкома.

Окинув еще раз, взглядом окружающую местность, Евграф стал поторапливать коня.

Отдохнув в станице Прорывной у знакомого казака, он только к ночи добрался до города.

Марамыш спал. Лишь в здании укома партии светился огонек, и, проезжая мимо, Евграф подумал:

«Разве заехать к Григорию Ивановичу. Похоже, что работает: отдохнуть человеку некогда».

На осторожный стук Истомина Русаков ответил:

– Заходите!

Евграф вошел, козырнул по военной привычке. Лицо председателя укома выглядело усталым.

– Садись, Евграф, рассказывай, как у тебя дела в Зверинке.

– Плохо, Григорий Иванович, упродкомовцы самовольничают. Уполномоченный пьянствует вместе с богатыми казаками, поблажку им дает. Вызывали на ячейку, куда там! – Истомин махнул рукой. – Наганом стал размахивать. «Я, говорит, подчиняюсь только своему упродкомиссару».

Русаков встал и прошелся по комнате:

– Комиссаром в упродкоме теперь Епифан Батурин. Уполномоченный из Зверинки отозван. Тебе, Евграф, придется помочь нам исправить зло, которое он там нанес.

Русаков подошел к Истомину вплотную и, положив руку на плечо, заговорил не торопясь:

– Видишь ли, Евграф, одни враги открыто идут с оружием в руках, другие прячутся под личиной друзей. И теми и другими руководит ненависть к молодой Советской республике. Нужно быть бдительным, во‑время распознавать их замыслы, бороться с теми, кто мешает нам… – Григорий Иванович снова прошелся по комнате. – Когда вернешься домой, расскажи фронтовикам и бедноте, что списки плательщиков будут пересмотрены, – помолчав, неожиданно спросил:

– Как здоровье Устиньи Елизаровны?

– Бегает помаленьку, – ответил тот, улыбаясь.

Проводив Истомина, Григорий Иванович подошел к окну и распахнул створки. Русаков облокотился на подоконник и долго смотрел на усыпанное звездами небо. Веяло свежестью наступающего утра. В темной выси курлыкали невидимые журавли. Недалеко от палисадника, пересекая падающий на улицу свет лампы, прошли парень с девушкой.

«Не забыть мне Устинью, не вернуть», – Григорий Иванович прислонился лбом к холодному стеклу и долго стоял в тяжелом раздумье.

Начало светать. Над бором, окружавшим котловину города, поднималась розовая полоска света. Солнце еще не взошло, но его лучи уже бороздили небо. Русаков отошел от окна и, тяжело вздохнув, занялся бумагами.

* * *

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒