Критика экологизма

2. Критика экологизма

В настоящем параграфе мы собираемся заняться критикой социальной экологии и пост-современного взгляда на отношение человека и природы, называемого экологическим мировоззрением. Под критикой мы имеем в виду не предопределенное отрицание, несмеющее согласиться ни с одним доводом оппонента, и начинающее спорить по поводу всех маленьких частностей – а критический анализ. Критика обозначает переход к исследованию через непонимание и отрицание – поэтому соглашаясь с тезисами обсуждаемой теории, может легко отчуждаться и возвращаться назад в случае честного обнаружения противоречия, тщательно просеивая теорию через свое сито, и способная без трепета отбросить все лишнее.

Для начала следует упомянуть о становлении экологического мировоззрения (экологизма) в пост-современную эпоху. Экологизм имеет ряд положительных черт, хотя перед перечислением оных следует привести определение. Как свидетельствует автор курса лекций по идеологии, экологизм это «политическая доктрина или идеология, в основе которой лежат экологические понятия, прежде всего идея связи между человечеством и миром природы. Человек в этой картине является частью природы, а не ее «господином» или «хозяином». Иногда также говорят об энвайроментализме (enviromentalism), отличая его от экологизма. Предполагается, что экологизм исходит из экоцентричной перспективы». Следовательно, цельное определение автору дать не удалось и пришлось размениваться на комментарии к нему – мы бы тоже затруднились ограничить строгими рамками экологизм от других возможных точек зрения на человека и природу.

Главное достижение экологизма – преодоление модернистического отношения к вопросам природы и природопользования. Если постмодерн раскритиковал модерный порядок в целом, предлагая свои фантастические варианты, то экологизм является словно бы постмодерном в отношении к природе, восстанавливая ее статус на новых началах.

Сегодняшнее видение природы полностью противоречит статусу природы в парадигме модерна: она заново обретает свою прелесть, самоценность и величественное достоинства существа, превышающего человеческий разум. В парадигме модерна природа является недообщественным существом – некой недовоплотившейся субстанцией, которая не смогла обрести разум, свободную волю и право на жизнь. Лишь человек является властителем жизни и смерти – и природа во всех отношениях не может выступать для него в роли ближнего, или, тем более, в роли родителя: мысль о самом сравнении человека и природы абсурдна, поскольку один из них обладает способностью изменять общественную жизнь, а второй оказывает пассивное содействие на подобном пути. Природа является слугой, которая выполняет указания своего повелителя, барски командующего ей и отдающего своевольные распоряжения. Природе не дается ни права голоса (она больше не говорит), ни права критики (она больше не содержит в себе критерии чистоты), ни права на жизнь (она существует, пока человек не захочет ее гибели ради своих интересов). В науке подобное отношение человека к природе называется инструментализмом.

Экологизм являет собой критику модерного инструментализма и яростное преодоление не только подобного понимания жизни, но и негативных последствий, которые оно за собой повлекло. Экологизм с точки зрения истории природы и перемены ее статуса есть способствование ее возвышении из самых бездн. Естественно, будучи не способным остановиться на середине, из самых бездн экологизм возвел ее до самых высот, на которых теряется сама фигура человека, недавно бывшая возвышавшейся – однако о вопросах гуманизма мы поговорим чуть позднее.

Итак, какая позитивная идеология вырисовалась при критике инструментализма в умах радетелей и защитников природы и природных богатств? Из служанки природа неожиданно стала матерью, к которой человек относится с благоговением и которой никоим образом не мог бы «пользоваться» и конвертировать ее в свои злосчастные капиталы. Отношение к природе подобным образом кардинально меняет расклад сил в системе человек – природа и активизирует былые архетипы, подавленные и ушедшие было в тень. Если природа является матерью, значит она представляет собой порождающее начало, благодаря которому проступает в мир и идейные пласты все живое от малых насекомых до гигантских рептилий и человеческого существования – она заменяет собою вымороченную идею Бога как первоисточника существования. Она обретает свою многоцветность и многомерность, разносторонность, не сотворяя презрительным, призванным продемонстрировать свою власть, жестом, а сплетением разных линий радуги и сочетанием четырех стихий. Сотворенное становится меньшим, чем творящее; сотворенное вовлекается в живую зеленую сферу сотворяющего начала и проводит годы своего обитания в непосредственной близости к трансцендентному. Человек всегда является удаленным от собственного центра – чтобы вернуться в исконное состояние ему нужно осознать себя человеком-в-природе, и именно подобному пониманию способствует экологизм.

Иными словами, благодаря представлению о природе-матери, цельности, порождающей свои части – любая вещь, любой видимый отдельный элемент окружающего, становится по сути своей микрокосмом. Каждое дерево и каждая песчинка указывают не только на собственное существование и не только связаны с системой знаний, приобретенных человеческим видом, но и на природу в целом, во всем своем всеобъемлющем просторе. Природа воплощается в вещи; в вещи содержится угадываемая природа; принцип могущий быть вкратце названным «великое в малом».

В экологической перспективе нет вещи самой по себе, нет ни кантовских ноуменов, закрывшихся в своей нераскрываемой человеческим разумом сути и бросающим нам вечный вызов, ни феноменов – искусственно отделенных друг от друга и распределенных по научной структуре мест, описанных геометрическими формулами. Вещь сама по себе является сугубой выдумкой модерна, способствующей ее инструментализации. На самом деле вещь является отражением великой пестроты – она скорее может быть названа вещью-в-природе.

Здесь мы не можем не заметить модус существования вещи, необходимый для понимания экологической идеологии и проникания в ее философские и архетипические основы. Возможно, Хайдеггер стремился бы применить в данном случае термин «экзистенциал», однако мы бы затруднились произвести подобную редукцию к экзистенциалистской философии, поскольку речь идет не сугубо о человеческом мире, называемом им Dasein. В-природе – экзистенциал существования в целом, поэтому сложно обозначить оный иначе, чем модусом. Роль же собственно человека в данном отношении – в прозрении необозримой цельности, скрывающейся за каждой вещью. Человек должен пройти через вехи вещей самих по себе или вещей для человека и оказаться в царстве первоначального единства, скрепляющем все разнородности – через очевидный образ, непосредственно воспринимаемый, проникнуть в световой мир.

Если быть честными, стоит признать: излагая экологическую идеологию, мы на самом деле излагаем пантеизм, отнюдь не новый, а вполне первобытный – однако, в связи с неглубоким пониманием пантеизма в общественном сознании нам следовало бы все же совершить подобное описание. Для рядового юного мыслителя, проступившего в область мысли и почувствовавшего себя властелином первого неба, не чувствуя над ними шесть других, пантеизм очевиден и представляет собой тезис «мир есть Бог». С нашей точки зрения подобное утверждение является полнейшим абсурдом, поскольку, во-первых, речь идет о мире, во-вторых, речь идет о Боге – двух понятиях, которые являются выдумками модерна и сложноотносимы к естественному мировоззрению, в-третьих, данным тезисом затемняется сложным процесс взаимодействия части и цельности. Подобный процесс мы описали выше: нельзя элиминировать различия между частью и целым, поскольку именно частность части позволяет ей перестать быть сугубо собой и проделать вьющийся путь к световой цельности. Вещь в данной парадигме является не «данной» природе, не изначально прикрепленной к ней модусом в-природе, а началом пути ко всеобщему: она в-природе не очевидно, а в своей тайности. Множественность вещей является многообразием нитей, ведущих за пределы лабиринта к Единому.

Следовательно, природа в рамках экологизма мыслится как упомянутый в первом параграфе мир идей, захватывающий не только предметы окружающего, но и самого человека, и описываемый как модус существования в-природе.

К подобному пониманию были близки некоторые анти-модернисты, высказавшие свои идеи еще в первой половине двадцатого века. Одним из наших союзников, близким изложенной позиции является автор трудов по теории медиа М. Маклюэн. В книге «Галактика Гутенберга» автор мимолетно касается первобытного восприятия мира, и пытается постичь сознание человека, жившего до изобретения печатного станка, и не заставшего ни один из современных способов передачи информации. Если текст во всех отношениях является схожим с самой парадигмой модерна и ее отражением и подкрепителем – он изложен в двухмерной среде, выведен четкими буквами, произведен индустриальными средствами, доступен массовому читателю – то современные медиа вполне напоминают парадигму постмодерна – они визуальны, полны разного рода сновидений, подаются фрагментарно, гулом голосов, перебивающим друг друга, изливаются излишками информации, представляются в режиме шоу. А что же было до модернистских и постмодернистских средств массовой коммуникации? Аудиальная культура, отвечает Маклюэн.

Аудиальная культура заключается, как можно догадаться, в приоритете вербальных средств передачи информации, при отсутствии или недостатки закрепленных в текст сообщений. Однако, Маклюэн не ограничивается констатацией особой способа восприятия информации в первобытности: ведь он всегда стремиться на основе средства коммуникации сделать вывод о сути порядка определенной эпохи. Носителем аудиальной культуры является человек с особенным восприятием, понимание которого в определенной мере утрачено нами, восполнением чего и служат идеи Маклюэна.Для разлетающегося звука вещи не представляют собой непреодолимых преград: звук распространяется совсем иначе, чем текст; вернее, текст закрепляется, а звук распространяется. Звук летит, и ничего не может остановить течение исходящее из уст: оно простирается до самого края, огибая единичные вещи и достигая последнего предела за оборотной стороной вещей, переходя в световой мир. В конечном счете, всё сказанное в первобытности, будучи изреченным становится слившимся с гармонией природы; звук малого разносится в великое, в котором содержится; песня существа, возрастая, переносится на всеобъемлющие ритмы цельности. Лад вещи согласуется с ладом самой природы.

Нечто подобное мы имели в виду, упоминая аллегорию песни в рамках процесса реабилитации природности – однако, на наш взгляд, Маклюэн изложил данную идею полнее и основательней за счет правильного ракурса.

Другой автор, к которому мы бы хотели обратиться в рамках данного рассуждения, постигая экологическое мировоззрение и общность оного с подавленной модерном первобытностью, является тоже в определенной мере принадлежим к направлению анти-модерна. М. Хайдеггер знаменит несколькими вещами – кроме непроходимой сложности дебрей хайдеггеровского философско-языкового построения – а) своей критикой техники, и цивилизации, основанной на техники в целом; б) своей природностью – использованием метафор и живых образов для изложения глубоких философских идей. Например, одно из понятий Хайдеггера Holzwege означает «тропинки, которые никуда не ведут» и представляет собой образ потерянности человека в мире – и подобных им предложено было множество; некоторые исследователи даже благоговейно помещают дом Хайдеггеровского философствования в лесу.

Нас интересует более фундаментальное понятие Хайдеггера – на протяжении своего творчества он обращался к оному не раз и всячески интерпретировал нагромождая противоречивые пласты смыслов, и кроме того, соединяя с языковой игрой. По-немецки понятие звучит как Lichtung, а переводится на русский как «просвет бытия» или «поляна бытия». Излагая образ, сопутствующий данному понятию, Хайдеггер пишет о некой поляне, на которой пляшут солнечные зайчики – неожиданно открывшейся в лесу и исполненной света. Что такое поляна бытия, и почему она нас интересует в данном контексте?

Понятие поляна бытия выражает связь человека и мира. Необходимо вспомнить более абстрактное и научное понятие, чтобы впоследствии вернуться к нему: Мангейм, зарождая социологию знания, предложил термин «парадигмальный опыт». Парадигмальный опыт – опыт чистого восприятия цельности мира, утрачиваемый, по мнению автора, в современную эпоху. Без парадигмального опыта, мы не замечаем «мировость мира» и тонем в разнородных фрагментах, захватывающих нас своей бесплодной игрой. Именно изъятие оного превращает мышление модерна в клиповое мышление. Следовательно, парадигмальный опыт с необходимостью должен быть включен в природность: без него человек попросту не может прорваться в мифологические просторы и остается ниже предназначенного уровня. Чтобы выстраивать отношения с природой, необходимо для начала уметь прозирать ее и видеть целиком, как единую фигуру.

Если же вспомнить из чего состоит природность в нашей концепции – из гуманизма, мифологизма и диалогичности – естественно, парадигмальный опыт следует прибавить к мифологизму. Следовательно, мифологизм состоит из самого парадигмального опыта и склонности к мифическому мышлению относительно окружающего. Однако мы не можем подобным ограничиться.

Понятие «парадигмальный опыт» является слишком абстрактным и принадлежащим предыдущей геометрической эпохе. Будет противоречиво использовать оное в изложении нашей новой экологической парадигмы. На самом деле, на любой парадигмальный опыт есть свое вдохновение, проистекающее из конкретного образа: невозможно цельное восприятие мира без вещи; мир в качестве бытия закрыт для человека и непредставим и является философской выдумкой. Бытия не существует и оно невообразимо, и незачем даже пытаться помыслить оное, поскольку без своих многоцветных элементов оно не имеет никакого смысла и представляет собой чистую абстрактную смерть, которой причастны горемычные философы. Именно поэтому мы вновь возвращаемся к понятию «поляна бытия».

Lichtung, как мы заметили, указывает на связь человека и природы – и со вполне правильным аллегорическим контекстом, иллюстрирующим одновременно множество идей Хайдеггера. Из отчужденной реалистичности, из цинического мира индустриального производства и повседневных обязательств и увеселений человек временами прорывается в иное. Оказывается на просветленной поляне и ему предстает, наконец, мир идей, в котором преображается и он сам. Встреча является редкой – чаще всего нас никоим образом не заботит модус в-природе, и мы увлечены массой других занятий. Встреча является именно встречей – предстоянием открывшемуся, молчаливым разговором человека с природой.Lichtungможет произойти в любой момент, сверкнуть словно молния – и вещи разом обретут иные смыслы. Lichung обозначает не что иное, как переход от частного ко всеобщему, выполненный не абстрактно, а образно и во всем спектре вдохновенного мироощущения. Иными словами, поляна бытия есть переход из замкнутости в диалог с природой, прозрением природного собеседника и разговора с ним, способного начаться в любое время. Данное понятие – одно из самых важных для изложения экологической идеологии.

Вернемся к изложению положительных аспектов экологического мировоззрения: мы упомянули в негативном плане борьбу с инструментализмом по отношению к природе, а в негативном реабилитацию материнского статуса природы и самой способности видеть фигуру природы. Кроме того, не в последнюю очередь следует упомянуть убежденность экологистов в необходимости конкретных действий, способных улучшить ситуацию в природе.

Экологизм включает в себя кроме теоретической парадигмы, или, иными словами, идеологии – практическое сознание. На уровне практического сознания данное течение исходит из понимания негативных последствий модерна и продолжения воспроизводства оных в современном мире. Человек в ходе своего развития стал угрозой для окружающей среды и самого себя и возможным автором экологической катастрофы, благодаря развитию определенных технических средств. Соответственно, нужно всячески бороться с подобными последствиями, уменьшать экологические риски и способствовать процветанию окружающей среды.

Благодаря экологизму возникло множество конкретных экологических движений, взявшихся бороться за чистоту окружающей среды. Он воплощается в борьбе с загрязнениями, исчезновением видов, загрязнением окружающей среды. То есть, если модерн покачнул чашу весов в сторону противоположную природе, экологизм стремится восстановить равновесие и вернуть сбалансированный мир, в котором человек и природа хорошо сочетаются друг с другом. Все меры экологических движений в конечном счете имеют целью своей гармонию: главной ценностью, основополагающим источником и средством мотивации экологистов является именно гармония.

Не перечислить конкретных деяний и видов деятельности участников экологических организаций, стремящихся ко благу в окружающей среде – однако же, наш реферат посвящен не деятельности, а, в первую очередь, вопросам идейным, поэтому мы не будем сосредотачиваться на данном аспекте.

В идейном же плане следует заметить, что экологизм обрел свою силу и популярность в первую очередь не за счет мифологических конструкций и высвобождения первобытного взаимоотношения между человеком и природой, а за счет истории о гибели человечества. История о гибели человечества вполне известна и понятна каждому – она, собственно говоря, содержится и в древних мифических историях, и, несмотря на свою реальную возможность, с точки зрения коллективного бессознательного ничем не отличается от оригинала.

Каждый человек в пост-современном обществе временами задумывается об апокалипсисе – возможных причинах оного, или самом событии, и неожиданности данного события. В любой момент все фишки могут быть сметены со стола, и останется чистое, посыпанное радиоактивной пылью поле, и, может быть, замершие отпечатки теней. Соответственно, человечество разделяется на две части: первые стремятся соединиться в общее дело, чтобы избежать печальной участи, и чтобы не случилось гибели homosapiens, а жизнь продолжалась вновь и вновь; вторые, наоборот, активно стремятся к апокалипсису и ожидают, когда же он, наконец, случится. Всегда присутствует разделение на «мейнстрим» и маргиналов – и маргиналам в данном случае любопытно, что же случится, и какое увлекательное будет шоу во время гибели мира; и каким образом они встретят оное событие. Отношением к апокалипсису можно измерять долю индивидуалистического и коллективистского в мировоззрении людей: индивидуалистам интересно, и поэтому экологическая идеология вряд ли их трогает – они, может быть, восприняли бы подобное происшествие как легкий переход души в иное состояние и начало экзотичного путешествия; коллективисты подвержены экологизму и радеют за общее дело, призванное спасти человечество от исчезновения.

Экологизм активно использует апокалиптический миф и насаживает оный посредством активации катастрофического сознания. Благодаря катастрофическому сознанию и власти страха, экологизм обретает свою мощь. В настоящее время он правит скорее посредством страха, а не любовью – поэтому имеет мрачные, темно-зеленые оттенки, вводящие в депрессию.

«Мы все умрем»: нас ожидает глобальное потепление и дыры в озоновом слое – а если не сработают они, то перенаселение и война на ресурсы, а если не выйдет и подобный вариант – в любой момент могут прийти вспышки с солнца, которые выжгут все живое; а в ином случае мы просто задохнемся от избытка CO2 – и т.д. и т.д., масса возможностей для того, чтобы отыграть прощальный спектакль гибели человечества.

Кем в подобной перспективе представляется сам экологизм в качестве активного начала и практического сознания? Противодействующим всем негативным явлениям способным уничтожить человечество. Экологизм в своей идейной сути является не просто целесообразностью в отношении ухода за окружающей средой: он обретает статус спасителя и радетеля за судьбу человечества. Иными словами, в развертывающейся картине апокалипсиса экологизм становится Мессией.

Подобные оттенки нам, естественно, нелицеприятны, поскольку в модели чистого восприятия природы, свойственно первобытности, ничего подобного не было. Однако, с другой стороны, если вспомнить про наличие темных богов и окружающих сил, порожденных страхом – всегда существует некий баланс светлой и темной мифологии, и ради светлой мы должны претерпевать последнюю. Мы полагаем, катастрофические стороны современного экологизма являются темной стороной прекрасной мифологии.

Итак, мы проанализировали некоторые аспекты экологизма: вопрос статуса природы, явленности фигуры природы и возможности диалога с ней, а также практическое сознание экологизма и соотношение оного с мифов об апокалипсисе. Теперь нам предстоит взглянуть на экологизм с точки зрения экологизма – и выявить в нем множество промашек и сторон, которые должны быть раскритикованы.

Экологизм и гуманизм

Экологизм выдвигает тезис об ущербе, который современная экономика наносит природной среде и необходимости минимизации подобного ущерба и борьба с последствиями оного. Здесь практическое убеждение экологистов является бесспорным: человек действительно приносит множество вреда окружающему миру и становится источником значительного числа локальных проблем, от вырубки лесов до исчезновения видов животных, а также множества глобальных проблем. Нельзя оспорить, что экономику следует определенным образом ограничивать и не давать ей развиться в тотальную машину, поглощающую человека и природы и превращающая оные в часть своего товарообмена. Однако, критикуя машину и человека как часть цинического порядка, экологисты зашли слишком далеко и не смогли удержать золотую середину, перейдя в противоположную крайность. Подобный переход легко объясним: в человеческом мире лишь крайности могут побеждать в дискуссиях и быть понятными большинству, и лишь смена знака является доступной массам математической операцией.

Вновь процитируем наш источник – текст об экологической идеологии некоего Н. М. Сироты – высказавшийся, на наш взгляд, точнее, чем мы бы могли:

«В начале XXI в. ряды экологического движения заполнены критиками крайнего антропоцентризма и понимания природы как машины. Возможно, каждый начинающий энвайронменталист ощущал нечто вроде ненависти к человеческой самонадеянности, тупости и нежеланию понять ценность природы. Однако характер отношения к антропоцентризму в рамках энвайронментализма существенно варьируется, что является источником фундаментальных разногласий[1]».

Экологизм, который был изначально критикой модерна и требованием решительного перехода к сбережению окружающей среды ради человека, быстро стал критикой самого человека. Если человек способен порождать столь ужасные явления – не заложено ли в его природу нечто отвратительно, не способное сочетаться с окружающим? Не стал ли он единственным живым существом способным уничтожать других и себя? Здесь нужно заметить: человек все же представляется не деятелем неких подземных сил, поселившемся на планете, чтобы разрушать ее, а просто неудачей развития живых существ.

Человек сам оказался под огнем критики или среди темно-водных течений подозрения: он скомпроментировал себя порядком выстроенным в рамках модерна и показал себя совершенно неадекватным, противоречащим жизни существом. Превознося природу, воспевая ее прекрасные качества, ее гармоничность, светлость и напоенность ароматом, экологист теперь всюду видит тень человека, полностью противоположного ей. Конструкция модерна остается, но теперь она живет перевернутой: человек модерна существует в качестве тени природного порядка и целенаправленного разрушителя ее. Природа находится над ним, а он, исходя из своей рациональности, тянется, чтобы черпать из нее ресурсы и конвертировать в материальное благо. При обособленном превозвышении статуса природы и отказе от новой концептуализации человека, человек получил негативную характеристику и оказался борцом с природой.

Здесь мы видим фундаментальную ошибку экологизма и необходимость замены экологической парадигмы на обновленную: антигуманистическое почитание природы является в определенной мере отвратительным и самовлюбленным. Конкретный человек, выражающий экологическую парадигму, словно бы исключает себя из человеческого рода и самопровозглашается сверхчеловеком, вступающим с природой в диалог, словно пророк с божеством, а остальные оказываются «цивилами», не способными постичь подобное благо и недочеловеками, до которых никогда не дойдет светлый луч просвещения. Необходимо перестроить экологический миф, чтобы он не отрицал человека, провозглашая ценность природы, а включал обоих в единые мифологические просторы, захватывая в том числе и человека. Экологический миф должен быть всецелым, а в настоящее время он недоработан.

Приведем еще одну цитату:

«Значительно чаще энвайроменталисты придерживаются неантропоцентрической позиции. В эту категорию попадают глубинные экологи, сторонники планетарной этики, борцы за освобождение животных и неокантианские биоцентристы. Во многих случаях отрицательная реакция на крайний гуманизм сама по себе становится крайностью. Эдвард Эбби сказал: «Я предпочитаю не убивать животных. Я — гуманист; я скорее убил бы человека, чем змею». Хотя Эбби не следует принимать всерьез, он говорит от имени антигуманистического течения, которое распространено в ряде экологических движений».

Естественно, слова Эбби не случайны – в своей крайности они и выражают состояние современного экологического мифа. Экологизм призывает к повальной любви к природе: интересу к множеству видов животных, заботу о сохранении их естественных условий жизни, сострадание к жителям зоопарка. Правовым образом данная идеология базируется на защите прав животных – следовательно, стремится поставить правовой порядок на службу животным. Согласно нашей позиции подобное явлением ни в коем случае нельзя именовать гуманизмом, несмотря на слова писателя Эбби, поскольку он предполагает веру во все что, угодно, кроме человека.

Являясь сторонниками гуманизма и оппозицией подобного радикального подхода, мы не можем не заметить правоту экологизма в отношении к антропоцентризму. Чем является антропоцентризм, с точки зрения нашей концепции? Антропоцентризм безусловно в определенном смысле гуманистичен: он предполагает веру в возможности человека вплоть до построения человеком нового мирового порядка. Больше того, в произведениях фантастах можно встретить термин «искусственная биосфера» - мечту о человеке, который не просто самоценен и отделен от природы, но и может производить природы из пустоты. Человек видится истоком всего и центральной точкой мира, развиваемого из него. Местом обитания человека становится цинический порядок, сердце которого он является. Однако, не без причин ведь он поставлен в центре, и есть некие идеологические основания, которые позволяем ему держать столь значимое положение – иными словами, существуют модернистские мифы, обосновывающие антропоцентризм.

Антропоцентризм зиждется на подмене природы общественными и техническими опорами. Человек становится частью общей человеческой силы и именно в подобном смысле прославляется: в качестве духа и диалога с миром он абсолютно не значим. Человек является головой и кулаком – носителем общего разума и действия – он живет в мире потного человеческого взаимодействия, который лучше всего иллюстрируется трудом – но только иллюстрируется, поскольку речь идет о гораздо большем. Человек модерна обретает свою силу как человек-в-обществе, стыкуясь с общественным мифом и присваивая себе достижения человечества. Прошлое человечества становится силой человека, разум – возможностью осознать подложное вечное (законы вместо эфира), техника – средством и образом для улучшения будущего порядка.

Антропоцентризм – извращенный гуманизм, поскольку содержит в себе прославление человека посредством общественной силы и власти над природой и собственным будущим. Антропоцентризм акцентирует власть человека, гипертрофируя волевое начало и подменяя разумом духовную сферу жизни, абсолютно не замечая возможности быть просветленным человеком. Подлинным гуманизм излагает желание быть просветленным человеком, а извращенным гуманизм – сильным, имеющим высокую должность и право распоряжаться всеми остальными. Антропоцентризм превращает человека в самодовлеющего титана, наделенного божественным статусом – а если божественность уже дана и достигнута, естественным образом впереди остается лишь ее применение. Подобная данность божественности выглядит возможно даже хуже, чем вера сектантов в предопределенность своего спасения и отрешает от всяческого движения духа. Антропоцентризм замыкает грани мира и оставляет человека верховным существом, смотрящим вниз, обращенным к земле и не способным поднять глаза. Нельзя не задаться вопросом, зачем он поставлен в столь странное погружение, и с какой целью ему необходимо погружаться в самого себя, не зная ни окон, ни выходов вовне? Гораздо целесообразней мифологическая картина, предполагающая духовный рост человека и рисующая его смотрящим вверх – и мы предложим подобную картину в своей версии гуманизма.

Итак, экологизм критикует антропоцентризм и извращенный гуманизм, но не предполагает ничего взамен, способного вдохновить на духовное развитие и лучащееся верой в человека. На место извращенного гуманизма приходит антигуманизм, на место антропоцентризма приходит природоцентризм – происходит радикальная смена композиции человек и природа. Прежде человек прославлялся, а природа рассыпалась внизу осколками средств производства; отныне природа со всех сторон возвеличивается и рисуется красочными тонами, а человек теряется внизу неразличимой песчинкой. По сравнению с жизнью природы, человек оказывается незаметной малостью, неспособной ни на что повлиять, и призванной оградить внешний мир, хотя бы, от своих разрушительных последствий – то есть, не шалить в одной из песочниц мироздания слишком много. С подобной задачей он, естественно, не справляется – и поэтому объявляется сокрушительным еретиком, призванным быть отлученным от церкви природы, или откреститься и от своих деяний и от самого человеческого рода.

Подобная конструкция весьма понятна в связи со своей историей, однако, антигуманизм не может вызывать у нас чрезмерных симпатий. Мы полагаем, природность человека обрела свои мифические образы и вернула диалогичность по отношению к природе, но не смогла до сих пор реабилитировать первобытный гуманизм. Иными словами, в исконном порядке человек не был песчинкой бытия, а являлся значимым созданием – о чем свидетельствует, например, описание принесения жертв богам. Если боги радовались, вдыхая дым от жертвоприношений своими ноздрями и если Яхве улыбался принимая небесами воскурения фимиама – видимо, человек творил нечто важное для окружающего мира и мифологические фигуры, в свою очередь, были благодарны ему. Нужно восстановить цельность мифологического простора и вернуть обмен дарами между человеком и природой.

Следующий пункт, который мы бы хотели обсудить, анализируя соотношение экологизма и гуманизма, и имея, на самом деле, в виду третий элемент – природность, поскольку гуманизм включен в ее цельность – биологический редукционизм.

Нам сложно заранее сказать, насколько экологизм соотносится с научной картиной мира, и, в частности, с социальной экологией – однако, думается, если они не совпадают полностью, то имеют значительные пересечения. Иными словами, множество экологистов мыслит основываясь на специальным образом для того разработанной научной базе, а не сугубо на публицистике, излагающей идеологию экологизма.

Так или иначе, в социальную экологию и в экологию в целом эксплицитным образом входит биологический редукционизм, не чуждый и мифологической картине сторонников экологистской идеологии. В данном направлении научной мысли прямо излагаются идеи о единстве физического, биологического и человеческого порядка – все они мыслятся монистически и представляются единым космосом. Монизм философского среза экологии представляется нам пагубным: под маской единства скрывается важное не-иерархическое различие между природой и человеком. Человек и природы должны быть помыслены различными и нельзя соединять их в одно целое естественным порядком.

Социальное основание роли биологизма в экологизме – большое число биологов, вдохновившихся красотой окружающего мира и перешедших от познания к восхищению и пониманию ценности природы и необходимости беречь ее. Соответственно, берут они не только численностью, но и влиянием на умы сторонников экологического движения – высказыванием мыслей на биологическом языке неформально и написанием соответствующих книг при имеющейся возможности данной образованием вкупе с собственным развитием. Биологическое основание биологизма – теория Дарвина о происхождении видов, или даже лестница существ, составленная в античности, если погружаться в глубины истории, во всяком случае, представление о движении к усложнению материи.

Легко почувствовать наличие четкой сформированной языковой цепкости, выработанной биологическим редукционизом: подобное понимание действительно обладает своего рода цельностью и является, по сути, особенным мифом, частично пересекающимся с модернистской идеологией, а частично с экологистской. Биологический редукционизм является хитрейшей формой подавления природности, поскольку выражая активное стремление к природе, он в то же время противоречит исконным основаниям человеческого духа, и зиждется вместо идеализма на материализме.

Фундаментальным термином здесь является упомянутый выше «процесс усложнения материи». Монистически предполагается взаимосвязь «низших форм организации жизни» и «высших особо развитых разумных форм» - черпая теорию из века модерна. Человек мыслится в качестве одной из «популяций», населяющих Землю и обладающих рядом особенностей, отличающих человека от других популяций (то есть различение происходит в первую очередь между популяциями, а не человеком и природой). Природа, утрачивая все свои многоцветности становится «средой», в которой обитают живые существа. А весь космос представляется не более, чем экосистемой – системой, в которой может происходить дисбаланс и нарушения равновесия, и в которой человек является основным средством создания ситуации баланса или дисбаланса.

Совершенно недопустимо оставлять процесс освобождения природности ради научной концептуализации человека и природы: иначе говоря, новой экологической парадигме не по пути с научной картиной мира, какими образами бы она не перестраивалась и не стремилась реабилитировать забытые начала. Своим прикосновением она уничтожает, рассыпая серой пылью, любые утонченные фигуры – и в нашем случае, противоречит формированию зарождающихся мифологических просторов.

Биологизм представляет собой реформированную картину модернистского взгляда на человека, подстраиваясь под ожидания современности: он настраивает научный аппарат на отрицание негативных последствий человеческой деятельности и необходимость благостного сосуществования популяции со своей средой. Данную черту в экологизме невозможно принять, поскольку даже если реинтерпретировать понятие «среды», возвысив оное до При

⇐ Предыдущая 123 4 Следующая ⇒