«Шекспировские страсти. 10 страница

Дождь закончился. Выглянуло солнце. Улица за окном стала ослепительной, и Владимир Александрович вспомнил Лазурное в первые солнечные дни своего отпуска. Вспомнил капли на лаковых южных листьях, вспомнил пляж с серо-зелеными волнистыми отметинами шторма, вспомнил все нелепости российского юга — и вдруг заскучал именно о них.

— Я закругляюсь, — грустно сказал он. — Конечно, Олейникову или вам с вашими связями было гораздо проще, чем Мише, узнать адрес Марининой хозяйки по ее телефону. Олейников прилетел в Лазурное уже днем. Это, кстати, было неосторожно с его стороны: воспользоваться самолетом для поездки туда и обратно. Его увидел в аэропорту и узнал один его старый враг. Он вообще-то наглый, этот ваш Олейников.

Губы Грибова злобно искривились, но он ничего не сказал.

— Олейников следил за домом, и некоторые свидетели обратили на него внимание, тем более что он, не очень-то скрываясь, расспрашивал мороженщицу о Марине. В девять он позвонил ей. Что он ей сказал, Виктор Сергеевич? Что приехал от вас и приехал с хорошими новостями? Может, это вы звонили, а? Она знала его, видела раньше? Ну, неважно, — продолжал Ивакин, не получив ответа от намертво замолкшего Грибова. — Главное, что он ее выманил. Назначил место — главное тусовочное и одновременно самое опасное место Лазурного. Он очень хорошо выбрал и время, и место убийства. Она приехала туда одна, они встретились и пошли в парк поговорить. Она что-то объясняла, а он успокаивал ее, обнимая за шею. Они дошли до смотровой площадки, это было около десяти, стояли там некоторое время, он, может, снова приобнял ее, дружески так потрепал за шею, чтобы расстегнулась цепочка с кулоном, ради которой полезешь в любую темноту — у меня был похожий случай: парень так же заманил жертву, хотя сам заранее свистнул украшение…

Ах, эта цепочка. Сколько я думал о ней! Вы и не знаете, Виктор Сергеевич, наверное, что она была чуть ли не главной зацепкой следствия, эта дешевая цепочка с топазом. Ведь Марина хвасталась перед хозяйкой. Ей, видимо, нравилась давно забытая роль богатой дочери замминистра. Эти броские наряды, этот халат — материн, надо полагать, — они произвели впечатление на домохозяек Лазурного. Вот курортница и прихвастнула немного. Сказала, что это старинное украшение, хозяйка ухватилась: бриллиант?! Марина не опровергала… Этот «бриллиант» долго не давал покоя следователям Лазурного. Если бы Миша им не подвернулся под руку, думаю, они бы поиски вели прежде всего в этом направлении. Там ведь уже такая версия была: злоумышленник украл драгоценность, заранее изготовив ее копию, которую для отвода глаз выбросил в аэропорту. А что, убедительно, — сказал Ивакин сам себе. — Но все, что я узнал о характере Марины Леонидовой, подсказывало: нет, к вещам она относилась бережно. Она надевала эту цепочку с кулоном на пляж потому, что знала: особой ценности эта вещь не представляет, никакой грабитель на нее не польстится. Но цепочка была ее талисманом. Поэтому, решив, что она упала вниз, Марина не раздумывая полезла на берег. Точно так же полезла и женщина в том давнем деле, которое я вспомнил… Думаю, фонари еще горели, и Марине было не страшно. Олейников полез с нею, он помогал искать эту цепочку внизу среди камней, хотя она, наверное, лежала в его кармане. А потом он сделал то, за что получил деньги. От вас.

Ивакин, наконец, полноценно выдохнул. Он только сейчас почувствовал, как сильно билось сердце во время разговора, который можно было назвать и монологом, если бы не изменчивые глаза Грибова, участвовавшие в разговоре помимо его воли. И еще Ивакин ощутил печаль. Она всегда настигала его по окончании любого дела, когда он говорил главные слова. Эти слова произносились, и события, которые они называли, переходили в разряд непоправимых.

— Какие зацепки могут быть у милиции? — проговорил Ивакин. — Ну, во-первых, сам Олейников. Можно выяснить также, кто по милицейским или каким-то другим каналам узнавал адрес Марининой хозяйки. Не удивлюсь, если это окажетесь вы. Против вас косвенно свидетельствуют ваши два звонка Мише на мобильный. Содержание их известно — вы искали Марину. И главное, можно сильно надавить на Мишу, и он признается в том, что сам звонил вам и сообщил, где находится сестра. Наконец, если будет доказано, что Марина убила вашу любовницу, — а это будет доказано: достаточно найти пистолет и просто-напросто заверить Мишу, что никакая конфискация ему не грозит, — то появится и мотив. — Ивакин вздохнул. — Но я думаю, Виктор Сергеевич, что на суде не удастся доказать вашу причастность даже в том случае, если киллера арестуют.

На этот раз глаза Грибова совершенно не изменились. Он, видимо, ждал этих слов, ждал даже с любопытством — стиль Ивакина явно забавлял его.

— Между прочим, — сказал он, — вы избавили меня от обвинений в убийстве, в котором у меня не было алиби и в котором я был главным подозреваемым. Зато вы предъявили мне обвинения в другом убийстве, а ведь здесь мое алиби совершенно железно и нет никакого мотива. — Грибов посмотрел на Ивакина очень веселым взглядом. — Если, конечно, не считать мотивом романтических предположений о том, что журналист может убить из-за статьи. Рад, что вы это понимаете.

— Понимаю, что вы все сделали безупречно?

— Понимаете, что правосудие не поощряет старческих фантазий пусть даже и у неплохих в прошлом сыщиков.

— Ну уж, не оскорбляйте меня. Было бы приятно, если бы вы меня похвалили за проницательность.

— Вы тщеславны, Владимир Александрович? Когда еще придется вот так посидеть, похвастаться своей якобы проницательностью перед известным человеком, продемонстрировать ему свою якобы власть — власть шантажиста. Я буду точен в определениях, вы не против? Приятно поиграть на нервах того, кто мнит себя защищенным, кто сам при любых других условиях способен пощекотать нервы кому угодно! Все маленькие менты мечтают об этом? Вы уж не обижайтесь, что оскорбляю вашу профессию — вы о моей тоже много нелестных слов сказали. У современного милиционера, разумеется, есть все моральные права критиковать кого бы то ни было. Потому что сам он безупречен, — Грибов скривился.

— Если верить газетам, нет.

— А зачем же им верить? Их надо все закрыть! А то пишут о вас всякую ерунду. Что милиция взятки берет, что от любого приговора можно откупиться, — просто вредители какие-то, эти газетчики! Ведь если бы они об этом не писали, то все бы у нас пошло хорошо, да? По крайней мере, облик милиционера остался бы незапятнанным. Люди-то у нас, Владимир Александрович, сами ничего такого не видят, не понимают. Не будет газет — ну, они и не догадаются, зачем налоговая полиция в шестой раз за месяц проверяет их магазинчик; что имеет в виду судья, отпуская на волю убийцу их ребенка; почему врач не начинает срочной операции, а требует встречи с родственниками и выясняет, на машине какой марки они подъехали.

— Ишь как вы повернули! Здесь мне с вами не тягаться, конечно. Видят ли люди, спрашиваете? Всё наши люди видят, Виктор Сергеевич. В том числе и то, что гоняясь за своими разоблачениями, упиваясь собственной смелостью, вы никогда не отстаиваете интересы людей, а только интересы издания. Вы бросили народ в самые страшные годы — девяностые, вы служили деньгам, сытно жрали, пили и высокомерно рассуждали о том, что теперь-то у всех равные возможности. Вы это делали до тех пор, пока по вам не ударил некий кризис, который вы раздули до невероятных размеров только потому, что он ударил по вам. Вам даже в голову не пришло, что миллионов он не коснулся — миллионы натурально голодали в это время и не боялись потерять свои сбережения ни в рублях, ни в долларах. Вы вспоминаете о народе, когда вас закрывают или грубо бьют по башке, чтобы поменьше врали. Потирая макушку, вы печально вспоминаете «Бориса Годунова» и жалуетесь, что народ за вас не заступился. А дело не в национальном характере. Народу насрать на вас, поскольку вам уже давно насрать на народ, извините, я тоже буду точен в определениях.

— Скажите, «это мое мнение», пожалуйста.

— Не скажу! Вы что, уважаете своих читателей, когда пишете о четырех попах у некой звезды или когда объясняете им, как детишкам из специнтерната, что имел в виду тот или иной политический деятель? Вы уважаете своих зрителей, когда сажаете в студию косноязычных актеров, разыгрывающих невероятные, никогда не происходившие истории, единственная цель которых показать, что все люди, кроме журналистов — дебилы? Вы уважаете слушателей, когда не просто транслируете проплаченную халтуру, но еще и уверяете, что ничего другого люди слушать не хотят? Вы что, рискуете жизнью ради людей? Вы там, где сходят лавины, где дамбы открывают прямо на город, где стреляют, где избивают? Нет. Не вижу я таких кадров! И деревья-то давно уже повалены, и вода — уже не поток, а так, сырость, и демонстрации давно закончились — только кровь на асфальте. А может, и кетчуп? Я тут про Олега вашего наслушался, теперь сомневаюсь. А чаще всего кадры и вовсе у СиЭнЭн взяты. Зато комментарии! О! Это вы умеете — толковать. Вы — толкователи — только и получаете хорошие зарплаты. Ваши же коллеги, рядовые труженики, которые и должны были бы рисковать жизнью ради правды, совсем не те деньги зарабатывают, вот и не лезут под пули. И молодцы! Да ведь и у нас так же! Рядовые, те, кто лезет под пули, не имеет ничего, а вот толкователи…

— Толкователи, господин Ивакин, или другими словами, начальники всегда и везде зарабатывают больше, много больше рядовых, — произнес Грибов. — И вам не страну надо винить, а Бога, что он не создал вас начальником. Вы не умеете делать большие дела — вы хорошо делаете маленькие. Вот и делайте.

— Ладно, Виктор Сергеевич, — сказал Ивакин. — Я пойду. Дочь-то мою берете на работу?

Несмотря на злобу в глазах, Грибов расхохотался.

— Да, я же обещал. Только не придет она, думаю.

— Я обязан сообщить вам еще кое-что, — Ивакин прокашлялся. — Дело не закончено. А я так не люблю. Теперь я буду искать улики против вас. Думаю, я найду киллера. Я сделаю все возможное, чтобы доказать и вашу причастность.

— Пожалуйста, — насмешливо произнес Грибов и нажал кнопку, видимо, давая понять секретарше, что звонки могут начинаться.

— Если же мне не удастся сделать это, я все равно доведу свою правду до максимально возможного числа людей.

Телефон зазвонил, но Грибов быстро снял трубку и снова положил на место.

— Это как? — спросил он, прищурившись.

— Ну, буду бороться с вами вашим же оружием.

— Через газеты, что ли? — Грибов покачал головой. — Ни одна газета не возьмется печатать что-либо против меня. Может, коммунисты только. Так ведь засужу я их. Это не начальник ли вашей дочери вас надоумил? Он меня ненавидит.

— Если честно, надоумил один судебный процесс, — сказал Ивакин и встал. — Как раз одна неудавшаяся попытка засудить и надоумила. До свидания? — осторожно сказал он.

— Прощайте, — ответил Грибов и снял трубку.

…Звонок раздался часов в двенадцать. Они еще не спали: Ивакин теперь стал баловать себя насчет этого. Настроение было хорошее, он ждал фильма, даже приготовил соленых орешков, пива — такие они теперь с женой устраивали себе просмотры, со всеми удобствами. И вот пожалуйста, посмотрели!

Звонок выбил его из колеи. Жена немного испугалась, сбегала за валокордином на кухню. Когда она появилась в комнате, держа рюмочку с мутной жидкостью в одной руке и стакан воды в другой, Ивакин уже оправился. Он сидел перед телефоном очень прямо, с напряженной спиной и злыми глазами. Он слушал человека на том конце провода, и в его сощуренных глазах была ярость. Жена робко протянула рюмку с валокордином, но Ивакин лишь мотнул головой.

— Что ж. Это само по себе доказательство, — сказал он.

— Может, это и доказательство, — согласился Прохоров. — Но концы-то теперь, сам понимаешь, обрублены.

— Как это получилось?

— Вроде случайно. В разборке, что ли. В Тюмень его занесло. Там у них, правда, есть свои интересы — нефтяные. Все очень правдоподобно, давняя вражда с местными имеется, и нет никаких доказательств того, что его убили в связи с московскими делами. По крайней мере, выглядит очень убедительно.

— Ну, еще бы! Тут-то надо думать, уже другая структура потрудилась, менее склонная делать ляпы в работе.

— А ты не преувеличиваешь со своей теорией заговора?

— Ты мне и про статью говорил, что я преувеличиваю.

— Это я прошу прощения.

Ивакин подобрел немного — такие слова в устах Прохорова дорогого стоили, извиняться он не любил.

— Эх, я сам дурак! — признался он. — Все Грибову выложил. Не учел, что его лошадки бегают куда быстрее наших с тобой. Решил не рисковать с Олейниковым, значит… В РУБОПе, небось, празднуют?

— Даже не представляешь, как! Ты ведь их позицию знаешь: чем больше их подопечных друг друга постреляет, тем лучше. А Олейникова там давно терпеть не могли.

— И мой старый друг Андрей Петрович тоже сильно обрадуется, — печально сказал Ивакин.

— Это кто?

— Да один милиционер из Лазурного… Ладно, Прохоров. По сути, это ничего не изменило. В лучшем случае, посадили бы этого Олейникова. Так даже строже получилось. Зло наказано. Убийца убит…

— Да ведь и правда, — сказал Прохоров. — Убийца наказан.

Положив трубку, Ивакин махнул жене. Она стояла тут же, с валокордином наготове. Он, морщась, выпил. Запивать не стал — горечь во рту соответствовала внутреннему настрою.

Ночью он ворочался без сна. Было жарко, давило одеяло. Жена тоже просыпалась, тревожно вглядываясь в его борьбу с простынями и подушками. Она ничего не говорила, только вздыхала. Один раз ей послышалось, что он бормочет себе под нос. Прислушалась. «Чего ждал, дурак?» — пробормотал Ивакин. Но это могло быть и: «Он сказал, что рак». Жена похолодела. Ее давно мучила канцерофобия. «Не скрывает ли чего от меня?» — подумала она, но спросить побоялась. Так они и лежали до утра: каждый со своими страхами.

Завтракали молча. Жена, чьи онкологические кошмары при солнечном свете растаяли, сердилась на мужа, что принесенными с работы (уже закончившейся работы!) проблемами он испортил ей ночь, заразил своей тревогой. «Всю жизнь так было!» — обиженно вспоминала она, и со дна памяти извлекалась то одна история в подтверждение этому, то другая. Ивакин же молчал беззлобно, но сосредоточенно. Наконец, он решился. Встал, поблагодарил сквозь зубы и ушел одеваться, шаркая по линолеуму.

На этот раз с электричкой решил не связываться. Отправился на собственном авто. Тем более что надо было заехать за Семенычем, а это еще тот крюк.

…Вот и знакомый поворот налево от Звенигорода. Стал стихать шум трассы, потемнело — это ели встали сумрачной стеной по обе стороны прямой, как таежная просека, дороги.

— Ишь ты! Прямо тайга! — словно прочитав его мысли, заметил Семеныч.

— Красиво? — спросил Ивакин.

— Да. Мне нравится.

— А я не люблю ельник. Тоскливый он.

— «В ельнике удавиться», — сказал Семеныч.

— Что-что?

— Поговорка такая есть. «Среди берез веселиться, среди сосен молиться, в ельнике удавиться». Как-то так, по-моему.

Ивакин засмеялся.

На этот раз дорогу в поселок преграждал не только шлагбаум, но и железные ворота, демонстративно закрытые на замок. У ворот было многолюдно. Помимо двух вахтеров, в прошлый раз даже не вылезших из своего домика, а теперь бодро прохаживавшихся посреди проезда, здесь были еще какие-то крупные ребята в темных пальто. Они бесцеремонно замахали руками, идя навстречу ивакинской машине.

— Кто такие? — спросил Семеныч.

— Не знаю. В прошлый раз не встретил. — Ивакин открыл окно.

— Вы здесь живете? — спросил один из ребят, засовывая голову в салон. Его взгляд был цепкий и одновременно несфокусированный: он метался из стороны в сторону, словно прощупывая сиденья и людей на них.

— Мы приехали в гости, — пояснил Ивакин.

— Пропуск заказан?

— Нет, — ответил Ивакин, начиная раздражаться. — А вы кто такие?

— А вы кто такой? — спросил парень, не убирая голову из салона.

«Может, газануть назад? — с удовольствием подумал Ивакин. — Не, нельзя, вон как пальто на боку вздыбилось. С оружием парень, серьезный». И тут же понял, кто эти ребята. «Ах, какой я молодец, что не стал им удостоверение в нос совать! — похвалил он себя. — Ведь пришлось бы дом назвать, а они в этот дом-то и приехали!»

— Я гость, — миролюбиво проговорил Ивакин. — Вы чего, ребята? Проверяйте, я подожду. Позвоните… — он замялся немного, напрягая память, — в восемнадцатый дом. К Ираиде Федоровне.

— Она знает, что вы приехали?

— Сама приглашала, но она пожилая, у нее с памятью немного того. Могла и забыть. Попросите ее подойти. Скажите: Ивакин. Да вы не напрягайтесь. Я ведь в некотором роде ваш коллега — милиционер, следователь. Правда, на пенсии.

— Ждите, — сказал парень, убирая, наконец, голову из машины. Его друзья-близнецы расслабились. Вахтеры поселка, похожие на внезапно разбуженных людей, тоскливо посмотрели по сторонам. Новые порядки им, видимо, не очень нравились.

— Им не милиционеры коллеги, а бандиты, — буркнул Семеныч. — Или гэбисты. Ты хоть реального человека назвал?

— Да, бабка реальная.

— А если она скажет, что никого не ждет?

— Не думаю. Она любопытная. Скучает тут. Думаю, сейчас сама придет. Только подождать придется. Ей за восемьдесят. Ходит она, как ты понимаешь, не очень быстро… Слушай, Семеныч, а ведь она тебе невеста неплохая!

— Почему это? — обиделся Семеныч. — Бабке за восемьдесят, а мне-то и семидесяти нет!

— Так она богатая. Ей возраст в плюс.

— Да иди ты!

Они немного помолчали, наблюдая разборки ребят в пальто с очередной подъехавшей машиной. На этот раз, видимо, сцепились всерьез. Машина была шикарная и, судя по всему, принадлежала не гостю, а хозяину одного из домов. По крайней мере, поселковые вахтеры развили бурную деятельность: они примирительно бегали то к этой машине, то к группе оставшихся у шлагбаума ребят; при этом ругань между парнем, бесцеремонно сунувшим голову в кожаное нутро машины, и хозяином кожаного нутра не прекращалась ни на секунду. Обстановка накалялась.

— Чего это они? — не выдержал Семеныч.

— Да чего! Понятно, чего, — зевая, произнес Ивакин. — Они ему сказали: «Вы кто такой?» А он им: «А вы кто такие?» Они ему: «Покажи пропуск!» А он им: «Чего?!» Уже и вахтеры, видишь, подтверждают, что он здесь живет, но те уперлись.

— Стрельбы бы не было, — заерзал Семеныч. — Может, отъедем подальше?

— Нет, вон Ираида идет.

Старуха шла так, словно вокруг не было ни людей, ни шлагбаумов, ни скользких листьев, ни ветра — словно мир был обязан расступаться перед ней, как эти ели. Даже мордовороты, гомонившие у ворот, немного отошли в сторону, когда она направилась прямо на них, по кратчайшему пути от калитки к ивакинской машине.

— Ишь ты. Царица, — задумчиво сказал Семеныч. — Говоришь, за восемьдесят?

— Ага! Заинтересовался! Я же друг тебе, плохого не посоветую.

Старуха шла к их машине, вглядываясь без особого любопытства. Кто сидит в «жигуленке», она не видела, но этот неизвестный человек не вызывал у нее никаких эмоций — ну, может, только слабую надежду на интересное продолжение дня.

Держась очень прямо, она остановилась напротив открытого окна.

— Вы? — произнесла она. — Я так и подумала. Что, не подействовало на них ваше удостоверение?

— Да я его и не предъявлял.

— Зачем приехали?

— Мне в овраг нужно попасть.

— А это ваша собака-ищейка? — Она приподняла руку и показала на оторопевшего Семеныча.

— Это лучше, чем собака-ищейка, Ирина Федоровна, — сказал Ивакин, подумав: «Бабка не в духе».

— Ну а я при чем?

— Да нам на территорию нужно.

— То есть я вас должна провести?

— То есть да, — рассердился Ивакин.

— Против кого в овраге копать будете? — Она взялась за ручку машины, и Ивакин понял, что бабка не отпустит их, даже если они передумают ехать в поселок.

Семеныч смотрел на нее с возрастающим мужским интересом.

— Против кого… Это сложный вопрос. Во всяком случае, за того, кто, наконец, продаст дом самому главному покупателю. Это ведь с ним, с этим покупателем, приехали телохранители? Он сейчас там, что ли?

— Осматривает. Он считает, что дело уже решенное. — Старуха безразлично махнула рукой. — Я тоже думаю, что решенное… Ничего уже не изменить. Я сажусь в машину? — Она открыла заднюю дверь. — Только у меня условие. Я пойду с вами в овраг.

Семеныч послал Ивакину восхищенный взгляд. Ивакин ответил гордым поднятием левой брови, мол, знай наших!

Старуха расположилась на заднем сиденье, не внеся в машину никаких запахов: ни нафталина, ни валерьянки, ни старых вещей, ничего. Лишь подуло холодом от раскрытой двери.

Они подъехали к воротам. Ссора там продолжалась. Поперек въезда в поселок стояла серебристая машина. Вахтер, глядя на Ивакина, развел руками. Хозяин машины орал на охранников, сгрудившихся в темную толпу, и брызгал слюной на их черные пальто. Вахтер пытался успокоительно дотронуться до его плеча, но всякий раз хозяин сбрасывал его руку и распалялся еще больше.

Ворота между тем уже были открыты, шлагбаум поднят.

— Он генеральный директор телеканала, — насмешливо проговорила старуха. — Большой человек, и вдруг такое унижение! Бедненький.

— Переживет, — солидно вставил Семеныч.

— Думаете? — засомневалась старуха. — Я однажды прочитала об одном человеке, на которого напала змея. Он от страха укусил ее. И змея умерла от разрыва сердца. Хотя он укусил не сильно. Скорее, она не пережила унижения… Самой-то кусать можно, но чтоб ее…

Ивакин и Семеныч захохотали: несколько охранников подозрительно покосились на них.

— Это сосед мой слева, — продолжила старуха. — Все уговаривает меня продать хотя бы часть сада. Не хватает ему, убогому, пятидесяти соток. Еще и лес захватил. Но все мало. А так хороший парень. Только нервный. Ну, работа такая…

— Не будете ему продавать? — осторожно спросил Ивакин, глядя на старуху в зеркало заднего обзора.

— Я не буду сад делить вообще. После моей смерти… Потом. Кто-то купит все целиком.

Наконец, хозяин серебристой машины успокоился и уселся на водительское место, свирепо хлопнув дверью. Охранники рассредоточились, смущенно переговариваясь и пожимая плечами, машина взревела и влетела в поселок на полной скорости. Вслед за ней вкатился и «жигуленок» Ивакина.

— Ну, командуйте теперь, — сказал он старухе.

— Вперед не надо ехать. Там покупатель с телохранителями. Все равно вас не пустят. Мы по другой дороге доберемся. Вон за тем домом направо поворачивайте и там до упора. Затем налево до скамейки. Там машину оставим.

— А как же он дом осматривает, если еще с хозяином и не разговаривал? — удивленно спросил Ивакин.

— Нет, в дом он не заходил. По участку бродит. К соседям зашел, им тоже заодно предложил продать. А они вообще-то крутые. Вот удивились, наверное. В общем, делает рекогносцировку местности, — без запинки проговорила старуха. — Да он уверен, что купит. Предложит намного больше, чем другие, и всего-то делов. Видите? — она угрюмо посмотрела в зеркало прямо в глаза Ивакину. — Если судьба, человек не плетется, не идет — он летит навстречу ей! Судьба — это всегда под горку.

— Вы верите в судьбу? — прокашлявшись, спросил Семеныч.

— Да, я верю в судьбу, — зло улыбнувшись, ответила старуха.

Поселок был завален листьями. Стояла та короткая пора осени, когда опавшие листья еще не потеряли свой цвет, еще не превратились в ржавые и прелые ошметки былой роскоши. Они еще не хрустели под ногами, в них оставались соки, а их золотой цвет еще не померк.

— Неудачное время для поисков? — спросил Ивакин.

— Нет, Володя. Листья только здесь, где сады, а там, внизу — ельник, видишь? Наоборот, очень удачно. Главное сейчас найти, пока снег не выпал.

Ивакин остановил машину у лавочки.

— Теперь куда? Вниз? — спросил он старуху, помогая ей выбраться из машины. Хотел еще спросить, сможет ли она спуститься, но понял, что обидит, и решил довериться судьбе. Той, в которую она верила.

— Овраг идет вдоль всего поселка, — пояснила старуха и провела палкой слева направо. — Самый удобный спуск в него либо отсюда, либо от Марининого дома. Пошли?

Они начали спускаться. Впереди Семеныч, за ним старуха, Ивакин шел последним. Он шел и улыбался про себя: забавную они представляли картину, два старика и бабка с палкой. Старики-разбойники.

Овраг между тем показался. Исчез оранжевый ковер листьев под ногами, снизу потянуло холодом и сыростью.

Вокруг развернулся ельник. Он стоял не только по бокам, но и сверху, закрывая небо, он был и внизу — в виде мягкой хвойной подстилки и торчавших из-под земли черных сучков. Спуск становился все круче и круче. Ивакин встревожился.

— Мы не упадем? — спросил он Ираиду, имея в виду, конечно, не «мы», а «вы». И тут же упал, поскользнувшись на глиняном пятачке среди опавшей хвои. Обидно захохотал Семеныч. Старуха тоже смотрела на него весело.

— Эх вы! Сыщик! — сказала она. — Джеймс Бонд на пенсии.

Держась за ствол ели, Ивакин встал, потирая поясницу.

— К черту! — сердито выругался он. — Пора все бросать. Пусть милиция занимается этим делом.

— А действительно, — заметила старуха, помогая ему отряхнуться. — Вы-то зачем сюда приехали? Вы хотите что-то найти? Так почему вы, а не милиция?

— Не знаю, — ответил Ивакин, пропуская ее вперед. На всякий случай он подобрал с земли большую палку и пошел, опираясь на нее. — Я ведь не уверен на самом деле. И там ничего нельзя доказать. Это меня так расстраивает, что я стал сомневаться во всем. Хочу убедиться, что в главном я прав, и то, что должно лежать в овраге, там лежит.

— А что вы ищете? — спросила старуха.

— А вы не знаете? — удивился он.

— Нет. Откуда?

— Пистолет.

— Какой? — произнес она. — Тот самый? Это его Миша спрятал в овраге? Зачем?

— А затем, Ирина Федоровна, что из этого пистолета еще одного человека убили.

— Какого человека? И кто? — резко спросила она. Семеныч обернулся и посмотрел на них через плечо, неодобрительно качая головой.

— Марина убила, — сказал Ивакин. — Свою соперницу в любви.

— Так зачем вы ищете этот пистолет? — Старуха воткнула палку в землю и остановилась. — Что вы хотите с ним сделать? Ну-ка, признавайтесь. Я почти сто лет живу на свете, и меня не купишь дешевыми историями про сомневающегося сыщика. Что вы сделаете с пистолетом? Подбросите? Уничтожите?

Ивакин тоже остановился.

— Вы что же, думаете, я способен уничтожить улику? — обиженно проговорил он. — Хотя… сказать откровенно, была у меня такая мысль. Я подумал: выкопаю пистолет и уничтожу. Пусть потом Миша дает показания, а милиция, матерясь, роется в овраге. Это сочтут очередной его ложью. Я бы с удовольствием его посадил, Ирина Федоровна. Он все сделал для смерти своей сестры. Ради наследства. Но с точки зрения закона он не убивал. И я не способен — органически не способен уничтожить улику.

— Ты сам себя уговариваешь? — ехидно спросил Семеныч. Он стоял, опершись на ствол сосны, и курил. — Мы пришли, кажется? Это дом вашей Марины? — и он показал рукой наверх, где за стволами виднелось грязно-бурое пятно бревенчатой стены.

— Да, это дом архитектора. Как вы определили? — спросила старуха.

— Вы сказали, в овраг только два удобных спуска. Второй ведет от дома Марины, — пояснил Семеныч. — Это единственное более или менее пологое место, встреченное нами на пути. Значит, это и есть дом Марины. Она что — архитектор?

— Я ведь не представил вам моего друга! — светским тоном сказал Ивакин. — Его зовут Семеныч.

— Серб? — улыбнулась старуха.

— Да хоть серб, — согласился Семеныч. — Хоть турок. Мне все равно.

— Семеныч — таежник, — пояснил Ивакин. — И хотя большую часть жизни он прожил в Москве, работая в милиции, но остался таежником и умрет таежником, даже если это печальное событие произойдет на Красной площади.

Семеныч недовольно сплюнул.

— А мне кажется, я в прошлой жизни тоже жила в Сибири, — произнесла старуха. — Я тоже таежница.

Семеныч важно подошел к ней и поцеловал руку, шаркнув ногой по хвое. Ивакин, смеясь, отвернулся.

Овраг, поросший старым ельником, редеющим книзу, теперь хорошо был виден ему. Почти отвесные склоны его были засыпаны многолетним слоем сухой хвои, но кое-где краснели полосы глины. Видимо, здесь периодически образовывались ручьи, уносившие хвою вниз. Ивакин спустился еще немного, чтобы разглядеть дно. Холод усилился. Резко запахло сырой землей, стужей, снегом. Словно неизбежная зима рождалась именно здесь и не с севера шла на Москву, не с Ледовитого океана, а вот из этого оврага.

— Итак, он спустился отсюда, — за спиной сказал Семеныч. — Какой он?

— Трусливый. Но умный, — ответил Ивакин.

Старуха, улыбаясь, кивнула.

— Значит, он отошел в сторону. Он пошел налево.

— Почему налево? — спросила старуха.

— Направо ельник реже. А налево виднеется свалка. Правильно?

— Да.

— Он рассудил так: если меня увидят возле свалки, подумают, что я что-то выбрасываю. Это не вызовет подозрений. Думаю, он даже захватил с собой что-то еще, что можно выбросить. Что-то большое, заметное. Какой-нибудь пакет для маскировки. И даже его по-настоящему выбросил. Пойдем по его пути?

Старуха переглянулась с Ивакиным. Видимо, она сомневалась в способностях Семеныча. Ивакин ответил ей строгим взглядом. Они осторожно пошли к свалке, держась за стволы елей.

— Будем там рыться? — спросила старуха. — Не дай господь, соседи увидят!

⇐ Предыдущая 15 16 17 18 192021 22 23 24 Следующая ⇒