«Шекспировские страсти. 9 страница

Грибов неопределенно покачал головой, то ли соглашаясь, то ли возражая.

— Но у меня есть одно неопровержимое доказательство. Я нашел пистолет, из которого убили Алену. И нашел его, руководствуясь исключительно собственными предположениями.

— И какими же? — глухо спросил Грибов.

— Эта статья, которая наделала столько шума, она и мне не давала покоя. Я не видел в ней никакой логики. Точнее, если встать на вашу точку зрения, то логика в ней была: этой статьей вас и подставляли, и информировали о том, что подставляют. То есть пугали. Но вы же знаете, как это знаю и я, что Марина заранее знала об убийстве. Вам об этом сказал ее брат в субботу, когда вы, увидев статью, бросились разыскивать ее. Вас настолько потрясла эта информация, что это заметила даже секретарша. Надеюсь, вы ее не уволите?

Грибов молчал, не реагируя на шутку.

— Все вроде бы складывалось в определенную схему… Знаете, так часто бывает: человек сначала создает некую идею, а потом подстраивает под нее любые факты. И иногда так это делает, что диву даешься, как же он не видит очевидных вещей!

— Каких очевидных вещей? — сузив глаза спросил Грибов.

— Помните, вы мне говорили про Петрова: мол, в нашей стране разве этим запугаешь? Разве этим испортишь репутацию? И действительно, это в Америке — всё! — умер бы Петров как политик. Но не у нас, Виктор Сергеевич. Вынужден повторить ваши же доводы: в нашей стране так не прижимают газетных воротил. В чем там была интрига-то? Любовница есть? Ну и прекрасно, про других вообще порнографические кассеты распространяют — и ничего. Убил из ревности? Ну так откупится — и все дела! Вот если бы вашу любовницу просто убили, тогда еще можно было бы что-то предположить: скажем, месть со стороны политических противников. Но статья-то зачем? Что за мелкое хулиганство?

— Вы ничего не знаете!

— Возможно. Возможно, и с Петровым не все так просто? — улыбнулся Ивакин. — Так вот, насчет статьи. Я не знаю, когда она писалась, думаю, что, действительно, в пятницу. Но вот предсказание — это интересно. Справляясь у Миши относительно убийства Лапчинской, Марина могла и не спрашивать о статье. Она могла спросить об убийстве: было оно или нет. Могла и не спросить, а просто сказать.

— Какая разница?

— Разница в том, что если она спрашивала все-таки о статье, значит, к ней пришли некие материалы, и значит, ей их кто-то прислал, так?

— Так.

— А если дело не в статье? Подумайте, ведь если убийство было предсказано, то цепочка предсказателей могла быть очень длинной, но в ее начале должен быть тот, кто это убийство планировал.

— Это очевидные вещи.

— А здесь много очевидных вещей! Да вот хотя бы — вы должны были приехать к Лапчинской в среду. Тогда-то и появилась информация об убийстве. Но произошло ЧП, и вы уехали на сутки за город. Убийство перенесли, и информация оказалась преждевременной, то есть превратилась в предсказание. Убийца знал, что ваши планы резко поменялись.

— Об этом знали десятки людей, знали и те, кого я подозреваю, — отрывисто произнес Грибов.

— О да! Думаю даже, что те, кого вы подозреваете, находились вместе с вами на совещании в Раздорах. Но дело не в этом. Если составлять таблицу признаков, по которым можно определить убийцу, то это будет таблица из многих граф. Например: «знали, что свидание перенесено» — и десятки фамилий в этой графе. Дальше: «ненавидели Алену» — давайте и классические признаки не будем отбрасывать, хорошо? Так вот, здесь снова десятки фамилий. «Имели мотивы» — фамилии, «неадекватно вели себя перед убийством» — фамилии.

— Эти люди всегда ведут себя адекватно! — вдруг закричал Грибов. — У них профессиональное отношение к делу!

— Виктор Сергеевич! — с шутливым укором сказал Ивакин. — Я следователь. Я не могу зацикливаться на одной версии. Я должен изучить все.

— Вы наивный человек! Мотивы, нервное поведение — все это игра в песочнице.

— Скажите: «это мое мнение», пожалуйста.

— Это мое мнение. И оно более авторитетно, чем ваше!

— В этой области — не сомневаюсь. Но кто вам сказал, что убийство — из этой области? Можно продолжать?

— Продолжайте. Имеете право, вы же нашли пистолет. Может, его подбросили?

— До пистолета мы еще дойдем. Я продолжаю. У меня осталось еще несколько граф: «знание сигнала, которым вы звоните Лапчинской», «то, что Лапчинская открыла дверь», нет, не дверь в подъезд, а дверь в квартиру, и, наконец, «владение информацией о том, что убийство будет совершено», то есть то, с чего мы и начали: предсказание об убийстве.

Ивакин снова посмотрел в окно. Грибов молчал. Надежная дверь не пропускала звуков, надежная секретарша не пропускала звонков, тихо было в кабинете, только уютно стучал дождь.

— Если вы бы составили все эти таблицы, — вздохнув, продолжил Ивакин, — то обнаружили бы то же, что и я: во всех встречается одно и то же имя — имя Марины Леонидовой.

— Ну правильно, — сказал Грибов. — И я считаю так же: ее использовали.

— Нет, вы меня не поняли. Это она убила вашу любовницу. Убила из-за ревности, из-за любви к вам, из-за того, что была уверена: если бы не Алена, не ее хитрая политика, вы бы восстановили прежнюю любовь, которую она себе придумала давным-давно, вы бы женились на ней после смерти вашей жены и наступил бы хэппи-энд в ее долгой сказке про заколдованную принцессу и прекрасного принца на белом коне… Извините, на белом «мерседесе».

В кабинете стало тихо. Даже дождь перестал быть слышен. Тишина длилась около минуты, а потом закончилась весьма неожиданно: Грибов расхохотался.

— Да вы чокнутый! — сказал он сквозь смех. — Кто в наше время из-за этого убивает?

— А из-за чего убивают в наше время? — вкрадчиво спросил Ивакин.

— Из-за денег, из-за политики, по случайности, по пьянке. Но не из-за любви же!

— Вы начитались собственной газеты, — вежливым тоном возразил Ивакин. — Я еще расскажу вам, из-за чего убивают в наше время. Но уж поверьте мне на слово, убивают и из-за любви… Когда вы пригласили Марину к себе на работу, она уже расценила это как аванс. Она ведь не догадывалась, как вы к ней относились в студенческие дни, думала, что все мужчины университета считают ее наследной принцессой. В те годы вы не произвели на нее впечатления. Вы ничем не отличались в толпе таких, как ее жених — иногородних, смешных, наивных. Вы просто обязаны были влюбиться в нее! Но на дне рождения вашей жены она увидела, чего вы добились. Вы доказали, что вы принц. Ведь не сложно влюбиться в такого человека, как вы, побывав у вас дома, правда?

— В меня не сложно влюбиться, и не побывав у меня дома.

— О да. Конечно. Она и влюбилась. Подобно многим одиноким женщинам, она была склонна к самообману. Ваше предложение об устройстве в газету сразу стало работать на ее идею — ведь у каждого она своя, да? Более того, само по себе это ваше сказочное предложение не было для нее таким уж сказочным. Она плохо разбиралась в журналистике и, будучи довольно прижимистой, все же легкомысленно относилась к материальным благам. Она была из тех, кто охотнее экономит, нежели зарабатывает. Нет, не работа ее обрадовала, а то, что вы заметили ее, вспомнили… Она тут же решила, что прошлая любовь жива. Там был еще один момент, Виктор Сергеевич. В Маринином роду многие женщины болели одним неприятным гормональным заболеванием. Его симптомы: повышенная нервозность, мнительность, плаксивость, бессонница, тахикардия. Больной худеет — это главный признак. Это, кстати, заметил в Марине Летягин… Так что она не рисовала круги под глазами, Виктор Сергеевич, она болела.

— Вообще-то похоже на то, — задумчиво сказал Грибов.

— В мае Марина узнала, что про вашу газету ходят особые слухи. Ее просветил тот же Летягин, которого она случайно встретила на фуршете. По этому поводу она проконсультировалась у брата и выяснила, что информаторы вашей газеты не имеют отношения к милиции. А версии, которые они выдвигают, являются частями каких-то комбинаций, выгодных определенным органам. А ведь у нее и отец, и дед пострадали от этих самых органов.

— Я уже объяснял вам, Владимир Александрович, что слухи о моей ангажированности сильно преувеличены. Да кто будет читать газету, о которой точно известно, что она лжет? Это не так делается, если уж вам интересно. Компромат сбрасывается через разные издания, через телевизионные каналы. Так, что и не подкопаешься… Да, у меня в газете были тенденциозные статьи — всегда были и, уверяю вас, будут. Вот, кстати, Петров. Его не дискредитировали этой статьей, ему намекали. Там, кстати, ключевым был абзац не о самом убийстве директора рынка, а об акционировании «Ритрона». И он понял намек… Римляне говорили: умному достаточно. Вот и все.

— А я и не спорю. У Марины ведь тоже были какие-то свои оправдания ваших действий. Она же не бросила работу, не пришла к вам с претензиями… Хотя, когда любишь, оправдания найти просто, да, Виктор Сергеевич?

— При чем тут это? — Грибов поморщился.

— Но я же уже сказал: Марина любила вас. Любила, понимаете? А на ее пути встала Алена Лапчинская… Я не знаю, когда Марина стала задумываться об убийстве, но знаю точно: ваша любовница сделала все возможное, чтобы довести ее до ручки. Она ведь не понимала, что Марина уже не очень адекватна. Алена рассказывала о немыслимых подарках, которые вы ей делали, о роскошной жизни, которую она благодаря вам ведет… Все это потом всплыло в той самой злополучной статье. Помните: шубы, драгоценности? Лапчинская высмеивала Марину, безжалостно дразнила ее. В какой-то момент Леонидова поняла, что может и проиграть. Двенадцатого июня ее решение созрело. Она поехала на дачу за пистолетом.

— Тем самым? — тихо спросил Грибов.

— О да! Удивительный пистолет — этот Макаров пятидесятого года выпуска. Вначале он принадлежал генералу милиции — вы, вероятно, знаете его фамилию; он застрелился в начале пятидесятых из страха перед арестом. Потом писали, что он был убит по приказу Сталина. Данные об этом пистолете есть в деле о смерти генерала. Интересная деталь: из архива его не выдают, но я нашел газетную статью хрущевских времен… Да, и от газет иногда бывает польза, Виктор Сергеевич! В статье сказано, что генерал застрелился в лесу и его тело нашел сын только через сутки. Пистолета рядом не оказалось. Именно поэтому подозревали убийство. Но потом, проведя множество экспертиз, решили, что генерал застрелился сам, пистолет-то был генеральский, но его кто-то украл с места самоубийства. Я лично думаю, сын, когда обнаружил генерала, его и взял.

— Сына при Хрущеве арестовали за взятку, по-моему. Он так и умер в лагере, — сказал Грибов.

— Да. Все верно. Хорошая у вас память. Они жили напротив Марининой дачи. Марины, конечно, тогда еще не было. Дача принадлежала известному архитектору. Как пистолет попал к нему, я не знаю, но думаю, тут ничего удивительного нет: может, сыну генерала не хватало на водку? Он ведь алкоголиком был. Самое страшное, что архитектор тоже из него застрелился. И снова пистолет пропал. Это были уже более либеральные времена, и на этот раз дело замяли — уж очень он был известный человек, лауреат всех премий. В его дом спустя несколько лет въехали Маринины родители. Они унаследовали дом со всеми вещами, в том числе и с пистолетом, и с проклятием.

— Каким проклятием? — улыбнулся Грибов.

— Не улыбайтесь! В этом доме гибнут и хозяева, и их дети, можете себе представить? — Грибов улыбнулся еще шире. — Не верите? — прищурился Ивакин.

— Нет, верю. Я в последние годы всему верю… — Грибов тяжело вздохнул. — Я ведь бывал там, давно… Место, кстати, мне всегда не нравилось. Хоть и престижное.

— Да. Так вот. Маринин отец, видимо, не знал о прошлом пистолета, а может, просто не был сентиментальным. Он, вообразите, стрелял из него по бутылкам у дальней границы участка. И разбитые бутылки, и гильзы, и патроны — все это сохранилось до сих пор. Я отдал их на экспертизу и мне сказали: это тот пистолет, из которого застрелена Алена Лапчинская.

— А где он сам?

— До этого мы дойдем… Беря пистолет, Марина еще не планировала впутывать в эту историю вас. Но на следующий день, тринадцатого, она поругалась с Аленой. Видимо, терпение ее лопнуло, а может, она сама себя заводила, пытаясь набраться решимости. «Ты думаешь, у тебя получится женить его на себе? Да он умный человек, он все понимает», — примерно это она говорила вашей любовнице. И та, видимо, просветила ее на ваш счет. Она сказала: «У тебя тем более не получится. Он презирает тебя, смеется над тобой, так же, как и я. Он называет тебя коровой. Думаешь, твои телеса нравятся ему? Он не поклонник Рубенса». Я думаю, было так, — поразмышляв пару секунд, сказал Ивакин. — А вы как думаете?

— Я никогда не смеялся над Мариной. А когда это делала Алена, я ее осаживал.

— Да, я знаю. Но что-то убедительное насчет вашего отношения к Марине Алена ей все-таки сказала.

— Вот насчет Рубенса и сказала.

— В смысле?

— Ну, Марина мне несколько раз признавалась, кокетничая, — Грибов нервно дернул плечом, — что ее бывший любовник, художник, называл ее Данаей Рубенса. Даже подарил ей двухтомник с его репродукциями. Когда мы были у нее в гостях, она тоже умудрилась похвастаться этим. Открыла книгу, спросила: «Похожа?» Жена потом сказала: «Мне кажется, она сумасшедшая». В общем, я не счел это странным, тем более, что терпимо отношусь и к женской полноте, и к таким формам кокетства. Я как-то проболтался об этом случае Алене, уж не знаю, зачем я это сделал… Алена, как я догадываюсь, передала мои слова каким-то своим подружкам. Вот они и умирали со смеху… Ужасно… Мы так часто болтаем всякую ерунду, даже о близких друзьях…

— Так вот. Когда Лапчинская сказала Леонидовой о Рубенсе, та поняла, что вы на стороне своей любовницы. И ее любовь мгновенно превратилась в ненависть. Я думаю, она сразу начала вспоминать все плохое, что раньше толковала как хорошее. Вспомнила и о доказательствах вашей работы на КГБ. Она решила убить вашу любовницу так, чтобы подозрение пало на вас. Это доказывают все ее последующие действия и прежде всего ее звонки. Кстати, делала она их из автомата, который находится во-он на той стороне улицы. — Ивакин показал на окно. — Есть в ее деле коротенькая обмолвка об этом. Справедливости ради надо отметить, что милиция разрабатывала и место Марининой работы. По крайней мере, проверила несколько последних дней. Но это направление показалось им бесперспективным… Так о чем я? Ах, да. Во-первых, она позвонила своему бывшему жениху и сказала ему, что в вашей газете не только морально, но и по-настоящему убивают, и завтра у нее будут доказательства против вас лично. Она надеялась, что, когда поднимется шум, он тоже в нем поучаствует, как человек, явно вас ненавидящий. Но она переоценила его ненависть, к тому же на следующий день он ушел в запой, а запои у него, как говорят, длительные. Во-вторых, Марина позвонила брату. Тут мои факты заканчиваются, и я вынужден основываться только на предположениях. Думаю, Марина сказала брату, что вы собираетесь убить свою любовницу, поскольку она вам изменяет.

— У нее это была идея фикс. Она постоянно намекала мне на Аленины измены.

— Вы действительно не реагировали на это?

— Знаете, Владимир Александрович… — Грибов помолчал, безвольно положив руки на стол. — Я не любил Алену. Это было так, не серьезно… Она была довольно пустой девицей. К тому же, стервозной. Полюбить такую по-настоящему я не способен. Я бы никогда не женился на ней.

— Ну, любовь — это одно, ревность — другое.

— А что такое ревность? Обида? Меня было невозможно обидеть или унизить тем, что женщина, с которой я сплю, мне изменила. Мое внутреннее самоощущение от этого факта не менялось. К тому же, я Марине не верил. Алена была… довольно холодная.

— Понятно… Итак, Марина сказала брату, что вы хотите убить любовницу и собираетесь сделать это сегодня вечером. Я думаю, что она сказала именно это.

— Только думаете? Мишу ведь допрашивали?

— Миша все врет, я еще объясню, почему. Сделав звонки, Марина стала следить за вами, чтобы убедиться наверняка: вечером вы поедете к Лапчинской. Она просидела несколько часов в вашей приемной, и на ее глазах произошло неожиданное — вас вызвали на совещание за город. При ней вы крикнули секретарше, что сегодня в Москву не вернетесь, при ней позвонили Лапчинской, чтобы перенести свидание. Она и на следующий день сидела в вашей приемной и часа в три, по вашим же словам, узнала: вы приедете к Алене в двенадцать ночи. Ну, а дальше все известно. Она знала ваш сигнал — вы же, наверное, всюду так звоните? — Алена впустила ее в квартиру, потому что она была знакомой, ну и так далее. Конечно, Марине повезло, ее никто не увидел, но так везет тысячам убийц. На следующий день она отвезла пистолет обратно на дачу. И, представляете, не спрятала его, не закопала, не утопила в ручье, пожалела! Просто положила обратно, куда-нибудь в шкаф или в стол. Вот уж во что верю, так это в судьбу людей и вещей!

— Например, в проклятые дома? — негромко засмеялся Грибов.

— И в дома, и в пистолеты. Уж такая ужасная история у этого пистолета, а ведь никто из владельцев не захотел от него избавиться! И Марина пожалела. Она просто оставила его на даче, несмотря на то, что это была улика против нее. Он и будет основной уликой против нее.

— Тогда же она решила написать статью?

— Насчет статьи… Я до последнего времени, Виктор Сергеевич, сомневался, кто же писал статью. Я ведь на брата ее грешил… Но сейчас я все-таки думаю — это сделала она, хотя и с его подсказки. Это так картинно, так театрально, наказать вас вашими же методами, вас, приспешника высоких структур, губящего репутации людей. Показать вам, каково это — быть оклеветанным. Она написала эту статью, отправила ее редактору и улетела на юг. Просто так вот взяла и сбежала от всех проблем, которые сама же и создала. Был ли у нее дальнейший план? Не знаю. Сбежала — и все. Очень женский поступок, вы не находите?

— Прямо леди Макбет Мценского уезда… И что же теперь? Вы на пенсии, насколько я знаю. Вы уже сообщили милиции о своих догадках?

— Доказательствах, Виктор Сергеевич, не догадках. Нет, милиции я еще не сообщал, да мне и не к спеху.

Я ведь, если помните, не убийством Лапчинской занимаюсь, а убийством Леонидовой. Но раз уж подвернулись доказательства по делу вашей любовницы, отчего не взять, правда? Я вообще странно устроен, неудобно. Вот например, есть у меня дурацкая черта — мучают меня, Виктор Сергеевич, постоянные сомнения, все ли я сделал, чтобы предотвратить то, что произошло.

— Следователи обычно имеют дело с уже совершенными убийствами. Если это не серийные преступления, то чего уж тут предотвратишь?

— Не всегда, Виктор Сергеевич. Вот в деле Марины Леонидовой, например, я узнал о странной неувязке с ее статьей тогда, когда она еще была жива. Да, ее убили буквально через несколько дней. Но этот крохотный временной зазор не дает мне покоя. Если предположить невероятное, что я за этот срок выяснил бы, что сама Марина — убийца, что ее статья — самая настоящая клевета, месть человеку, отказавшему во взаимности, если бы я нашел пистолет и все прочие улики и успел донести их до того, кто ее убил, то… То он не убил бы ее. Иными словами, Виктор Сергеевич, если бы вы знали, что Марина — убийца вашей любовницы, вы бы ее не убили.

От неожиданности Грибов моргнул.

— Господи, а я все думаю, ну кого вы мне напоминаете! — он весело хлопнул ладонью по столу. — Да Порфирия Петровича же! Все эти ласковые усыпляющие преамбулы, а потом — раз! Нет, красиво. Дочь так же разговаривает? А пишет как? Я серьезно, пусть подъедет, пока есть вакансия.

— Посмотрим-посмотрим… Вам интересен мой ход мыслей?

— Обиден немного, — иронично произнес Грибов. — Да у меня вообще-то алиби имеется.

— Ну, это само собой… Как говорит мой друг Прохоров, «всегда не доверял тем, у кого алиби есть. Специально, гады, готовят».

— Это тот Прохоров, который шум поднял?

— Как вы осведомлены! Тот самый. Но я продолжу, с вашего позволения? У Марины Леонидовой, влюбившейся в вас, вкус был неплохой. Вы и правда похожи на прекрасного принца. Богатый, смелый, щедрый, умный. Я думаю, вы также снисходительны к женщинам — вы выглядели очень благородно в истории с ее почти безумной влюбленностью. Максимально благородно для данной ситуации. Все свидетели это подчеркивают. Вот ее бывший жених, например, никогда бы не предложил ей работу. «Зачем мне эти проблемы?» — сказал он. А вы пошли на неудобства.

— Ну вот, опять ласковая преамбула. — Грибов закурил, все еще улыбаясь. — Я думаю, у ее бывшего жениха было больше оснований для злобных чувств по отношению к Марине.

— Возможно. Но все равно, вы великодушны. Что бы вы сделали, если бы узнали, что Марина убила вашу любовницу из ревности? Убила вашу любовницу, которую вы, как это выясняется, не любили? Ну, предоставили бы милиции завершить расследование. Да, скорее всего, так. Может, еще передачи в тюрьму посылали бы, а?

Грибов смешно сморщил лицо и выпустил дым сигары изо рта.

— Но вы, Виктор Сергеевич, сразу же решили, что история с убийством Лапчинской, вся эта история, явно подставляющая вас, чему доказательством было и время убийства, подогнанное под ваш приезд, и статья, не просто доносившая на вас, но еще и нагло опубликованная в вашей же газете, — все это было сложной операцией, намекавшей… На что намекавшей, Виктор Сергеевич? Какой абзац статьи напугал вас больше всего? — ехидно спросил Ивакин.

Грибов смотрел на него не мигая.

— Молчите? — Грибов пожал плечами. — Вы перехитрили сами себя. Вы достроили совсем уж немыслимую конструкцию: вы решили, что Марину к вам внедрили, чтобы она наблюдала, шпионила! Вы решили, что она предатель. Но те люди — авторы «намека», которых вы якобы знаете, — это одно. А Марина, которую вы пожалели, которой верили, — это другое. Она не имела права так делать! Вы ведь однажды уже были в схожей ситуации? Историю с Олегом помните? Ну, как не помнить! Историю с другом и компаньоном, который обманул ваше доверие, который продал вас, — и был взорван в собственной машине. Что еще вы не можете простить, Виктор Сергеевич?

— Я все могу простить, — медленно ответил Грибов не глядя на него.

— Нет, не все… Что стало последней каплей? Статья! — удовлетворенно ответил Ивакин сам себе. — Буковки, настоящий вес которых — полграмма краски! Вот что задело вас больше всего! То, что была написана статья, что она была опубликована в вашей газете — той, которая, если вас перефразировать, больше, чем газета. И больше, чем жизнь, надо полагать. Все журналисты думают так?

Грибов молча уставился на него. Ивакин глядел на редактора с самым простодушным своим видом.

— Нет, я серьезно спрашиваю! Вам не приходило в голову, что только журналисты так и думают? А больше никто! Что всем остальным уже давно до фонаря их прогнозы, их сенсации, их откровения. Что они очень сильно дискредитировали себя. Виктор Сергеевич, ну скажите хоть что-нибудь!

— Вы закончили?

— Нет, я только начинаю. Но теперь без лирических отступлений, обещаю! Я все больше склоняюсь к тому, что статья — это идея Миши! Как я уже сказал, Марина позвонила ему после ссоры с Аленой и сообщила, что вы собираетесь убить свою любовницу, а скорее всего — уже убили. Я думаю, в этот момент она была в истерике. Немного напуганный ее состоянием и самим этим прогнозом, Миша позвонил Прохорову. Тот решил, что речь опять идет о статье. Он проверил информацию и сказал, что информаторы лгут. Миша задумался. Его сестра была неуравновешенной, но не была ненормальной. Просто так она бы подобными словами не разбрасывалась. Миша тоже знал, что говорят о вашей газете. «Черт его знает! — видимо, подумал он. — Может, Марина что-то узнала? Этот Грибов способен на все». Вот это «способен на все» зацепило в его душе главную боль: он был нищим, он не имел денег на операцию матери — а ведь они с матерью могли стать наследниками огромного, по-настоящему огромного состояния. Теперь Мише надо было сделать так, чтобы вы, Виктор Сергеевич, узнали о том, что у Марины есть какие-то важные сведения против вас. О нет, он не был уверен, что вы отомстите или тем более убьете ее. Он думал так: «Попытка — не пытка». И сделал все, что мог, чтобы разозлить вас. Он манипулировал вами, Виктор Сергеевич! Все-таки это была его идея, со статьей, — не очень уверенно сказал Ивакин. — А когда статья была опубликована, вы бросились искать Марину. Вспомнили и о Мишином телефоне, оставленном на случай появления вакансии. Вы позвонили, и он с удовольствием сообщил вам, что Марина не только писала эту статью, но и знала заранее о том, что произойдет убийство. Он просто открытым текстом сообщал, что его сестра — важный свидетель и надо бы ее убрать. Но он не знал, где она. Наверное, сказал вам, что, как выяснит, сообщит? — спросил Ивакин.

Грибов по-прежнему молчал.

— Через пару дней ему позвонил Прохоров и подтвердил, что убийство все-таки состоялось. Миша как бы случайно, в изумлении, проговорился, что сестра знала об убийстве заранее. Но этот парень случайно никогда не проговаривается! Это он вас сдавал, Виктор Сергеевич, на всякий случай. Марина же не появлялась. Может, он решил, что ее уже убили? Вскоре вы позвонили ему еще раз, и он понял, что нет, не убили, просто она прячется. Она, действительно, пряталась в Лазурном, о котором у нее остались замечательные детские воспоминания. Она ведь мечтала снова съездить на море — как тогда, с отцом… Она пряталась там две недели. Ждала, как будут разворачиваться события. В понедельник третьей недели Марина позвонила своей сослуживице, чтобы узнать, что происходит в редакции, и та из обычной женской вредности решила испортить Марине настроение. Сказала, что следствие не интересуется ни вами, Виктор Сергеевич, ни статьей, но зато интересуется ссорой в бухгалтерии. Эта девушка так пошутила! Ей и в голову прийти не могло, как эти слова прозвучат для Марины! Ведь в ее доме, в том самом проклятом доме, в каком-нибудь шкафу или в письменном столе лежал пистолет, убийственная, извините за каламбур, улика против нее. Появляться же в Москве теперь просто стало опасно! Что же ей было делать? Да единственный выход у нее и был, Виктор Сергеевич, — обратиться к брату. Позвонить ему из автомата, чтобы никто не подслушивал, признаться во всем и попросить уничтожить пистолет, спрятать его, утопить, закопать! Это прозвучало настоящим небесным громом для нашего умного Миши. Он решил, что вы все знаете и именно поэтому так настойчиво ищете Марину. Ничего себе: убила любовницу да еще оклеветала вас самого! Это какова же должна быть реакция! Наследство стало особенно близким. Но планы надо было менять. Начиная с этого момента он полностью отрекается от истории с предсказанием, он словно забывает о ней, и знаете, почему? Потому что он вдруг понял то же, что понял я: эта история изобличает не только вас, но и саму Марину. Миша испугался, что, если станет известно о том, что Марина убила Лапчинскую, то ее имущество конфискуют! Он даже справлялся об этом у того самого Прохорова. Смешно?

— Очень, — сквозь зубы произнес Грибов.

— Боясь конфискации, Миша начинает покрывать сестру. В противном случае, думаю, он сразу направился бы с пистолетом в милицию. Не сомневаюсь в этом ни секунды! Наследство он решил получить в любом случае. А еще Мише был нужен адрес Марины, чтобы отдать его вам. Он, наверное, в телефонном разговоре с ней разыграл алчность в особо крупных размерах, потребовал немедленной уплаты за услугу, напросился в гости, но получил только телефон: адреса она не знала, поскольку и не собиралась звать Мишу в Лазурное. Поговорив с сестрой, Миша немедленно позвонил вам, как и обещал. Он оказался намного осторожнее, чем вы, он не пользовался мобильным. Впрочем, может, ему было жалко денег? Наверное, он разыскал вас на работе, объяснил, что у него есть новости, и вы поступили как настоящий, классический босс. Вы сказали ему: «Не надо ничего рассказывать, не трать время. Тебе сейчас позвонит один человек, ему все объяснишь».

Почему вы выбрали Олейникова? Ну, он и его друзья, видимо, давно оказывали вам разные услуги. В истории с Олегом милиция и не сомневалась, что это их рук дело. Только доказать ничего не смогла. Может, вы слышали, что Олейников родом из этих мест, а может, вы вообще его знать не знаете. Вы позвонили какому-то человеку, обрисовали ему примерный масштаб услуги, которую хотели бы получить, а он сам уже распределил роли. Вскоре Мише на мобильный позвонили. Он не знал, кто это, человек сказал ему только, что он от вас, и Миша рассказал ему все, что знал. Что же он знал, кстати? Что сестра в Лазурном, что живет где-то в районе конечной остановки маршрутки номер двенадцать, что телефон ее такой-то. Еще он, наверное, описал ее. Сказал: «Грудастая».

На следующий день он поехал на дачу, нашел пистолет и отправился в овраг. Соседка заметила, что на его ботинках была глина… Там он зарыл улику. Тут есть интересный момент: после разговора с Олейниковым Миша все-таки поехал в аэропорт за билетом в Лазурное. Почему он решил слетать туда? Наверное, прикинул: чего двум тысячам пропадать! У него был срочный карточный долг. Поспешил он и сдать дом; видимо, рассудил так: даже если Марину не убьют, она сядет. Пока разберутся, то да се, можно будет получить деньги за несколько месяцев. Речь ведь шла о десяти тысячах, как минимум! В общем, пожадничал. Уж в Лазурное-то не надо было ехать. Конечно, если бы он знал, что вы так быстро отреагируете, он бы поостерегся, позаботился об алиби, но… Подставился, дурак. Да вы и правда удивительно быстро отреагировали… Миша прилетел, позвонил, доехал до конечной остановки, побродил там, снова позвонил, опасаясь все-таки называть себя, и лишь потом догадался, что, может, зря он тут околачивается. И рванул обратно в аэропорт.

⇐ Предыдущая 14 15 16 17 181920 21 22 23 Следующая ⇒