Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





Бет Рэвис 3 страница



Нет. Старейшина никогда не думал о «Годспиде» как о ящике. Никогда Город не казался ему клеткой. Это можно прочесть в его глазах на портрете, в том, как он смотрит на улицы Города — словно всемогущий властелин. Потому что это в самом деле так.

Даже здесь, среди полей, пастбищ и ферм, раскинувшихся от порога Регистратеки до самой дальней стены, даже здесь никуда не скрыться от клеток. Каждое поле, пастбище, каждый надел — все четко поделено на участки, измерено века назад, еще на Сол-Земле, еще до отправления. Участки эти разной площади, но все квадратные, все тщательно отмерены. Холмы на пастбищах — все одного размера — представляют собой симметричные островки травы, ведь овцам и козам все равно, они не понимают, что их холмы — рукотворны, что это всего лишь четко расставленные горки грязи и компоста.

Мне знаком ландшафт Сол-Земли — по видео и по картам. Она не делилась на идеально ровные квадратики. Даже в огромных, похожих на сети города были аллеи и переулки. На полях стояли изгороди, но они не были идеально прямыми — они обегали вокруг деревьев, поворачивали под странными углами, чтобы миновать ручей или обогнуть пруд. Холмы не располагались ровными рядами.

Глядя на здешние холмы, я вижу фальшивку, жалкую имитацию земных полей.

Наверняка, позируя для портрета, Старейшина упивался тем самым, что мне так ненавистно в жизни на корабле: идеальной симметрией.

Вот поэтому мне никогда не стать таким же хорошим Старейшиной.

Мне по душе легкий беспорядок.

Толкаю массивные двери в Регистратеку и не могу сдержать улыбку при виде моделей, которые висят на потолке в просторном холле, Большая глиняная Сол-Земля, озаренная светом с улицы у меня за спиной, покрыта толстым слоем пыли. Поблизости крутится модель «Годспида» — как память о тех далеких временах, когда произошел запуск. По сравнению с планет той корабль выглядит таким маленьким и ничтожным — просто шарик с крыльями и острым носом. Войдя в холл, задираю голову: прямо надо мной висит макет того, к чему стремится «Годспид» — огромная сфера, Центавра-Земля. Она больше обеих других моделей и висит в самом центре коридора. Не знаю, сознательно ли это спроектировано или получилось случайно, но солнечные лучи из огромных входных дверей льются прямо на поверхность Центавра-Земли, окружая ее ореолом света.

Шагаю вперед и тянусь вверх, кончиками пальцев касаясь Австралии на Сол-Земле. Мне всегда больше нравилась эта модель: на ней столько деталей — пики гор, волны в океанах. А вот Центавра-Земля — совсем гладкая, потому что у нас есть данные лишь о ее приблизительном размере. Кто знает, что ждет нас там — горы и океаны или нечто совсем иное. Все, что нам известно: что посланный туда зонд определил Центавра-Землю как «пригодную для жизни» — кислородная атмосфера, много пресной воды, сносное для земледелия качество почвы. Вот и все, что у нас есть.

Мне хочется коснуться и ее, но она слишком высоко.

Кажется, что Центавра-Земля навсегда останется недосягаемой.

В голове у меня звучат слова Старейшины: вести корабль на Центавра-Землю — не мое дело. Мое дело — доставить туда людей.

— Могу я чем-нибудь помочь?

Едва не подпрыгиваю на месте, но в следующую секунду уже смеюсь над своим испугом.

— А, это ты, — говорю я.

Орион — регистратор. Всякий раз, когда кто-то что-то изобретает, или пишет, или делает хоть что-то крутое, регистраторы заносят это в каталог и сохраняют здесь. В последний раз я приходил сюда помочь Харли, моему лучшему другу, перевесить пару картин. Он — художник, на втором этаже целый зал увешан его работами. Но сегодня я здесь не за тем.

— Мне бы кое-какую информацию о Сол-Земле, — прошу я.

— Прекрасно, — Орион ухмыляется, и меня слегка передергивает — зубы у него желтые и все в пятнах.

— Мне нужны данные по... — замолкаю, не зная, что сказать. Нельзя же просто спросить его, в чем третья причина разлада — он ведь понятия не имеет, о чем мы говорили со Старейшиной. — ...по войнам на Сол-Земле, — добавляю я наконец. — Конфликты. Сражения. Все такое.

— Что-нибудь конкретное? — Орион спешит в мою сторону, на лице его написан энтузиазм. Школу давно уже закрыли, и, наверное, в Регистратеку мало кто заглядывает. Если подумать, я ведь ни разу не видел Ориона вне Регистратеки. Одиноко ему, должно быть, живется.

— Все, из-за чего на Сол-Земле бывали распри.

— Хм.

— Что?

Орион несколько мгновений не произносит ни слова, просто изучает меня, словно я — пазл с недостающим кусочком.

— Ничего, просто не самая обычная темя для изучения. Мрачноватая.

Пожимаю плечами.

— Старейшина хочет, чтобы я сделал кое-какие выводы.

— А, задание от Старейшины. В общем-то самый простой способ — стенные пленки, — он кивает на четыре длинных экрана, которые, словно гобелены, висят на стенах холла, по два с каждой стороны. Подойдя, Орион нажимает на ближайший из них. Все четыре пленки включаются, заполняя холл ярким светом.

На экранах сменяют друг друга изображения: схемы быстрого реактора со свинцовым теплоносителем, план орошения уровня фермеров картины моего друга Харли и других местных художников, цифровые макеты с обозначением возможных географических особенностей Центавра-Земли.

— Нужен доступ, — говорит Орион, отвлекая меня от внимательного просмотра изображений на одном из экранов. Видя мое удивленное лицо, добавляет: — Нам не разрешено просматривать информацию о Сол-Земле.

А, да. Я совсем забыл. Изображения, которые мы сейчас видели, доступны всем, но к тому, что приказал мне изучить Старейшина, доступ ограничен. Делаю шаг к биометрическому сканеру на стене и прикладываю большой палец.

— Доступ разрешен, степень — Старшая, — щебечет компьютер женским голосом.

Все меняется. Теперь на экранах — образы Сол-Земли, а не только «Годспида». Люди разных народов. И все это не рисунки, не фантазии художника, как изображения Центавра-Земли. Отступаю на шаг, разглядывая белое как бумага лицо женщины с горой напудренных волос на голове и в платье таком огромном, что оно не влезает в экран. Интересно, в какие времена жила эта женщина, что она была за человек? Я гляжу в лицо другому миру, столь же недостижимому, как и Центавра-Земля.

Быть может, Старейшина имел в виду военную кампанию Чингисхана? — вопросительно бормочет Орион. Несколько прикосновений к экрану — и набеленное женское лицо превращается в изображение смуглого кричащего человека с миндалевидными глазами и грязными, спутанными волосами. — Или геноцид армян? — страшного человека сменяет карта Сол-Земли, на которой светящейся линией обведены границы небольшой страны. Чтобы узнать больше, нужно нажать на нее.

Но раньше, чем я успеваю протянуть руку к экрану, Орион нажимает куда-то еще. Карту сменяет какая-то схема. Чуть прищурившись, разглядываю мелкий шрифт и путаницу линий. Генеалогическое древо, схема родственных связей, от родителей к детям. Пробегаю ее взглядом, задерживаясь на именах, но, лишь когда Орион бормочет что-то вроде «ой» и переключает изображение, осознаю, что искал на экране собственное имя, хоть это и глупо, конечно — схема начерчена очень, очень давно.

Я стараюсь успокоить дыхание и не обращаю внимания на Ориона, который показывает мне все новые и новые войны и акты геноцида.

Как Старшему, мне не положено знать своих родителей. Это знание могло бы повлиять на мою объективность и беспристрастность, вызывало бы сентиментальные чувства, которые способны помешать мне командовать и принимать решения, когда я стану Старейшиной. Я это знаю. Я это даже принимаю.

Но все же.

Мне бы хотелось знать, кто они.

— Старший? — озабоченно окликает меня Орион. — Что-то случилось?

Качаю головой:

— Ничего.

Орион вглядывается в мое лицо, но что он пытается там найти — мне неизвестно.

И вдруг я понимаю, что тоже вглядываюсь в него в ответ, вот только я точно знаю, что ищу. Неужели это мой нос на его лице? Мои глаза? Мои губы? Я никогда раньше толком не смотрел на Ориона. Он всегда оставался в тени — меня интересовали только записи, которые он хранил. Но если внимательно посмотреть...

Может быть, это — мой отец?

У меня перехватывает дыхание, и приходится основательно потрясти головой, чтобы взять себя в руки. Да, Орион похож на меня. Но это и неудивительно на корабле, где у всех одни и те же черты. Так же ясно, как в Орионе, я вижу себя и в Старейшине.

Если бы только я сумел увидеть себя в себе самом...

Орион улыбается так, словно понимает, что со мной творится, хоть это и невозможно.

— Значит, — начинает он таким отеческим тоном, что я вздрагиваю, — Старейшина поручает тебе исследования? Похоже, он всерьез занялся твоим образованием.

— Ага.

— Он уже водил тебя на уровень под фермерами? — Орион наклоняется вперед, глаза его горят интересом.

— Под фермерами? Там ничего нет.

— Лицо Ориона моментально превращается в бесстрастную маску.

— Ясно, — говорит он, выпрямляясь. Опущенные уголки губ выдают разочарование. — Ну, ладно, займемся исследованием, — и он поворачивается обратно к экрану.

— Нет уж, подожди! Ты хочешь сказать, под нами есть еще один уровень?

Орион колеблется. Рассеянно заправляет длинные волосы за ухо, и мне бросается в глаза странный паутинообразный шрам слева у него на шее.

— Не знаю, — нехотя начинает он. — Я недавно просматривал пленки и наткнулся...

Постукивает пальцем по экрану, и на нем начинают мелькать изображения.

— В общем, я наткнулся на несколько чертежей «Годспида». Но не надо было мне их рассматривать. К тому же Старейшина наверняка расскажет обо всем этом в ходе обучения — когда тебе придет время узнать. Мне просто было любопытно.

Еще бы. Регистраторы живут и работают на уровне фермеров. Их мир ограничен этим уровнем. Только у корабельщиков есть доступ на второй уровень, а у нас со Старейшиной — на уровень хранителей. Орион, должно быть, всю свою жизнь просидел в этой части корабля.

— Можно мне посмотреть чертежи?

Ладонь его тянется к экрану, но не касается его.

— Старейшине, наверное, это не понравится… — колеблясь, он затихает в нерешительности.

Улыбаюсь в ответ.

— Давай я сам. Тогда это будет не на твоей совести.

Орион выглядит немного виноватым, но трудно не заметить — ему до ужаса интересно. Я отстраняю его руку и ввожу запрос: «Схема корабля "Годспид"».

Вместо изображения на экране появляется каталог. Два варианта. Две разные схемы.

 

ДО ЧУМЫ

ПОСЛЕ ЧУМЫ

 

— В каком смысле? Что такого изменилось после Чумы?

Я был в курсе, что Старейшина периода Чумы переименовал уровни, переоборудовал часть помещений, оставил право находиться на уровне хранителей только за собой и Старшим — и все. По крайней мере, я думал, что это все. Но ведь не просто же так карту звездного неба спрятали за металлическим потолком...

Орион наклоняется ближе.

— Вот это меня и удивило. Смотри, — протягивает руку и выбирает пункт «После Чумы». На экране загорается схема: вертикальная проекция корабля — огромный круг, разделенный на уровни. Ничего особенного. Верхний этаж обозначен как «Уровень хранителей». Деталей на схеме немного — это просто план комнат, которые занимаем мы со Старейшиной. Этаж ниже — уже сложнее: там расположен уровень корабельщиков с машинным отделением, командным центром и научно-исследовательскими лабораториями. Больше двух третей чертежа занимает уровень фермеров. Схема старая — на ней указаны здания, входящие в изначальный план корабля, например Больница и вот эта самая Регистратека. А усовершенствования — такие как гравтрубы, установленные за два поколения до Старейшины — в нее не внесены. Вместо них уровни фермеров и корабельщиков связывает лестница, которую разобрали с изобретением гравтруб.

Мой взгляд падает на нижнюю часть экрана.

— Ты это имел в виду? — указываю на неподписанную часть схемы под уровнем фермеров. — Там, наверное, кабели, или трубы, или еще что-нибудь такое.

— Я тоже так думал, — произносит Орион. — Но посмотри-ка сюда, — он возвращается в меню и выбирает пункт «До Чумы».

 Появляется та же самая схема, но с другими надписями. Уровень хранителей там называется «навигационным» — как на той табличке, что я видел на спрятанном за потолком куполе. Уровень корабельщиков разделен на три части: технологические исследования (там сейчас лаборатории), машинное отделение и нечто под названием «Мост». Сейчас все почти так же, только названия поменялись. Настоящие различия начинаются на уровне фермеров. Левая сторона, та, где сейчас Город, называется «Жилые блоки (объединенные)», а все остальное — «Лаборатория биологических исследований». Биологические исследования? Они что, так выпас коз и стрижку овец называли?

Но по-настоящему меня изумляет то, что расположено под уровнем фермеров. Там, где на первой схеме было пустое пространство, теперь все размечено. Словно у нас под ногами и вправду еще один уровень, о котором я ничего не знаю, и на нем, оказывается, расположена генетическая лаборатория, еще один водяной насос, огромный отдел с надписью «Хранилище. Важно!» и крохотный закуток с непонятной пометкой «кодов, аварийн.».

— Что это? — спрашиваю я, разглядывая схему. — Я помню, что после Чумы названия уровней сменили, кое-что переставили, но не до такой же степени? Это не просто перестановка. Это же еще целый уровень. — В голове у меня крутятся другие вопросы: почему я об этом не знал? Почему Старейшина не рассказал мне? Но ответ и так ясен: он думает, что я не готов или — еще хуже — вообще недостоин знать тайны нашего корабля.

— После Чумы много что изменилось, — говорит Орион. — Системы Старейшин тоже раньше не было.

Это я, по крайней мере, знаю. Это всем известно. Когда эпидемия скосила три четверти корабля и нас стало чуть больше семи сотен вместо былых трех тысяч, появился тогдашний Старейшина и создал мирное трудовое общество, в котором мы живем сейчас. За последующие поколения наша численность увеличилась больше чем на две тысячи человек, мы разрабатывали новые технологии — такие, например, как гравтруба — и жили мирной жизнью, которую наладил Старейшина времен Чумы.

Вот только я не знал ни того, что он так сильно изменил корабль, ни того, зачем он это сделал.

— Неужели тебе не интересно, что там? — Орион не может оторвать взгляда от четвертого уровня.

И как только он произносит это, я понимаю: да, еще как интересно.

— Ну-ка, дай мне, — отталкиваю его от пленки и нажимаю на поиск. Через пару минул нахожу то, что нужно, и довольно улыбаюсь. — Посмотрим, как он спроектирован.

На экране высвечивается чертеж: разобраться в нем гораздо сложнее, чем в схеме уровней корабля. Приощурившись, я изучаю линии, пытаюсь различить трубы и электропровода и понять, куда они ведут. Изображение настолько огромно, что приходится либо увеличивать масштаб и то и дело проматывать в разные стороны, либо уменьшать и щуриться.

— Ничего не понимаю, — признаю, наконец, поднимая руки. — Сдаюсь.

— Я начал с лифта, — Орион прокручивает картинку вверх, и я вдруг узнаю здание, изображенное на этой части чертежа. Больница. Он указывает на четвертый этаж. — Там есть второй лифт.

— Нет там никакого второго лифта! — усмехаюсь я. Уж в Больнице-то мне известен каждый уголок — лифт там только один.

— В конце коридора есть еще лифт. В чертежах не бывает ошибок.

— Все двери на том этаже заперты. Я это точно знаю. Проверял. И заперты они не биометрическими сканерами — их я бы пальцем открыл. Там стоят самые настоящие старинные замки, металлические, какие делали на Сол-Земле. Мы с Харли, моим другом, однажды целую неделю пытались взломать один из них, пока нас Док не поймал.

Орион качает головой.

— Но только не последняя. Она открыта. И там — второй лифт.

Снова смеюсь.

— Нереально. Если бы там был тайный лифт, ведущий на тайный уровень, я бы знал.

Орион просто смотрит на меня. В его молчании читается сомнение: знал бы?

Старейшина и раньше много что от меня скрывал. Может, на корабле и вправду есть еще уровень.

 

Эми

Я что-то слышу.

Скрип. Дверца открывается, дверца моего маленького морга открывается, и тьма отступает — сквозь запечатанные веки прорывается свет, и что-то, кто-то вынимает мой хрустальный гроб.

Меня поднимают; в животе екает, словно я взлетаю вверх на качелях. Цепляюсь за это ощущение, уверяя себя в его реальности. Неужели крышка открывается? Я слышу — слышу! — сквозь толщу льда приглушенное гудение голосов. Все громче! Это не просто вибрация льда, это звуки голосов! Там кто-то разговаривает!

— Еще немного, — произносит голос, похожий на голос Эда.

— Лед быстро тает.

— Это… — Слов не разобрать за свистящим шипением.

Тепло. Впервые за триста один год я чувствую тепло. Это не лед... с легким покалыванием меня обволакивает ощущение, с которым я уже простилась навсегда. Тепло!

— Почему она не двигается? — снова говорит первый голос. Теперь он напоминает не резкий и безразличный голос Эда, а более мягкий — Хасана.

— Еще геля. — В кожу что-то втирают. Мне приходит в голову, что в первый раз за три столетия меня кто-то касается. Чьи-то руки мягко втирают в холодную плоть какую-то густую жидкость; напоминает согревающий лосьон от растяжений, которым я мазала колено после соревнований в беге по пересеченной местности, которое устроили в честь новичков. Я так счастлива, что, кажется, сейчас взорвусь.

И тут я понимаю, что не могу улыбнуться.

— Не действует, — произносит мягкий голос. Теперь он звучит печально. Разочарованно.

— Попробуй...

— Да нет, смотри, она даже не дышит.

Тишина.

Я приказываю легким вдохнуть воздух; приказываю грудной клетке подниматься и опускаться в унисон с биением жизни.

Что-то холодное — нет, я не хочу снова чувствовать холод — касается моей груди слева.

— Сердце не бьется.

Я сосредоточиваюсь на сердце — бейся, чтоб тебя! Стучи! Но разве можно заставить сердце биться? С таким же успехом я могла бы приказать ему остановиться в те дни, когда меня еще не заморозили.

— Может, подождем?

Да! ДА. Подождите... я сейчас. Просто дайте мне немного времени оттаять, и я встану со своей ледяной постели и снова буду жить. Я возрожусь, словно замороженный феникс. Только дайте мне шанс!

— Не.

Рот. Все силы, всю волю свою устремляю ко рту. Губы, двигайтесь! Говорите, кричите — вопите!

— Суй ее обратно.

Стол прогибается под тяжестью крышки, которой меня накрывают. Внутри все сжимается, когда хрустальный гроб снова убирают в ячейку морга.

Дверь со щелчком закрывается.

Я хочу кричать, но не могу.

Потому что все это не взаправду.

Это просто еще один кошмар.

 

Старший

В фойе Больницы Док помогает медсестре подвести к стойке регистрации старика, которого другая медсестра тут же начинает оформлять. Заметив мое появление, Док поворачивает ко мне.

— Не видел Харли? — спрашивает он.

— Нет, — не могу удержаться от улыбки. Харли вечно бегает от Дока, когда приходит время таблеток.

Док запускает пальцы в свои густые волосы, потом замечает мою улыбку и хмурится.

— Это не смешно. Харли необходимо регулярно принимать медикаменты.

Пытаюсь придать лицу серьезное выражение. Харли и вправду иногда становится нервным и мрачным, но мне кажется, что это всего лишь причуды творческой натуры, а никакое не сумасшествие, как считает Док. К тому же он мой лучший друг, и я не собираюсь его сдавать.

— И не подумаю! — кричит старик у стойки регистрации. Док резко разворачивается. Старик оттолкнул медсестру, которая поддерживала его, и теперь, наклонившись к той, что за столом, кричит: — Вам меня не заставить! Ничего я не болею и в больницу ложиться не собираюсь, так-то! — он завершает реплику резким кашлем и отхаркивается на пол.

— Ну, ну, спокойно, — увещевает Док, бросаясь к нему.

Старик поднимает взгляд — у него катаракта.

— Где моя жена? У вас?

— Стила не в Больнице, — Док кладет ладонь ему на руку. — Она здорова. А вот ты — нет.

— Ни черта подобного! — ревет старик, но буквально через мгновение глаза его стекленеют. Дыхание успокаивается, он горбится под тяжестью собственной одежды. И, когда Док убирает ладонь, я понимаю почему: он наклеил ему пластырь с успокоительным. Бледно-лиловый клейкий квадратик тут же начал действовать, сделав его смирным и кротким.

Устроив старика в кресле-каталке и отправив вместе с медсестрой к лифту, Док торжествующе ухмыляется в мою сторону. Я с трудом сглатываю. Док — хороший человек, но уж слишком привык все решать с помощью медицины. Он не жалует эмоции — любые. Ему нравится, когда все тихо, все под контролем.

Вот почему он так чертовски близок со Старейшиной. Они думают одинаково.

— Так что ты тут делаешь? — спрашивает Док, удостоверившись, что старик в лифте и уже на пути к лечению.

Ковыряю носком ботинка гладкий плиточный пол. Нет, я не собираюсь рассказывать о тайном лифте на четвертом этаже. Я даже сам не уверен, достаточно ли Орион убедил меня, чтобы попробовать отыскать его.

— Просто думал навестить Харли.

Док хмурится.

— Если найдешь его, отправь прямо ко мне. Уже давно пора принимать лекарства, — он бросает взгляд на часы на стойке регистрации. — Кстати, а ты свои принял?

Краснею. Не сказать, чтобы я особенно гордился тем годом, что прожил здесь. На третьем этаже, в Палате. Там лежат психически больные. Наверное, это меня жизнь с фермерами доконала. В детстве все было нормально, но чем дальше, тем острее я чувствовал, как отличаюсь ото всех — мне дела не было до зерна и коров.

(Помню, когда Док впервые прописал мне лекарства, я спросил: можно ли мне оставаться Старшим? В конце концов, это психическое расстройство! Целый год в Палате! Я уже был готов от всего отказаться, но Док со Старейшиной не позволили.)

— Утром принял, — пробормотал я. Лицо у меня пылало. Надеюсь, сестра за стойкой не слышала — что подумают о вожде, который сидит на лекарствах для психов?

Док вглядывается в меня.

— Все в порядке?

Звезды оказались фальшивыми, на корабле, видимо, есть тайный уровень, а Орион похож на меня сильнее, чем я готов признать, но да, все в порядке, потому что если Док решит, что что-то не в порядке, он просто даст мне еще таблеток. Киваю головой.

Кажется, Дока это не убеждает.

— Я знаю, тебе трудно. Ты другой.

— Не такой уж и другой.

— Другой, и сам это знаешь.

Пожимаю плечами. Лифт возвращается в фойе, и, к счастью, Док позволяет мне сбежать от разговора в пустую кабину.

Войдя внутрь, я поднимаю руку к круглой кнопке четвертого этажа, но потом все же нажимаю на третий. Прежде чем приниматься за поиски таинственного второго лифта, наверное, надо бы проведать Харли, раз он до сих пор не принял лекарства.

Настроение поднимается вместе с лифтом. Если забыть о Доке, Палата — мое любимое место на корабле. Здесь все мои друзья. Лифт чуть трясется, останавливаясь, и мягко открывшиеся двери пропускают меня в комнату для отдыха на третьем этаже. Я улыбаюсь так широко, что щеки болят. Хоть в Палате и живет полно психов, нигде больше я не чувствую себя дома.

На рукав капает краска. Поднимаю взгляд Харли, который, размахивая кистью, сражается с холстом. Место, где он сидит, окружено кольцом красных и синих брызг.

— Харли, привет. Тебя Док ищет.

— Не до него сейчас... — Бросает на меня взгляд. — Сорок девять, двести шестьдесят четыре. — И, снова повернувшись к холсту, атакует его кистью. Криво ухмыляюсь. Харли всегда точно знает, когда корабль прибудет на место назначения. Большинство здесь — в Палате я имею в виду — следят за этим сроком, но если спросить Харли, я уверен, он выдаст не только точное количество лет (сорок девять) и дней (двести шестьдесят четыре), оставшихся до посадки, но даже минут и секунд.

Уворачиваясь от разлетающейся во все стороны краски, я подбираюсь поближе, чтобы заглянуть ему через плечо. В ярко-синем море плавает золотая рыбка, но блеск рыбьей чешуи сливается с искрящейся водой, словно рыба становится водой, а вода переходит в рыбу. Харли использовал удивительные цвета — никто другой не додумался бы до такого. Глаза у рыбы ярко-зеленые, почти желтые, словно нефрит, смешанный с золотом. Чешуя сияет так же ярко, но каждая чешуйка обведена по краям кроваво-красным, который, казалось бы, должен диссонировать с более светлыми красками, но на деле выходит наоборот. Красный делает их более живыми, и появляется ощущение, что вода вот-вот прольется с холста, а рыба поплывет мимо наших колен.

— Мне нравится, — признаюсь я после долгого молчания. — Правда. Офигительно.

Харли что-то мычит в ответ. Когда на него находит стих, говорить с ним бесполезно. Даже когда Док найдет его — а он найдет, — придется попотеть, чтобы заставить Харли принять лекарства.

Вокруг меня царит этакий творческий хаос. Комната наполнена произведениями искусства в разной степени готовности. Вообще, обычно здесь здорово. Но сейчас все слишком заняты каждый чем-то своим: появляется ощущение, что я тут лишний — все что-то делают, а я просто стою и пялюсь.

— Пока, — говорю я, но Харли даже не замечает.

Входя в лифт и нажимая кнопку четвертого этажа, я чувствую легкий укол совести. Старейшина хотел, чтобы я выяснил третью причину разлада, а я определенно отвлекся.

«Но ведь ложь — тоже причина разлада», — мрачно думаю я, когда двери лифта открываются.

На четвертом этаже тихо. Минуя двери по обе стороны коридора, я направляюсь прямо к концу. Кладу ладонь на дверную ручку. Она точно будет заперта. На четвертом этаже все двери заперты. Я здесь уже был, уже проверял каждую из них.

Но ручка поворачивается, как и говорил Орион, открывая взгляду небольшую комнатку. В ней — письменный стол, какой-то металлический ящик и у дальней стены...

Еще один лифт.

Над кнопкой вызова установлен биометрический сканер. Какая-то часть меня уверена, что он меня не пропустит. Старейшина закрыл мне доступ в свои покои и в машинное отделение. Хоть мне и позволено разгуливать по остальной части корабля, я все же не могу не думать, что сюда Старейшина меня тоже не пустит. Но когда провожу большим пальцем по панели сканера, дверь тут же открывается.

Внутри пять кнопок: по одной для каждого этажа и еще одна — на ней стоит буква «К». «К»? Это еще что такое? Вызываю в памяти схемы, которые показывал Орион. Там было отделение, помеченное как «кодов.», но ведь лифт идет не туда, а в какое-то «Хранилище». Кладу палец на кнопку «К», но не нажимаю, а просто провожу по очертаниям буквы. До сих пор не верится, что на корабле и вправду есть еще один лифт, и ведет он на тайный уровень.

Наклоняюсь вперед, всем весом нажимая на кнопку. Двери закрываются. Лампочка над входом мигает на каждом этаже. Третий. Второй. Первый.

Свет гаснет. Первый этаж остался наверху. Считаю секунды. «К» все не загорается. Лифт продолжает опускаться. Прошло уже вдвое больше времени, чем обычно требуется, чтобы попасть с одного этажа Больницы на другой... втрое. Целая минута. Насколько же огромен «Годспид»?

Лифт, слегка качнувшись, останавливается.

Двери открываются.

Я делаю глубокий вдох и ступаю на уровень, которого вообще не должно быть.

Темно.

— Свет, — командую я, нажимая на вай-ком, но ничего не происходит.

Двери лифта закрываются, лишая меня тусклого света лампы. Коснувшись рукой ближайшей стены, чтобы не заблудиться, натыкаюсь пальцем на плотный кусок пластика. Включается сначала одна мерцающая люминесцентная лампа, потом другая, и еще, словно светящиеся костяшки домино на потолке. Хм. Выключатель. Я такие видел только на пленках и на видео про технологии Сол-Земли. Управление кораблем переключили на вай-комы задолго до Чумы.

Здесь такой простор, что даже странно. Похоже вообще-то на уровень хранителей — полно места, и никто его не использует. Здесь, как и в Большом зале, могли бы уместиться плечом к плечу все жители корабля. Налево — закрытая дверь, направо — коридор. Все вокруг металлаческое. Форма уровня удивляет даже сильнее, чем размеры — он сужается кверху, как купол. Не знаю, почему потолок так выгнут — ведь пол уровня над ним плоский, но сквозь изгибы проходит множество массивных железных труб.

Огромное помещение заполнено рядами маленьких металлических дверей. Ряды, словно старые книжные полки с Сол-Земли в задней части Регистратеки (конечно, скрытые от фермеров), выдаются из стен, чтобы удобнее было просматривать, но, что бы там ни хранилось, оно надежно скрыто за квадратными дверцами на тяжелых петлях. Воздух здесь прохладнее, и стены словно бы тише. Кажется, будто это место создано не для людей, и единственный разрешенный здесь звук — шепот.

Иду по ближайшему проходу. По обе стороны от меня дверцы, они пронумерованы, неаккуратно подписаны белой краской. В нижней части каждой дверцы выбит прямоугольник. Вглядываясь, я понимаю: это флаги стран Сол-Земли — где-то штук шесть разных. В конце этого ряда в металле выбиты три буквы: ФФР. Те же, что на навигационной карте. Все это очень старое — часть изначального дизайна корабля. Касаюсь двери номер тридцать четыре и пытаюсь повернуть тяжелый рычаг, но вдруг краем глаза замечаю красный огонек.

Одна из дверей уже открыта. Из нее, словно язык, высовывается длинная металлическая полка, на которой покоится узкий прозрачный контейнер со льдом, испещренным голубыми искрами. Во льду, тихо и недвижимо, словно сама эта пустая комната, лежит девочка.



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.