Часть шестая 5 страница

Болью и жизнью того, кого кажется мечталось на руках носить, лелеять и оберегать… Только получилось почему‑то так, что это не богатый и влиятельный мэтр Грие защитил одинокого бесприютного мальчишку, а несчастный мальчик в буквальном смысле прикрывал собой его и его семью.

«Это из‑ за вас он стал подстилкой…» ‑мужчина уронил невыносимо тяжелую голову на руки, всей кожей чувствуя присохшую к ним кровь. Ту самую, которая покрывала пальцы хирурга, пытавшегося зашить глубокие раны на тонких предплечьях, которая превращала любимое лицо в жуткую, отстраненно‑далекую посмертную маску, и словно мазком огромной кисти кричала в глаза о том, где именно тот вытерпел последнее избиение, и куда отполз, чтобы окончательно рассчитаться со всеми мнимыми долгами самым надежным способом.

И уже не важно, какую мерзость удалось измыслить Ташу из еврейского имени Равиля, хотя всего день тому назад Медад Луцато лично ‑ осторожно пытался выспросить у мэтра Грие не только о любезном родственничке по жене, что было вполне понятно, учитывая драку между ними за деньги покойного Гримо, но и о его ближайшем окружении…

Что наводило на определенные мысли, если вспомнить обмолвку Ксавьера о Равиле и евреях на злополучном приеме. Недоумевая почему когда‑то попросту отмахнулся и забыл предупреждение Като, в глубине души с присущей мужчинам самоуверенностью списав его на обычную женскую чувствительность, которой как оказалось в его супруге не было и в помине, ‑ дети не в счет, ‑ теперь Ожье не сомневался, что в Италии Таш, используя Равиля, провернул или даже просто пытался провернуть еще какую‑то сомнительную комбинацию.

Только никакого значения это уже не могло иметь по одной простой причине: потому что маленький лисенок как умел, как мог, ‑ защищал ТЕБЯ!!! Твою семью, которой ты все‑ таки дорожил больше…

Семью, ‑ захотелось напиться до беспамятства и больше никогда не возвращаться в ясное сознание.

Если хотя бы допустить мысль о том, что юноша испытывал к нему что‑то большее чем благодарность и обычную привязанность, то следом приходится понять, что эти чувства просто не могли возникнуть в Тулузе ‑ с самого приезда они только все больше уходили друг от друга… И какими же глазами Равиль тогда должен был смотреть, как он ведет Като к алтарю?!

На закрывшиеся за молодоженами двери, а потом изо дня в день садиться за один стол, вечером учтиво желая спокойной ночи… От жестокого понимания некуда было деться: твоя вина, и больше ничья. И ты сам научил его этому, ты и больше никто, ‑ научил молча, без объяснений делать то, что считаешь нужным, наплевав на все прочее! Жестом шулера, тасующего крапленую колоду, ловкой гадалкой‑мошенницей, цыганскими прокопченными костром пальцами ‑ память раскладывала перед ним таро, чьи карты вспыхивали под веками язычками пламени:

«Я пришел сказать, что ухожу»…

«Я хочу, чтобы меня любили!»

«Я же вас на самом деле…»

«Я не сделал ничего дурного!»

«Ты теперь совсем не хочешь меня?»

Нет… нет‑ нет‑нет‑нет‑нет ‑только не это…

Ты! Ты, у которого по возрасту уже собственные дети должны по лавкам скакать десятками ‑ ждал и требовал, чтобы поломанный всякой мразью мальчик пришел к тебе сам, открыто признавшись?!

В чем? И как он должен был это сказать, чтобы его услышали…

А ведь он приходил раз за разом!

И что получил в ответ?

«Мне от тебя этого не надо…», «Дешевка…» ‑ впору сейчас самому себе жилы зубами рвать, только такое и на том свете до Страшного суда не забудешь!!!

‑ Господин…

Ожье скрипнул зубами на тихий оклик слуги: он приказал никого его не беспокоить, да и Катарина наверняка повторила распоряжение мужа, поэтому мужчина удивился возникшей в дверном проеме фигуре Реми.

‑ К вам Давид Фреско, Медад и Хедва Луцато. Говорят очень важно…

Странное продолжение странного утра и страшной ночи. Даже без упоминания имен было ясно, что все трое визитеров ‑ родственники, фамильное сходство говорило само за себя. А всмотревшись попристальнее в женщину, весь вид которой кричал о долгой и нелегкой дороге, Ожье переменился в лице: схожие черты не бросались в глаза, но все же не приходилось сомневаться о чем, а вернее о ком пойдет речь.

Бурная реакция уже на одно их появление само по себе, тоже не могла остаться незамеченной. Мгновенно бледнея и до боли стискивая руку молодого мужчины, на которую опиралась, Хедва Луцато шагнула вперед, а Медад, хотя и удержал ее, заговорил резко и жестко:

‑ Покорнейше прошу простить и за вторжение, ‑ в голосе мужчины не было даже намека на любезность, ‑ и за тон, но ваш, прямо сказать, испуг, мэтр Грие, при виде моей кузины, ни разу вам не знакомой, неоспоримо свидетельствует, что мы пришли по нужному адресу! Поэтому давайте обойдемся без недомолвок и перейдем прямо к сути, в конце концов, мы оба деловые люди… Госпожа Луцато только нынче прибыла из Венеции, а вместе с ней неоспоримые доказательства того, что брат вашей без сомнения достойнейшей супруги насильно, угрозами и шантажом удерживает юношу, известного как Поль Ринардо, принуждая… ‑ Медад пожевал кривившиеся губы, но подобрав подходящее слово, твердо закончил, ‑ к омерзительным вещам. И судя потому, как вы разволновались, увидя тех, кто вправе требовать ответа, вам о том известно!

‑ Да… ‑ безжизненно уронил Ожье.

‑ Где он, отвечайте?! ‑ услышав сухой безэмоциальный ответ, Хедва снова рванулась вперед, гневно сверкая глазами на хозяина дома. ‑ Иначе, клянусь могилой его родителей, может от суда вам с приятелем и удастся откупиться, но я ославлю всю вашу семейку от Тулузы до Венеции!

‑ Тетя… Хедва!

Мужчинам удалось несколькими торопливыми фразами на своем языке если не успокоить разгневанную женщину, то хотя бы убедить быть немного сдержаннее, как бы сложно это не было. Ожье смотрел на них, и казалось, что с каждым мгновением грудь все сильнее сдавливает железный обруч, дышать становилось труднее и труднее, а гул крови в висках переходил в оглушительный.

‑ В этом нет нужды, я отвечу на ваши вопросы, ‑ с усилием проговорил он, ‑ только… Почему вы вообще пришли именно ко мне и кем вам все‑таки приходится Равиль?

Хедва тихо вскрикнула, зажимая ладонью рот. Ее спутники тоже выглядели ошеломленными, видимо все же не ожидая услышать настоящее имя от постороннего.

‑ Почему к вам, ‑ Медад хищно сузил глаза, ‑ думаю понятно, учитывая ваши трения с мэтром Ташем по поводу наследства. А откуда вы взяли, что имя этого юноши действительно Равиль?

‑ Отсюда, ‑ бесцветно произнес Ожье, не отрывая взгляда от стола.

Потянувшись, он раскрыл стоявшую в уголке небольшую изящную шкатулку, достав оттуда аккуратно сложенный плотный лист, который и пребросил старшему Луцато.

‑ Я купил его на рыке Фесса где‑то за пару месяцев до того. Фамилию он мне не называл никогда, но другого имени у него не было…

Когда тишина стала невыносимо долгой, Ожье все же решился посмотреть в глаза семье того, кого убивал неизмеримо дольше и мучительнее, ‑ и содрогнулся: Медад Луцато придирчиво изучал вольную Равиля, разве что не обнюхивая, молодой человек катал желваками, хмуро глядя перед собой, а в прямо устремленных на него глазах женщины бились торжество и боль.

‑ Не называл, потому что не мог ее знать… ‑ ее слезы были горячи, как прозрачное пламя, выжигая и без того корчившуюся в агонии душу мужчины. ‑ Простите меня за грубость, но горе часто туманит рассудок… Если вы хотите, чтобы я умоляла ‑ пусть так… Равиль ‑ мой племянник, сын родного брата. Раз вы вернули ему свободу, то значит не плохой человек, но никакая помощь мне не нужна… Только скажите, где он! Верните теперь ему и семью…

Ожье задохнулся, сжав челюсти так, что захрустели зубы, но паузой воспользовался мрачный Давид, сам того не зная своими словами, заколачивая еще один гвоздь в крышку гроба с сердцем и прежней довольной жизнью «мэтра Грие».

‑ Они уехали так быстро, что мы попросту не успели ничего сделать. Да еще Бенцони… ‑ молодой человек спохватился и вовремя оборвал себя, чтобы не выдать семейных тайн больше, чем уже приходится, и торопливо вернулся к главному. ‑ Таш привез его в Тулузу, но в его доме Равиль пробыл всего один день, и с вечера в ратуше рядом с Ташем его не видели. Дядя Медад наводил справки среди его людей всю эту декаду… Безрезультатно. Если вы расскажете о месте нахождения юноши, наша признательность… ‑ он явно сделал над собой усилие, ‑ будет очень велика!

Если бы мужчины пришли к нему одни, Ожье признался бы не раздумывая, рассказав все, что связывало их с Равилем и даже больше ‑ вина давила пудовой гранитной плитой… Но он не смог. Просто не смог сказать в ищущие жадные глаза женщины самой сути, от чего все остальное уже теряло смысл. Мэтр Грие лишь глухо сообщил, что о Равиле они узнают в доме мэтра Кэра, спросив его воспитанника Айсена или Тристана ле Кера, добавив, что этим людям можно сразу доверить, кем именно им приходится мальчик.

Да, трусость ‑ самый страшный порок, даже если порой она называется осторожностью и предусмотрительностью!

***

Чтобы приехать сюда, Хедве тогда еще Бенцони пришлось выдержать настоящую войну. К счастью, чем больше открывалось подробностей, тем дальше тянулись ниточки!… И все же добившись того, что сражение закончилось полной победой и заслуженной карой, за сумасшедшую по скорости дорогу она даже успела пережить предательство мужа и принять мысль, что прожила жизнь рядом с убийцей своих родных. Так что теперь Хедва уже снова Луцато была готова к новым битвам, лишь утвердившись в намерениях любой ценой вернуть своего племянника домой!

Должно быть, суровый Бог Израилев видел это, и наконец смилостивился над нею, ибо после всего ‑ отыскать названного Грие Айсена оказалось подозрительно легко. Без устали сновавшая и чем‑то крайне озабоченная супруга мэтра Кера, едва услышав, что их направил мэтр Грие и женщина разыскивает ее воспитанника, только попросила:

‑ Они у друзей за городом остановились. Вы подождите немного, я им тут нужное собираю… Мани отнесет и вас проводит, ‑ тяжело вздохнула сама с собой и перекрестилась, ‑ правда, не до того им сейчас…

Идти было далеко, но Хедва наотрез отказалась от предложения племянника спокойно подождать известий, пока он сходит один и вернется: Медад еще раньше отправился в ратушу, намереваясь сильно усложнить жизнь господину Ташу. Однако ей знание последнего ‑ особенно придавало сил, ибо заповедь «око за око» некоторое время назад стала как никогда близка сердцу! При виде маленького и довольно неряшливого с виду домика в предместьях, она испытала чувства, наверное сродни тем, как если бы шагала по Земле обетованной, а перед ней высился Храм Соломона с Ковчегом Завета… И словно в ответ на самые горячие молитвы, после долгой заминки, дверь открыл именно тот, кого они искали.

Миловидный молодой человек с синими солнечными глазами просто не мог быть кем‑то иным! К тому же, в отношении слуги он ограничился всего лишь молчаливым кивком, и доброжелательно, хоть и несколько вымучено улыбнулся абсолютно нежданным гостям.

‑ Что вам угодно?

‑ Мы разыскиваем юношу по имени Поль Ринардо, ‑ представившись, кратко сообщил Давид, опередив взволнованную тетю.

‑ Зачем? ‑ улыбка разом исчезла, и юноша настороженно отступил. ‑ Кто вы и кто вам рассказал про меня?

Хедва грустно улыбнулась его явной готовности защищать юношу от кого бы то ни было, и сказала просто:

‑ Равиль мой племянник…

Айсен в ответ на новость изумленно охнул, и внезапно резко побледнел, а теплые искорки в глазах заслонила острая боль и тревожная озабоченность.

‑ Как вы нас нашли? ‑ тихо повторил один из своих вопросов молодой человек, и сквозь пелену воодушевления опять подняла голову ядовитая змейка страха, медленно обвивая сердце женщины.

‑ Через мэтра Грие, ‑ даже Давид ощутил беспокойство.

От упоминания торговца, лицо Айсена исказила нечитаемая болезненная гримаса:

‑ Значит, он вам ничего не объяснил… ‑ губы будто свела судорога, но молодой человек с усилием продолжил, глядя куда‑то мимо. ‑ Мадам, ваш племянник очевидно очень долгое время был разлучен с семьей, но не в этом суть… Не так давно, он… попал в ловушку одного недостойного человека и…

Айсен с трудом подбирал слова, и устав ждать, Хедва мягко, но с силой его прервала:

‑ Я знаю о Ксавьере Таше, ‑ имя прозвучало плевком. ‑ Мы следовали за ними по пятам, но опоздали и потеряли из виду…

Айсен содрогнулся, в отличие от них точно зная НАСКОЛЬКО опоздала семья Равиля! Тянуть дальше было бы слишком жестоко!

‑ Мадам, ‑ молодой человек заговорил серьезно и просто, ‑ вы были абсолютно правы, опасаясь за Равиля! Этот человек успел причинил ему достаточно зла…

‑ Где он? ‑ одними губами, казалось, в тысячный уже раз повторила Хедва, чувствуя, как тягостное, тошнотворно липкое предчувствие неумолимо подступает к горлу.

‑ Здесь! Только… ‑ Айсен прикусил губу, невольно бросив горький взгляд через плечо вглубь дома.

В груди словно вымерзло все, и женщина решительно шагнула мимо него, тем более что особо раздумывать куда идти не приходилось. Домик был совсем небольшим, всего в пару комнат, и из одной из них с этот момент стремительно вышел раздраженный мужчина. При виде неожиданных гостей, он вопросительно вздернул бровь, а получив в ответ беспомощный взгляд Айсена, помрачнел еще больше… Этого оказалось достаточно.

Словно обезумевшая, Хедва рванулась, распахивая все двери, пока не замерла на пороге подобно жене Лота, а в следующий момент отмер ошеломленный вторжением Фейран, пытаясь подхватить шатнувшуюся женщину. Но та, сделав еще несколько шагов, плавно осела вниз и лишь ладони накрыли собой тонкую до прозрачности кисть, покоившуюся на белоснежном полотне…

***

Вероятнее всего, сказался опыт врача, видевшего немало подобных сцен, но первым опомнился Фейран, действуя с уверенностью, которой не ощущал сам.

‑ Успокойтесь, все еще образуется, ‑ он решительно, но аккуратно поднял упавшую на колени перед постелью женщину, ‑ давайте выйдем и поговорим спокойно, а его нельзя сейчас тревожить.

Хедва качнула головой, отказываясь, и к ней подступил Айсен, помогая сесть рядом, ведь руки Равиля она так и не выпустила. Фейран перевел взгляд на ее спутника и тот подтверждающее кивнул, выходя следом за мужчиной.

‑ Что произошло? ‑ глухо поинтересовался Давид, когда они вернулись в общую комнату.

Его помощь тете вначале основывалась лишь на личной привязанности. Он слабо верил в чудесную историю о внезапно найденном племяннике, но здраво рассудил, что если проверит откуда взялся этот Поль, то Хедва успокоится, а то второго сумасшедшего на семью будет уже многовато… Вот только сразу же встал вопрос: если парень действительно такая шельма, проститутка, да еще и обокрал любовника на кругленькую сумму, на кой ляд этому любовнику его потом из тюрьмы вытаскивать?! В пылкую всепрощающую любовь со стороны Ксавьера Таша верилось еще меньше.

Комбинация «я тебя освобождаю, ты ‑ пишешь все, что требуется» напротив, сомнений не вызывала… Только каким боком тогда, там прислонился дядюшка Лейб с практически неограниченным кредитом, когда чтобы вывести мошенника на чистую воду таких уступок вовсе не требовалось? И почему ему вдруг так важно оказалось любой ценой избавиться от мальчишки?

Это становилось понятно только в том случае, если объявился прямой наследник состояния деда Менахейма, которым Бенцони фактически лишь управлял, хотя и более чем успешно. Как ни страшно было предполагать подобное, но желание избавиться от помехи, чтобы не упустить из своих рук очень большие деньги, было вполне логичным. И за ним следовали не менее логичные выводы, которые в корне противоречили известным фактам: Лейб знал, что Равиль мог остаться в живых, но если речь шла о фанатиках, убивших даже его брата и сестру, которые были не намного старше, то такого произойти не могло, не говоря уж о том, что именно от Лейба и стало известно о гибели всей семьи… А героически защищавший их дядюшка был ранен и тетя Хедва за ним трогательно ухаживала, после чего они тихо поженились.

И хотя даже одного сговора с Ташем было достаточно, Давид не остановился на том, постепенно привлекая на свою сторону других членов семьи, а искать всегда легче, когда знаешь что и где. Не было никакого погрома в то время, которое указал Лейб Бенцони. Он был раньше, и Иафет с семьей благополучно спаслись, решив возвратиться к отцу, и вероятно обратившись за помощью к хорошему другу… И правда «хорошему», если расправившись со старшими детьми, которые могли рассказать о происшедшем, на младшего руку не поднял, лишь убрав с пути препятствие.

А может быть, Дан и Лея тоже тогда остались живы, изведав на себе тяжесть рабского ошейника, как и Равиль…

Молодой человек все же не был уверен что «Поль» и есть тот самый Равиль, ‑ такое совпадение в самом деле больше похоже на чудо, и мало ли на свете похожих людей… И даже имя, которым парень называл себя всю жизнь не являлось для него таким же неоспоримым доказательством, как для Хедвы. И только стоя на пороге и вглядываясь в заострившиеся черты, он почему‑то до конца поверил, что этот истерзанный юноша с разбитым обескровленным лицом и бурыми пятнами, проступающими сквозь бинты на руках ‑ его двоюродный брат.

И что вся вылитая на него Ташем и Бенцони грязь ‑ к нему попросту не относится! Потому что теперь, хотя он еще и не знает, но у него есть семья. Он вернулся из долгого плена…

‑ Что произошло? ‑ повторил Давид свой вопрос, пристально разглядывая сидевшего перед ним мужчину. То, что они с другом приютили брата, не бросив без помощи, было достаточным поводом для доверия.

‑ Кроме Таша? ‑ мрачно усмехнулся Фейран, однако смешного было мало, а точнее не было совсем, и прежде чем свалившийся на голову родич несчастного парня успел высказать все, что думает по поводу его веселья, прямо сообщил. ‑ Нынче ночью Равиль перерезал себе вены. Причем серьезно, рана не одна и очень большая потеря крови…

‑ Вы лекарь? ‑ только уточнил Давид.

Фейран озабоченно кивнул, честно продолжив:

‑ А перед этим его сильно избили.

‑ Что‑то еще? ‑ нейтральным тоном уточнил молодой человек, глядя в пол.

Мужчина запнулся неловко.

‑ Говорите, я понимаю…

‑ Сильных разрывов нет, но трещины и воспаление ‑ само собой… Это не самое главное! Сломано 6 ребер и было повреждено легкое. Ушибы внутренних органов, но… хуже, что удары наносились и в голову, ушиб мозга будет точно. Я надеюсь только на то, что беспамятство вызвано шоком от кровопотери, а не скоплением крови под черепными костями… Но даже если это так, ‑ мужчина запнулся, но потом твердо закончил, ‑ он очень плох, а общее запущенное истощение организма не располагает к надеждам.

‑ Надежда есть всегда, ‑ упрямо возразил Давид.

Фейран промолчал: положение оставалось критическим, но стоит вспомнить, что творил с Айсеном Магнус Фонтейн. Однако его любимый жив и вполне здоров, и для этого мальчика он тоже обязан сделать возможное и невозможное хотя бы потому, что сам когда‑то сплавил его куда подальше, сбросив заботу с плеч. Выходит прав был Айсен, когда кричал ему: «такие как мы помирать должны, чтобы человека увидели…»

‑ Я сделаю все что смогу, ‑ решительно пообещал врач.

‑ Я далек от врачевания, и если могу помочь, ‑ то только молитвой, ‑ немедленно отозвался Давид, ‑ но знайте, что в средствах можете себя не ограничивать. Все, что нужно, у вас будет!

***

Тонкие до ломкой хрупкости пальцы, беспомощно лежавшие в красивых ухоженных ладонях женщины, были мертвенно холодны в отличие от пылавшего жаром лба, но дыхание, слабое и прерывистое, все же рвано колебало стянутую бинтами грудь юноши.

‑ Что же ты тогда ушел так… сразу…

Это был единственный укор ему, который позволила себе Хедва, неусыпным стражем дежуря у постели больного, исступленно твердя его имя, как кликуши свои причитания о мессиях и конце света: моя вина…

Разумеется, женщина понимала, что даже подозревай она что‑нибудь во вспыхнувшей привязанности Лейба, 16ть лет назад она вероятнее всего все равно не смогла бы стать на пути его замысла, вовремя оттолкнуть руку, протянутую работорговцу за пресловутыми тридцатью серебрянниками, которыми так любят попрекать их христиане… И даже не за годы покоя подле убийцы сейчас горько упрекала себя Хедва Луциато, но за те краткие мгновения, на которые оставила его одного, разжала пальцы, отпуская подрагивающую от смущения и волнения ладонь мальчика, позволив случиться тому, что он покинул родной для себя дом, опять шагнув навстречу новым бедам и бурям. Не пререкаться следовало с мужем, а костьми лечь на пороге, защитив его жизнь, его молодость, ту чистую искорку, что тлела еще в его душе… наконец отгородить Равиля от грязных происков мерзавцев всех мастей! ‑ Хедва тихо плакала и пела распятому между жизнью и смертью юноше песни, которые раньше ей дарить было некому.

Горе в одночасье согнуло статную фигуру женщины, как будто плечи ее придавили мраморные плиты: в целом мире нет ничего более святого, чем долг матери, ничего чище, чем первый взгляд произведенного ею на свет ребенка, и ничего желаннее, чем таинство зарождения новой жизни. Бог жесток, как и всякое таинство, оно дается не каждому, но ‑ разве в том суть… Что чувствует мать, небрежением обрекшая своего ребенка на страдания и гибель?!

Тем более, здесь не надо было тратить силы на придуманные ужасы, чтобы повздыхать, хватаясь за сердце. У нее уже был опыт ухода за больными, и странный лекарь только обрадовался умелой помощнице, а та считала в эти минуты каждую ссадину, каждый синяк на болезненно худом теле, разворачивавшие перед ней пространную летопись о том, что пришлось вытерпеть мальчику, беззащитному в своем одиночестве. Господи, до какой же степени отчаяния и безнадежности он должен был дойти, чтобы ТАК изрезать руки, попросту вынуждая смерть отойти от своих планов и единственным избавителем немедленно явиться за ним на этот безмолвный крик?!

Но настоящий кошмар начался лишь на третий или четвертый день. То, что с состояние здоровья Равиля далеко от безоблачного и на быстрое и легкое выздоровление надеяться не приходится, ‑ даже не вызывало сомнений. Фейран и без того постоянно хмурился, а меж бровей у мужчины залегла тревожная складочка, хотя прочим казалось, что дело все же сдвинулось с опасного равновесия в лучшую сторону.

Юноша несколько раз открывал глаза, но если для кого‑то это было знаком спасения, то уплывающий в сторону мутный взгляд ясно говорил хирургу, что поводов для излишнего оптимизма у них по‑прежнему немного. Правда, очнувшись и увидев над собой Хедву, Равиль даже попытался, что‑то произнести, но у него не получилось. Совсем: юноша начал задыхаться, судорога прошлась вначале по левой стороне лица, затем без предупреждения свела руку до кисти, а потом добралась и до ног, заставляя тонкое тело с сиплым хрипом выгибаться от боли. Простыни стали мокрыми, а Равиль снова потерял сознание.

К вечеру приступ повторился, пусть и не настолько сильный, но и юноша был слишком слаб даже для него. Помимо того, к ночи прежде вполне умеренная температура подскочила до опасного предела. Равиль часто отрывисто дышал в забытьи, глазные яблоки бешено метались под веками, а судороги и бредовые кошмары сменяли друг друга, заставляя свою жертву иногда сбиваться вовсе на невыносимый, леденящий душу тоненький жалобный вой на грани слуха.

‑ Что с ним? ‑ каким‑то чудом Давиду, взявшему на себя их связи с внешним миром, удавалось вполне терпимо изображать спокойствие на фоне раздавленной бедой женщины, не отходившей от племянника, вечно раздраженного врача, упорно и непримиримо боровшегося со своим бессилием, и его товарища, в чьих синих глазах тоже была скорбь.

‑ Я же сказал, его сильно избили! ‑ вызверился не сомкнувший за ночь глаз Фейран. ‑ Одно накладывается на другое, и у него тяжелый ушиб мозга. Я даже приблизительно не могу предсказать последствия, но еще вернее то, что мальчику просто не хватит сил бороться…

«Даже если бы у него было такое желание», ‑ закончил мужчина про себя.

‑ Все еще хуже, чем кажется? ‑ неслышно приблизившийся Айсен опустил ладони на устало ссутулившиеся плечи мужчины.

Сидевший на скамейке Фейран вздохнул, откидываясь на него, и зло дернул губами:

‑ Ну… чудеса иногда еще случаются на свете…

Айсен прикусил губу и сел рядом, до боли сжав руки: в самом деле, что такого? Наверное, он всего лишь чересчур привык к свободе, забыл, что мальчики для утех должны оставаться именно мальчиками, и половина из них, если не большинство ‑ по тем либо иным причинам не доживает даже до их с Равилем возраста: разница между ними двоими совсем небольшая… Прошлое имеет дурную привычку нагонять, когда уже совсем не ждешь!

Молодой человек уткнулся лицом в плечо любимого, и Фейран утешающе обнял его, тихо объясняя:

‑ Ты же сам говорил, что Равиль был болен. Судя по всему давно, и положение уже было глубоко запущенным… У его организма не осталось резервов. Теперь меня беспокоит еще его сердце, хотя судить пока трудно… Но Равиль слег бы в ближайшее время даже без последних побоев. Так‑то…

‑ Страшно… ‑ выдохнул Айсен ему в грудь.

Мужчина кивнул, обнимая его крепче, и признался в том, о чем тоже думал с той ночи, когда они забрали юношу с собой, без преувеличений прямо от порога смерти:

‑ Мне страшно вспоминать дни, когда я мог потерять тебя навсегда…

С прозрачной тихой улыбкой, оживившийся немного Айсен накрыл его ритмично стучавшее сердце ладонью:

‑ Этого бы не случилось! ‑ уверенно проговорил он. ‑ Ты был со мной. Я помню твой голос, твои руки, которые удержали меня…

«Не что‑ то спасло меня, а твоя любовь!» ‑Айсен твердо верил в это, но не произнес вслух: Фейран понял его и так, отвечая почти невесомым поцелуем у виска, а сам молодой человек осознал, что только что ответил на свой самый первый встревоженный вопрос.

И словно подслушав его мысли и продолжая их, Фейран заговорил негромко, чувствуя щекой колеблющиеся от его дыхания пряди:

‑ Плохо, что он не борется… Желание жить ‑ не заменят никакие лекарства, и очень трудно увести от смерти того, кто этого по‑настоящему не хочет…

‑ Но у него есть семья, которой он важен! ‑ Айсен отчаянно пытался найти хоть что‑то, за что мог бы зацепиться Равиль на этом свете, а за прочей поддержкой дело не станет! ‑ Госпожа Хедва не отходит от него: неужели ее любовь и горе ‑ ничего не значат и обречены на утрату?…

Фейран только мягко улыбнулся, не желая дальше разочаровывать своего ненаглядного мальчика. Впрочем… уже совсем не мальчика: Айсену не так давно исполнилось 22‑ва. Его любимый совсем вырос из «котенка», преобразившись сильного духом, тонко красивого лицом и телом молодого мужчину, который знает, а еще вернее глубоко понимает и жизнь, и себя самого, и других людей. Глядя на него, Фейран вновь признал чужую правоту: убога та любовь, об руку с которой не идет уважение… Но к счастью, это совсем не про них!

И все же, он не удержал, ‑ да и не хотел удерживать, ‑ свой порыв: отведя от виска темную прядку и с беспокойством отмечая, как поблекли от утомления родные черты, легкие тени усталости вокруг ясных глаз, ‑ мужчина попросил:

‑ Тогда оставь их вдвоем, дай больше времени ее услышать!

Чтобы не слегла еще и еврейка, за эти тяжелые дни им иногда удавалось убедить ее отойти от постели племянника ‑ поесть и передохнуть. На время, пока женщина крепко спала от тех успокаивающих снадобий, что Фейран тайно добавлял ей в пищу, ее заменял Айсен, сам же мужчина, по въевшейся привычке в том числе полевого лекаря, довольствовался для своего отдыха урывками редких тихих мгновений.

‑ Солнышко мое, тебе тоже не стоит сильно переутомляться, ‑ мягко, но оттого не менее настойчиво завершил свою мысль Фейран, подкрепляя ее невесомым движением губ, и накрывая ими немедленно раскрывшиеся навстречу губы любимого.

Поцелуй был больше нежным, чем страстным. Знаком поддержки, единства помыслов и чувств, будто в этот миг они делились друг с другом своей силой и слабостями, решимостью свершить невозможное… Руки плавно скользили, переплетаясь в объятиях, пока все лишние ощущения внешнего мира не отступили перед привычным осознанием простой истины, ‑ что они единое целое…

Половинки распались от внезапного судорожного вздоха: женщина, о которой они только что говорили, застыла в коридоре, не переступив в крохотный запущенный садик и не задав вопросов, которые собиралась. Вместо того сорвалось неловкое:

⇐ Предыдущая 40 41 42 43 444546 47 48 49 Следующая ⇒